Slow Dancing In A Burning Room
https://ficbook.net/readfic/2955747
Автор: Гражданин Мира (https://ficbook.net/authors/495617)
Беты (редакторы): kodomo_no_tsuki (https://ficbook.net/authors/22570)
Фэндом: EXO - K/M
Пейринг или персонажи: Кай/ О Сехун, Лэй
Рейтинг: R
Жанры: Романтика, Hurt/comfort, AU
Предупреждения: ОЖП
Размер: Мини, 7 страниц
Описание:
— Пускай видят, как мы горим(с)
'''
John Mayer – Slow Dancing In A Burning Room
Провести каникулы вдвоем не такая уж и плохая идея, думает Сехун, глядя на мамин цветастый чемодан. В нем два отдела: один для ее вещей, второй — для сехуновских. Сехун держит в руках футболку с удлиненным рукавом, но все внутри него кричит: “Положи на место!”. Он знает, что этот голос прав. Футболка займет место, но надеть ее он так и не решится.
Сехун разжимает пальцы и медленно переводит дух. Поднимает голову и бросает взгляд в зеркало, которое висит над комодом. На лице лишь один, короткий, шрамик, который все считают милым. Чего не скажешь о тех, других, что так тщательно скрываются одеждой. Сехун поднимает руку и пальцами проводит по шее. На правой ладони два длинных следа от ожога — он ею прикрывался от огня. На левой их практически не видно. Правая рука все еще работает неважно, так что он выучился на левшу. Мама говорит, это способствует развитию правого полушария мозга. Сехун на это улыбается, а на деле чувствует себя идиотом.
— Пирожочек, ты уже собрался? — мать заглядывает в комнату. На лице — хитрая улыбка.
— Я, скорее, курочка гриль, — качает головой Сехун и захлопывает крышку чемодана. — Да, собрался.
— А футболку брать не будешь? — мать кивает на черный комок ткани, лежащий на краю кровати.
— Не-а.
— Но там море, солнце, песок…
— Ма, я на всю оставшуюся жизнь назагорался, спасибо, — Сехун смеется. Потому что это забавно. После девяти месяцев в ожоговом центре с такими же “курочками”, как и он, Сехун научился принимать все с долей юмора.
— Пирожочек…
— Мам!
— Ладно-ладно, — мать поднимает руки в знак капитуляции. — Я приготовила огуречные сандвичи. Нужно перекусить перед дорогой.
Сехун улыбается довольно: огуречные сандвичи — его любимые.
|
|
Он доедает последний уже в автобусе. Все колени в крошках, и мама то и дело подсовывает ему салфетки, но он от них отмахивается, откусывая очередной кусок от бутерброда. После пожара в его жизни осталось не так много радостей. Еда — одна из них. Она не смотрит на него с отвращением или сочувствием, не издевается и вообще — потрясающая. Сехуну с ней легко и комфортно, и они всегда находят общий язык.
— Пирожочек, ты весь запачкался, — причитает мама и, таки, добирается до его лица. Сехун морщится и плечом вжимается в окно.
— Мамуль, ну пожалуйста: все смотрят, — говорит он полушепотом. Пара человек и впрямь пялится. Паренек лет четырнадцати улыбается; прыщавые щеки идут жирными складками.
— Ты весь в соусе, Пирожочек. Вот здесь, и здесь, и здесь, — салфетка порхает над лицом Сехуна как огромный уродливый мотылек, который собирает сметанный нектар. Сехун закатывает глаза. Сдаться, в его случае, — самый разумный вариант.
Они устраиваются в трехзвездочной гостинице. Номер располагается на пятом этаже, окна выходят на пляж. Сехун снимает рубашку и, почесывая шрам на предплечье, выходит на балкон. Вдыхает полной грудью запах жары и моря и, прикрыв глаза, улыбается. Пальцами ведет по руке, чувствуя под их кончиками сморщенную, загрубелую кожу. Ее столько ему пересадили, что он напоминает лоскутное одеяло. Впрочем, местами все не так и плохо. В основном пострадали руки, правая часть груди и бедро, но и спине досталось. Шрамы на ней напоминают следы от хлыста и смотрятся вполне мужественно.
Сехун открывает глаза, с полминуты смотрит на клонящееся к морю солнце и возвращается в комнату. Мать разобрала вещи и убежала в душ. Шум воды и приглушенное пение приносят в душу умиротворение. Сехун падает на кровать, раскидывает руки и смотрит в потолок. По нему бегут продолговатые серые тени от балконной двери. Они прекрасно сочетаются с оранжевыми солнечными зайчиками.
|
|
Ужинают они в итальянском ресторанчике. Мать болтает с официантом — желтолицым португальцем с добродушной улыбкой и киношным акцентом. Сехун слушает их в пол-уха и потягивает через соломку персиковый смузи. Ему хорошо и спокойно, и вечер обещает стать еще приятней, потому что они пойдут смотреть выступление каких-то приезжих циркачей. Официант их так расхвалил, что Сехун отбросил в сторону скептицизм и с энтузиазмом ждал, когда мама наговорится и поведет его на пляж.
Они уходят через пятнадцать минут. Мать руководствуется указаниями португальца и быстро находит дорогу. Место выступления видно издалека. Цветные ковры, натянутые между вбитыми в песок жердями, заменяют кулисы, в центре полукруглой “сцены” горит костер. Чуть поодаль от него, спинами к морю, расселись зрители. Они с жадностью следят за маленькой худенькой девушкой, одетой в широкие брюки и короткий топ. Она двигается по-змеиному плавно, изгибается, зарываясь загорелыми пальцами в длинные каштановые волосы, и, кажется, вот-вот сломается. На красивом лице — нежный румянец и абсолютная безмятежность.
Когда Сехун с матерью проходят к костру и занимают свободное место, девушка кланяется и убегает за ковровые кулисы. Ее место занимает парень с обаятельной улыбкой, совершенно невинными глазами и потрясающе ловкими руками. Он показывает карточные фокусы, и Сехун встречает каждый с восторгом. Даже близость костра забывается на время. Он уже несколько месяцев может свободно смотреть на огонь и даже протягивать к нему руки. Правда, спички и зажигалки до сих пор числятся “персонами нон-грата” в его маленьком мире.
— Тебе не жарко, Пирожочек? — спрашивает мама, когда фокусник уходит, оставляя на песке неглубокие отпечатки босых ног.
— Нет, спасибо, — Сехун облизывает губы. Они и впрямь сухие, да пить хочется, но он решает, что потерпит до конца выступления.
Минутная заминка позволяет собравшимся обсудить — взволнованно-дымным полушепотом — увиденное. Кто-то уже бывал на их выступлениях прежде и замечает, что номера не повторяются. Это одна из причин, почему труппа до сих пор пользуется успехом у пресыщенного развлечениями зрителя.
Высокий парень с рыжими волосами подбрасывает в костер поленьев, и столб огня взметается к небу. Сехун отшатывается, а мать находит его руку и несильно сжимает.
— Может, уйдем? — говорит она, но Сехун качает головой: он хочет досмотреть выступление до конца.
К краю “сцены” выходит девушка с короткими курчавыми волосами. У нее кукольное лицо и слишком хрупкое тельце. Ее кожа прозрачней воды и в свете костра отливает платиной.
В руках у девушки — по два широких кинжала. Она держит их небрежно, словно они ничего не весят, а затем, улыбнувшись ослепительной улыбкой, подбрасывает один в воздух и, запрокинув голову, ловит его за острие зубами. Все ахают, а она вынимает нож изо рта и начинает выделывать фокусы, от которых стынет кровь.
Сехун смотрит ее номер, не моргая. Рот открыт от удивления и восторга, и все вокруг кажется ненастоящим. Есть только он, она и замершее на кончике ножа время.
Зрители аплодируют ей стоя. Девушка кланяется во все стороны и раздаривает воздушные поцелуи, за которые парни бросаются в драку. Девушка смеется и убегает, на ходу жонглируя кинжалами.
— Солли, — шепчет сидящий рядом с Сехуном парнишка. — Потрясающая. Я б на ней женился.
Сехун согласно кивает.
К огню выходит парень. Он идет неторопливо, практически не отрывая стоп от песка. На нем лишь укороченные брюки, волосы мокрые и падают на лицо. Кожа рук и груди гладкая, загорелая. Крупный рот приоткрыт; кончик языка пробегает по верхней губе. Глаза у парня темные, бездонные и прикованы к огню. Он дарит зрителям лишь короткую полуулыбку-полуухмылку и протягивает руку к костру.
Сердце пропускает удар. Сехун подается вперед и замирает. Он боится вдохнуть, а парень зачерпывает огонь ладонью и сжимает кулак. Вытягивает его перед зрителями и разжимает пальцы. На ладони вспыхивает огненный цветок. Парень улыбается, глядя на него из-под челки, и подносит руку к лицу. Закрывает глаза и дует. Пламя разлетается лепестками и тает в темноте.
Сехун пальцами впивается в песок и с огромным трудом сглатывает. Сердце мечется, как загнанное в ловушку животное.
Парень ступает ближе к огню и забирает его двумя руками. Поднимает их над головой и ударяет ладонь об ладонь. В небо взмывают два алых голубя.
Сехун судорожно выдыхает и, кажется, сейчас отключится. В глотке комом стоит незнакомое ему чувство. Он сжимает горло колючей от песка пятерней и мечтает выдрать из него все, что не дает нормально дышать.
Парень идет вокруг костра, ласкает огонь пальцами. Тот ластится к нему как большой рыжий котенок, и Сехун слышит его утробное урчание. Огонь опутывает жилистое запястье, перебирается на предплечье, взбирается по локтю на плечо и устремляется к ключице. Оттуда, короткими, жадными поцелуями, спускается к груди и протягивает лапки к животу. Вздыхает и медленно угасает. Парень улыбается и подставляет огню вторую руку. На этот раз тот ласкает его спину и облизывается на шею. Парень приподнимает подбородок и блаженно закрывает глаза. На губах — улыбка.
Сехун еще немного подается вперед. Он не может отвести глаз от этого по-дьявольски красивого лица.
Парень встряхивает головой, и на песок сыплются крохотные пурпурные мотыльки. Он подхватывает одного налету, и тот замирает на его ладони, складывает крылья и, кажется, засыпает. Парень отходит на несколько шагов от костра. Взгляд прикован к ладони. Сехун тоже смотрит на нее. Он знает, что сейчас случится что-то поистине невероятное.
Проходит секунда. Парень медленно накрывает ладонь ладонью, вдыхает и начинает медленно разводить руки. Между ними рождается новое солнце. Оно растет, увеличивается в размере, и Сехун понимает, что оно состоит из бесчисленного множества мотыльков.
Парень поднимает глаза и ловит его взгляд. Сехун вздрагивает. Парень усмехается чуть набок и вдруг хлопает в ладони. Пламя вырывается между его пальцев, устремляется по рукам, повторяя линии вен, а он отталкивается от земли и начинает кружить в странном танце, пока огненные сети не опутывают его полностью. Тогда он на миг замирает, а затем взмывает в воздух в стремительном пируэте и превращается в настоящий огненный смерч.
Сехун отползает назад и вскидывает руку, защищая лицо. Обжигающая волна накрывает зрительский ряд, и Сехун готов закричать от ужаса. Он открывает рот, но голос пропал, и из горла вырывается лишь слабый хрип. Миг — и жар спадает.
— Пирожочек… — мать бросается к Сехуну, отнимает его руку от лица и, прижав ее к своей груди, начинает обеспокоенно осматривать его лицо.
Сехун трясется как в лихорадке и не может нормально вдохнуть.
— Эй, у вас все в порядке? — запыхавшись, говорит огненный парень. Он подошел незаметно и теперь стоит перед Сехуном и с тревогой всматривается ему в лицо. Все его тело блестит от пота, но на коже — ни следа от ожогов.
— Вроде бы, но… Сехун очень боится огня, и… Ты испугался, сыночек, да? — мать гладит Сехуна по щеке, а тот смотрит на парня и силится сказать хоть слово, но те застревают в горле плотным комом из сажи и слез.
— Мне очень жаль: такое обычно не случается, — говорит парень. В голосе слышатся смятение и раскаяние. — Эй… — он медлит секунду, опускается на корточки и касается плеча Сехуна, — Сехун, да? Извини, хорошо? Я не хотел…
— Все в порядке, правда. Мне очень понравилось, — шепчет Сехун, глядя парню в глаза, а сам старается не думать о руке, что обжигает его плечо.
— Ох… Это... хорошо, — парень улыбается.
Сехун кивает и облизывает губы. Они никогда не были настолько сухими.
Парень все смотрит ему в глаза, и это немного странно, непривычно, но по-особенному приятно. Сехун моргает, а парень проводит по нижней губе большим пальцем и поворачивается к матери Сехуна.
— Знаете, я из семьи циркачей, и меня с двух лет учили не бояться огня. Я могу, если хотите, показать Сехуну пару приемов.
— Ох, это вряд ли поможет. С Сехуном работали психологи и…
Лицо парня меняется; взгляд темнеет.
— Психологи? — он бросает быстрый взгляд на Сехуна.
— Да. У нас дома случился пожар, и Сехунни сильно пострадал. Он оказался заперт в горящей комнате и…
По лицу парня пробегает тень, а Сехун осторожно отнимает у матери руку и натягивает рукава рубашки пониже: прячет шрамы. Сейчас его начнут жалеть, а это — худший конец вечера, который только можно представить.
— М-м, знаете, я все равно хотел бы попробовать.
Мать смотрит на него с недоверием, а затем переводит взгляд на Сехуна.
— Пирожочек?
— Ма-а-ам!
— Прости. Что ты на это скажешь? — в голосе сквозит неуверенность.
Сехун пожимает плечами. Он понимает немного больше, чем мать, и, пожалуй, совсем не против того, чтобы парень показал ему несколько фокусов.
— Тогда я украду его у вас на пару часов. Обещаю вернуть в целости и сохранности, — парень вскидывает руки и улыбается, показывая, что опасаться им нечего.
— Я бы хотела узнать ваше имя и номер телефона.
— Хорошо. Меня зовут Ким Джонином. Записывайте номер.
Мать тянется к пляжной сумке, вынимает мобильный и заносит туда продиктованный Джонином номер.
Они договариваются, что Джонин позвонит через два часа, а потом проводит Сехуна до гостиницы.
|
|
Мать уходит; Джонин просит Сехуна подождать его две минуты и идет к друзьям. Те уже убирают “сцену” и складывают реквизит. Джонин надевает растянутую майку, вскидывает на плечо сумку и что-то говорит фокуснику. Тот смотрит на Сехуна, усмехается и качает головой. Джонин пихает его в плечо кулаком и, попрощавшись с девчонками, возвращается к Сехуну.
— Идем. Я знаю одно местечко, где нам никто не помешает.
Они оказываются в нужном месте через полчаса. Пляж остается за спиной; под подошвами кед скрипит мелкая галька. Джонин рассказывает о своей семье. Об отце-акробате, который учил его ходить по канату в том возрасте, когда не все дети могут пройтись по полу в ходунках. О матери-иллюзионистке, которая научила его ничего не бояться, и о деде, который глотал пламя, запивая его самогоном собственного производства. Однажды он угостил им и Джонина, и тот пришел к выводу, что это пойло обжигает глотку сильнее пламени.
Сехун нехотя рассказывает о пожаре, о пятидесяти процентах обожженного тела, о девяти месяцах ада и о том, что мама называет его Пирожочком не потому, что он подрумяненный с одного боку, а потому что с детства очень их любит. Джонин слушает его с нежной улыбкой в уголках губ и смотрит так, что Сехуну становится тепло-тепло. Там, под кожей, куда пламя добраться не смогло.
— Пришли, — говорит Джонин, когда они взбираются на невысокий утес, и бросает на землю сумку. — Ниже по склону полно сушняка: набери, а я наломаю сырых веток, — командует он и смотрит Сехуну в лицо. В звездном сумраке глаза его кажутся двумя черными угольками. Сехун кивает и, развернувшись на пятках, быстрым шагом идет куда сказали.
Джонин прав, и валежника здесь полно. Сехун набирает полную охапку и, прижав ее к груди, поднимается к месту стоянки. Джонина не видно. Слышно лишь, как где-то внизу, в темноте, трещат, ломаясь, ветки высоких кустов.
Сехун делает еще три захода, и когда Джонин возвращается, у края утеса возвышается целая гора сухих сучьев.
Джонин бросает на землю длинные, укрытые листьями ветви и, шепнув с улыбкой “молодец”, принимается складывать костер. Сначала один, затем — второй, в метрах четырех по диагонали от первого, а за ним — еще один, по той же схеме.
Сехун сидит в центре образовавшегося треугольника и борется с удушьем. Он понимает, что Джонин задумал, и эта идея не кажется ему такой уж гениальной. В общем-то, все наоборот.
Ладони потеют, и Сехун обтирает их об джинсы. Подтягивает колени к груди, обнимает их и кладет сверху голову. Джонин смотрит на него мельком.
— Все будет хорошо, — говорит он негромко, заканчивает с последним костром и, отряхнув друг о друга ладони, подходит к Сехуну. Подхватывает сумку и вынимает из бокового кармашка зажигалку. Она самая обычная, из пластика, и Сехуна это отчего-то смешит.
Джонин качает головой и подносит зажигалку к ладони. Чиркает колесиком; вспыхивает пламя. Секунда — и оно перебирается на ладонь Джонина, потягивается сонным котенком и, взмахнув острым хвостом, трется о большой палец.
— Как ты это делаешь? — спрашивает Сехун, и Джонин шепчет:
— Секрет, — протягивает руку Сехуну и, глядя ему в глаза, добавляет: — Погладь его. Он не кусается.
Сехун вздрагивает и облизывает губы. Сильнее сжимает колени, комкая ткань джинсов.
— Не бойся: больно не будет. Обещаю.
Сехун вдыхает и выдыхает — резко, словно перед прыжком — и дерганым движением протягивает руку к пламенному котенку.
— Боже мой… — вырывается из груди, и Сехун зажмуривается. Он чувствует, как ладони касается нежное и теплое, облизывает его пальцы и приятной щекоткой перебирается на запястье.
— Открой глаза, — говорит Джонин. Сехун зажмуривается еще сильнее, дергает головой, пытаясь удержать руку на месте, и, таки, делает, о чем попросили.
Котенок перебрался на его ладонь и, свернувшись калачиком, дремлет.
— Иди сюда, — Джонин берет Сехуна за локоть и помогает подняться. Подводит к костру и говорит на ухо: — А теперь отпусти его…
Сехун повинуется, и за миг сушняк вспыхивает сине-желтым пламенем.
Джонин позволяет Сехуну вернуться на место, а сам поджигает оставшиеся костры. Становится светло и жарко. Джонин подходит к Сехуну с протянутыми к нему руками.
— Потанцуй со мной.
— Что? — Сехуну кажется, он ослышался.
— Хочу потанцевать. С тобой. В этой огненной комнате.
— Но… ох, боже… — Сехун хватается за его руки и встает. Джонин тут же притягивает его к себе, кладет ладонь на пояс и носом проводит по шее. Тяжело и очень горячо выдыхает, и Сехун покрывается мурашками. Он делает еще один крошечный шаг навстречу и закрывает глаза. Даже сквозь веки он видит, как дрожит, извиваясь на ветру, пламя.
Джонин целует его за ухом, и Сехун льнет к нему всем телом.
Они двигаются медленно-медленно, в двух шагах от ада, и Сехуну кажется, он снова горит. Сердце бьется слишком быстро, а во рту — горечью — вкус дыма и боли. Сехун с отчаянием цепляется за Джонина, а тот шепчет ему на ухо какие-то слова. Сехун их не понимает, но в них чувствуется уверенность и нечто, чего ему не хватало. Он не может дать ему определения, но понимает, что оно делает его завершенным и постепенно, шаг за шагом, гасит в нем пламя страха.
Джонин становится горячее, чем мир вокруг, и Сехун хочет почувствовать его под своей обожженной кожей. Он вслепую находит его губы, и Джонин тут же отвечает на поцелуй. Он выжигает его изнутри, и это действительно не больно.
Они оказываются на сухой траве, и Джонин уже расстегнул его рубашку и целует, жарко и влажно, грудь и живот. Сехун с запозданием понимает, что он увидит его шрамы, и с силой сжимает его плечо. Джонин поднимает голову, смотрит на него горящим взглядом.
— Мне все равно, Сехун, — говорит он, не дожидаясь вопроса, и Сехун расслабляется. Он не говорит Джонину, что никогда не занимался сексом, и позволяет избавить его не только от страха огня.
Они задыхаются в унисон, и жар от костров стекает по их телам каплями пота.
Сехун отвечает на поцелуи невпопад и, сжимая бока Джонина дрожащими ногами, говорит пришедшее вдруг на ум:
— Так светло… Нас же могут… заметить.
— Пускай видят, — Джонин толкается в него сильнее и под тихий стон добавляет, — как мы горим.
Дорога назад забирает добрые два часа — слишком часто они останавливаются посреди пустынных улиц и целуются, пока не онемеют губы. Во дворе гостиницы они притормаживают, и Джонин утягивает Сехуна в густую тень сирени.
— Твоя мама явно поджидает в холле, — поясняет он, улыбаясь, и принимается осыпать шею Сехуна поцелуями.
— Слушай, но… что мне ей сказать? Я все еще боюсь огня…
— Ох, ты же не думал, что от фобии можно избавиться за два часа? Мне понадобится, как минимум, еще с десяток сеансов.
— Мама не разрешит…
— О, ну ты теперь взрослый мальчик, так что можешь решать самостоятельно, — ласки Джонина становятся тягучими, как загустевающий мед. У Сехуна подгибаются колени, и он сильнее сжимает плечо Джонина.
— Ты, таки, понял, — говорит он и прикрывает глаза. Щеки ало рдеют, и Сехун радуется, что на улице ночь.
— Конечно. Я кое-что в этом понимаю…
— Ну да. Это логично. Парню с таким уродством мало что светит.
Джонин медленно отстраняется. Смотрит Сехуну в лицо.
— Да, Сехун, это было заметно, но не по твоим шрамам. И если ты еще не понял, я повторю: мне плевать на них.
Сехун опускает глаза. Он давненько не чувствовал себя так дерьмово.
— Хорошо. Прости, — говорит он, а Джонин притягивает его к себе и, обняв за плечи, целует в висок.
— Все в порядке, Сехун, все в порядке…
Сехун расслабляется. Джонин теплый, а его объятия — лучшее, что было в его жизни. Без преувеличений.
Они стоят так, молча обнимая друг друга, минут пять, а затем Джонин отпускает Сехуна и шепчет:
— Позвонишь, как проснешься.
— Хорошо.
— Хочу, чтобы ты пришел к нам на репетицию. Можешь с мамой. Думаю, ей будет интересно пообщаться с Исином.
— Ох, ты уже и прикрытие нашел, — Сехун улыбается и кончиками пальцев поглаживает предплечья Джонина. — Всегда такой горячий?
— Только когда рядом огонь, — Джонин губами проводит по его скуле и целует уголок глаза.
— Ты хочешь сказать, что я для тебя…
— Да.
Сехун ловит взгляд Джонина.
— Знаешь, я быстро привязываюсь и… у меня не так много близких и…
— Я никуда не денусь, — Джонин убирает с его лба челку, большим пальцем проводит по брови. — Я учусь в столице. Мы будем видеться так часто, как ты захочешь.
— Мама догадается.
— Беру ее на себя.
— О, она опасней огня…
— Я справлюсь, Пирожочек.
Сехун смеется и тянется поцеловать Джонина.
— Я в тебя верю, — шепчет ему в губы и, сжав напоследок руку, идет к крыльцу, а в груди горит обезумевшее от счастья сердце.
2 марта, 2015