Введение
Предметный мир Диккенса отличает его писательский талант и преданность своему искусству, не ослабевавшие до самой его кончины. Его частная и общественная жизнь интересна тем, что она питает собой его великие романы, а его взгляды - тем, что проясняют их смысл или же входят с ними в противоречие. Потомки унаследовали этот мир, порожденный воображением Чарльза Диккенса. Его романы были великими образцами искусства, одновременно высокого и развлекательного: Диккенс не разделял между собой эти два понятия. В каждом его романе возникает свой особенный предметный мир, и судить о нем, разумеется, надо по-особому. Поэтому тема реферата остается актуальной и значимой.
Объект исследования: творчество Чарльза Диккенса.
Предмет исследования: роль предметного мира в романе Ч.Диккенса и авторская позиция в его воспроизведении.
Цель исследования: определить место и роль предметного мира в отражении действительности и авторских позиций Ч.Диккенса.
На пути к поставленной цели решались следующие задачи: определение места Ч.Диккенса как художника в мировой литературе, поиск предметных источников его творчества и путей его развития, выявление особенностей предметных символов в романах Ч.Диккенса.
Методы исследования: эмпирические, эвристические, обработки данных.
Реферат строился на книге Э. Уилсон "Мир Чарльза Диккенса", учебниках по зарубежной литературе для высших учебных заведений.
Основная гипотеза о том, что предметный мир в романах Чарльза Диккенса основан на личном опыте автора, его переживаниях и размышлениях получила подтверждение в процессе работы.
1. Чарльз Диккенс - писатель, человек и критик общества
Чарльз Диккенс родился 7 февраля 1812 года в мелкобуржуазной семье в небольшом домике на одной из расположенных террасами улиц Портсмута - этого оживленного портового города почти в центре южного побережья Англии. Умер он 9 июня 1870 года, возле знаменитого своим собором города Рочестера в графстве Кент, приблизительно в тридцати милях юго-восточнее Лондона, в небольшом загородном доме Гэдсхилл-Плейс, который, подобно владениям многих людей с хорошим доходом, подвергся значительным и дорогостоящим перестройкам.
Диккенс был критиком общества и активно занимался благотворительностью, отдавал много сил издательскому делу и журналистике, был прекрасным оратором, даровитым актером, наблюдательным путешественником и любителем длинных прогулок - поначалу дневных, в шумной компании друзей, а с годами все чаще ночных, в одиночку; он был сведущим дилетантом-юристом, и чуть менее сведущим дилетантом-фокусником, был гипнотизером, страстным организатором праздничных увеселений и неуемным их участником всякий раз, когда в доме собирались гости - детвора или старые приятели,- в особенности на рождество и, уж конечно, на святки.
Его доброму отношению к людям - чужим и близким - отчасти мешали проявления присущей ему неуживчивости, желания, во что бы то ни стало настоять на своем. Но для большей части современников, как на родине, так и за границей Диккенс олицетворял семейное счастье. Многие обстоятельства, омрачающие для нас эту идиллическую картину, вообще не были известны при жизни писателя и стали достоянием гласности лишь более чем через полвека после его смерти. Но даже в его время этот образ заметно, хоть и не полностью, потускнел в глазах иных его друзей и читателей из-за его разъезда с женой в 1858 году, на двадцать третьем году брака. Странное противоречие между бедностью и невзгодами последних лет его детства и блестящим успехом, достигнутым, по общему мнению, во взрослой жизни, выявилось для публики лишь после его смерти благодаря его другу, которому он когда-то поведал свою историю.
Его влюбчивость и жестокие неудачи с женщинами, разумеется, получили огласку лишь спустя много лет после его смерти; и все же они, наверно, никогда не будут известны нам настолько, чтобы положить конец романтическим измышлениям. Он был хорошим сыном, весьма скептически воспринимавшим своих никчемных родителей, и хорошим, любящим отцом, зачастую строго критиковавшим своих детей, недовольство которыми все росло, по мере того как они становились старше. Кроме того, хотя в душе и в делах своих он был настоящим христианином, его разновидность христианства была и остается неприемлемой для многих представителей церкви.
В Общественной Жизни (эти слова применительно к Диккенсу можно писать лишь с большой буквы, столь много он брал на себя и столь велика была заслуженная им известность), а также и в частной жизни он принимался за все с невиданной энергией, что и состарило его раньше срока. От природы он был способен к бурной радости и затяжным приступам меланхолии, переходившей часто в тяжелую депрессию. И труду, и игре он предавался с большим пылом, чем позволяло его здоровье.
Подобная жизнь, неизбежно исполненная противоречий и странностей, делала Диккенса очень своеобразным человеком. Впрочем, существовало и существует великое множество весьма преуспевших в жизни людей со своими скрытыми семейными неурядицами, неуравновешенным характером, невероятной энергией и сложными, полными противоречий взглядами на жизнь.
Таким образом, книги Ч.Диккенса, как бы своеобразна ни была каждая из них, где-то сливаются вместе и образуют, подобно произведениям других великих художников, единый завершенный мир - Мир Чарльза Диккенса.
2. "Домби и сын" - общественная панорама и первый успех автора
Роман "Домби и сын" с самого начала имел потрясающий успех; книга расходилась огромными тиражами. Это был заслуженный успех: с "Домби и сыном" искусство Диккенса неизмеримо выросло. Образом Поля Домби Диккенс начал свое беспрецедентное предметное исследование детского взгляда на жизнь, за что, среди прочего, литература всегда будет в долгу перед ним. В нем никогда до конца не умирали мучительные воспоминания о собственном детстве, однако дети его ранних произведений недалеко ушли от своих предшественников в литературе XVIII века: это марионетки, чужой волей руководимые существа.
Оливер Твист, придурковатый Смайк, медленной смертью умирающие подростки в "Оливере Твисте" и "Лавке древностей" - эти дети до крайности пассивные фигуры, мы в них не верим. Бейли-младший только тогда по-настоящему оживает, когда в почетном качестве ливрейного грума Монтегю Тигга начинает далеко не идеальную взрослую жизнь, какой живет, например, Ловкий Плут, а он вообще не знал детства. Что касается малютки Нелл, "дитяти", как ее обыкновенно называют, то это настолько своеобразное выражение чувств, владевших автором и вымогаемых у читателя, что о ребенке, как таковом, здесь просто нечего сказать.
Поль Домби открыл новые предметные горизонты. Вереницу детей, пощаженных смертью, Диккенс рисует жертвами двух взглядов на жизнь: во-первых, утилитаристского, экономического взгляда на молодежь, как только носителей памяти и сообразительности, своеобразной губки, всасывающей всевозможную информацию, в чем и видит от них пользу общество, построенное на денежных отношениях; во-вторых, кальвинистского взгляда на детей как сатанинское отродье. Обе эти точки зрения совершенно явно исходят из XVIII века, и обе никак не вяжутся с диккенсовским миром любви и воображения.
Поль Домби и молодые Грэдграйнды из "Тяжелых времен" - жертвы именно экономического взгляда на жизнь; Эстер Саммерсон, героиня "Холодного дома", Пип из "Больших надежд" и Джо, подметальщик улиц,- в русле второй традиции. Дэвиду Копперфилду доводится испытать эту концепцию в пансионе Мэрдстонов: "...Мрачная теология Мэрдстонов превращала всех детей в маленьких ехидн и внушала, что они портят друг друга".
Первая часть "Домби и сына" мастерски развенчивает взгляд на ребенка как потенциальную экономическую единицу, хотя в будущем Поля, сына мистера Домби и наследника крупнейшего торгового дома, ждет богатство и высокое положение. Рассказ о воспитании Поля сначала у миссис Пипчин, а затем в "академии" доктора Блимбера исполнен юмора, сочувствия и немногословен. Из первой четверти книги, кажется, нельзя выбросить ни единого слова. Все, кто считает правильно поставленное образование основой общественного процветания, важнейшими в творчестве Диккенса назовут первую часть "Домби и сына", ибо это самые впечатляющие картины дурного воспитания и проистекающих от него последствий.
Здесь же и верный способ сделать Поля "старообразным" ребенком, поскольку, отстаивая свою индивидуальность, он избавляется от той негативной, пассивной характеристики, которая у прежнего Диккенса была обязательным показателем детской наивности. Поль тоже наивен, но от такой наивности не поздоровится. "Ну, сэр,- сказала миссис Пипчин Полю,- как вы думаете, будете ли вы меня любить?" - "Не думаю, чтобы я хоть немножко вас полюбил,- ответил Поль,- я хочу уйти. Это не мой дом".- "Да, это мой",- ответила миссис Пипчин. - "Очень гадкий дом",- сказал Поль.
Если бы Диккенс оборвал "Домби и сына" на смерти Поля, то получился бы впечатляющий очерк того, как человек, поправший детские чувства, губит одновременно и свою душу. Диккенс ставит вопрос более предметно и шире: он показывает, как переламывает жизнь бесчувственного и непреклонного духовного урода, как она воспитывает его, учит любить. Он показывает этот процесс воспитания на широком общественном фоне, равно представив силы смерти, захватившие командные посты в обществе, и силы любви, обреченные занимать куда более скромное положение в среде смешных, незлобивых и простодушных людей.
Было бы натяжкой сказать, что Диккенсу полностью удался его Новый завет, но то, что он мыслит свою притчу в духе самоновейшего завета - непреложный факт, в чем читатель убеждается, читая подряд на одной странице, как чудаковатый, душевно щедрый капитан Катль "перед отходом ко сну всегда прочитывал для собственной пользы божественную проповедь, некогда произнесенную на горе", и что "благоговение Роба Точильщика к боговдохновенному писанию... воспитывалось посредством вечных синяков на мозгу, вызванных столкновением со всеми именами всех колен иудиных".
По сравнению с поздними шедеврами Диккенса в "Домби и сыне" еще немало промахов - здесь впервые опробовались многие средства и комплексы художественного выражения, лишь в будущем доведенные до совершенства.
Однако оторвать первую часть романа - историю Поля - от книги в целом - значит рассыпать весь роман. Его содержание - отношение мистера Домби к любящей, но не замечаемой им дочери, Флоренс, и эта глубина мельком открывается уже в превосходной IV главе, в здравице Уолтера Гэя: "Пью за Домби - и Сына - и Дочь!"
Как выясняется, первая часть книги, повествующая о детстве и смерти первого наследника мистера Домби, искуснейшим образом переплетена со второй, где рассказано о роковом, купленном за деньги втором браке мистера Домби и о крушении его надежд получить второго наследника. Вместе обе части и образуют роман, в котором сквозной станет мысль о том, как крушение всех надежд откроет мистеру Домби глаза на любовь его дочери, ни разу за все время не поколебавшуюся, хотя и встречавшую с его стороны только безразличие и презрение.
Приведем маленький пример единства обеих частей, дабы показать, с какой непринужденностью и как точно ведет Диккенс предметный сюжет. В первой части миссис Пипчин выступает в качестве одной из лженаставниц маленького Поля; комический характер, она в то же время тяжелая, ожесточившаяся эгоистка, оплакивающая опрометчивое участие своего покойного супруга в делах Перуанских копей, и к судьбе маленького Поля и его сестры она подходит с собственной меркой. Она объявляет могущественному мистеру Домби: "Много говорится всяких глупостей о том, что молодежь не следует вначале слишком принуждать, а нужно прибегать к ласке, и прочее, сэр. В мое время никогда так не думали, и незачем думать так теперь. "Заставляйте их" - вот мое мнение".
Много лет спустя мистер Домби возьмет миссис Пипчин к себе экономкой, чтобы выказать своей второй жене полное недоверие к ее способности управлять громадным хозяйством. Жена сбежит от него, дела придут в полное расстройство, а сам мистер Домби только что не впадет в детство. Тогда-то миссис Пипчин и выскажет вновь свои нестареющие истины, на сей раз уже в адрес самого великого человека.
"Какой вздор! - говорит миссис Пипчин, потирая нос,- по моему мнению, слишком много шума поднимают из-за этого. Вовсе это не такой замечательный случай! Людям и раньше случалось попадать в беду и поневоле расставаться со своей мебелью. Мне это, во всяком случае, выпало на долю!.. Жаль, что ему не приходилось иметь дело с копями. Они бы испытали его терпение".
Прежде чем упомянуть еще о многих художественных находках, посредством которых Диккенс то успешно, то с меньшим успехом скрепляет повествование, нелишне заметить, что в "Домби и сыне" он впервые дал исчерпывающую общественную панораму, к чему стремился с самого начала своей творческой деятельности. Он впервые, и притом единственным толчком, сразу ввел в роман высшее общество; более того, он втянул его представителей в противоборство ценностей, образующее основную идею романа.
Еще большей удачей Диккенса, и совсем неожиданной для него, каким мы его до этого знали, стала другая пара светских людей, воплощающих наивное и доброе в жизни так же убедительно и трогательно, как и самые непритязательные его герои. Разглядеть духовное начало за мишурной светской оболочкой - это была счастливая мысль. В распоряжении разбитого болезнями и снедаемого безденежьем кузена Финикса всего и есть, что несколько бесцветных шуток о парламенте (в былое время) и спортивных рассказов; однако поведение и рассуждения кузена убедительно показывают, что и среди бессмысленной клубной жизни можно сохранить достаточно сердечного тепла.
В "Домби и сыне" Диккенс также впервые показал людей труда, причем не преступниками и не преданными слугами: это машинист мистер Тудль и его жена, кормилица Поля,- люди независимые, живущие со смыслом, добрые и немного бестолковые, что, естественно, заставляет проникаться большим к ним уважением. В сущности говоря, в романе выведены все классы общества, и ни один из них не испытывает на себе тех мелкобуржуазных предрассудков, которые сам Диккенс разделял еще со времен "Очерков Боза".
Таким образом, "Домби и сын" - знаковое произведение Ч. Диккенса, которое определяет основной предмет и мотив его творчества.
предметный роман писатель символ