Единственной трубой среди гемсхорнов, которую я еще не проверила, была самая большая и самая последняя, находящаяся дальше всего от отодвигающейся панели, через которую я вошла внутрь органа.
Я хорошенько вытянулась, чтобы добраться до нее, молча помолилась – и сунула руку в отверстие.
Мои пальцы что-то нащупали!
В трубе был какой-то комок – что-то высохшее, вроде окаменевшего чернослива.
Я ощупала эту штуку, аккуратно изучая кончиками пальцев ее размеры и очертания.
Размером она была, вероятно, с лесной орех, и на ощупь такая же.
Я пошевелила эту штуку, и с глухим щелчком она освободилась и упала мне в ладонь.
Осторожно, – подумала я. – Не дай ей упасть в трубу.
Я медленно и аккуратно потащила эту штуку к отверстию, и наконец она оказалась в свете фонарика.
Какое горькое разочарование!
Это просто кусок старой оконной замазки.
Я сунула фонарик между двумя трубами и, используя большие пальцы, вонзила ногти в замазку и расколола ее, как яйцо.
«Сердце Люцифера»!
Мое сердце замерло, и, боюсь, я сказала кое-что небезгрешное, за что мне потом будет стыдно.
В свете фонарика огромный бриллиант, лежащий на моей ладони, отбрасывал искры в окружающий мрак, словно маленькое солнце.
Как я и подозревала, мистер Колликут спрятал камень внутри органной трубы.
Как умно с его стороны, – подумала я, – и как еще более умно с моей стороны догадаться, как найти камень.
«Сердце Люцифера»! Подумать только!
Я не могла дождаться, когда расскажу обо всем отцу.
Я держала огромный драгоценный камень между большим и указательным пальцами, поворачивая из стороны в сторону и разбрасывая тысячи отблесков, когда за моей спиной раздался голос:
– Хватай ее, Бенсон!
|
|
И потом все произошло в считаные секунды. Кто-то схватил меня за плечо, вонзив сильные пальцы в мои мышцы. Вся моя рука онемела.
Я резко повернулась, пиная нападавшего на ходу и с удовольствием чувствуя, как моя туфля ударяет его в голень.
– Черт бы тебя побрал! – с болью воскликнул незнакомец. – Я тебя проучу…
И тут фонарик погас.
Мой локоть сбил его с места между органными трубами, и он с глухим стуком упал на пол.
Теперь мы оказались в кромешной темноте, и я открыла рот, чтобы закричать. Но удержалась.
Вместо этого я сделала то, что никогда не забуду.
В меня снова вцепились руки и соскользнули, когда я отскочила, ударившись о трубы. Виндлада где-то в углу. Может быть, у меня получится вскарабкаться на нее и спрятаться за ней…
Сильные руки вцепились в мою лодыжку и выкручивали… выкручивали ее…
И тут снова включился фонарик. Кто-то нашел его на полу и посветил лучом прямо мне в глаза.
– Где он? – прогремел голос из темноты, находящейся за фонариком.
Голос Ридли-Смита, члена городского магистрата. Я в этом уверена.
– Дай его сюда, – потребовал другой голос, и мне чуть не выдернули руку из сустава. Пальцы незнакомца впились в мое побелевшее запястье.
– Давай его сюда, и поживее!
– Что давать? – выдохнула я. – Отпустите меня. Я не знаю, о чем вы говорите.
– Камень! – горячо проскрежетал голос прямо мне в ухо. Я почувствовала его дыхание, и не могу сказать, чтобы это было приятно.
Первой моей мыслью было потянуть время. Когда может появиться помощь?
Час? С тем же успехом это может быть вечность.
Бенсон (теперь я уже видела, кто на меня напал) схватил меня за плечи и встряхнул так, как терьер трясет мышь.
|
|
Такое ощущение, что у меня мозги стукнулись о черепную коробку.
– Никаких игр, – яростно прошипел он. – Дай его сюда.
Я протянула пустые руки.
– Это, должно быть, какая-то ошибка, – сказала я, широко раскрывая глаза навстречу слепящему свету фонарика и пытаясь изобразить честность. – Честно.
Меня еще раз встряхнули, более болезненно, чем в первый раз.
– Вы делаете мне больно, – сказала я, моя голова закружилась. – Отпустите меня.
Опять встряхнули так, что кости загремели.
Я больше не могла это выносить. Бежать некуда. Бенсон и член городского магистрата преграждали единственный выход из этой адской комнаты.
Мне надо переменить тактику.
Чуть-чуть.
– Ладно, – заговорила я. – Я знаю, что вы вдвоем убили мистера Колликута.
Меня перестали трясти. Первое очко в мою пользу.
– На этом самом месте, – задыхающимся голосом продолжила я, жестом охватывая все внутренности органа. – Я знаю, что вы… вы и ваши люди… прокопали туннель под кладбищем… чтобы украсть камень… и работали над этим очень долго… может быть, годами… Я знаю, что вы, член городского магистрата Ридли-Смит, наткнулись на упоминание… о «Сердце Люфицера»… в Национальном архиве… в документах на Чансери-лейн. И спрятали книгу в куче древних хартий. Кто еще имел туда доступ, кроме юристов?
Я тяжело дышала, как будто мне перекрутили завод, словно шестипенсовым часам.
Член городского магистрата молчал. Я не была достаточно убедительна.
– Мистер Колликут был одним из ваших… – как там бишь это называется? Подельники? Исполнители? Сообщники? Даффи знает. – Наемников, – продолжила я, понимая, что это слишком слабое слово. – Он вас перехитрил. Вы поссорились. И убили его прямо тут, внутри органа. Способ? Диэтиловый эфир. Орудие убийства?
|
|
Я сделала драматическую паузу. Тяни время, сколько сможешь, – подумала я.
– Платок, вымоченный в эфире и засунутый под противогаз. А потом вы протащили его по туннелю и бросили в помещении над гробницей святого Танкреда.
Повисло мертвое молчание, и Бенсон отпустил мое плечо.
– Вот почему вы заставили епископа отозвать разрешение на раскопки. Вы знали, что обнаружится, когда откроют склеп, и было уже слишком поздно переносить тело.
Все это время член городского магистрата Ридли-Смит хранил молчание. Но теперь он заговорил, и его слова прозвучали на удивление мягко в этой каменной комнате.
– Так вот что ты думаешь? – спросил он. – Ты и правда так думаешь?
– Да! – выстрелила я в ответ, стараясь вложить нотку обвинения в голос.
– Боюсь, ты неправильно истолковала факты, юная леди, – сказал он.
Ха, – подумала я. – Я знаю, к чему он клонит. Юная леди, подумать только!
Он хочет исхитриться и попробовать завоевать меня фальшивым уважением.
– Правда? – поинтересовалась я настолько холодно и пренебрежительно, насколько смогла в данной ситуации.
– Правда, – отозвался он, вложив в это слово столько души, что на миг я была готова ему поверить. Мне послышалось, или в его голосе действительно прозвучало потрясение?
Он повторил:
– Правда. На самом деле все было наоборот.
Я позволила ему увидеть, как я кусаю нижнюю губу. Сколько еще я смогу тянуть время?
О, благословенные леди из алтарной гильдии, – взмолилась я. – Простирайте свои крылья! Прямо сейчас! И летите на мою защиту!
– И что же есть истина? – услышала я свои слова, смутно припоминая, что однажды Понтий Пилат сказал примерно эти же слова, но в других обстоятельствах.[56]
– Истина в том, что мы отчаянно пытались оживить Колликута. Бенсон принес резиновый шланг из башни. Присоединил его к какому-то клапану здесь, в органе. Попытался дать ему воздух. Но бесполезно.
Шланг с воздухом? Об этом я не подумала! Это явно объясняет разорванные внутренности.
– Я вам не верю, – ответила я.
Произнося эти слова, я услышала внезапное шевеление в церкви за спиной члена городского магистрата, за которым последовал гулкий удар молитвенной скамьи о каменный пол.
Спасение в нескольких секундах!
– Помогите! – заорала я самым высоким и пронзительным голосом, какой смогла изобразить. – Помогите мне! Пожалуйста, помогите!
Послышались шаркающие шаги.
И над плечом члена городского магистрата появилось огромное лицо – лицо в очках, линзы которых были толщиной с «Сердце Люцифера».
Мисс Танти!
– Что здесь происходит? – требовательно вопросила она.
Никогда – даже в самых безумных грезах – мне и присниться не могло, что я буду так рада видеть эту женщину.
Я грубо протолкнулась мимо Бенсона и члена городского магистрата и спряталась за мисс Танти, выглядывая из-за ее обширных юбок.
– Что здесь происходит, Квентин? – повторила она, обвиняюще глядя то на одного нападавшего, то на другого, то на меня, и ее толстые стекла фокусировали этот жуткий взгляд, словно зажигательное стекло.
– Непонимание, – ответил член городского магистрата с извиняющимся поддельным смешком. – И больше ничего.
– Ясно… – протянула мисс Танти, колеблясь, что делать дальше. Казалось, ее тянут в разные стороны два ума, если не больше.
Продолжительное время она молча смотрела на них, а они на нее.
– Пойдем, девочка, – внезапно сказала она и, резко повернувшись, схватила меня за руку.
Я поморщилась. Не сразу осознала, какую боль мне причинил Бенсон.
Не говоря больше ни слова, она провела меня в центральный проход, и мы вместе пошли дальше к двери, словно жених и невеста из кошмарного сна.
Мы вышли во двор и зашагали по дороге, мисс Танти тащила меня, словно маленькую собачку на поводке.
Должно быть, я упиралась.
– Пойдем, девочка, – повторила мисс Танти. – У тебя ужасный шок. Я вижу это по твоим глазам. Надо тебя согреть. Приготовить какое-нибудь теплое питье.
Я не могла не согласиться с ней. Мои колени уже дрожали, когда мы повернули на восток к Кейтер-стрит и дому мисс Танти.
Внезапно я почувствовала себя без сил, как будто у меня из щиколотки вынули затычку и вся энергия вытекла на землю.
Мысль о чашке чаю и горсти печенья была одновременно странно утешительной и странно знакомой. Как в волшебной сказке, как-то раз услышанной и давно забытой.
Повернув на Кейтер-стрит, мы зашагали быстрее.
– Я забыла «Глэдис!» – воскликнула я, внезапно остановившись. – Мой велосипед! Я оставила его на кладбище.
– Я схожу за ним, пока ты будешь пить чай, – сказала мисс Танти. – Позвоню кому-нибудь, чтобы тебя отвезли домой.
У меня возникло странное видение, как кто-то – возможно, мисс Гоул – гонит меня по узкой тропинке в Букшоу, подталкивая пастушьим посохом, а может быть, епископским, словно я заблудший ягненок.
– Вы так добры, – сказала я.
– Пустяки, – ответила мисс Танти с ужасной успокаивающей улыбкой.
Мы оказались у ее дома так неожиданно, как будто нас принес ковер-самолет.
Так вот что делает шок? – подумала я. – Искажает время?
Можно ли одновременно быть в шоке и наблюдать, как находишься в шоке?
Мисс Танти полезла в карман за ключом и открыла замок, и мне показалось это странным, поскольку никто в Бишоп-Лейси не запирал двери.
Когда мы вошли внутрь и она задвинула засов, из зимнего сада крикнул попугай:
– Привет, Квентин! За дело! – И просвистел четыре ноты, в которых я узнала начало Пятой симфонии Бетховена: – Да-да-да-ДУМ!
Привет, Квентин! – задумалась я. Эти же слова птица сказала, когда я была здесь в прошлый раз. Этим именем мисс Танти назвала Бенсона. Нет, погоди-ка, Бенсона зовут Мартин.
Должно быть, она обращалась к члену городского магистрата?
– Садись, – скомандовала мисс Танти. Теперь мы волшебным образом оказались у нее на кухне. – Я поставлю чайник.
Я осмотрелась и увидела, что все вокруг голубое. Странно, но это так. Основное, что я помню о кухне мисс Танти, это то, что она в голубых тонах. Раньше я этого не заметила.
На столе стояли кувшин для молока, полный увядающих лилий, маленькая доска для хлеба и половинка буханки «Ховис»,[57] электрический тостер, оловянный подсвечник с частично оплавившейся свечой и коробок спичек.
Очевидно, что мисс Танти ест в одиночестве.
Потом, словно по мановению волшебной палочки, передо мной оказалась дымящаяся чашка чаю, и я ощутила особую благодарность.
– Пей, – сказала мисс Танти. – Вот, бери.
Она сунула мне под нос блюдечко с песочным печеньем, потом отвернулась и начала копаться в буфете.
– Эти люди, – заговорила она слишком небрежно и слишком между прочим. – Эти люди в церкви. Что они с тобой делали?
– Они думали, что я кое-что нашла, – ответила я. – Они хотели, чтобы я это отдала.
– А ты?
– Нет, – сказала я.
Огромные круглые линзы повернулись и уставились на меня.
– Нет, ты не нашла ничего? Или нет, ты не отдала?
Я завороженно смотрела ей в глаза и не смогла произнести ни слова.
– Ну и?
Слишком поздно, правда вышла наружу.
– Мне пора идти домой, – сказала я. – Мне нехорошо.
Внезапно руки мисс Танти вылетели из-за спины. Одна сжимала стеклянную бутылочку, другая – носовой платок.
Она плеснула жидкость на ткань и прижала платок к моему носу.
Ага! – подумала я. – (C 2 H 5) 2 O.
Опять диэтиловый эфир.
Я узнаю его сладковатый щиплющий пищевод запах повсюду.
Химик Генри Уоттс однажды охарактеризовал его запах веселящим, а «Энциклопедия Британника» назвала его приятным, но ни профессор Уоттс, ни «Энциклопедия Британника» явно не оказывались в ситуации, когда им прижимает эту штуку к носу в выкрашенной в голубой цвет кухне массивная и удивительно сильная сумасшедшая женщина в толстых, как донышко бутылки, очках.
Он обжигал.
Прожег мои ноздри и взорвался в мозгу.
Я попыталась встать на ноги, но не смогла.
Мисс Танти согнула руку вокруг моей шеи и сзади вдавливала меня в кресло. Второй рукой она крепко удерживала платок у меня на носу.
– Я проучу тебя! – говорила она. – Проучу!
Я замахала руками и ногами, но бесполезно.
Прошло меньше десяти секунд, и мой мозг погружался в сладковатый тошнотворный водоворот забвения. Все, что мне надо сделать, – отдаться ему.
Отпустить себя.
– Нет!
Кто это прокричал?
Это я?
Или Харриет?
Я слышала голос как будто на расстоянии.
– Нет!
Теперь она отпустила мою шею и начала копаться в моих карманах – сначала в одном, потом в другом.
Я дернулась вперед, растопырив пальцы, и сбила очки с лица мисс Танти.
Немного, но уже кое-что. Я повернула голову в сторону и втянула полные легкие свежего воздуха – один быстрый глубокий вдох, другой, третий.
Лишившись своих мощных линз, мисс Танти осматривала кухню, и ее безумные глаза были огромными и усталыми, слабыми, водянистыми и несфокусированными.
Пытаясь выбраться из кресла, я сделала маневр влево, но она блокировала меня бедрами, словно игрок в регби.
Я подалась вправо, но она была и там.
Пусть даже я виделась ей не более чем размытым пятном, эта женщина умудрялась перегораживать мне дорогу при каждом моем движении.
Выхода нет. Задней двери нет.
Вот она снова схватила меня рукой за шею, крепче, чем прежде.
Я увидела только один шанс.
В отчаянии я потянулась за спичечным коробком. Рванула, и деревянные спички посыпались на стол.
Когда мисс Танти снова занесла надо мной массивную руку с носовым платком, я чиркнула головкой спички по боковой поверхности коробка и неуклюже подняла ее за спиной.
Она потухла.
Я слишком быстро двигалась.
Я схватила еще одну спичку, зажгла и медленно, до боли медленно согнула локоть, поднося спичку к мисс Танти.
На секунду показалось, что ничего не произошло, а потом раздался звук, как будто очень большой сенбернар сказал: «Пф!»
К низкому потолку поднялся огромный клуб пламени, словно оранжевый воздушный шар, потом пламя волнами черного жирного дыма скатилось по стенам на пол и закрутилось у наших лодыжек густым удушающим дымом.
Бесконечно долгую долю секунды мисс Танти являла собой застывшую статую, в одной руке держащую горящий факел над головой, словно Деметра, спустившаяся в подземный мир в поисках потерянной дочери Персефоны.
А потом она заорала.
И все орала и орала.
Она уронила пылающий носовой платок и начала метаться от стены к стене, закашлявшись.
Кашель… вопль… кашель… вопль…
Этого достаточно, чтобы кого угодно довести до белого каления.
Она носилась кругами по комнате, налетая на мебель, словно чудовищная обезумевшая трупная муха, и билась то об одну дымящуюся стену, то о другую.
К этому времени я уже и сама кашляла, а мое лицо пекло, как будто я часами спала на пляже под августовским солнцем.
Я затоптала горящий носовой платок.
Мисс Танти продолжала орать.
– Прекратите, – сказала я. – Дайте мне посмотреть.
Я уже увидела, что у нее обожжена рука.
– Прекратите, – повторила я, но она продолжала вопить. – Прекратите!
Я ударила ее по лицу.
Может быть, я не такой хороший человек, каким предпочитаю себя считать, потому что я вынуждена признать, что это действие доставило мне большое удовольствие. Не потому, что это создание только что пыталось меня убить, и не потому, что моими действиями руководила месть, а потому, что в данных обстоятельствах это казалось правильным.
Она сразу же умолкла и уставилась на меня так, будто ни разу в жизни не видела.
– Сядьте, – приказала я, и – чудо из чудес – она смиренно повиновалась. – Теперь дайте руку.
Она вытянула покрасневший кулак, глядя на него с таким видом, будто это не ее рука – кого угодно, только не ее.
Я обыскала с полдюжины кухонных ящиков, пока не нашла марлевую салфетку, которой накрыла ее запястье. Взяла бутылочку с эфиром, которую она поставила на сушилку.
Я вытащила пробку и налила эфир на салфетку, наблюдая, как по ее лицу распространяется равнодушное облегчение, и она посмотрела на меня с немым обожанием или чем-то в этом роде.
Я открыла шкафчик под раковиной и наконец в проволочной корзине нашла то, что искала: картофелину.
Наполовину очистила ее, потом порезала на настолько тонкие ломтики, что сквозь них можно было бы читать Библию. Соорудив из них влажные припарки, я, убрав салфетку, разложила их на ее руке и запястье.
– Больно, – сказала мисс Танти, уставившись в мое лицо огромными лунными глазами, ее очки валялись на полу осколками.
– Не повезло, – ответила я.
Я вылетела из дома мисс Танти, будто за мной гнались все гончие ада, и не исключено, что так оно и было.
Я помчалась за угол и на Хай-стрит и через минуту уже колотила в дверь коттеджа констебля Линнета, часть которого служила полицейским участком Бишоп-Лейси.
Через на удивление короткое время взъерошенный констебль был уже в дверях, натягивая синюю форму, нахмурив лоб и выгнув брови.
– В доме мисс Танти! – закричала я. – Быстро! Попытка убийства!
Оставив изумленного констебля стоять в дверях, я бросилась в противоположном направлении к приемной доктора Дарби.
Будет ли мисс Танти еще сидеть в кухне, когда придет полиция? У меня были причины полагать, что да. Во-первых, у нее шок, а во-вторых, она не родилась с умением бегать на короткие дистанции. А в-третьих, прятаться негде. Бишоп-Лейси слишком мал для убежища.
Мне повезло. Когда я добралась до приемной, доктор Дарби был уже на улице и с помощью ведра и губки смывал пыль и грязь сельской практики со своего «морриса».
– Мисс Танти обожгла руку, – сказала я ему, задыхаясь. – Взрыв эфира! Я уже приложила немного холодного эфира и примочку из картофеля.
Доктор Дарби кивнул с умным видом, как будто такие происшествия случались с ним каждое утро перед завтраком. Когда он нырнул в свою приемную за чемоданчиком, я снова бросилась бежать.
Я могу его опередить. По крайней мере, надеюсь на это.
Но его «моррис» обогнал меня, не успела я еще добраться до Коровьего переулка.
Я догнала констебля Линнета в тот момент, когда он подошел к калитке мисс Танти.
– Стой тут, – приказал он, поднимая руку с весьма официальным видом. – Снаружи, – добавил он, как будто я могла не понять.
– Но…
– Никаких но, – отрезал он. – Теперь это сцена преступления. У нас есть приказ.
Что он имеет в виду? Инспектор Хьюитт официально запретил пускать меня?
После всего, что я для него сделала?
Констебль Линнет скрылся в доме до того, как я успела задать еще хоть один вопрос.
Через секунду мисс Танти снова начала орать.
Зайдя за угол стены, окружавшей кладбище, я наткнулась на отца, Фели и Даффи, шедших по дороге навстречу мне.
Жар от взрыва эфира оставил на моем лице ощущение, как от радиации, но теперь я по крайней мере знала из первых рук, что чувствовала мадам Кюри.
Мои юбка и свитер превратились в лохмотья, ленточки для косичек болтались обугленными клочьями.
– Ты только посмотри на себя! – воскликнула Фели. – Где ты была? Ты не можешь в таком виде идти в церковь, правда, отец?
Хотя отец бросил взгляд в моем направлении, я знала, что он меня на самом деле не видит.
– Флавия, – вот и все, что он сказал, перед тем как вяло отвести взгляд прочь и сфокусироваться на каком-то своем далеком горизонте.
– Я думала, ты болеешь, – заметила Даффи.
Именно Даффи всегда откапывала инкриминирующие детали.
– Мне уже намного лучше, – сказала я, внезапно вспомнив, что у меня до сих пор круги от сгоревшей пробки вокруг глаз.
– Всем доброе утро, – произнес голос за моей спиной.
Это был Адам Сауэрби. Я не слышала, как он подъехал на своем тихом «роллс-ройсе».
– Что с тобой произошло? – поинтересовался он. – Перегрелась на солнце?
Я кивнула. Была готова обнять этого человека.
– Я только что из приемной доктора Дарби, – сказала я, что правда. – Он говорит, не о чем беспокоиться. – Что ложь.
– Гм-м-м, – протянул Адам. – Что ж, боюсь, я не доктор, но я знаю парочку трюков из моих скитаний по Лимпопо и другим местам. Если с тобой все в порядке, Хэвиленд, – сказал он, обращаясь к моему отцу, – я думаю, мы…
Отец рассеянно кивнул с таким видом, как будто он не слышал слова Адама, а просто пытался удержать голову, чтобы она не скатилась с плеч в грязь.
– Пойдемте, – сказала Фели. – Мне надо еще раз пробежать псалом, и у меня нет времени…
Она махнула рукой в мою сторону с таким видом, будто говорила: «на некоторых». Ей очень хотелось скорее сесть за орган, знала я. В конце концов, сегодня ее официальный дебют в роли органистки.
Отец продолжал рассеянно смотреть в поля, но когда Фели и Даффи двинулись к двери в церковь, он медленно – почти послушно – пошел за ними.
Даффи оглянулась на меня через плечо, как будто я уродец в пип-шоу.
Что, черт подери, – задумалась я, – может происходить с продажей Букшоу? Я была так занята своими заботами, что даже не подумала спросить.
Не осмелилась спросить.
Но теперь, когда я увидела отца, похожего на привидение, глубоко внутри меня что-то зашевелилось.
В некотором роде я им гордилась. Какие бы демоны ни грызли его нутро, они не воспрепятствовали ему исполнить свой пасхальный долг. Где-то внутри мой отец оставался человеком, имеющим веру, и я надеялась ради него самого, что этого будет довольно.
– Сюда, – говорил Адам, уводя меня за церковь, дальше по кладбищу, мимо дремлющей вечным сном Кассандры Коттлстоун на берег реки.
Я вздрогнула, вспомнив, что однажды на этом самом месте столкнулась с убийцей Горация Бонепенни. Это было почти год назад, но с тем же успехом могло быть в прошлой жизни.
Адам спустился по влажному берегу и вырвал из земли пучок нарциссов.
– Вы испачкаете ботинки, – заметила я.
– Уже. Ты права, – сказал он, мельком глянув вниз, но не придавая этому значения.
Он снова забрался наверх и достал из кармана жилета перочинный ножик.
– Ты знаешь, что это? – спросил он, нарезая луковицы на ломтики.
– Нарцисс, – ответила я.
– А еще?
– Нарциссин, – сказала я. – Содержится в корнях. C16H17ON. Смертельный яд. Если кто-нибудь тебе мешает, накорми их вареными луковицами нарциссов и сделай вид, что думал, что это просто лук.
– Фью! – присвистнул Адам. – Ты определенно разбираешься в луковицах, да?
– Именно, – ответила я. – И в нарциссах тоже.
Прохладными кусочками корней он начал аккуратно натирать мое лицо, одним ломтиком за другим, напевая за работой:
– Едва проглянет в полях златоцвет –
Гэй-го! С девчонками в дол зеленый!
Наступает года лучший расцвет,
Алой крови власть над зимой студеной.[58]
У него был приятный голос, и он пел с такой уверенностью, будто привык выступать на сцене.
– Что это значит? – спросила я. – «Алой крови власть над зимой студеной».
– То, что кровь доминирует, – ответил он, – даже в самой холодной среде.
Почему-то я вздрогнула, и это не просто потому, что Адам втирал мне в лицо и шею охлаждающий яд.
Кровь и нарциссы, подумала я.
Похоже на название детективного романа, написанного милой старой леди, увлекающейся выпечкой и убийствами.
Все это дело с начала до конца было кровью: моей кровью, кровью летучей мыши, кровью лягушки, кровью святого и отсутствием крови у мистера Колликута.
И нарциссы. Букет нарциссов и крокусов привел меня лицом к лицу с мисс Танти. Что там она сказала? «Не переводи свои крокусы понапрасну»?
– Вы полагаете… – начала я.
– Ш-ш-ш, – перебил меня Адам. – Мы же не хотим, чтобы эта штука попала тебе в рот, верно?
И без поощрения с моей стороны он продолжил декламировать:
– Где нарциссы,
Предшественники ласточек, чья прелесть
Пленяет ветры марта?
Его пение вызывало в моей голове разные образы, и я подумала об отце, «Глэдис» и о цветах. Мы не увидим следующую весну в Букшоу.
– Я ненавижу нарциссы, – сказала я и внезапно заплакала.
Адам продолжил, сделав вид, что ничего не замечает:
– Фиалки… скороспелки бледные… буквицы-вострушки и царские венцы… разных лилий семья, ирис… [59] Старик Шекспир знал толк в царстве растений, видишь ли.
– Вы это выдумали, чтобы сделать мне приятное, – сказала я.
– Уверяю тебя, вовсе нет, – возразил он. – Это из «Зимней сказки». Вы, де Люсы, известны уже на удивление давно.
– Ой! – воскликнула я. Адам приложил сок нарцисса к особенно чувствительному месту на моем носу.
– Да, немного жжет, не так ли? – сказал Адам. – Полагаю, это нарциссин. Алкалоиды имеют свойство…
– О, замолчите, – сказала я, но уже смеясь.
Как он может понять?
Безнадежно.
– Ну что, мы тебя подлатали, – заметил он. – Пойдем в церковь?
– В церковь? – переспросила я и расправила свою юбку. – Разве вам не будет стыдно появиться вместе со мной?
Адам только рассмеялся и, взяв меня за руку, повел наверх между старыми камнями в церковь.
Когда мы шли по проходу, все головы поворачивались в нашу сторону. Как только мы втиснулись на первую скамью рядом с отцом и Даффи, Фели взяла первые аккорды церковного гимна.
Теперь вступил хор, располагавшийся в задней части нефа, запевший «Слава в вышних Богу» под бурный аккомпанемент органа.
Приблизившись к нам, каждый певец не преминул бросить косой взгляд в мою сторону, хотя все делали вид, что все как обычно и ничего не происходит.
Я сидела с чрезвычайно чопорным видом, представляя то еще зрелище: глаза почернели от пробки, лицо и шея покраснели от теплового удара и блестят от отравляющих соков нарцисса, одежда испачкана пылью органа, обуглилась и вся в подпалинах из-за взрыва эфира.
Даже глаза викария расширились, когда он проходил мимо и пел:
– The lamb high banquet call’d to share.
Array’d in garments white and fair…[60]
Звуки громыхали, сотрясая запятнанные временем скамьи, заставляя вибрировать старое дерево, когда содрогался остов древней церкви.
Я мало что помню о пасхальной службе. Для меня она стала не более чем неясным пятном и шумом пения, стояния, вставания на колени и механических ответов.
Потом мне рассказали, что Фели была великолепна; что хор пел ангельски (даже без мисс Танти) и что игра на органе установила новые стандарты музыкальной виртуозности в Бишоп-Лейси. Конечно, я могла полагаться только на слова Шейлы Фостер, и поскольку Шейла – лучшая подруга Фели, я бы и гроша не дала за ее мнение.
Неписаным правилом выхода из Святого Танкреда всегда было «Первые ряды выходят первыми», так что после благословения, двигаясь к дверям, мы всегда имели возможность рассмотреть тех, кто сидел сзади нас.
Когда мы плелись к задней части церкви, в четвертом ряду с конца рядом с проходом я неожиданно заметила инспектора Хьюитта и его жену Антигону. Поскольку я еще мучилась от неловкости из-за моего дерзкого поведения во время нашей последней встречи, мне надо было держаться с осторожностью. Следует ли мне отвести взгляд в сторону? Одарить изысканным приветствием кого-нибудь в другом конце прохода и притвориться, что я ее не заметила? Изобразить притворный кашель и пройти мимо с зажмуренными глазами?
Мне не стоило беспокоиться. Когда я проходила мимо, Антигона встала, протянула тонкую руку в перчатке, взяла меня за руку и притянула к себе.
Прошептала кое-что мне на ухо.