Из «сумасшедших» -в монахи

Апологеты нынешних времен, когда вновь во главу угла поставлены деньги, стремятся, дабы так оставалось всегда.

Характерная подробность. Фонд им. Иннокентия Сибирякова пытается вер­нуть его забытое имя, рассказать о делах и жизни. Несколько лет назад режиссер Игорь Яковлев решил снять о нем фильм. Сейчас полная версия картины в «заморо­женном» состоянии. «Мне кажется, фильм мог бы пойти по телевидению, но уже не­сколько раз мне говорили оттуда, что он «не в формате». Что это значит, я до сих пор не знаю», - объясняет режиссер.

На самом деле все очевидно: в «нефор­мат», то есть под запрет в России, где бо­гатство никогда не было мерилом челове­ческих достоинств, попало само бессре-бреничество. В том числе и на современ­ном российском ТВ, где вроде бы в чести религия и духовное возрождение, только весьма своеобразные: утверждающие не дух, а все того же золотого тельца.

Просвещенный благотворитель

Иннокентий родился в 1860 году в семье иркутского купца и золотопромышленника Михаила Александровича Сибирякова. Ро­дился в удачное время и в удачном месте. «В Иркутске счастливо соединились оба элемента: бюрократия и буржуазия. Власть здесь дисциплинирована общественным мнением... Здесь замечательная буржуазия. Они не признают грошей; дают сотнями тысяч...» - писали современники. Благо­творил отец Иннокентия, благотворили старшие братья; неудивительно, что и он относился к меценатству и благотворитель­ности как к чему-то совершенно естествен­ному. А потом появились и личные счеты с богатством.

В семь лет он лишился матери, а в че­тырнадцать - отца, вместе с пятью брать­ями и сестрами он оказался наследником огромного состояния (ему, в частности, принадлежали четыре прииска, давшие, на­пример, за 1894 год 184 с лишним пуда зо­лота - больше трех тонн). В середине 70-х годов состоятельный юноша прибывает в Санкт-Петербург и поступает в частную гимназию (там ему преподавал словесность и древние языки поэт Иннокентий Аннен-ский), а уже в 1875 году покупает дом, где располагается гимназия, и производит его серьезную перестройку и улучшение. Он вступил во множество благотворительных и попечительских обществ, жертвовал крупные суммы на учебные и научные предприятия. Жил Иннокентий в семье своего брата Константина, близкого твор­ческой среде, благодаря чему встречался с Тургеневым, переписывался с Толстым. И снова давал деньги - на обучение детей ли­тераторов, на издание журналов «Слово» и «Русское богатство», на издание по доступ­ной для народа цене книг, на открытие по

всей стране библиотек. «Если Вам случится узнать, что какая-нибудь сельская школа нуждается в учебных пособиях и книгах для чтения вне школы, то имейте в виду, что я могу выслать желаемые книги... я буду вы­сылать за половинную цену книги, подпи­сываться на все газеты и журналы всем на­родным учителям, снабженным Вашей ре­комендацией», - писал Иннокентий Ми­хайлович в 1884 году Н.М.Мартьянову - об­щественному деятелю Сибири, основателю Минусинского музея и библиотеки. Без ма­териальной помощи Иннокентия Сибиря­кова в городах Енисейской губернии в то время не была бы открыта ни одна публич­ная библиотека, ни один краеведческий му­зей. Сибиряков потратил более 600 тыс. рублей «на поддержку тех, не приносящих дохода изданий, которые имеют крупное научное или общественное значение, но не могут рассчитывать на широкое распро­странение в публике», финансировал и да­же организовывал научные и исследова­тельские проекты, этнографические экспе­диции. В 26 лет он содержал более 70 лич­ных стипендиатов, получавших образова­ние как в России, так и в Европе, особенно, из числа сибиряков.

Казалось бы, все это должно было при­влекать к нему людей, но... «Все встречи, все сношения с людьми и даже с наукой бы­ли для него отравлены деньгами; деньги по­ложили грань между ним и всеми людьми, от товарищей по университету до профес­соров включительно», - писала о нем Сели­ма Познер, соученица по курсам педагога и физиолога Лесгафта.

Несчастный миллионер

Первый звоночек прозвенел еще в уни­верситете. «Чувствуя себя плохо подготов­ленным, И.М.Сибиряков хотел поработать серьезно и обратился к некоторым профе­ссорам университета с просьбой приватно

16 ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ

Отречение от капитала

помочь ему. Но гонорар, назначенный про­фессорами, достигал колоссальных разме­ров, что сразу оттолкнуло Сибирякова; вы­полнить их требования ему было нетрудно, но корысть, разгоревшаяся в представите­лях науки, которая была так противна его душе, оттолкнула его и от профессоров, и от науки», - вспоминала Познер.

Разочарование росло, и к 30 годам Сиби­ряков уже смог его сформулировать: «Как жадно все человечество в своем стремле­нии к богатству. Но что оно нам приносит? Вот я - миллионер, мое счастье должно быть вполне закончено. Но счастлив ли я? Нет. Все мое богатство в сравнении с тем, чего жаждет душа моя, есть ничто, пыль, прах... А между тем все человечество стре­мится именно к достижению богатства.

При помощи своих денег я видел мир Бо­жий - но что из всего этого прибавило к моему собственному счастью жизни? Ров­но ничего. Та же пустота в сердце, то же со­знание неудовлетворенности, то же томле­ние духа... Как это случилось, думал я, что в моих руках скопились такие средства, ко­торыми могли бы прокормиться тысячи лю­дей? Не есть ли это достояние других лю­дей, искусственно перешедшее в мои руки? И я нашел, что это именно так, что мои миллионы - это результат труда других лиц, и чувствую себя неправым, завладев их тру­дами». «Помогите, я страшно богат, - пи- шет он Льву Толстому, чьи издания также спонсировал с подачи брата Константина. - Чем больше я раздаю, тем больше ко мне приходит!» - ведь золото добывалось своим чередом.

С этого времени Сибиряков начинает предпочитать вояжам паломничества, больше давать денег в церкви, а поток про­сителей в его квартирке становится навод­нением: бывали дни, когда Иннокентий Михайлович принимал до четырехсот че­ловек.

Очевидец вспоминает: «Кто только из столичных бедняков не был у него в доме на Гороховой улице, кто не пользовался его щедрым подаянием, денежной помощью, превосходящей всякие ожидания! Дом его обратился в место, куда шли алчущие и жа­ждущие. Не было человека, которого он выпустил бы без щедрого подаяния. Были люди, которые на моих глазах получали от Сибирякова сотни рублей единовременной помощи... Сколько, например, студентов благодаря Сибирякову окончило в Петер­бурге свое высшее образование! Сколько бедных девушек, выходивших замуж, полу­чили здесь приданое! Сколько людей бла­годаря поддержке Сибирякова, взялось за честный труд!» «У Иннокентия Михайло­вича был период, - пишет еще один его со­временник, - когда он рассуждал так: «Ес­ли просят, значит, нужно: если можно дать, то есть если имеются средства, то и нужно дать, не производя розыска». И снова чего только не говорили о нем за глаза! Револю­ционная интеллигенция полагала, что он ударился в мистицизм, оттого что понимал «недостаточность» своих жертв для народ­ного блага, а петербургский градоначаль­ник Валь рапортовал наверх, что, раздавая деньги бесконтрольно, он может поддер­жать революционеров; его обвиняли и в скупости, и в расточительности, и в рели-

гиозной экзальтации; этнограф Ядринцев, чьи издания и экспедиции Сибиряков фи­нансировал несколькими годами раньше, не скупился на язвительные эпитеты - и все сходились на том, что Сибиряков не может действовать самостоятельно, он постоянно находится под чужим влиянием.

Окончательно ситуация накалилась, ког­да в 1894 году Сибиряков пожертвовал мо­нахине, собиравшей средства в пользу Уг­личского Богоявленского монастыря, всю свободную наличность - 147 тыс. рублей. Перепуганная матушка сообщила о неве­роятной сумме в полицию, и градоначаль­ник Виктор фон Валь отдал приказ опеча­тать имущество миллионера и начать раз­бирательство о его дееспособности.

Из «сумасшедших» -в монахи

Подвела Сибирякова монахиня, а выру­чил монах. Иеромонах Алексий (Оскол­ков), задумавший строить монастырь в Приморском крае, отправился просить де­нег у известного столичного благотворите­ля. Придя по адресу и позвонив в дверь, он был впущен человеком, которого принял за прислугу. Каково же было его удивление, когда он понял, что перед ним сам Сибиря­ков! Однако помочь тот не мог: сейф был опечатан, а на каждую трату было необхо­димо получать расписку от родных. «Начав повествование о посещении его докторами, экспертами и полицией, - вспоминает ие­ромонах Алексий, - и как стараются его смутить, расстроить, вызвать на неприят­ный спор, доказать во всем его неправость, ошибочность, ума нездравость, со слезами говорил: «Что сделал я им? Разве это не моя собственность? Ведь я не разбойникам раздаю и ко славе Божией жертвую!»

Отец Алексий принял живое участие в судьбе Сибирякова, через священнонача­лие дошел до обер-прокурора; параллель­но Сибирякова освидетельствовало (и наш­ло здоровым) губернское собрание. В итоге дело прекратили. Фон Валь возбудил его снова, апеллируя, помимо известных уже опасений, что щедростью Сибирякова мо­гут воспользоваться революционеры, и к эпизоду «разбития бюста Мефистофеля, изображающего торжествующего дьявола» (речь идет о копии скульптуры Антоколь­ского «Мефистофель»). Исследователи рас­ходятся в подробностях: одни говорят, что статуя принадлежала Сибирякову, другие - что эпизод случился в Москве на выставке), но Иннокентий Михайлович вновь был признан дееспособным.

Видимо, в это время у Сибирякова окон­чательно созрело желание принять мона­шество - он признался в этом о. Алексию еще при первой встрече. Найдя себе духов­ника - настоятеля Санкт-Петербургского подворья Старо-Афонского Свято-Андре­евского скита иеромонаха Давида (Мухра-нова), впоследствии видного деятеля имя-славческих событий, - Сибиряков начал под его руководством проходить положен­ный двухлетний искус перед окончатель­ным решением о пострижении в монахи. Параллельно он занимается окончательной ликвидацией имущества: передает отцу Да­виду в разное время два с половиной мил­лиона рублей (тот их раздал церквям и бла-

готворительным учреждениям); принадле­жавшие ему как издателю права на произ­ведения умерших к тому времени Глеба Успенского и Фёдора Решетникова переда­ет их родным, права на стихи Тургенева продает издательству А.Маркса; отдает две дачи: одну - благотворительному обществу под детский приют, а другую - женской об­щине под монастырь, создает еще ряд бла­готворительных учреждений (например, капитал имени своего отца для выдачи пен­сий и пособий рабочим золотых приисков), своему учителю Петру Лесгафту жертвует 200 тыс. и дом (здание той самой частной гимназии, которое он приобрел, приехав в столицу 14-летним юношей) - в нем Пётр Францевич создал биологическую лабора­торию, ныне там располагается Академия физической культуры имени Лесгафта. На­конец, на средства Сибирякова был вы­строен грандиозный, самый большой на Балканах храм - Свято-Андреевский собор на Афоне, заложенный 33 годами ранее ве­ликим князем Алексеем Александровичем. Когда Иннокентий постригся в иноки, то для себя и своего духовного отца выстроил двухэтажный скит с домовой церковью во имя великомученицы Варвары, преподоб­ного Михаила Клопского и преподобного Давида Солунского - небесных покровите­лей родителей и архимандрита Давида, за­тем он был пострижен в мантию с именем Иоанн и, наконец, в схиму вновь с именем Иннокентий. По слову первого своего био­графа, он явил «образец совершенной не-стяжательности и подвижнической жизни» (пять дней в неделю не вкушал горячей пи­щи, а масло и вино употреблял только по субботам и воскресеньям), прожил, «ду­шевно оплакивая, что много времени по­тратил на суету и изучение мудрости века сего», три года и 6 ноября 1901 года скон­чался в возрасте сорока одного года, по-ви­димому, от чахотки, которой страдал с юно­сти.

Аксиос!

В 1910 году российский журнал «При­ходское чтение» писал о нем: «...Он столь­ко сделал добра, что память о нем... оста­нется у миллиона сибиряков», - и глубоко ошибся в прогнозе: это имя было прочно забыто в России. Видимо, сказалось свой­ство человеческой психики вытеснять из сознания непонятное, не укладывающееся в привычные Шаблоны. По крайней мере, «забывать» это имя стали задолго до рево­люции: например, об освящении Андреев­ского собора тогда же были изданы бро­шюры и даже книги... но о Сибирякове в них не упоминалось. В итоге в Греции его знают и любят больше, чем в России, а на Афоне давно почитают как святого - выко­панные по афонскому обычаю кости под­вижника оказались янтарно-медового цве­та, что афониты считают признаком свято­сти. Бог даст, вернется память и к нам: с по­дачи действующего в Санкт-Петербурге Фонда им. Иннокентия Сибирякова в мае 2009 года Комиссия по канонизации Санкт-Петербургской епархии передала докумен­ты на прославление в Священный синод.

МихаилАГАФОНОВ.

(Милосердие. ru).