Проблема тождества моральности и счастья в истории этики

НРАВСТВЕННЫЙ ИДЕАЛ

Под идеалом принято понимать совер­шенное состояние чего-либо. Так, говорят о социальном, политическом, культурном идеале, которые выражают тот или иной аспект человеческой мечты о подлинном сущес­твовании. Но что такое нравственный идеал? На этот счет в этике высказывалось множество мнений, но очевидно, что речь во всех версиях идет о совершенной личности, осуществляющей столь же исключительное поведение и живущей в мире таких же людей. Например, Платон и Аристотель видели идеал в созерцании человеком первопринципов мироздания, а Гегель усматривал его в государ­ственном устройстве, которое гарантирует человеку пол­ную свободу. Интересную трактовку приводит Мур. С его точки зрения, идеальным можно будет считать мир, состо­ящий всего из двух наслаждений: созерцания прекрасного и общения с другими людьми.

Если рассмотреть все многочисленные мечты мораль­ной философии о нравственном идеале, то можно выделить одну ключевую для них мысль. Идеал – это такое стечение обстоятельств, когда человек за добродетельное поведение обязательно получит совершенное благо (счастье). Можно сказать, что эта проблема - тождества моральности и счас­тья - составляет специфически этическое размышление над проблемой идеала.

Проблема тождества моральности и счастья в истории этики

Для античной философии не было сомнения, что за добродетелью следует счастье. Например, для Арис­тотеля очевидно, что счастье - это и есть жизнь, сообраз­ная с добродетелью. Но философия - еще не вся культура. В античном мире с особой силой прозвучала древнегрече­ская трагедия, один из главных сюжетов которой показы­вает, как праведность страдает и гибнет под ударами злого рока. Можно сказать, что тем самым искусство выразило несогласие с этикой. Такому трагиче­скому мировоззрению дал ответ Аристотель: удары судьбы не позво­лят добродетельному человеку наслаждаться блаженством, но они все равно не смогут сделать его несчастным. Ведь добродетель поможет ему наилучшим образом поступить в любой ситуации, а это и есть счастье.

Пришедшая на смену античной христианская филосо­фия, напротив, усомнилась в ценности земного счастья, поскольку оно слишком призрачно, зыбко, непостоянно, а если и возможно, то оно даже близко не может сравниться с вечным блаженством в мире ином. Но главное, что стремле­ние к собственному счастью эгоистично, а значит, безнравс­твенно. Мы должны думать не только о своем спасении, но и своих ближних. Но в любом случае мы не в состоянии достичь вечного блаженства своими силами; для этого тре­буется помощь Божественной Благодати. Поэтому гово­рить о тождестве добродетели и счастья в земной жизни -слишком самонадеянно. Именно христианство донесло до нас весь трагизм несоответствия житейской порядочности и счастья, что выразилось в сюжете о страдающем правед­нике, которыми наполнены жития святых.

Этика эпохи Возрождения восстановила право челове­ка на земное счастье, при этом не осуждая его побуждений стремиться к вечному блаженству после смерти. Начиная с Ренессанса, в европейской интеллектуальной культуре не было сомнения, что человек может достичь желанного блага собственными усилиями. Но возможно ли рационально до­казать, что именно моральное поведение ведет к нему? Это попытался сделать рационализм, для которого жизнь, позна­ние и счастье - суть одно и то же. Однако следует признать, что указанное тождество есть скорее декларация, чем обоснованное суждение. Именно невозможность найти строгое доказательство породило общее сомнение Просвещения в единой трактовке счастья и добродетели. Интуитивно это тождество было понятно, но не всем. Например, Руссо до­казывал, что с подлинным счастьем мы навечно расстались, избрав государственный образ жизни. Такова была плата за цивилизацию, которая позволила нам выжить, но отобрала возможность подлинного существования.

Возможно, наиболее ценное и оригинальное понимание проблемы выдвинул И. Кант. Он впервые рассмотрел ее не индивидуалистически, как в античной этике, и не в худо­жественном или религиозном стиле, как трагедия и хрис­тианство, а именно как глубокое философское положение, составляющее суть нравственного поиска. С одной сто­роны, человек не должен совершать поступок, стремясь к счастью, это делает его мотив эгоистичным и поэтому немо­ральным. Но, с другой стороны, счастье - это вечная и ес­тественная цель жизни, без которой мы не можем предста­вить человека. Более того, Кант утверждает, что обеспечить себе счастье - это долг человека, ибо в противном случае его будут все время мучить соблазны достичь блаженства любыми средствами. Получается противоречие: как разум­ное и моральное существо человек не должен руководство­ваться счастьем, но как чувственно-эмоциональное он не может без него жить. Эту ситуацию Кант назвал антиноми­ей практического разума, подразумевая, что можно рацио­нально доказать и то, и другое.

Но нас в данном случае интересует не спор рациональ­ного и эмоционального начал в человеке, а ответ на вопрос: можно ли доказать, что цель одного (мораль) и цель дру­гого (счастье) совпадают? Кант утверждает: будучи разум­ным существом, мы не можем привести неопровержимого доказательства. Для моральности требуется чистый мотив долга; если мы точно знаем, что за ним автоматически по­следует счастье, то исчезнет сама моральность, превратив­шись в банальное преследование личного интереса. Един­ственное, что мы можем утверждать наверняка: следование долгу делает человека достойным счастья, а получим ли мы его или нет - зависит от жизненных обстоятельств. Полу­чается, что мораль - необходимое условие для счастья, но недостаточное.

И все же этот вывод не последний в рассуждениях на чанную тему великого немецкого философа. Разум, осмысляя окружающий мир, не находит желанного решения. Но что будет, если он обратиться к самому себе? Он увидит тождество моральности и счастья как чистую идею, как собственную мечту, идеал. Ему не удается самостоятельно обосновать его осуществимость в жизни, но тогда на по­мощь разуму приходит другая наша способность - вера. Она позволяет предположить, что наша жизнь не заканчи­вается земным существованием и, возможно, в том, лучшем мире моральность и счастье приблизятся друг другу. Но для их тождества требуется также допустить существова­ние абсолютно справедливого Судьи, который всем воздаст по заслугам. Таким образом, Кант постулирует бытие Бога и бессмертие души, чтобы дать человеку надежду на поло­жительное разрешение основного вопроса его нравственной жизни.

Ответ Канта, один из самых глубоких и обоснованных в истории философии, все-таки не может нас полностью ус­троить. Автор «Критики практического разума» отдал его на откуп вере, а нам хотелось бы найти разумное, очевидное доказательство. Возможно ли это?

Путь к решению дилеммы

О быденный скептический взгляд на проблему решит ее однозначно: когда такое случалось, чтобы порядочный че­ловек был счастливым? Разве не очевидно, что именно на добрых людей сваливаются основные тяготы жизни? Доб­рый человек - это тот, кто никогда не пройдет мимо по­павшего в беду, а значит, беда обрушится и на него самого. Отталкиваясь от знакомых обстоятельств жизни, мы можем часто убедиться в обратном: моральность предполагает не счастье, а жертвы и страдания.

Но если это так, то следует опасный для этики вывод: если моральность не ведет к счастью, то зачем же она нуж­на? Получается, что нравственное сознание вынуждено доказывать это проблемное положение, чтобы спасти само себя. Поэтому для нас чрезвычайно важно обратить внима­ние на одну из мыслей И. Канта: мораль и добродетель не­льзя ставить в причинно-следственную связь. Ясно, что для нравственности она выглядит мало приемлемой, а для скеп­тиков - недоказуемой. Но это не значит, что добродетель и счастье никогда не обретут друг друга. Они находятся в еще более тесной связи, чем причинно-следственная: они явля­ются неразрывным тождеством, двумя сторонами одной ме­дали. Одно не может следовать из другого, поскольку их в принципе невозможно разделить.

Конечно, последний тезис звучит слишком неожиданно и требует пояснений. Все зависит от смысла, который мы вкладываем в понятие счастья. В данном случае мы про­сто имеем в виду, что моральность ведет личность к тако­му состоянию, которое можно назвать подлинной жизнью. В конечном итоге, это и будет идеал, достигнув которого, человек осознает, что может развить все свои высочайшие способности. Мораль - единственная реальность, делающая возможным преодоление пропасти между обыденным, веч­но не устраивающим нас существованием, и мечтой об иной жизни, наполненной смыслом. Теперь приведем аргументы в пользу доказательства данной мысли.

Во-первых, мораль предполагает отсутствие в душе че­ловека ненависти, зависти, злобы, ехидства, коварства, т.е. всего, что уничтожает саму возможность внутреннего бла­женного состояния. Ненависть, как и другие указанные от­рицательные эмоции, разрушают внутренний мир человека, поскольку не позволяют ему увидеть положительные сто­роны действительности. Не случайно в христианской аскетике зложелательство считается смертью при жизни. Во-вторых, нравственное отношение необходимо предполагает помощь другим людям, заботу о них, участие в их судьбе. Отсюда добродетельному человеку доступны все ценности, которые дает нам доверительное общение. Напротив, зло выстраивает вокруг себя стену подозрительности и непони­мания, обрекая его носителя на одиночество. В-третьих, мо­ральность требует от человека осуществить в своей жизни высшие ценности, такие как долг, любовь, справедливость, милосердие, служение, - все, что освобождает жизнь от од­ностороннего прагматического расчета и делает ее много­мерной, открытой для широкого нравственного опыта.

Наконец, мы еще не ответили на затруднение, сформу­лированное в начале: могут ли быть тождественны добро­детель и счастье, если первая необходимо несет за собой страдание? Действительно, человек, стремясь быть мораль­ным существом, считает правильным взять на себя самые большие тяготы, от которых он вряд ли получит счастье. Получается, что удел страдающего праведника - естест­венное завершение нравственных усилий. Однако нельзя торопиться с выводами и ставить знак равенства между несчастьем и страданием. Напротив, счастье невозможно без страданий. Это очевидно даже на житейском уровне, поскольку мы понимаем, что для собственного совершен­ствования требуются борьба, самопреодоление, волевое усилие. В этой связи Толстой много раз повторял: страда­ния делают жизнь такой, какой она и должна быть, - духов­ной. Добровольная тяга человека к страданиям в силу пус­тоты и бессмысленности жизни - один из главных сюжетов произведений Ф. М. Достоевского. Получается, что жизнь, лишенная страданий и наполненная только удовольствием, становится пустой, тусклой и, как итог, далекой от счастья. Кроме того, способность стойко перенести страдания и ис­пользовать их для собственного духовного роста напрямую зависит от нравственного состояния личности. Только доб­родетельный человек сможет преодолеть страдания, при этом не озлобившись и сохранив веру в людей.

Получается, что видимое с первого взгляда несовпаде­ние моральности и счастья касается только рационально-прагматического взгляда, желающего представить второе следствием первого. Но другой взгляд, вытекающий из стремления человека к подлинной жизни, необходимо при­водит к их единству.