— Типпу умирает, — сказала она ему.
— То-то будет потеха, — ответил он, не отрывая глаз от окуляра.
— Теперь я верю, что вы чудовище, не знающее человеческих чувств, — яростно прошептала дочь Фуллера Баллантайна, и в этот миг о палубу ударился солнечный луч. Облака расступились, и ненадолго показалось солнце.
— Следи за хронометром, — приказал Манго старшине-сигнальщику. Он повернул прибор так, чтобы отражение солнца зеленым резиновым мячиком запрыгало на темной линии горизонта, и крикнул: — Отмечай! Отлично, — с удовлетворением пробормотал он, опустил секстант, считал высоту солнца и сообщил ее сигнальщику, чтобы тот записал данные на грифельной доске. Только после этого капитан повернулся к Робин: — Уверен, вы преувеличиваете серьезность недомогания Типпу.
— Посмотрите сами, — пригласила она его.
— Это я и собираюсь сделать, доктор.
Пригнувшись, Манго вошел в каюту помощника и остановился. Легкая насмешливая улыбка слетела с его лица. Было ясно, что Типпу серьезно болен.
— Как поживаешь, дружище? — тихо спросил Манго. Робин впервые слышала, чтобы он называл помощника так. Сент-Джон положил руку на лоб Типпу, усеянный крупными каплями пота.
Тот повернул к капитану голову, похожую на желтое пушечное ядро, и попытался улыбнуться. Улыбка вышла жалкой. Робин почувствовала угрызения совести оттого, что навлекла на Типпу такие страдания. Ей было неловко, что она невольно стала свидетельницей этой непривычно задушевной, не предназначенной для чужих глаз нежности между двумя суровыми, страшными людьми.
Великан попытался приподняться, но у него не хватило сил. Из его горла вырвался долгий хриплый стон, он обеими руками схватился за живот и согнул колени от боли, потом бессильно запрокинул голову, и его тело сотряс новый приступ судорожной рвоты.
|
|
Манго схватил с палубы ведро и, придерживая помощника за плечи, подставил его, но Типпу исторг лишь небольшой сгусток крови и коричневой желчи. Тяжело дыша и обливаясь потом, он откинулся на койку, глаза его закатились так, что зрачки виднелись тонкими полумесяцами.
Манго стоял над его койкой минут пять, заботливо склонившись, тихий и неподвижный, лишь слегка покачиваясь в такт корабельной качке. Он нахмурился в тяжком раздумье, взгляд стал отрешенным; глядя на него, Робин поняла, что он принимает нелегкое решение. На карту поставлена жизнь: потерять друга или лишиться корабля и, возможно, свободы, ибо заходить в британский порт с рабами в трюме было чрезвычайно рискованно.
Как ни странно, сейчас, когда она увидела непривычную, мягкую сторону его характера, ее симпатия нахлынула с новой силой, мисс Баллантайн ощутила себя низкой и подлой, кляла себя за то, что играла на его самых глубоких чувствах, терзала желтого великана-мусульманина, растянувшегося на узкой койке.
Манго выругался, тихо, но решительно, и, все так же пригибаясь под низкой палубой, выскочил из каюты.
Симпатия Робин сменилась полным разочарованием. Она не могла скрыть своего отвращения к этому жестокому, безжалостному человеку, для которого ничего не значит даже жизнь старого верного друга. Она была глубоко разочарована: ее уловка не удалась, она без пользы навлекла на Типпу ужасные страдания. Ей стало грустно, что судьба обрекла ее любить такое чудовище.
|
|
Доктор устало опустилась возле койки помощника, смочила салфетку в морской воде и протерла потный желтый лоб.
За время долгого плавания по Атлантическому океану у Робин выработалась чрезвычайная восприимчивость к состоянию «Гурона». Она чувствовала, как ведет себя палуба при разных углах бейдевинда, слышала звуки, какими откликается корпус судна на любые перемены ветра и волнения. Вот и сейчас она почувствовала, что каютный настил у нее под ногами накренился. С палубы над головой донесся топот босых ног — матросы перекладывали паруса на другой борт. Ветер задул с кормы, ход «Гурона» стал легче, скрип корпуса и такелажа стих.
— Он взял курс на запад, — выдохнула доктор, приподнимая голову и прислушиваясь. — Сработало. Он идет в Порт-Наталь. Благодарю тебя, Господи, сработало.
* * *
«Гурон» встал на якорь на самом дальнем рейде, в тридцати саженях от отлогого берега, за пределами естественной гавани Порт-Наталя, прикрытой огромным, похожим на спину кита утесом. Даже в мощную подзорную трубу наблюдатель с берега не заметил бы на «Гуроне» ничего подозрительного и не разгадал бы его истинного предназначения. Однако за преимущества дальней стоянки приходилось расплачиваться: судно в полную силу принимало на себя удары ветра и волн. Оно рвалось на якоре, терзаемое и бортовой, и килевой качкой.
На флагштоке развевался звездно-полосатый флаг Америки, а под ним — желтый «Квебек», чумной флаг, предупреждавший: «Не приближаться! У меня на борту мор!»
Манго Сент-Джон выстроил вдоль обоих бортов, на носу и на корме вооруженный караул и, невзирая на отчаянное сопротивление Робин, запер ее в каюте на все время стоянки в порту и поставил у двери еще одного вооруженного стража.
|
|
— Вы прекрасно понимаете, почему я это делаю, доктор Баллантайн, — спокойно ответил он на ее протесты. — Я не хочу, чтобы вы общались с кем бы то ни было из ваших соотечественников на берегу.
Типпу перевезли на берег в вельботе. Гребцов Манго назначил лично и велел им сообщить начальнику порта, что на борту корабля оспа, и потребовать, чтобы к «Гурону» не приближалось ни одно судно.
— Я буду тебя ждать только три дня. — Американец склонился над носилками, на которых великана вынесли на палубу. — Больше я не могу рисковать. Если ты к тому времени не поправишься, оставайся здесь и жди моего возвращения. Я вернусь месяцев через пять, не больше. — Он положил под одеяло Типпу кожаный кошелек, перетянутый шнурком. — Вот тебе на расходы на это время. Поправляйтесь, мистер Типпу, вы мне нужны.
За несколько минут до этого Робин дала ему еще одну дозу ипекакуаны с мятной настойкой, и помощник в ответ лишь мучительно прошептал:
— Я буду ждать, сколько понадобится, капитан Манго.
Манго выпрямился и внезапно охрипшим голосом приказал матросам, державшим носилки:
— Обращайтесь с ним бережно, слышите?
Три долгих дня Робин обливалась потом в тесной каюте, пытаясь убить время работой над дневниками, но любой громкий звук с палубы отвлекал ее, сердце колотилось, она и ждала, и боялась услышать грохот выстрелов британской канонерки или голоса абордажной команды, поднимающейся на борт «Гурона».
На третье утро Типпу вернулся на корабль. Он без посторонней помощи вскарабкался на борт. Не получая ипекакуаны, он поправился так быстро, что привел в изумление всех военных хирургов, но при этом страшно исхудал. Кожа на щеках висела складками, как у бульдога, живот ввалился так, что ему пришлось подвязать штаны куском веревки, но все равно они обвисали и хлопали на съежившихся ягодицах.
Кожа его приобрела бледно-желтый оттенок старинной слоновой кости, он был так слаб, что, поднявшись на палубу, остановился передохнуть.
— Добро пожаловать на борт, мистер Типпу, — окликнул его с юта Манго. — Раз уж ваши береговые каникулы закончились, буду признателен, если вы немедленно возьмете на себя управление кораблем.
Через двенадцать дней, пробившись сквозь переменчивые ветра, Манго Сент-Джон направил подзорную трубу на широкий зев бухты Фолс-Бей. Справа над ним нависал черный изогнутый пик утеса Хэнгклип, похожий со стороны моря на спинной плавник акулы, по другую сторону залива выдавалась в море южная оконечность африканского континента — мыс Пойнт со знаменитым маяком, высоко взметнувшимся над обрывистыми мокрыми утесами.
Стоял чудесный капский летний день. Легкий ветерок покрывал поверхность ярко-синего моря темными пятнами ряби, в других местах море блестело, как атлас. Повсюду суетились морские птицы, их крылья белели на. солнце, как снежные хлопья. Они сбивались в огромные стаи, тянувшиеся до горизонта.
Легкий бриз едва подгонял корабль, иногда он на несколько минут застывал неподвижно. «Гурону» потребовалось полдня, чтобы обогнуть мыс и лечь на курс вест-норд-вест и один румб норд, курс через Атлантику, через экватор, который приведет их прямиком на рейд порта Чарльстон.
Когда они легли на новый курс, у Манго Сент-Джона появилось немного свободного времени, и он осмотрел корабли, находившиеся в пределах видимости. Их было девять, нет, десять, далеко в море появился еще один корабль, над горизонтом едва показались его марсели. Почти все они были небольшими рыболовецкими судами. Маленькая флотилия только что вышла из залива Хаут-Бей и Столовой бухты и находилась между «Гуроном» и берегом. Над нею кружили стаи морских птиц. Суда с голыми мачтами или под рабочими парусами с натугой тащили сети и переметы. Только самый дальний корабль шел под марселем. Корпус его еще скрывался за горизонтом, но Манго взглядом моряка понял, что этот корабль крупнее остальных судов рыболовецкого флота.
— Вам бы такой корабль! — воскликнул Типпу и тронул Манго за рукав.
Манго направил подзорную трубу в сторону берега и удовлетворенно хмыкнул. Из-за мыса, преграждавшего вход в Столовую бухту, выходил корабль Ост-Индской компании с прямой парусной оснасткой.
Он являл собой зрелище не менее роскошное, чем сам «Гурон». Паруса громоздились до небес, краска сверкала на солнце снежной белизной и краснотой бургундского вина. Два судна, идущие встречными курсами, прошли мимо друг друга на расстоянии двух кабельтовых, капитаны с профессиональным интересом оценивающе оглядели друг друга в подзорную трубу и обменялись положенными приветствиями.
Робин тоже стояла у планшира «Гурона» и вглядывалась в берег. Приближение прекрасного корабля ничуть ее не заинтересовало, она не могла отвести глаз от горы с плоской вершиной. Земля была так близка, только оттуда она могла надеяться получить помощь. Там были друзья — британский губернатор. Капская эскадра. Если бы они знали, что она — пленница на борту невольничьего корабля!
Ход ее мыслей внезапно прервался. Странно — в ней развилась необычная восприимчивость, она замечала малейшее движение Манго Сент-Джона, любое изменение его настроения. Он повернулся спиной к исчезавшему за кормой кораблю Ост-Индской компании и напряженно вгляделся в горизонт за левым бортом «Гурона». Лицо стало сосредоточенным, тело налилось скрытой энергией, пальцы сжали подзорную трубу так, что костяшки побелели.
Робин проследила за его взглядом и впервые заметила над горизонтом тонкую белую черточку. Она не исчезала, как белые гребешки волн, а висела неподвижно, хорошо заметная на ярком солнце. На глазах у Робин форма ее слегка изменилась, и она на миг засомневалась, показалось ли ей это, или впрямь позади «Гурона» появилась и медленно протянулась по ветру темная неверная ниточка?
— Мистер Типпу, что вы думаете об этом парусе? — В голосе Манго Сент-Джона она услышала озабоченность и тревогу, и сердце отчаянно заколотилось в надежде, замирая в то же время от страха перед возмездием за предательство.
Для Клинтона Кодрингтона эта отчаянная гонка вдоль восточного побережья Южной Африки обернулась долгими днями и бессонными ночами, когда напряжение не отпускало ни на минуту, когда надежда и отчаяние поочередно овладевали его душой. Каждая малейшая перемена направления ветра то пугала, то воодушевляла его: ведь она могла ускорить или замедлить бег стройного клипера. Штиль окрылял Клинтона, а когда задул устойчивый юго-восточный ветер, он совсем пал духом.
В последние дни капитана начала терзать еще одна тревога. В долгой тысячекилометровой гонке на юг он чересчур расточительно сжигал уголь. На палубу поднялся механик, невысокий рыжеволосый шотландец. Смазочное масло и угольная пыль так въелись в его кожу, что казалось, будто он страдает ужасной неизлечимой болезнью.
— Кочегары уже скребут лопатами по дну бункеров, — с мрачным наслаждением сообщил он Клинтону. — Я предупреждал вас, сэр, что если мы будем…
— Если нужно, сожгите судовую мебель, — рявкнул на него Клинтон. — Можете начать с моей койки, она мне не понадобится.
Механик хотел что-то возразить, но Кодрингтон перебил:
— Меня не волнует, как вы этого добьетесь, мистер Макдональд, но я хочу, чтобы в пути до мыса Пойнт в котлах поддерживалось максимальное давление и чтобы при начале боевых действий вы снова дали полный пар.
На следующую день, через несколько минут после полуночи, они поравнялись с маяком на мысе Пойнт. Капитан склонился к переговорной трубе, и голос его от усталости и облегчения звучал хрипло.
— Мистер Макдональд, можете притушить огонь, но топка должна быть разогретой и готовой к запуску. Когда я снова запрошу пар, вы должны дать его немедленно.
— Вы, конечно, зайдете в Столовую бухту, чтобы наполнить бункера, да, сэр?
— Я вам сообщу, — пообещал ему Клинтон, захлопнул крышку переговорной трубы и выпрямился.
Впереди, всего в нескольких часах хода, лежала Капская военно-морская база. К утру он мог бы зайти туда и пополнить запасы угля, воды и свежих овощей. Однако Клинтон знал, что стоит ему бросить якорь в Столовой бухте, как через несколько минут на корабль явится адмирал Кемп или кто-нибудь из его представителей, и срок свободного патрулирования закончится. Он вернется к положению капитана самого низшего ранга, чьи недавние действия во многом требуют объяснений.
Чем ближе подходил капитан к Адмиралтейству, тем громче звучали у него в ушах предостережения сэра Джона Баннермана и тем меньше он питал иллюзий относительно своего нынешнего положения. Радостное волнение, с которым он совершал набеги на арабские невольничьи загоны и захватывал в открытом море дхоу с грузом рабов, давно улеглось. Клинтон понимал, что стоит ему зайти в Столовую бухту, и он не сможет вырваться из нее много недель или даже месяцев. Его ближайшим планам может повредить, даже если его просто заметят и опознают с берега, так как в этом случае адмирал немедленно пошлет шлюпку с приказом предстать перед лицом правосудия и понести наказание.
Клинтон не испытывал ни малейшего страха перед приговором военно-морского суда. Угроза, висящая над собственной карьерой, была ему настолько безразлична, что это удивляло даже его самого. Кодрингтона сжигало лишь одно желание, перед ним стояла единственная цель, по сравнению с которой все остальное казалось несущественным. Его корабль должен перехватить «Гурон», когда тот будет огибать мыс, если он до сих пор его не обогнул. Никто и ничто не должно ему мешать. После этого он с полнейшим хладнокровием предстанет перед своими обвинителями. Прежде всего — «Гурон» и Робин Баллантайн, все остальное не имело значения.
— Мистер Денхэм, — окликнул Кодрингтон лейтенанта, прохаживавшегося в темноте по палубе. — Мы займем боевую позицию для ночного патрулирования в десяти милях от мыса Пойнт. Немедленно докладывать мне о замеченных огнях любого судна.
Клинтон, не раздеваясь, прямо в сапогах рухнул на койку. Впервые после выхода из Занзибарской гавани у него стало спокойно на душе. Он сделал все, что было в его силах, чтобы достичь мыса Пойнт раньше «Гурона», и теперь все в руках Божьих — а он верил в Бога безоговорочно.
В ту же минуту он уснул. За час до рассвета его разбудил стюард. Клинтон оставил кружку кофе остывать возле койки и поспешил на палубу. Он поднялся туда за несколько секунд до лейтенанта Денхэма.
— За ночь ни одного корабля не замечено, сэр, — приветствовал его мичман, стоявший на ночной вахте.
— Отлично, мистер Феррис, — поблагодарил капитан. — Мы немедленно займем боевую позицию для дневного патрулирования.
К тому времени, когда наступил рассвет и наблюдатель с берега смог бы различить корабль, «Черный смех» предусмотрительно отошел от берега за горизонт так, что только самый острый глаз сумел бы заметить верхушки его марселей, не говоря уже о том, чтобы опознать канонерскую лодку и послать адмиралу Кемпу сообщение.
С топа мачты «Черного смеха» земля еле виднелась на горизонте, но корабль, огибающий мыс, должен был пройти на расстоянии нескольких миль от берега. Грот-мачта «Гурона» достигает сорока пяти метров в высоту, его паруса будут сверкать на солнце, как огонь маяка, и, если не опустится туман, что маловероятно в это время года, они от него не ускользнут. В этом Клинтон не сомневался.
Канонерская лодка стала на патрулирование и передвигалась галсами по маршруту, образующему правильный четырехугольник. Клинтон мерил шагами палубу, и его терзала, как шип, лишь одна тревога: вдруг при благоприятном ветре, который в последние дни устойчиво задул с юго-востока с почти штормовой силой, «Гурон» давно ушел на север и затерялся в безбрежных зеленых просторах Южной Атлантики, оставив «Черный смех» охранять дверцу пустой клетки.
Ему недолго пришлось оставаться в раздумье: впередсмотрящие в «вороньем гнезде» на топе грот-мачты крикнули, что заметили какое-то судно. Сердце Клинтона подскочило, в нем вспыхнула надежда.
— Что оно из себя представляет? — крикнул он в рупор.
— Небольшой люгер…
Все надежды рухнули. Рыболовецкое судно из Столовой бухты, таких будет еще много. Однако каждый раз, завидев парус, он не мог сдержать прилив волнения, и к ночи его нервы были вконец измотаны, а тело ныло от усталости. Он дал приказ занять позицию вблизи берега для ночного патрулирования.
Даже ночью Кодрингтон не смог отдохнуть — три раза капитана будили, и он, продирая глаза и спотыкаясь, поднимался на палубу проверить, что представляют собой далекие красные и изумрудно-зеленые огоньки, подмигивавшие из темноты.
Каждый раз в нем вспыхивала надежда, нервы сжимались в тугой комок, он напрягался, готовый отдавать команды и немедленно идти в бой, и каждый раз оказывалось, что огни принадлежат небольшому торговому судну. Канонерская лодка поспешно уходила прочь, чтобы ее не опознали и не доложили в Столовую бухту о ее прибытии.
На рассвете Клинтон снова поднялся на палубу. «Черный смех» удалялся от берега, занимая позицию для дневного патрулирования. От впередсмотрящих с топа мачты стали поступать сообщения о парусных судах — начал выходить в море рыболовецкий флот, и каждое новое разочарование сводило капитана с ума, а тут еще с неутешительными новостями подошел перепачканный углем механик-шотландец.
— Мы не дотянем до конца дня, сэр, — сообщил Макдональд. — Я жгу уголь еле-еле, так, чтобы хоть топка не остыла, но и то осталось ведро или два.
— Мистер Макдональд, — перебил его Клинтон, пытаясь держать себя в руках и не выказывать усталости. — Этот корабль останется на боевой позиции, пока я не отдам нового приказа. Мне безразлично, что вы будете жечь, но, когда я потребую пар, вы обязаны его дать, а иначе распроститесь с самым жирным куском призовых денег, который когда-либо вам предназначался.
Но ни обещания, ни угрозы ни к чему не приводили, надежды Кодрингтона угасали с каждым часом. Он стоит на боевой позиции вторые сутки. Ему не верилось, что он сумел на пути к мысу обогнать быстроходный клипер больше чем на сутки, если только Сент-Джона не задержали какие-то неожиданные препятствия. С каждым часом он все больше убеждался, что «Гурон» ускользнул у него из-под носа, забрав с собой невольников и женщину, которую он любил больше жизни.
Капитан понимал, что ему нужно спуститься к себе и отдохнуть, но в разгар летней жары в каюте стояла одуряющая духота, и он чувствовал себя как зверь в клетке. Он остался на палубе, и не в силах стоять на месте больше нескольких минут подряд, то сосредоточенно склонялся над штурманским столиком и вертел в руках навигационные приборы, то отбрасывал их и снова начинал расхаживать по палубе, бросая быстрые взгляды на топ-мачты. Кодрингтон бродил по палубе и настолько явно пытался выискать в корабельном хозяйстве какой-нибудь изъян или оплошность, что офицеры с встревоженными лицами ходили за ним по пятам, а вахтенные на палубе подавленно молчали и не смели поднять глаза. Полный холодной ярости крик Клинтона заставил всех застыть на месте.
— Мистер Денхэм, — лейтенант чуть не бегом подскочил к нему, — это не палуба, а свинарник. Какое животное развело эту грязь?
На белом, вычищенном пемзой дощатом настиле темнело коричневое пятно табачного сока. Денхэм уставился на него и тут же принялся отдавать команды, заставившие заметаться дюжину человек. Капитан с лейтенантом смотрели сверху вниз на четырех матросов, которые стояли на коленях и яростно скребли злосчастное пятно, в это же время другие подносили ведра с морской водой, остальные запускали палубную помпу. Атмосфера накалилась так, что никто из них не услышал, когда с топа мачты прозвучал крик впередсмотрящего.
Откликнуться и расспрашивать наблюдателя в рупор пришлось Феррису.
— Что оно из себя представляет?
— Корпус за горизонтом, это четырехмачтовый корабль с прямой парусной оснасткой…
Работа на палубе тут же приостановилась, все задрали головы и внимательно слушали впередсмотрящего.
— Оно обходит мыс с наветренной стороны, разворачивается и берет курс норд-норд-вест или что-то около этого.
Клинтон Кодрингтон очнулся первым. Он выхватил у лейтенанта Денхэма подзорную трубу и подбежал к выбленкам. Заткнув подзорную трубу за пояс, он начал карабкаться наверх.
Он взбирался, не останавливаясь ни на секунду, не сделав ни одного неверного движения. Он не дрогнул даже тогда, когда добрался до путенс-вантов и повис спиной вниз в тридцати метрах над качающейся палубой. Однако, когда капитан наконец вскарабкался в «воронье гнездо» на топе грот-мачты и спрыгнул в него, его дыхание с хрипом клокотало в горле, а в ушах звенело. Ему не доводилось так лазать с тех пор, как он служил гардемарином.
Впередсмотрящий попытался съежиться и забиться в угол — в брезентовой корзине едва хватало места для двоих. Он указал капитану на корабль:
— Вон он, сэр.
«Черный смех» качался на волнах, а здесь, на верхушке мачты, качка усиливалась многократно. Клинтон пытался удерживать горизонт в поле зрения подзорной трубы, но тот легкомысленно прыгал. Единственное искусство, которое ему так и не удалось освоить как следует, но сейчас это не имело значения: едва он разглядел маленькую белую пирамидку парусов, как все сомнения отпали, и сердце Клинтона яростно забилось.
Задыхаясь от торжества, он крикнул крошечным фигуркам, видневшимся на сверкающей белой палубе далеко внизу:
— Мистер Денхэм, разверните корабль точно на восток. Прикажите дать полное давление пара в котлах…
Он еще не успел полностью перевести дыхание, но вылез из «вороньего гнезда» и спустился вниз куда проворнее, чем вскарабкался наверх. Второпях он попросту соскользнул по бакштагу на последние пятнадцать метров и едва заметил, что грубая пеньковая веревка обожгла ему ладони.
Когда он коснулся палубы, «Черный смех» уже ложился на новый курс. В ожидании дальнейших приказов Денхэм созвал подвахтенных. Они ворча поднялись на палубу.
— Приготовиться к бою, мистер Денхэм, — скомандовал Клинтон.
Его загорелое лицо налилось кровью, сапфировые глаза сверкали — он жаждал битвы.
Все офицеры «Черного смеха» носили у пояса шпаги, один Клинтон предпочитал абордажную саблю. Ему нравилось это тяжелое, внушительное оружие. Даже сейчас, тихо и серьезно говоря с офицерами, он поигрывал ее рукояткой.
— Джентльмены, у меня есть документально подтвержденные доказательства того, что на этом корабле имеется груз рабов.
Денхэм нервно кашлянул, но Клинтон не дал ему заговорить:
— Я знаю, что это американский корабль и что при обычных обстоятельствах мы не имели бы права воспрепятствовать его движению. — Денхэм облегченно кивнул, но Клинтон безжалостно продолжал: — Однако я получил призыв о помощи от одной из подданных Ее Величества, доктора Робин Баллантайн, которую вы хорошо знаете. Она против своей воли насильно удерживается на борту «Гурона». В этих обстоятельствах я однозначно понимаю свой долг. Я собираюсь взять это судно на абордаж, а если они окажут сопротивление, вступить в бой. — Он замолчал, они стояли потрясенные. — Те из вас, у кого имеются возражения против такого образа действий, могут безотлагательно занести их в судовой журнал, а я поставлю свою подпись.
Все вздохнули с облегчением и благодарностью — мало найдется капитанов, столь же терпимых к несогласным.
Он аккуратно расписался под записями в судовом журнале и вернул перо в подставку.
— Теперь, джентльмены, все формальности соблюдены, и не пора ли нам начать отрабатывать жалованье? — Клинтон указал на белоснежную гору парусов, уже хорошо видимую с носовой палубы «Черного смеха», и впервые после выхода из Занзибарской гавани улыбнулся.
Из высокой дымовой трубы у них над головами вырвалось облачко пахнущего смолой дыма, машинный телеграф резко звякнул, и стрелка на циферблате указала: «Машина готова». В котлах «Черного смеха» был пар.
Клинтон подошел к телеграфу и повернул рукоятку на циферблате в положение «Полный вперед». Винт начал вращаться, палуба у них под ногами задрожала, и «Черный смех» устремился вперед, рассекая валы; под его форштевнем их гребни взрывались россыпью белых брызг.
— Ей-Богу, он прижимает нас к земле, — беззаботно протянул Манго, слетка улыбнувшись Типпу. Капитан опустил подзорную трубу и протер объектив рукавом рубашки. — Чтобы вырваться от него и выйти в открытое море, придется поднажать. Мистер Типпу, будьте добры отдать все рифы до последнего и поставить все паруса вплоть до трюселей. — Помощник ринулся отдавать команды, а Манго снова поднес подзорную трубу к глазам. — Что-то мне чересчур везет, — вслух пробормотал он. — Не многовато ли совпадений — единственный человек, которого мне меньше всего хотелось бы встретить, болтается в единственном месте океана, где мне меньше всего хотелось бы встречаться. — Капитан спрятал подзорную трубу и подошел к поручням полуюта, чтобы взглянуть на верхнюю палубу.
Робин Баллантайн стояла у борта корабля и всматривалась в линию горизонта, туда, где среди индигово-синих волн виднелись белый парус и пятнышко темного дыма. Они были еще очень далеко, но приближались с каждой минутой. «Черный смех» направлялся к точке, лежащей далеко впереди изящного носа «Гурона», где курсы кораблей должны были пересечься. Она почувствовала на себе взгляд Манго и сняла с головы шаль. Темные рыжевато-каштановые волосы рассыпались по плечам и развевались у щек. Ветер прижал юбку к ногам, и ей пришлось чуть наклониться вперед, чтобы сохранить равновесие.
Робин подняла голову и вызывающе посмотрела на Манго. Не спуская с нее пристального взгляда, он осторожно откусил кончик длинной черной сигары, сложил руки лодочкой вокруг сернистого пламени восковой спички и закурил.
Капитан не торопясь спустился по трапу и подошел к ней.
— Ваш дружок, доктор Баллантайн? — Улыбались только его губы. Глаза оставались ледяными.
— Я каждую ночь молилась, чтобы он пришел. Каждую ночь с того дня, как послала письмо.
— Вы не отрицаете, что предали меня?
— Я горжусь, что исполнила свой христианский долг.
— Кто доставил письмо?
— Этот человек не из вашей команды, сэр. Я послала письмо с капитаном арабской багалы.
— Понятно. — Голос его был тихим, но жалил, как сухой лед. — А что вы скажете насчет болезни Типпу? Может ли врач пасть так низко, чтобы отравить пациента?
Она опустила глаза, не в силах ответить на обвинение.
— Будьте добры, доктор Баллантайн, немедленно спуститесь к себе в каюту и оставайтесь там, пока я не разрешу ее покинуть. В дверях будет стоять вооруженный сторож.
— Я наказана?
— Ни один человек не сможет обвинить меня в том, что я бросил вас за борт и оставил дожидаться, пока вас не подберут ваши соотечественники. Напротив, я пекусь о вашей безопасности. В недалеком будущем эта палуба станет весьма нездоровым местом, а мы будем слишком заняты, чтобы заботиться о вас.
Сент-Джон словно забыл о ней и всмотрелся вперед, потом оглянулся на дым «Черного смеха», оценивая взглядом моряка скорость и углы движения. Потом улыбнулся.
— Прежде чем вы уйдете, хотелось бы вам сообщить, что все ваши старания были напрасной тратой времени. Посмотрите туда! — Капитан указал на крутой гористый берег. Проследив направление его руки, Робин впервые заметила, что море черно, как свежий уголь, только что срубленный в забое; его испещряют бешено скачущие волны, увенчанные красивыми белыми гребешками.
— Это ветер, — сказал Сент-Джон. — Там он прорывается через горы, и мы достигнем его прежде, чем вас запихнут в вашу каюту. — Манго усмехнулся, уверенный в себе. — Как только мы поймаем этот ветер, мало найдется судов в океане, и парусных, и паровых, которые смогут хоть на миг сравниться в скорости с «Гуроном», и, видит Бог, ни одно не сможет нас обогнать. — Американец отвесил ей насмешливый поклон — пародию на изысканные манеры южанина. — Перед уходом взгляните в последний раз на этот уродливый паровичок, мэм, вы его больше не увидите. А теперь прошу меня простить…
Он отвернулся и легко взбежал по трапу.
Слезы злости туманили глаза Робин вцепилась в планшир и смотрела, как сужается полоса воды между «Гуроном» и суетливо пыхтящей маленькой канонеркой, ей уже были видны корпус и расположенные в шахматном порядке пушечные порты. Она надеялась, что хвастовство Манго Сент-Джона было всего лишь бравадой: казалось, «Черный смех» сравнялся в скорости со стройным клипером, а до полосы ветра еще очень, очень далеко.
Кто-то уважительно тронул Робин за плечо. Рядом с ней стоял Натаниэль.
— Приказ капитана, мэм, я должен проследить, чтобы вы скрылись в каюте от греха подальше.
Клинтон вытянулся вперед и привстал на цыпочки, словно пытался всем телом заставить корабль бежать еще быстрее — так наездник пригибается перед прыжком. Капитан видел след ветра на поверхности моря и понимал, что он предвещает.