Владимир Семенчик, г.Южно-Сахалинск
– Вставай, надо срочно их помирить! Водку купим по дороге.
Машка бросила мобильник, вскочила с кресла и заметалась по комнате, разыскивая одежду. Когда она стремительными мазками, едва глядя в зеркальце, стала наносить на лицо боевую раскраску, я понял, что отсидеться в окопе не получится.
Отчего она так непредсказуема, наша сука-жизнь? Ведь ещё минуту назад я был почти счастлив! Переваривал полноценный обед, сладко подрёмывая на диване под бормотанье телевизора и телефонную болтовню любимой женщины. И был уверен, что этот чудесный, неспешно-тягучий субботний день лениво переплавится в безмятежную ночь.
Вообще-то Машка ненавидит по выходным сидеть дома. Её жизненное кредо можно сформулировать так: чем задницу отращивать, лучше поискать на нее приключений!
Но сегодня к нам на Сахалин припёрся снежный циклон с Камчатки и вымел с улиц робкую улыбчивую весну. Пока мы обедали, за окнами метались мутные белёсые пятна, что-то свиристело и повизгивало, на подоконник с предсмертными воплями падали сосульки, а деревья во дворе бестолково махали ветками, пытаясь ухватиться друг за друга.
Вспомнив эту картину, я натянул плед на голову и принялся ритмично сопеть. Ещё оставалась слабая надежда на спасение: а вдруг внутри моей подруги проклюнутся материнские чувства при виде такого тёпленького, такого мяконького, такого уютного котика, как я… Ведь Голубевы вряд ли успеют поубивать друг друга, пока я подремлю часок-другой. А она, чтобы время не терять, скоренько ногти накрасит… Ну, а дальше финал известен: если Машка занялась маникюром, то как раз к ночи и закончит!
Увы, мой коварный план не сработал.
– Ой, как мой котёночек сладенько спи-и-ит! – промурлыкала она. – Придётся, наверно, Игоря позвать...
– Только не Игоря!!!
Я сам не заметил, как принял вертикальное положение и начал яростно стягивать шорты и любимую домашнюю футболку с надписью«Рыбак рыбаку глаз не выклюет!».
Вы спросите: откуда прыть взялась в сонном теле? И кто такой Игорь?
Отвечу: Игорь – её бывший муж. Он так напился на свадьбе в предвкушении семейного счастья, что не мог протрезветь до самого развода. Лишь когда юная супруга выкинула из квартиры его вещи и поменяла замки, сразу потерял интерес к спиртосодержащим жидкостям. А заодно и к дорогим препаратам, усиливающим их воздействие на организм.
После этого прошло больше года, в их общей с Машкой квартире нахально поселился я, а Игорь взялся за ум, вспомнил своё спортивное прошлое, организовал с корешами охранное агентство и теперь вполне прилично зарабатывает. И при каждом удобном случае оказывает знаки внимания бывшей подруге жизни. Постоянно, гад такой, даёт ей понять, что совсем не против был бы вернуться на диван, с которого я только что так лихо вскочил.
Вы спросите: откуда я это всё знаю? Отвечу: Игорь – мой двоюродный брат. В детстве мы даже пару лет дружили; он научил меня кататься на коньках, а я его – кидаться во взрослых снежками с балкона и мгновенно прятаться. Потом он увлёкся спортивными единоборствами, а я – аквариумными рыбками, и встречались мы только на редких семейных праздниках.
Тетя Эля сама уговорила меня прилететь на их свадьбу. Там я и увидел Машку впервые. Она, кстати, назвалась тогда Марией Викторовной, желая, видимо, подчеркнуть непривычный пока статус замужней дамы. Я пожал невесомые пальчики в прозрачной белой перчатке и нечаянно заглянул ей прямо в глаза… И сразу понял, что не будет мне больше покоя, что не надо было отпрашиваться в деканате, мчаться по морозному Хабаровску в аэропорт, боясь, что из-за снегопада задержат рейс, и я не успею услышать, как для моего брата Игоря и его прекрасной невесты звучит марш Мендельсона.
Маша тоже как-то призналась, что ей тогда дико хотелось схватить меня за руку и убежать куда глаза глядят. Может и врала, не знаю… Но хорошо помню, что мы на свадьбе не разговаривали и упорно не смотрели друг на друга, словно боялись обжечься.
***
– Ты до ночи будешь стоять и глазами хлопать?! – возмущается она. – Хочешь, чтобы Катя своего Голубева точно выгнала?
– А что у них там опять? – с фальшивым энтузиазмом интересуюсь я, натягивая джинсы.
– Да ты же вроде слушал, как мы разговаривали! Вроде не храпел?
Я виновато молчу. Мой опыт борьбы с прекрасным полом незначителен, но я уже понял, что женщинам лучше вообще не возражать. Надо просто почаще просить у них прощения и делать всё по-своему. Хотя время от времени можно позволить себе расслабиться: пусть любимая сама ведёт тебя в бой. Такое редкое послушание они особенно ценят.
Итак, повинуясь командам, я упаковал в контейнер остатки обеда из холодильника, раскопал на балконе несколько загадочных консервных банок с облупившимися этикетками и надел чистую рубашку. Потом мы честно объединили наши финансы, сложив скромные суммы на карточках и вытряхнув наличные из самых секретных закладок. Сумма, мягко говоря, не порадовала. Ехать к Голубевым нужно было как минимум с двумя бутылками: водка - для мальчиков, красное полусладкое – для девочек. Плюс хотя бы шоколадка Алёнке. Денег наскреблось тютелька в тютельку, с учётом расходов на доставку наших тел: до Голубевых в автобусе, а обратно – на такси. Непонятно было одно: что мы потом до зарплаты будем неделю кушать?
Но Машке в такие минуты всегда приходят в голову гениальные мысли:
– А мы у Голубевых грибов возьмём. Помнишь, Егор хвастался, что он целый вагон собрал на сопке за их домом, Катя замучилась закатывать.
Я похвалил её за находчивость. Главное, не предложила занять денег у Игоря. А то ведь увязнет коготок – и пропадет вся птичка, с которой мне так хорошо и тепло, как никогда ни с кем не было.
Едва мы вышли из магазина, как очень удачно подкатил нужный автобус. Я поскользнулся на обледеневшей подножке и красноречиво звякнул пакетом. Усатый водитель с завистью посмотрел на меня и вдруг поднял кулак в полузабытом жесте «Но пасаран!». В другой ситуации я бы его, конечно, угостил, и он бы вряд ли отказался. Может быть, мы с этим усатым даже скорешились бы. И ездили потом, к примеру, за теми же грибами или на рыбалку…
– Ты меня вообще слушаешь?! – дёргает меня любимая за рукав.
– А как же!
– И что я сейчас говорила?
– Что такую скотину убить мало, но Катина дочка его любит очень. А он этим нагло пользуется.
– Ну да… - Машка неохотно проглатывает заготовленные в мой адрес эпитеты. – Вот никогда тебя не поймёшь! Зачем тогда глаза закрывать, если не спишь?
– А может быть, я слушаю музыку сфер?
– Да ну тебя! Всегда знала, что мои подруги тебе по барабану!
Так всегда: если уж она затеяла обижаться, то повод найдёт. Некоторое время мы едем в полном молчании. Я дышу на заледеневшее стекло и пробую разглядеть, что творится на улице. Но там кроме мелькающих тёмных пятен ничего не видно. Ехать ещё долго. Голубевы живут на последней застроенной многоэтажками улице, дальше только коттеджные участки, раскупленные богатенькими горожанами. Миниатюрные дворцы, огороженные высоченными заборами, с каждым годом всё нахальнее карабкаются на поросшую лесом сопку, где, несмотря на соседство с городом, растут грибы и даже чудо-ягода актинидия, похожая на крохотные новозеландские киви. А еще здесь запросто можно найти гостеприимную полянку для пикника.
Мы с Голубевыми в прошлом году, в середине мая, тоже выбирались туда. Обычно в это время на острове сыро и ветрено, а тут выдался удивительно тёплый день. Егор был ещё при погонах, но уже знал, что скоро его вытурят из армии, а Кате сказать боялся.
***
Ну да, продолжаю я вспоминать, именно тогда он мне и проболтался – после литра «Путинки», выпитого нами в пропорции примерно три к одному в его пользу (это не упрёк, в меня всё равно больше не вмещалось). Мы отошли покурить к ручью, оставив на полянке наших женщин, разомлевших от солнца, вина и дымного пахучего мяса.
– Пашка, вот ты мне скажи, только честно… Ты нашу страну любишь?
Я глянул на Егора: в левом его глазу пряталась обида, а в правом – бешенство. Губы дрожали. Та-ак, всё ясно, отвечать придётся серьезно.
– Люблю. И даже кое за что уважаю. Что в космос полетели первые, что мир от фашизма спасли…
– Дай я тебя обниму! – Егор качнулся ко мне, уронив сигарету. – Умеешь ты прямо в точку… до слёз!!! Вот и я немог стерпеть! Говорю ему: «Отдай флейту, козлина, а то я морду тебе разобью, как наши деды фрицев разбили!».
– Кому ты это сказал?
– Ну, кому-кому – майору этому! Из музыкального взвода. То ли Торопов, то Топоров… Не, Паш, ну ты ж меня знаешь, разве я против? Выпить в такой праздник – святое дело! Мы перед парадом тоже спиртяшкиупотребили, для ровности рядов, как положено. Но ты сначала отыграй всю музыку, чтобы не стыдно было за армию, а потом уже нажирайся, правильно я говорю?
– Ну, с таким утверждением не поспоришь, – дипломатично сказал я, усаживая Егора на брёвнышко.
Хорошо, что спешить было некуда – наши дамы загорали с блаженными улыбками, костёр весело потрескивал, уже не требуя дров. И мне путём неторопливых расспросов удалось выяснить, какой невероятно патриотический поступок совершил старший лейтенант Егор Голубев несколько дней назад, а именно 9 мая.
Ему доверили участвовать в параде, впервые за недолгую офицерскую карьеру. Под бдительным оком командования и под прицелом телекамер его взвод должен был, чеканя шаг, пройти перед трибунами, где в первом ряду сидят укутанные пледами ветераны.
Это был шанс! С начала марта старший лейтенант Голубев гонял своих бойцов по плацу. Слушая грохот тридцати пар сапог, он закрывал глаза и видел, как при появлении его взвода одобрительно улыбается генерал, который стоит на площади впереди всех, подобрав живот и вскинув правую ладонь к золотому шитью фуражки…А вот этот же генерал перед строем награждает его, Голубева, медалью и зачитывает приказ о присвоении ему внеочередного звания майора.
Наконец, долгожданный день наступил. В части царила нервозность, солдат подняли задолго до побудки, офицеры тоже прибыли ни свет ни заря. Долго и бестолково грузились в машины, медленно ехали, нервно строилисьв нужный порядок на подходе к площади Победы. Праздничного настроения не было и в помине, хотя откуда-то доносились трогательные мелодии фронтовых песен. До парада оставалось ещё около часа, и как-то незаметно младшие офицеры собрались вместе. Откуда-то возникла фляжка со спиртом. Пили поспешно, но с тостами: «За Победу, за дедов наших, железные были люди!». Стало веселее, и какая-то значительность появилась в их стоянии здесь, на безлюдной утренней улице. Ополовинили вторую фляжку, и кто-то уже предложил спеть что-нибудь душевное, и даже затянули нестройно: «Тёмная ночь. Только пули свистят по степи…». Но тут пронеслась команда: по местам, сейчас тронемся!
Когда взвод Голубева подтянулся к площади, по ней огромной зелёной гусеницей ползла колонна военной техники. Егор издали разглядел генерала: тот стоял навытяжку рядом с переносной трибуной. А чуть дальше сверкал медью и начищенными пряжками духовой оркестр.
Всё шло отлично, старший лейтенант Голубев уже собирался открыть рот, чтобы заорать грозно и раскатисто: «Взво-о-о-од! Равнение напра-а-а-во-ооо!!!!!». Как вдруг музыканты грянули «День Победы», и Егор тут же учуял: в любимую всеми мелодию вплетается что-то гаденько визгливое, фальшивое и подлое, явно нарушающее торжественность момента. Более того – оскорбляющее суть единственного в нашей державе воистину всенародного праздника!
Он стал приглядываться и быстро понял, кто паскудит. Флейтист! Едва держится на ногах, весь потный, глаза пучит. Как будто уже целую неделю празднует.
– Ну скажи, можно было терпеть, как этот козёл издевается над великой песней?! – искренне недоумевал Егор.
– А флейту вырывать и в морду ей тыкать – это, значит, правильно? Или ты сам хотел сыграть?
– Я бы запросто, – в голосе Егора проклюнулись виноватые нотки. – Но ты ж знаешь, я только на гитаре чуток умею.
Безобразную потасовку удалось быстро остановить. Дерущихся разняли, утащили с глаз публики и заперли в полицейском УАЗике. Командование осиротевшим взводом взял на себя сержант Косоруков, довёл его до площади Славы, а потом назад в часть. А Голубева назавтра прямо из-под ареста привезли в штаб. Там он выслушал в свой адрес много ярких, экспрессивных эпитетов и словосочетаний. И получил предложение делать дальнейшую карьеру в гражданской одежде.
– А главное, что обидно, Пашка! Этому Торопову или Топорову всё как с гуся вода. Так, впаяли пару суток «губы»… Получается, разрешили и дальше на парады бухим приходить, патриотизм нарушать! А я, когда спросил, почему такая несправедливость, мне штабной знаешь, что ответил? «В армии таких старлеев как ты, Голубев, от Сахалина до Москвы раком не переставишь, а флейтист на всю дивизию один».
– А если послать их подальше всех? – спросил я. – Ну, в смысле, не писать рапорт на увольнение?
– Сказали, если начну рыпаться, уволят по самому невыгодному варианту. Штабной что-то объяснял, я толком не запомнил… Льготы какие-то потеряю, пенсия потом будет меньше. Ну, скажи, не обидно разве, а? Я же сам на Сахалин попросился после училища. Почти что из Москвы! Сколько снега тут на полигонах перемесил, ухо вон левое чуть не отморозил. А захотел бы – служил в Центральном военном округе, горя не знал. Куда мне теперь? Я ж кроме как форму носить ничего больше и не умею.
***
Тут Егор, конечно, не совсем прав. Как-то моя Машка с его Катькой заспорили, чей мужик в домашнем хозяйстве полезнее. Так я почувствовал себя жалким дегенератом, который кое-как освоил лишь самые примитивные действия – типа принести из магазина картошку или убрать грязные тарелки в раковину. Вершиной моих достижений Машка считала успешную замену лампочки в люстре. А Катя в ответ победно загибала свои длинные пальцы с рысьими коготками: Егор не только идеально посуду моет, но и краны чинит, стены сверлит, обои клеит… А как готовит – язык проглотишь, было бы только из чего!
– А знаешь, как лихо он нашу кровать отремонтировал, когда у неё дно провалилось? Припёр на грузовике какие-то длинные ящики зелёные, составил внизу – и теперь очень удобно: в них бельё можно складывать или одежду зимнюю. И главное, на ней теперь хоть втроём кувыркайся – не страшно.
– Так вы и втроём пробовали? – притворно изумилась Машка, а Катя расхохоталась до икоты и долго не могла успокоиться.
Они, кстати, подружились совсем девчонками, когда осваивали парикмахерское ремесло в «фазанке» – одновременно с искусством обольщения особей мужского пола. Жили в обшарпанной общаге, поровну делили и скромную жилплощадь, и еду, которую по выходным привозили доченькам из провинциальных городков неугомонные мамаши. Поровну старались употреблять и алкогольные напитки, которые быстро научились покупать, густо накрасившись. Лучшие свои наряды подруги тоже носили по очереди. И даже пару раз вместевлюблялись в одного и того же старшекурсника. Но это не приводило к обидам и соперничеству, а странным образом сближало их ещё больше. К моменту окончания училища они сделались ближе, чем родные сёстры, и готовы были друг за дружку любому придурку глаза выцарапать.
Всё это я прокручиваю в голове, обдумывая линию своего поведения во время предстоящей операции по примирению Голубевых. Главное – сильно Егора не выгораживать, а то и сам окажешься виноват, причём, перед обеими подругами.
Катька вообще-то отходчивая, особенно, как выпьет.Однажды она выкинула мужнин парадный мундир с балкона, а потом сама же и помогала его снимать с высоченного куста сирени. Егор, конечно, тогда исполнил один из своих самых блестящих номеров. Вместо того, чтобы ехать в субботу утром к тёще на дачу – копать картошку, он спустился в магазин за сигаретами и пропал на два дня. Явился с разбитой мордой, в облезлой куртке с чужого плеча и без носков. Естественно, с пустыми карманами, хотя накануне как раз получил денежное довольствие. Да ещё и пытался врать, что его похитили с целью потребовать у родственников выкуп.
– За кого выкуп? – задохнулась от изумления Катька. – За вот такое вот чмо?!
– Меня это… с бизнесменом одним спутали. Крупным очень, – стоял на своём Егор.
– Ах вот оно что! – зловеще протянула Катька. – В плену тебя, бедненького, держали, да? Надо отблагодарить, что живого вернули… Пусть забирают главное твоё сокровище, не жалко! – и она ринулась к стенному шкафу, а потом на балкон.
Мы с Машкой в эту минуту подходили к их подъезду и имели удовольствие наблюдать, как офицерский мундир, пугая воробьёв и ворон, элегантно планировал с восьмого этажа. Следом из подъезда вышел владелец выброшенного имущества, сел на лавочку и вдруг судорожно всхлипнул – как трёхлетний пацан после долгих рыданий. Я протянул ему сигарету, а Машка, цокая каблуками, помчалась к лифту.
Минут через двадцать я пошёл на разведку. Бесшумно приоткрыл входную дверь, на цыпочках прокрался по коридору… Подруги, обнявшись, сидели в кресле, порозовевшие и слегка растрёпанные. Рядом на полу стояла литровая пачка вина и валялись бокалы.
– Можно подумать, ты раньше не знала, что они все коты помойные, – говорила Машка тоном прожжённого психотерапевта. – Кому чаще, кому реже, но им же каждому погулять надо, дурную свою кровь выпустить. Ну ничего же страшного не случилось, да? Плюнь – и выбрось из башки! Подумаешь, побухал твой Егор где-то в гаражах с такими же котами помойными! Зарплатуспустил – это жалко, да. Но главное же – домой приполз, а не к чужой какой-нибудь шалаве, правильно?
– Ага, – шмыгнула носом Катька. – Если бы переспал с кем, я бы сразу почувствовала.
– Я тоже! – горячо воскликнула моя любимая, а я сначала удивился, с чего бы это она почувствовала, что Егор Кате изменяет, и лишь потом врубился: это же она меня имеет в виду.
– А вообще он не такое уж и чмо, – всё увереннее продолжала Катя. – Зарабатывает, конечно, маловато – зато паёк! Голодом никогда не сидим. И по дому всегда поможет, даже просить не надо. Пить бы только научился, как человек, чтоб не сразу в запой… Зато как его Алёнка любит, это что-то! С рук не слазит, если он успевает за ней в садик зайти. А дома как начнут играть – хохочут, дурачатся, он сам как дитё малое с ней. Договаривались, что будем по очереди её спать укладывать, так она ни в какую: только папуля! Даже обидно, знаешь, как будто она мне приёмная дочь, а не ему.
– Ну вот видишь, –Маша встала с кресла. – Давай ещё по бокальчику – и пойдём на балкон, глянем, куда его мундир улетел. А то если новый покупать, совсем разоритесь.
***
Теперь Егор так легко не отделается, с грустью думаю я, пока мы с Машей идем от остановки к их дому. И года не прошло, как он снял погоны, а выглядит так, будто из него половину крови выпустили и закачали дешёвое креплёное пиво.
Сначала фортуна ему улыбнулась. Свой уход в запас он решил отметить грандиозной пьянкой в кафе. За его свободу от тягот воинской службы поднимали тосты, старались развеселить его, как могли, но он сидел потерянный, пил через силу и даже свойлюбимый салат из водорослей никак не мог доесть. Один из офицеров, расчувствовавшись, позвонил приятелю в МЧС насчёт вакансий. И узнал, что им нужен человек, способный составлять сводки о происшествиях, рассылать их по электронной почте в прессу и раз в неделю рассказывать о подвигах коллег на телевидении. «Да с этой ерундой наш орёл запросто справится», – пообещал в трубку офицер. – Он сам как говорильный ящик!».
Егор обнял товарища, налил ему стакан водки «с горкой» и обвёл застолье торжествующим взором. «Вы поняли, да?! Предлагаю тост: за мою рожу в телевизоре!».
Он и правда потом месяца четыре светил физиономией в программе «Плохие новости», где сообщали об авариях, пожарах, кражах, угонах и прочих гадостях нашей жизни. Смотрелся, надо признать, вполне прилично: такой серьезный, озабоченный, лобастый мужчина в погонах, овеянный ореолом героической профессии. Говорил просто, уверенно, без излишних ораторских ухищрений, в нужных местах делал значительное лицо. Казалось, что именно благодаря его усилиям пожарные вытаскивают детей из огня, а спасатели находят отчаянных рыбаков, терпящих бедствие в бурном море на своих резиновых лодочках, и грибников, заблудившихся в тайге. Телезрители Егора сразу полюбили, его даже начали узнавать на улицах. И новое начальство ему благоволило. Так что нам с Машкой тем летом не приходилось ни разу мчаться к Голубевым, чтобы воспрепятствовать разрушению их семейного очага.
А потом Егору за отличную работу дали грамоту. И к ней – хорошую, даже очень хорошую премию. Сочетание рискованное, согласитесь. Особенно, если все тебе прямым текстом говорят, что шальные деньги именно для того и выдают, чтобы обмыть с коллегами свой успех.
Решив хотя бы часть премии сэкономить, виновник торжества устроил банкет на работе – в помещении, где ждут вызова пожарные экипажи. Устроились удобно, расселись на кроватях, в проёмах поставили табуреты с закусью. Бутылки – на случай внезапного прихода начальства – сначала спрятали под подушками, но после третьего тоста прятать перестали: вечер, пятница, начальники сами расслабляются в ресторане или сауне.
Сослуживцы шутейно-ласково называли Серебрякова «звездунчиком», прочили ему яркую карьеру и любовь народных масс. Только лейтенант Никонов, нервный худой брюнет с обгоревшим лицом, в упор глядя на Егора, сказал примерно так: трепать языком в ящике ты, конечно, мастер, а случись серьёзное дело, хрен бы в огонь шагнул, обгадил бы только штаны казённые!
– Как бы я ещё им доказал, что не слабак? – жаловался потом Егор. – Никонов нажрался уже, он сам и предложил на свалку поехать. Откуда мне было знать, что так по дебильному всё получится?!
А получилось у них в самом деле – как будто специально для знаменитой «Премии Дарвина», где победу присуждают за самый идиотский способ самоубийства. Оскорблённый Голубев предложил поспорить на ящик водки, что не побоится войти в огонь и пробыть там сколько надо, конечно, в защитном костюме. Никонов презрительно заржал и ответил, что он, конечно, не дурак отказываться, если ему готовы подарить столько бухла. Разгоряченные коллеги требовали разрешить спор немедленно. Спорщики не возражали, но была маленькая проблемка: где прямо сейчас взять настоящий пожар? Тут кто-то очень кстати вспомнил, что городская свалка постоянно дымится. Позвонили на пульт, договорились со знакомым дежурным записать туда срочный вызов. Домчались лихо, с сиреной. Егор вышел из машины красный от обиды и очень решительный.
Ничего там, конечно, не горело, но это же дело техники! Бравые пожарные быстро слили в ведро бензин, плеснули на кучу пластика, спрессованного бульдозерами, подожгли тряпку и метко бросили прямо в цель. Через пять минут пламя уже было в рост человека, а жутко вонючий, жирный и тяжёлый дым распугал даже видавших виды местных ворон. По условиям спора Егор должен был пройти насквозь пылающую площадку и вернуться обратно. Только не бегом!
Перед тем, как шагнуть в пламя, он ещё раз хлебнул из горлышка. И возвращая бутылку, вдруг заметил, что огненный ручеёк по замысловатой траектории быстро подбирается к передним колесам их машины. Ещё минута – и они бы тоже вспыхнули, уверял потом Егор. Не тратя времени на объяснения, он прыгнул в кабину, сдал назад и хотел развернуться. Крутанул до упора руль – машина забуксовала на горбатой и скользкой пластиковой куче, накренилась илегла на бок. Колёсами к огню!
Никонов, хоть и был сильно хорош, углядел, что пробку бензобаказакрутить в азарте забыли.
– Шухер, все назад! – мгновенно протрезвев, заорал он. А сам шагнул вперёд, к кабине – вытаскивать Егора…
История о том, как компания офицеров МЧС сожгла на свалке пожарную машину, потом, конечно, тоже попала в программу «Плохие новости». Но рассказывал её телезрителям уже не Голубев. Правда, он тоже появился в этом сюжете, но лишь в роли очевидца: возбужденно что-то объяснялкорреспонденту, размазывая по щекам пятна сажи. Половину его монолога пришлось «запикать».
***
– А, это вы, – растерянно сказала Катя, приоткрыв дверь. – Мы не ждали, у нас не убрано вообще-то...
– Ерунда какая! – Машка решительно перешагнула порог, отодвинув подругу плечом.
Такую Катю Голубеву я раньше не видел: сиреневые круги под глазами, обкусанные бледные губы, липкие сосульки вместо волос. Куда подевалась статная, яркая, улыбчивая блондинка, которой всегда море по колено?
В квартире висела нехорошая тишина. Егор сосредоточенно читал газету на кухне, втиснувшись между столом и холодильником. Я не видел его месяца два или три: он тогда забежал ко мне в контору перехватить пару тысяч до зарплаты, поклявшись, что это уж точно «самый крайний раз». Был слегка распухший, с пивным выхлопом, но бодрый и воодушевлённый. Рассказал, что временно устроился грузчиком на продуктовую базу, а в скорой перспективе его ждёт денежная должность в коллекторском агентстве. «Будем долги вышибать с халявщиков, за хороший процент», – объяснил он, потирая руки. Я невольно заметил обломанные ногти и пятна от сорванных мозолей.
Сегодня Егор выглядел так, будто долги вышибают из него самого. Исхудавший, небритый, с едва отросшим «ёжиком» после стрижки наголо, ввыцветшей гимнастёрке, которую носил, похоже, ещё в училище. На левой щеке багровели следы от глубоких царапин, как будто он на днях пытался усмирить взбесившегося чертёнка.
Когда мы с Машкой зашли на кухню, он лишь кивнул – вроде как поздоровался, и снова уставился на страницу с аляповатыми рекламными объявлениями. Хотя раньше, встречая нас, вскакивал как ошпаренный, лез обниматься и тараторил без умолку. И сразу начинал торопить Катю: давай, родная, расставляй тарелки-рюмки! А сам нырял за закусью в холодильник.
– Ты бы пошёл отсюда… с собакой погулял, –сказала Катя очень тихо, но в её голосе было столько затаённой ненависти, что Егор вскочил и ломанулся сквозь нас в единственную их комнату – одеваться.
– Чего это ты мужа гонишь? – вступилась Машка. – Потерпит ваш Ронни, потом вместе выйдем, проветримся. Садись давай, Егорушка! Помогай вон Паше консервы открывать. И штопор нужен… А Алёнка ваша где? Мы ей шоколадку купили.
– У бабушки сегодня ночует, – ответил Егор так, словно он был в этом виноват. И повернулся к жене: – Так я побуду, а?
– Ой, делайте вы, что хотите! – Катя рванулась вон из кухни, но Машка настигла её в коридоре и удержала, приговаривая что-то ласковое, успокаивающее. Взвизгнул Ронни –пнули его нечаянно или наступили на лапу. Потом хлопнула дверь: подруги закрылись в комнате.
Я достал водку и водрузил на центр стола. Егор встал, отвинтил пробку и с гримасой отвращения сделал несколько глотков. Потом открылхолодильник, достал трёхлитровую банку, вытряхнул на ладонь склизкую грибную шляпку, бросил в рот…
– Офигенные получились моховики, сам собирал! Накладывай, Паш, сколько хочешь. Не хватит – я с балкона ещё принесу! Вот тарелка, вот вилка, сейчас рюмахи найду, – он хмелел на глазах, и уже начал суетиться сверх необходимого, как это всегда делал в первые минуты после прихода гостей.
– Чего твоя такая неласковая? – осторожно спросил я, когда мы чокнулись и выпили уже культурно, из рюмок, и я с удовольствием прожевал пару моховиков, в самом деле изумительных на вкус.
– Да я бы на её месте меня уже убил, – ответил Егор шёпотом. – Я это… короче, триппером её заразил. Поймал от кладовщицы, когда грузчиком подрабатывал.
Он не стал делиться подробностями, отвернулся и опять вперился в газету с объявлениями.
Не успел я переварить эту новость, как вернулись наши подруги. Катя села максимально далеко от мужа и застыла, а Машка быстро и аккуратно разложила по тарелкам принесенную нами снедь, наполнила глубокую миску грибами. Я откупорил вино, разлил по бокалам.
– Ну что, Кать? Как всегда – за нас, красавиц!
Катя механически отпила глоток, поморщилась, словно в бокале было вонючее лекарство.
– Забыла, что ли? Первую положено до дна! – подбодрила подругу Маша.
Та послушно допила вино, посмотрела на мужа – и вдруг с яростью швырнула бокал ему в голову. Егор чудом увернулся, по кухне брызнули осколки.
Катя спрятала лицо в салфетку. Рыдала она с жутковатыми подвывами, как бабы в деревне на похоронах. Мне захотелось немедленно убежать, но Машка уже лепетала утешительные слова, и я тоже подключился. Каждый говорил что-то не очень связное, участливое, доброе. «Ничего же не случилось особо страшного…». «Катюша, мы тебя любим!». «Ты вообще лучшая подруга в мире…». «Успокойся, всё наладится, всё будет хорошо»…
Эту сопливую мизансцену прервал отчаянный вопль Егора:
– Я честно не хотел, Кать! Эта сучка меня подпоила чем-то, я даже не помню, как в подсобку попал вообще! Я тебя люблю, Кать, мне никто не нужен! Хочешь – башкой окно разобью, чтоб ты поверила!
– Ну вот видишь, он любит, он больше никогда, ни за что… - заворковала в унисон Маша, поглаживая вздрагивающие плечи подруги. – И работу скоро найдёт нормальную, не совсем же дебил… Охранником может устроиться, они сейчас неплохо получают. Давай, вытирай слёзки, выпей, покушай... А ты чего стоишь? – толкнула она Егора. – Ну-кабыстро нашёл жене новый бокал.
***
Всё-таки есть в дружеских посиделкахкакая-то волшебная сила. Через полчаса, взглянув на нашу компанию, никто бы не подумал, что недавно здесь кипели вселенские страсти. Раскрасневшаяся Катя даже смеялась, слушая наш с Машкой рассказ о том, как мы увидели с балкона соседского кота, оравшего на верхушке тополя дурным голосом, и пытались его сманить вниз с помощью вареной колбасы и банки шпрот. Его хозяйка, баба Галя, стояла под деревом и уже охрипла, зовя Барсика «на ручки», но котяра тупо боялся спускаться с такой высоты. Кто-то из соседей предложил вызвать пожарных - соврать, что горит подъезд. Те примчались,сначала обалдели от такой наглости, но потом прониклись сочувствием к одинокой старушке. Выдвинули лестницу, самый веселый из экипажа полез за котиком.
Барсик орал, как будто его хотели кастрировать, расцарапал щёку своему спасителю, прокусил брезентовую рукавицу, а на высоте второго этажа вырвался и сиганул в подвальное окошко.
– Это весна на них так действует, – подытожила Машка. – Не зря же говорят: кот мартовский. И мужики, знаешь, Кать, все такие…
Она осеклась, но было уже поздно.
– Да я знаю, какие… – Катя опять заговорила очень тихо, но мы поняли, что лучше бы она сейчас кричала во весь голос. –Сначала же он так шикарноухаживал! Да ты должна помнить, Маш… С букетом каждый день! Или розы купит, или стырит астры на клумбе, но без цветов вообще ни разу ни пришёл! На дорогие конфеты денег не особо хватало, так он как-то петушков из жжёного сахара наделал, представляешь? Вкусные! Алёнке тоже очень понравились, она тогда его в первый раз папой назвала. Так и сказала: «Папа, сделаешь мне ещё петушка?». Он на колени её взял, чмокнул в макушку, смотрит на меня, глаза мокрые, и говорит: «Ну, если мама разрешит, конечно, сделаю». А однажды я прихожу вечером домой, мы ещё не жили вместе, и ничего не пойму: кухня какая-то чужая! Не сразу врубилась, что это обои новые!Представляешь, он отпросился в увольнение, утром забежал к Алёнке в садик, взял ключ – я у неё в шкафчике прятала запасной, вдруг потеряю, - и за день с другом всю кухню обклеили. Я тогда подумала: вот это мужик! И защитник, и отец, и хозяин. Как в книжках пишут: человек с большой буквы. А что выходит? Это и не человек даже, а так – кот мартовский…
Она резко встала напротив мужа и произнесла, зло и непреклонно:
– А ну брысь из моего дома!
Мы поняли: это всё. И Егор понял, но двести грамм водки, попавшие в измученный пьянством мозг, выдали за него протестную реакцию:
– Сама брысь… Это и мой дом, я тут прописан!
Пожалуй, самый лучший телохранитель не спас бы Егора от злобной фурии, в которую превратилась его супруга. Необструганную деревяшку – в такие упаковывают мебель – онавыхватила из-за плиты, словно давно припасла, и врезала Егору точно по черепу. Потом, не останавливаясь, била куда попало… Егор сидел на полу, сжавшись и прикрывая макушку руками. Сквозь пальцы сочилась кровь. Я вдруг заметил, что на конце деревяшки торчит гвоздь, и следующий удар пришёлся по воздуху – я отбил Катину руку.
– Хватит! Убьёшь, с кем дочка останется?
Егор встал, опираясь на стул. Шатаясь, ушёл в коридор, обулся, взял куртку. По виску и щеке текла кровь. Взглянув на его ладони, можно было подумать, что он кого-то зарезал.
- Стой! – велела Катя. Подошла, увела его в ванную комнату.
– Может, все-таки помирятся? – шепнул я Машке. Она развела руками. Мы тихонько заглянули в приоткрытую дверь. Егор сидел на краю ванны, а Катя бинтовала непутёвую лобастую голову и иногда легонько целовала в макушку.
– Знаешь, как больно, – пожаловался он.
–И мне, - ответила она. – Ну всё, уходи. Вещи соберу завтра.
***
Прошёл год. Катя с дочкой изредка заглядывали к нам в гости, но про Егора я спросить не осмеливался. Лишь однажды услышал, как Маша, болтая с подругой по телефону, сказала:
– Твоего бывшего мой бывший на какой-то рыбацкий станперевёл. Говорит, в городе ему никак, соблазнов много.
Я попробовал устроить любимой разбор полетов из-за её несанкционированного общения с Игорем, но она меня лихо отбрила:
– Нашёл из-за чего ревновать! Да, я его попросила взять Егора охранником. А что, лучше бы он сейчас бомжевал? Ходил бы к тебе, деньги клянчил?
Возразить было нечего. Я пробовал дозвониться Голубеву, но телефон его молчал, и я постепенно стал забывать о своём приятеле.
Стоял март – прекрасный сахалинский март, когда уже нет морозов, зато снега сколько угодно, раздолье для лыжников и любителей других зимних забав. А в заливах Охотского морядержится крепкий припай – счастье для тысяч рыбаков, готовых с утра до ночи кочевать по льду в поисках легендарной корюшки-зубатки, обалденно вкусной в любом виде, а особенно в вяленом, под свежее разливное пиво.
«Зубарь попёр!» – эта волшебная фраза способна за пару часов выгнать из города тысячи машин и устроить пробки на дорогах, идущих вдоль моря. Как это бывает: приятели-рыбаки с раннего утра долбают тебя сообщениями на телефон, что клюёт сегодня бешено. «А вы где ловите?», – интересуешься ты. «Напротив песчаной кучи, недалекоот мыса Свободный» – прилетает ответ. Да это же всего час-полтора езды от города! И ты в азарте бежишь к начальнику, просишь отпустить по жутко срочным делам, а начальник сам рыбак, он всё понимает… И вот ты уже летишь по трассе на предельной скорости, потом петляешь по тропе среди торосов, и наконец, потный и запыхавшийся, подходишь к кучке довольных мужиков с полными мешками «зубаря», которого они надёргали с утра, и слышишь от них, что полчаса назад «как отрезало». Но не бежать же назад на берег, и ты буришь лунку в надежде на вечерний клёв.
В тот день я так и вырвался на рыбалку– после обеда. Незаметно ушёл по льду далеко. Сначала казалось, что в каждой следующей кучке рыбаков хорошо ловят, и я спешил туда. Потом понравилась почти идеально круглая «полянка» между торосами, где можно сесть одному, и никто не будет распугивать рыбу.
Откуда прилетел снежный заряд, я не заметил. Смотрел в лунку, напряжённо ожидая поклёвки. Рядом подпрыгивал только что пойманный «зубарь». В пакете лежали ещё штук десять таких же серебристых красавцев – улов очень скромный для наших мест. До вечера я надеялся выхватить хотя бы сотню, но снег посыпал так густо, что лунки тут жеисчезлипод ним, а санки-волокуши превратились в белый холмик. Я встал и огляделся: вокруг не было ничего, кроме хаотичного танца снежинок.
Надо было спешить на берег; я был уверен, что знаю, где он. Лишь часа через два, когда ноги уже подгибались, на комбинезоне образовалась ледяная корка, а санки сделались весом с тонну, я догадался, что плетусь наугад. И вполне возможно, ухожу от берега.
Буран слегка утих, но начинало смеркаться. Так и замёрзнуть можно из-за десятка хвостов! Как бы это понять, куда идти? Я вспомнил, что на смартфоне есть карта – вдруг по не