Джулиано Крифо
Предисловие переводчика. В своём докладе Джулиано Крифо пытается представить свой взгляд на причины, предмет и метод занятия романистикой. В довольно сбивчивой манере (по всей видимости, характерной для обладателя элитарного знания) ученый переходит от констатации кризиса преподавания римского права к вопросу о предмете и причинах его исследования. В его представлении, нынешнее состояние университетского курса римского права не удовлетворительно. Но это не означает ни то, что его нужно вести в другом месте (например, в лицее), ни то, что он должен стать частью какой-то иной, общегуманитарной исторической дисциплины. По всей видимости, для него такое состояние связано с непониманием задачи и предмета романистического исследования. Но что это за цель? И что это за предмет?
Как я уже отметил, романист не даёт нам последовательно изложенного ответа. Однако из разных мест его доклада можно сделать вывод, что для него история права тождественна истории проблем, которые призвано решать формирующееся общество. Естественно, что такой взгляд на исследование требует выхода за пределы устоявшейся догмы, системного изложения материала. Это требует обращения ко множеству исторических фактов, связанных с предметом исследования. Добавлю от себя, что это согласуется со взглядом его учителя – Эмилио Бетти – на герменевтический процесс: интерпретация текста равносильна общению с чужим духом, испытывающим влияние внешней среды. Понимание текста требует освоения контекста.
В этой связи Джулиано Крифо настаивает на постоянном пересмотре сложившихся взглядов на исторические процессы в области права. Он сетует, что мы по-прежнему зависимы от окуляров Савиньи и Моммзена, что «классическое» римское право по-прежнему считается классическим, а «постклассическое» - вульгарным. Для исследователя, видящего в праве вызов на конкретные временные проблемы, таких понятий попросту не существует. Ученый предупреждает против некритической адаптации исторического материала. Он показывает, что ошибка, которую допустил пандектизм в отношении частного права, ничуть не менее характерна для тех исследователей права публичного, что построили теорию административного управления на материале позднеантичных источников.
Здесь Крифо затрагивает проблему использования современного категориального аппарата для описания состояния позднеантичного общества. Ему кажется проблематичным признание за ним наличия «государственной системы» или «административных органов». В то же время ученый не возражает против использования современной научной терминологии для описания движения юридической мысли. Это особенно важно, на его взгляд, для критического пересмотра существующих компиляций юридических сочинений вроде ПалингенезийЛенеля. И здесь мне снова видится пересечение с мыслью Эмилио Бетти, который допускал субъективизм интерпретатора в той степени, в какой последний пропускает через себя мысль, заложенную в тексте, но не подменяет её своей собственной.
В конце Джулиано Крифо как будто бы поступает вопреки ранее сказанному, уходя, а не принимая вызов современности. Он весьма уклончиво отвечает на вполне обоснованное возражение: не слишком ли много мы ждем от выпускника юридического факультета? Не опрометчиво ли думать, что последний без труда освоит навыки, получаемые историками и филологами классиками? Его посыл примерно такой: всё зависит от нас самих, от нашего желания учить и учиться, менять образовательную программу и получать знания сверх неё: nientecadedalcielo. Видя бесконечные отсылки к различным конференциям и докладам, начинаешь думать, что его надежда небеспочвенна и подкреплена традицией изучения римского права. К сожалению, она сложилась не везде, а потому и его предложения имеют весьма ограниченное территориальное действие.
***
1. Прежде всего, благодарю за оказанную мне честь моим другом и коллегой Густавом де ла Херасом, пригласившим меня выступить с речью на столь важном конгрессе. Есть разные типы исследователей римского права, но здесь, по всей видимости, мы можем наблюдать преимущественно романиста, иными словами юриста, закончившего юридический факультет и преподающего на нем. И задачу (я бы сказал миссию, не покажись это необоснованной амплификацией) именно этого романиста[2], призванного выполнять её для своих коллег и студентов, я постараюсь изложить сообразно своему взгляду.
2. Речь пойдет о задаче, напрямую связанной с исследованием, изысканием, которое неизбежно перетекает в преподавание и, как следствие, в сам предмет юридического образования[3]. Последний можно было бы индивидуализировать, или же говоря об 1) итогах романистических исследований, чтобы со всей очевидностью показать, используя известное выражение БенедеттоКроче, то, что живо и мертво, а равно степень оказанного влияния на научное сообщество. С этой целью можно было бы продвигаться через сравнение первого (1955, 1959) и второго (1971, 1975) изданий двух учебных пособий Казера по частному праву и частному процессуальному праву (Ied. 1966, IIed. вместе с K. Hackl, 1996); сравнение первого (1950 – 1951) и второго (1972 – 1975) изданий Storiadellacostituzioneromana Де Мартино; сравнение первого (1989) и второго (2007) изданий Spätantike Демандта[4] и проч. и проч. Тогда можно заметить, что первые издания отражают в значительной степени опережающее знание, что многообразие нового зависит также и от значительного ускорения, имевшегося в последнее время в работе редактуры, и что те труды второй половины двадцатого века, способствовавшие опережению, были преимущественно свободны от окуляров пандектистики, сквозь которые прежде в основном и изучались источники[5].
Или же (и это, конечно, была бы более передовая работа) мы можем установить 2) statusquaestionis длятого, что было принято понимать под романистическим исследованием, и того, что под этим можно и должно было бы понимать сегодня[6] с учетом изменения основных условий и в особенности изменившегося статуса или, правильнее сказать, состояния университета, в частности юридического факультета[7]. С опорой на рассуждения Фр. Шлейермахера[8], о которых мне ещё доведется сказать несколько слов, statusquaestionis приоткрывает иную возможность: представить на свет исследование, направленное, в лучшем случае, на историческое восприятие, но с которым сблизилось неопандектистское воззрение, страдающее существенной редукцией сферы исследования[9]. Нынче уже нет взгляда подобно взглядуБонфанте, чтобы датьему название, безусловно, необходимое[10] и соответствующее всему, что мне пришлось обозначить в первом номере журнала Dirittoromanoattuale. Storia, metodo, culturanellascienzagiuridica 1/99, описывая в рамках фундаментальной темы «юридическая оценка состоит в истории» вереницу событий, которую пережило научное господство римского права и романистики, проходя, если угодно, путь от System desPandektenrechts Тибо 1803 года к LawofObligations.RomanFoundationsoftheCivilianTradition Циммермана 1990 года[11]. И вполне очевидно то, что, несмотря на последующую пандектизацию публичного права[12], активность преимущественно развертывается в лагере цивилистов. Наконец, не стоит забывать постоянные атаки на римское право, периодически сопровождающиеся научной мотивацией, а также полезной полемикой, но часто (а нынче всё чаще и чаще) обусловленные обычным незнанием или же явной манипуляцией академических возможностей[13].
В любом случае, остается более проблематичной ситуация, сопутствующая в действительности весьма распространенным попыткам обнаружить в римском праве, а преимущественно в романистической традиции, не столько материал для рефлексии, сколько системные основания не то чтобы национального, но скорее наднациональногоправа, введенного в рамки европейских основ. В этом смысле я отсылаю к дистинкции Федерико де Бухана между романистическими основами, содержащимися в наших кодексах и теми, которые образуют, так сказать, их дух[14]. Говоря о таких основах, достаточно подумать об общих кодифицированных принципах, с точки зрения, например, РейносоБарберо[15], о границах, установленных А. Торренто в его последней работе[16], о количестве университетских курсов, запущенных под данным титулом[17]. И именно это, принимая во внимание глобализацию, развитие товарооборота, а равно значительные нормативные границы Европы, например, в области частного, коммерческого, гражданского процессуального права, является целью, побуждающей некоторых исследователей составлять работы схожие с книгой Lebasiromanistichedelcodicecivile (итальянского) под редакцией ДиМарцо[18]. В данном случае речь идёт о чрезвычайно полезной и цитируемой книге, чей способ аргументации определенно небесспорен, но о которой следует сказать, что, в условиях избытка литературы, посвященной теме взаимосвязи между римским правом и кодексами, подлежат обсуждению практически всеми разделяемые предпосылки (за исключением, пожалуй, отсылок к влиянию христианства), на которых и строится эта книга. И это, если иметь в виду неоспоримую компетентность автора одновременно как романиста, так и политика[19], позволяет провести ту возможную линию историографического исследования, способную пролить свет на работы через их авторов[20]. И поэтому университет как место преподавания гораздо больше, чем лицей (пусть даже специализированный лицей с углубленным изучением античной и современной литературы, а равно философии) пригоден для историографических курсов романистики, которые кажутся мне куда более полезными, нежели неопандектистские курсы по истории догмы[21], не говоря уже об ускоренных курсах, на которых повторяются избитые институциональные формулы, а куда чаще и вовсе смехотворные сокращения, лишенные всякого содержания[22].
Я мог бы ещё долго развивать данное предположение, по примеру которого мною было сделано сообщение в отношении права поздней античности[23]. Но, вероятно, в таком случае следовало бы выдвинуть что-то по вопросу, которым я должен бы действительно заняться, т.е. перспективами романистических исследований, которые кажутся мне возможными и неотложными при желании заниматься наукой. Иными словами, исходя из того, что уже было сказано, следует обозначить перспективы работы современного романиста, сохранив в этом объективность, что, однако же, зависит от гораздо более широко знания вещей, чем моё собственное.
3. Но опять-таки: где производится исследование? И почему оно производится? Лишь после ответа на этот вопрос мне кажется возможным спросить: что исследовать? И как?
а) Где производится исследование? Естественно, я не хочу и не могу исключать тех, кто продолжает заниматься этим при отправлении обязанностей адвоката, нотариуса, судьи или же государственного или частного служащего. Не могу и игнорировать различные исследовательские консилиумы или же так называемые школы, пусть и разной степени превосходства, что в некоторых случаях напоминает возврат к английской системе InnsofCourt, эволюционировавших в смысле университетских факультетов. Можно даже признать, что мы имеем дело с одним из исторических движений вперед и назад, о которых говорил Джамбаттиста Вико. Но определенно мне не кажутся устаревшими рассуждения Фридриха Шлейермахера, который справедливо проводил различие между моментами школьного обучения, преподавания студентам, и наконец, объединения преподавателей между собой, «дабы пролить свет на ещё неизведанное и т.д.»: школа, обычное объединение учителей и школьников, университет, объединение преподавателей и студентов, наконец, академия, которой в некотором смысле является и Романистская Академия Константиниана, не только создает исследования, но также и место для молодых студентов и настоящих междисциплинарных взаимодействий[24].
b) Почему занятие романистикой, то есть изучение римского права, вернее, опыта римской юриспруденции?
Один юрист, весьма самобытный и глубоко ученый, исходя из верного наблюдения, что «всякий раз на римское право возлагается различная историческая задача, сообразно с задачей уравновешивания, которое в определенный период переживает общество»[25] и признавая «необходимый, более того неизбежный, образующий характер историко-юридических штудий для всякого научного познания права», - вот такой юрист, обозначив проблемы романистики (легитимация императорской власти, юридические школы..), счел их более неактуальными для современного юриста. По его мнению, для сегодняшнего позитивистски мыслящего юриста, наоборот, было бы полезным узнать, каковы были способы осуществления власти и какова была юридическая – особенно римская – техника в её модификации. И развивая свою аргументацию, он выразил убеждение, что «романисты способны пролить некоторый свет на наше возможное будущее», например, в отношении административного управления, что, конечно же, верно, как будет показано далее. Но в те поры, когда яростно доказывали, при удобном случае, что необходимо изучать прошлое, «ибо так мы зреем в корень настоящего», и что, таким образом, римское право следует изучать не как античное, но в связи с «текущим положением юридической науки», не могло не появиться возражение, что такое научное исследования делается ради себя самого: arsgratiaartis [26]. Другие же настаивали, в контексте, по-видимому, модернизированной «актуальности», на платежеспособности (в определенных пределах) римского права применительно к изучению права современного – текущая форма неопандектизма. Третье же верят в обогащение сравнительного правоведения, со своими специфическими проблемами, благодаря истории права[27]. И наконец, различным образом связанное со всем этим то, что является реакцией на создание некоторых «фундаментов европейского права», нынче распространившейся в академической форме традиционных курсов весьма неопределенного содержания[28].
4. В свою очередь, я хотел бы обратиться к источникам и, так сказать, обозначить ту академическую традицию, которая видит в изучении римского права образующий элемент университетского преподавания права и, таким образом, юридического факультета. Конечно, в упорной борьбе, это было превзойдено – после потрясения, вызванного введением в действие BGB – идеей (уже самой по себе более разумной, нежели позитивистское убеждение, покоящееся на одном лишь слове законодателя, об устаревании целых библиотек и составляющей их основу культуры), что римское право преимущественно должно изучаться на филологических и исторических факультетах[29]. Подобное предложение едва ли приветствовали бы и те, кто сегодня рассматривает римское право, как устойчивый культурный феномен, целиком обусловленный его собственной историчностью[30].
Соответствующие замечания о ситуации в Италии[31] требуют зайти издалека, рассмотрев проблемы, столь же старые, как и предлагаемые для них решения. Для примера, Сильвио Пероцци в 1911 году заявлял, что обучение юриспруденции, к изучению которой переходили из лицеев и гимназий, иными словами, после классического образования, постепенно сводится к вводному преподаванию обязательных дисциплин (энциклопедии права, элементов, то есть институтов, конституционного и административного права, римского права, политической экономики), с последующей специализацией в зависимости от различных профессий, к которым университетское образование в целом должно готовить молодых людей, выполняя, однако же, вместе с исследованиями, задачу возвышения науки и беспристрастной культуры – ту самую задачу, которая, как мне кажется, должна быть присуща романисту. И вот какие три возможные направления были обозначены в отчете о реформе образования, обсуждавшейся на университетском конгрессе 1912 г., перед лицом надвигающейся катастрофы*: 1) удержать на плаву имеющуюся систему с некоторой корректировкой; 2) отменить факультеты в пользу университета как чисто научного места; 3) создать в противовес школьной специализации большой теоретический факультет по типу немецкого философского факультета, в чем не имелось бы контраста между «двумя культурами»[32]. Идеи, приходящие первыми на ум, не всегда плохи. Но нужно сказать, что и в моменты просветления основная проблема, касающаяся нас, [юристов], состоит в том, что в университет поступали (и поступают) без всякого представления о праве, «без понимания того, что право – это, прежде всего, порядок сосуществования, основывающийся на содержании нормы, и не имеет никакого значения, что это за норма, призванная разрешить проблему сосуществования, каков её юридический состав и воздействие, заключенное в составе, структуре нормы, посредством соответствующей квалификации». И на этого, едва поступившего студента, «льется целый ряд иных терминов, предполагающих эти элементарные идеи: идеи, которые, однако же, не даются ему доступно и легко за счет интуиции, опирающейся на исторические и компаративные примеры». Так говорил Бетти, основательно обсуждая проект
реорганизации образования в отношении юридического факультета и подчеркивая образовательный пробел в изучении техники как цели с последовавшим разрушением знания и внедрением преподавания права, лишенного своей воспитательной функции, призванной способствовать выражению будущего господствующего класса* в наилучшем свете[33]. Итак, история и компаративистика. Но какая история? И какая компаративистика? Обсуждение способно стать слишком широким при исследовании отдельных методологических проблем. Однако видится необходимым задать определенные рамки, особенно по отношению к сравнительному правоведению, к сожалению, весьма распространенной форме наихудшей доктрины[34].
5. Конечно, необходимо научное исследование как таковое. Было бы бесполезно просто пересказать случайные даты, утомительно повторив устаревшие убеждения и безжизненную археологию – мой преподаватель настаивал на этом со времен его миланской лекции по римскому праву и современной догматике[35], что нашло апробацию в его работе, где он отмечал для романиста (и не только, конечно, для романиста, но прежде всего, для «цитадели» или, хуже, для «маленького городка», к которому принадлежат романисты») потребность в осознании актуальных интересов, отсутствие которых равносильно отсутствию зрения. Во многом именно поэтому история римского права – это, как правило, в первую очередь история проблем, которые определенным образом преподносит жизнь. В другом месте я уже попытался проследить историографически эти аспекты incorporevili*, выделив некоторые многолетние работы, поскольку это касается и моей работы романиста. И поэтому я ограничусь лишь отсылкой[36]. Здесь же, напротив, следовало бы проверить, не совпадают ли те условия, о которых я говорил, когда продолжают исследоваться самые разные аспекты римского права в контексте римского опыта, конечно же, в тесной связи с гражданским процессом[37], дабы выявить характеристики и основания iuscivile и юриспруденции, преторского эдикта и императорского законодательства; выявить формализмы, значение воли, периоды так называемого упадка и расцвета и т.д. от классической до юстиниановской эпохи. Естественно, что, например, для объяснения различия в купле-продаже по итальянскому и немецкому праву следовало бы начать с mancipatio и консенсуального контракта. Но последующее исследование может раскрываться, к примеру, на характере traditio или смысле insinuatioapudacta, помимо того, что встречается в деловых документах и т.д., не говоря уже о научной авантюре связать это всё с имеющимися новыми источниками[38].
Итак, понятно, что со всем, что образует материал – первичный объект – для научного осмысления, не всегда работали одним и тем же образом[39]. Хотя и верно, что, например, в отношении поздней античности и конца Римской империи, интерпретация не менялась со времен Гиббона (и думаю, можно сказать, ещё раньше: со времен Готофреда) вплоть до Зеека. Чуть менее конформистски, но всё-таки и более поздние периоды мы также до сих пор изучаем в тени Савиньи и Моммзена, взять хотя бы ради примера то, что говорил Савиньи в отношении iura и leges [40] или так называемой взаимозаменяемости римских юристов[41], и то, чему учил Моммзен относительно Staatsrecht и уголовного процесса[42]. И даже когда время от времени думают о том, чтобы отстраниться от них (например, в последней сфере), то всё равно довольно скоро вновь говорят о «возвращении к Савиньи» или «возвращении к Моммзену»[43]! Фактически, постижение римского права – это, по большому счету, постижение леопардового пятна (amacchiadileopardo*). Однако мы продолжаем это делать, ясно понимая, что, после целого века интерполяционистских исследований[44], совершенно иное восприятие текстов, безусловно, производит важные изменения в реконструкции римского классического и, естественно, юстиниановского права; для такого исследователя теряет значение категория «постклассическое право»[45]. Так, например, довольно долго обсуждалась как величайшая инновация концепция Эрнста Леви о Vulgarrecht до тех пор, пока не была продемонстрирована её несостоятельность. И какие только исследования не родились в то время на её основе в литературе и преподавании[46]!
6. Итак, попытаемся обозначить те отдельные области, где история более-менее бесспорна, но в которых, именно из-за преобладания в них исторических событий, менталитет юриста вместе с логикой права являются незаменимыми условиями для их правильной оценки. На самом деле, если для получения знания и необходимо прислушиваться к источникам (не забывая при этом про творческую фантазию – про неё, конечно же, не забывал такой знаток источников, каковым был Моммзен!), прислушивание никогда не являлось чем-то непосредственным. Это предполагает герменевтически правильно поставленные вопросы при помощи догматики. Среди них может послужить примером идея о Vulgarrecht, зависящая от понятий dominium и possessio, интерпретация которых сегодня критикуется, но на которых Эрнст Леви и построил свою доктрину[47]; или, например, идея гражданства, связанная с определением, к сожалению, по-прежнему распространенным[48], которое дал ему Фустель де Колангес в La citéantique [49]; или новые свидетельства в отношении постклассической и юстиниановской эпохи[50], особенно в отношении административного управления и проч.
Я остановлюсь на последней теме, обратившись здесь к наблюдениям Ф. Спантигати[51]. Но покамест взглянем на одну страницу у Э. де Руджеро, в его блестящем исследовании о LoStato e leoperepubblicheinRomaantica (государстве и общественных работах в античном Риме) 1925 года. В начале главы «административное управление» говорится: «обеспечить фундамент общественных работ, допустив для этого использование государственных земель, их приобретение частными лицами или снесение древних сооружений; заключить договоры подряда для их осуществления или обслуживания общественной работы; определить необходимые расходы, восполняемые за счет казны или императорского фиска, за счет военной добычи, множественных штрафов или частных пожертвований; обеспечить содержание и ремонт, проводя границы между публичными и частными землями, а также разрешение соответствующих споров; назначить обслуживающий персонал для охраны и стражи на тех же работах; наконец, завершить их торжественным обрядом освещения: всё это являлось основными функциональными указаниями, предусматривающими управление публичными работами в Риме…»[52].
Нынче романист, которого попросили бы рассказать о римском административном управлении, сталкиваясь с постоянными проблемами периодизации и исторической преемственности/прерывности, начал бы с установления необходимых историографических рамок, чтобы показать, как положение дел в доктрине изменилось в течение времени. Он бы также обозначил проблему влияния новых идей на изучение исторического опыта и это в свою очередь потребовало бы внимания второго уровня, которое касается того же метода исследования. Для понимания: отнюдь не случайно, что даже в сфере управления исторические репрезентации меняются с учетом достижений науки управлений, имевшихся в XIX столетии. Отсюда последовал бы и различный ответ на вопрос о возможной преемственности между древним и современным опытом. И всё-таки, в объеме 800 страниц[53], написана история управленческой теории Италии со времен Объединения (хотя на деле ещё раньше) в конце XVIII столетия с учетом перехода от либерального государства того же века – характеризуемого косвенным осуществлением множества государственных функций и услуг*, возложенных на муниципалитеты – к правовому социальному государству XX века, в котором эти же функции, а равно производство и оказание услуг значительно увеличились и были переданы от множества новых и разнородных общественных объединений непосредственному государственному руководству. Mutatismutandis, есть нечто общее в переходе от Республики к Принципату[54], но обращаясь к нашему времени, в доктрине не говорится более о местной автономии, self-government, местных свободах и децентрализации. Всё то, что призвано служить обособлению муниципальной власти, первоначальной, автономной, отделенной от иных государственных компетенций и независимой по отношении к власти центрального правительства, как гаранта свободы отдельных индивидов и местного сообщества в противовес политическому влиянию и вмешательству центральной власти – и здесь я отсылаю к либеральному французскому конституционализму – всё это подменяется термином и определением автаркии также из-за использования пандектистской модели, образующей теоретический и прикладной статус юридического либерализма и научный инструмент для реализации правового государства посредством переработки в исключительно юридических терминах всей социальной и политико-государственной реальности. Сюда же добавляется деполитизация публичного права. Иными словами, формализация юридической науки и юридическая формализация либерального государства в легалистском и позитивистком ключе.
Куда более близкий к нам диагноз продемонстрировал, что «администрирование ничем не отличается от управления*». Взглянем на критику этой идеи, с которой можно связать – просто чтобы понять значительную разницу в терминах при изменении исторической ситуации – фразу Нибура во введении к DarstellungderinnerenVerwaltungGrossbritannien (Berlin 1815) Людвига фон Винке: «свобода основывается скорее на администрировании, чем на конституции»[55]. Фактически здесь проявляется (и это именно то, что составляет интерес) различие между конституцией* и администрированием, различие, восходящее к программной работе Жан-Батиста Миспуле InstitutionspolitiquesdesRomains, где в первом томе представлено exposéhistoriquedesrèglesdelaconstitution... romaine(s) depuislafondationdeRomejusqu’auregnedeJustinien [ историческое изложение конституционных римских правил от основания Рима до правления Юстиниана ] (1882), а во втором томе – règles... del’administration [ правил административных ]. Разумеется, всегда можно поспорить об отождествлении конституции и правительства по ходу истории. Я не хотел бы делать этого здесь, ограничившись очевидным соображением, что политика – это и то, и другое. Но то же различие между конституцией и администрированием у Миспуле станет лишь кажущимся, если мы заметим[56], с одной стороны, невозможность провести различие между двумя сферами, а с другой - тот факт, что в первом томе говорится об императорских чиновниках, тогда как в другом – о положении лиц (statuspersonarum), а также судоустройстве и процессе. Фактически первый аргумент излишен, а что касается второго, то подобная оценка в принципе вытекает из представления о государственном служащем – фигуре, которая по своей природе является носителем и выразителем власти.
Наоборот, заслуживает упоминания другой аспект, то есть то, что Миспуле говорит о «правилах», говоря точнее об «административном праве в собственном смысле», то есть в значении «такой части правопорядка, которая относится к публичному администрированию», иными словами, о «комплексе юридических норм, устанавливаемых для регулирования средств и способов административной защиты или юридических отношений между административными органами и гражданами». Есть, однако, и другое значение административного права, как административной науки, то есть «рефлексии о юристах применительно к той части правопорядка, которая относится к публичному администрированию»[57].
Мы ещё рассмотрим в другом месте смысл подобного семантического уточнения. Сейчас же стоит добавить, что Миспуле для своих InstitutionspolitiquesdesRomains исследует как опубликованное к тому в времени (I и II, 1-2) в Staatsrecht Моммзена: аутентичное отражение, говорит он, конституционных принципов римлян, так и переработанную на французский манер версию RömischeStaatsverwaltung Иоахима Марквардта[58], взятую за то, чем она и является: полное собрание фактов и документов, методично проверенных и классифицированных с обсуждением всех интерпретаций и изложенных систем[59].
Если затем пробежаться по второму тому Миспуле, мы увидим, что под темой «администрирование» речь идёт о международных отношениях, точнее об организации территории, с фундаментальным вступлением, что «L’idéed’ Etat, danslesensmodernedumot, étaitinconnuedesRomains. Romen’étaitqu’une commune, etsaconstitutionétaitune constitutionmunicipale [ идея Государства была чужда римлянам. Рим был всего лишь коммуной, и его конституция была конституцией муниципальной ] »[60], и различием между организацией Италии и организацией провинций; далее следует администрирование территорий, прежде всего, провинциальных (провинциальные наместники и их компетенция; местные комиции), далее муниципальное правление, разделяемое на первый – с VIII в. до н.э. по III в. н.э. – и второй – после III в. н.э. – периоды. Далее идут лица и их различия, знать (nobilitas) и классы (ordines), глава о финансах в эпоху поздней республики с соответствующим административным режимом и в императорский период (доходы и расходы, прямые и косвенные налоги, обременения и тарифы, чеканка монет); последующие главы о службах, религии, гражданском и уголовном процессах. Конечно, здесь нужно тотчас оговориться, что, с одной стороны, принято говорить «администрирование процесса» для обозначения особой судебной функции римского претора, обладателя imperium, создателя права и т.д., и уж точно не чиновника или служащего, в то время как, с другой стороны, современной, имеется такое разделение властей, которое демонстрирует невозможность рассмотрения судебной власти как власти исполнительной. И если публичное администрирование в объективном смысле определяется как «комплекс юридических, технических и материальных действий, выполняемых органами государства и публичными организациями в интересах общины, которые не относятся ни к законодательной, ни к судебной деятельности», то кажется неправильным говорить об этом применительно к римскому опыту, даже для периода Принципата и Домината.
Что же до Марквардта, то показательны уже само название и подзаголовок его учебника - Административная система римского государства: организация римской империи -, пусть и дополненного и переработанного во французском переводе 1889-92 гг., который, таким образом, был известен Миспуле. Учебник состоит, по выражению Марквардта, из информации об «элементах, из которых складывалась империя», ограничиваясь в выводе объяснением развития «общих принципов», использовавшихся римлянами для управления завоеванными территориями. Это означает, что политические институты - муниципальное и колониальное правление, сенат и ассамблеи, магистратуры и жречество, административные единицы и наместники и т.д. - всё это исследуется с точки зрения их организации, иначе говоря пусть и в юридическом, но таком ключе, чтобы обеспечить им системный вид. И покуда речь идёт о публичных интересах, можно определенно говорить об отрегулированном осуществлении власти, о далеко не произвольном управлении, пусть и широко дискреционном. Нужно, однако, оговориться. Армия, к примеру, или же фиск, или же общественные работы суть античная реальность, выражение и претворение высшей власти, правителя и, если угодно, общества, реализацией которого связаны административная структура и аппараты. Но, как утверждают профессора административного права «нельзя сказать, что уже с тех пор существуют государственные органы, есть лишь общественные администрации»[61] и поэтому было бы ошибочным говорить об административном праве. Но что же такое правила и принципы, если не само право? Здесь мы подходим к проблеме источников и недавней оживленной дискуссии, которая велась между романистами.
Говорят, недостаточно того, чтобы были государственные органы, поскольку также должно быть государственное администрирование. Последнее же отсутствует, если нет государства, а государство - современный феномен. Таким образом, если бы и существовали государственные органы, канцелярии и бюрократические аппараты, то всё равно невозможно говорить об административном праве, даже, так сказать, в первом из двух значений этого выражения. С этим,насколько это установлено в отношении «правил» Миспуле, вошел бы в противоречие автор, очевидно отрицающий, что римляне обладали идеей государства.
Обратимся же теперь к работе Сандро-Анджело Фуско, не столь известной, я полагаю, как она того заслуживает[62]. Там подчеркивается, что те, кто изучал, например, praefecturaurbi или карьеры всадников на посту прокуратора, или политическую и административную роль рабов и императорских вольноотпущенников (перечисляются вполне известные личности[63]), обращались к организации и, таким образом, к администрированию, даже если действительной проблемой являлась императорская власть. Изучение последней, безусловно, является первостепенным и необходимым, если история — это проблема и в особенности проблема политической системы, в которой реализуются ценности и институты, но здесь я не буду обсуждать это. Сводя, таким образом, дискурс к той же возможности истории администрирования для античного мира, можно выделить четыре различных направления в доктрине в отношении Римской империи, сложившихся в своё время. Первое направление, представленное Марквардтом, Лебеном, Стивенсоном, Флаумом, Гарцетти, Гастелером[64], занималось различными организационными сферами в их политико-организационной структуре, иными словами, сквозь призму истории политики; второе направление в особенности представлено Моммзеном (а также Карлова, Зибером и де Мартино). Здесь история администрирования отражает взаимосвязь институтов, рассматриваемых как общественная система, таким образом, в рамках функционирования правопорядка. Третье направление отдает предпочтение отдельным специальным исследованиям, скажем, снабжения, agentesinrebus, cursuspublicus, порядку дорожного движения и т.п.; четвертая тенденция подвергает сомнению использование категории «администрирование», поскольку выражает современные реалии. Так в особенности ФергусМиллар[65]: наивно выдвигаемая идея, причем наоборот очевидно[66], что мы можем «работать» (arbeiten) с прошлым только в нашем репрезентативном и концептуальном мире[67]. В любом случае, речь идёт о неотвергаемом априорно обращении ко всему юридическому, поскольку результат такого анализа источников способен пролить свет на его функционирование, организационное функционирование, прежде всего, в контексте соответствующего общественного порядка и связанное в отношении Рима (хотя вполне мыслимо и расширение) с «публичной» сферой и конституционными структурами. И это тем более, раз администрация как таковая считается инструментом власти.
В этом смысле становится показательным исследование персональных компонентов императорского административного аппарата – обращенное к руководителям административных ведомств, а не к ведомствам как таковым -, исследование кадрового комплектования как контроля, который связан, среди прочего, и с проблемой возникновения самого аппарата. Утверждалось, например, что «Август может рассматриваться как подлинный основатель императорской административной системы, внесший в эту сферу куда больше инн