История Китая является историей национального величия. Нынешний активный национализм китайского народа можно назвать новым лишь в смысле его социального распространения, так как он связан с самоопределением и эмоциями беспрецедентного числа китайцев.
Термин Кватроченто используется по отношению к Итальянскому Ренессансу 15 века; ershiyishiji -21 век на мандаринском диалекте, это выражение используется для обозначения современного Китайского ренессанса и указывает на то как он изменяет наш мир.
История способствовала тому, чтобы китайская элита считала Китай естественным центром мира. На китайском языке слово, обозначающее Китай, – Chung‑kuo, или «Срединное королевство», – передает значение центрального положения Китая в делах мира и подчеркивает значение национального единства. Здесь также подразумевается иерархическое распространение влияния от центра к периферии, и, таким образом, Китай, будучи центром, ожидает почтительного отношения со стороны других стран.
Кроме того, с незапамятных времен Китай с его огромным населением имел собственную своеобразную и гордую цивилизацию. Были хорошо развиты все области: философия, культура, искусство, социальные навыки, техническая изобретательность и политическая власть. Китайцы помнят, что приблизительно до 1600 года Китай занимал ведущие позиции в мире по производительности сельскохозяйственного труда, промышленным нововведениям и уровню жизни. Однако, в отличие от европейской и исламской цивилизаций, которые породили около 75 государств, Китай большую часть своей истории оставался единым государством, которое во времена провозглашения независимости Америки уже насчитывало более 200 млн. человек и было ведущей промышленной державой мира.
Во‑первых, совсем не обязательно Китаю удастся сохранить бурные темпы роста в течение двух ближайших десятилетий. Нельзя исключать возможности уменьшения темпов экономического развития, и это само по себе снижает надежность прогноза. Фактически для сохранения этих темпов в течение исторически продолжительного периода времени потребуется необычно удачное сочетание эффективного национального руководства, политической стабильности, социальной дисциплины внутри страны, высокого уровня накоплений, сохранения очень высокого уровня иностранных капиталовложений и региональной стабильности. Сохранение всех этих позитивных факторов в течение длительного времени проблематично.
Кроме того, высокие темпы экономического роста Китая, по‑видимому, будут иметь побочные политические последствия, которые могут ограничить его свободу действий. Потребление Китаем энергии уже растет такими темпами, что они намного превышают возможности внутреннего производства. Этот разрыв будет увеличиваться в любом случае, но он ускорится, если темпы экономического роста Китая будут оставаться очень высокими. Такое же положение сложилось и с продовольствием. Даже с учетом снижения темпов демографического роста население Китая продолжает увеличиваться в абсолютном выражении и импорт продовольствия приобретает все более важное значение для внутреннего благополучия и политической стабильности. Зависимость от импорта не только увеличит нагрузку на экономические ресурсы Китая из‑за более высоких цен, но и сделает его более уязвимым к внешнему давлению.
В военном отношении Китай частично мог бы быть назван мировой державой, так как сами масштабы его экономики и ее высокие темпы роста должны позволить его руководству направить значительную часть ВВП страны на существенное расширение и модернизацию вооруженных сил, включая дальнейшее наращивание стратегического ядерного арсенала. Однако, если усилия будут чрезмерными – а согласно некоторым западным оценкам, в середине 90‑х годов на эти нужды уже пошло около 20% ВВП Китая, – это может оказать такое же негативное влияние на долгосрочный экономический рост Китая, какое неудавшаяся попытка Советского Союза конкурировать в гонке вооружений с Соединенными Штатами оказала на советскую экономику. Кроме того, активная деятельность Китая в этой области, по‑видимому, ускорит ответное наращивание вооружений Японией и тем самым сведет на нет политические преимущества растущего военного совершенства Китая. И не следует игнорировать тот факт, что, за исключением своих ядерных сил, Китай, по‑видимому, еще в течение какого‑то периода времени не будет располагать возможностями для оказания военного влияния за пределами своего региона.
Напряженность внутри Китая также может возрасти в результате неизбежно неравномерного характера ускоренного экономического роста, который в значительной степени обеспечивается неограниченным использованием преимуществ прибрежного государства. Прибрежные южные и восточные районы Китая, а также важнейшие городские центры – более доступные для иностранных капиталовложений и внешней торговли – до сих пор были в наибольшем выигрыше от впечатляющего экономического роста Китая. Напротив, сельскохозяйственные районы, расположенные в глубине страны, и некоторые из отдаленных районов в целом отстают в развитии (в них насчитывается около 100 млн. безработных сельскохозяйственных рабочих, и эта цифра продолжает расти).
Недовольство неравенством различных районов может дополниться возмущением по поводу социального неравенства. Быстрое развитие Китая увеличивает социальное неравенство. В определенный момент либо ввиду того, что правительство может попытаться ограничить это неравенство, либо в результате проявления социального недовольства снизу неравенство в развитии отдельных районов и неравенство в уровне жизни могут, в свою очередь, оказать влияние на политическую стабильность в стране.
Второй причиной осторожного скептицизма в отношении получившего широкое распространение прогноза о превращении Китая в течение ближайшей четверти века в доминирующую державу в мировых делах, безусловно, является дальнейшее политическое развитие Китая. Динамичный характер экономической трансформации Китая, включая его социальную открытость остальному миру, в далекой перспективе начнет противоречить относительно замкнутой и бюрократически жесткой коммунистической диктатуре. Провозглашенные коммунистические цели этой диктатуры во все большей степени перестают быть делом идеологической приверженности и во все большей степени становятся вопросом имущественных интересов бюрократического аппарата. Политическая элита Китая по‑прежнему организована как автономная, жесткая, дисциплинированная и по‑монополистически нетерпимая иерархия, по‑прежнему ритуально заявляющая о своей верности догме, которая как бы оправдывает ее власть, но которую та же элита больше не претворяет в жизнь в социальном плане. В какой‑то момент эти два жизненных измерения придут к фронтальному столкновению, если только китайская политическая жизнь не начнет постепенно приспосабливаться к социальным императивам китайской экономики.
Таким образом, нельзя будет бесконечно долго избегать вопроса демократизации, если только Китай внезапно не примет то же решение, что и в 1474 году, то есть изолировать себя от мира, в какой‑то степени подобно Северной Корее. Для этого Китай должен будет отозвать более 70 тыс. своих студентов, в настоящее время обучающихся в Америке, изгнать иностранных бизнесменов, отключить свои компьютеры и снять спутниковые антенны с миллионов китайских домов. Это было бы актом сумасшествия, напоминанием о «культурной революции». Возможно, на какой‑то краткий момент в рамках внутренней борьбы за власть догматическое крыло правящей, но утрачивающей свои позиции Коммунистической партии Китая может попытаться последовать примеру Северной Кореи, но это возможно лишь как краткий эпизод. Скорее всего это послужило бы причиной экономического застоя, а затем вызвало бы политический взрыв.
В любом случае самоизоляция положила бы конец любым серьезным надеждам Китая не только на то, чтобы стать мировой державой, но даже на то, чтобы занять ведущее положение в регионе. Кроме того, страна слишком заинтересована в том, чтобы сохранить доступ в мир, и этот мир, в отличие от мира 1474 года, просто слишком навязчив, чтобы от него можно было успешно изолироваться. Вследствие этого у Китая практически нет экономически продуктивной и политически жизнеспособной альтернативы сохранению своей открытости миру.
Таким образом, необходимость демократизации будет все в большей степени преследовать Китай. Просто невозможно слишком долго избегать этого процесса и связанного с ним вопроса прав человека. Будущий прогресс Китая, так же как и его превращение в одну из главных держав мира, будет в значительной степени зависеть от того, насколько умело правящая элита Китая сумеет решить две взаимосвязанные проблемы, а именно проблему передачи власти от нынешнего поколения правителей более молодой команде и проблему урегулирования растущего противоречия между экономической и политической системами страны.
Китайским лидерам, возможно, удастся осуществить медленный и постепенный переход к очень ограниченному электоральному авторитаризму, при котором будет проявлена терпимость к некоторому политическому выбору на низком уровне, и только после этого сделать шаг в сторону настоящего политического плюрализма, включая уделение большего внимания зарождающемуся конституционному правлению. Такой контролируемый переход был бы в большей степени совместим с императивами все более открытой экономики страны, чем упорное сохранение исключительной монополии партии на политическую власть.
Для осуществления такой контролируемой демократизации политическая элита Китая нуждается в чрезвычайно умелом руководстве, прагматическом здравом смысле, в сохранении относительного единства и в желании уступить часть своей монополии на власть (и личные привилегии), в то время как население в целом должно быть и терпеливым, и не слишком требовательным. Такого стечения благоприятных обстоятельств трудно достичь. Опыт учит, что требование демократизации, исходящее снизу: со стороны тех, кто чувствует себя ущемленным в политическом плане (интеллигенция и студенты) или экономически эксплуатируемым (новый городской рабочий класс и сельская беднота), как правило, опережает готовность правителей пойти на уступки. В какой‑то момент политическая и социальная оппозиция в Китае скорее всего присоединится к силам, требующим расширения демократии, свободы самовыражения и соблюдения прав человека. Этого не произошло в 1989 году на площади Тяньаньмынь (Tiananmen), но вполне может случиться в следующий раз.
Таким образом, едва ли Китаю удастся избежать этапа политической нестабильности. Принимая во внимание размеры страны, реальную возможность разрастания региональных противоречий и наследство в виде почти 50 лет догматической диктатуры, эта фаза могла бы стать разрушительной с точки зрения как политики, так и экономики. Даже сами китайские руководители ожидают чего‑то подобного, поскольку в проведенном Коммунистической партией Китая в начале 90‑х годов исследовании прогнозируется возможность серьезных политических волнений. Некоторые китайские эксперты даже пророчили, что Китай может оказаться на одном из исторических кругов внутреннего дробления, что может окончательно остановить его продвижение к величию. Однако вероятность подобного экстремального развития событий уменьшается благодаря двойному воздействию массового национализма и современных средств связи, поскольку и то и другое работает на единое китайское государство.
Существует, наконец, и третий повод для скептицизма относительно возможностей превращения Китая в течение ближайших двух десятилетий в действительно мощную – и, по мнению некоторых американцев, уже представляющую опасность – мировую державу. Даже если Китай избежит серьезных политических кризисов и даже если ему каким‑то образом удастся удержать невероятно высокие темпы экономического роста в течение четверти века, – а оба эти условия уже являются трудновыполнимыми – страна, тем не менее, все равно останется очень бедной по сравнению с другими государствами. Даже при увеличении в 3 раза внутреннего валового продукта население Китая останется в последних рядах государств мира по доходам на душу населения, не говоря уже о действительной бедности значительной части китайского народа. Сравнительный уровень доступа к телефонам, автомашинам и компьютерам на душу населения, не считая потребительские товары, будет очень низок.
Подытожим сказанное: весьма маловероятно, что к 2020 году даже при наиболее благоприятном стечении обстоятельств Китай станет по ключевым показателям действительно мировой державой. Но и при таком раскладе страна делает значительные шаги, позволяющие стать доминирующей региональной державой в Восточной Азии. Китай уже является наиболее влиятельным в геополитическом плане государством на материке. Его военная и экономическая мощь не идет ни в какое сравнение с возможностями ближайших соседей, за исключением Индии. Поэтому вполне естественно, что Китай будет все больше упрочивать свои позиции в регионе, сообразуясь с требованиями своей истории, географии и экономики.
Китайские учащиеся знают из истории своей страны, что еще в 1840 году Китайская империя простиралась по территории Юго‑Восточной Азии, по Малаккскому проливу, включала Бирму, районы сегодняшней Бангладеш, а также Непал, районы сегодняшнего Казахстана, всю Монголию и регион, который в настоящее время называется российским Дальним Востоком, к северу от того места, где река Амур впадает в океан. Эти районы либо находились в какой‑то форме под китайским контролем, либо платили Китаю дань. В 1885‑1895 годах франко‑британская колониальная экспансия ослабила китайское влияние в Юго-Восточной Азии, в то время как договоры, навязанные Россией в 1858 и 1864 годах, привели к территориальным потерям на Северо-востоке и Северо-западе. В 1895 году, после китайско‑японской войны, Китай потерял и Тайвань.
Почти наверняка история и география заставят китайцев со временем проявлять все большую настойчивость – даже эмоционально окрашенную – в отношении необходимости воссоединения Тайваня с материковой частью Китая. Разумно было бы также предположить, что Китай по мере роста своего могущества сделает это главной задачей первого десятилетия следующего века, после экономического поглощения и политического «переваривания» Гонконга. Возможно, мирное объединение – скажем, по формуле «одна нация, несколько систем» (вариант лозунга, выдвинутого Дэн Сяопином в 1984 г.: «одна страна, две системы») – окажется привлекательным для Тайваня и не вызовет возражений со стороны Америки, но только в том случае, если Китаю удастся сохранить темпы экономического роста и провести важные демократические реформы. В противном случае, даже у доминирующего в регионе Китая не будет военных средств для навязывания своей воли, особенно ввиду противодействия США, и в этом случае проблема по-прежнему будет подпитывать китайский национализм, отравляя американо‑китайские отношения. (31; 118)
Китайская сфера регионального влияния, таким образом, находится в стадии становления. Однако сферу влияния не следует смешивать с зоной исключительного политического доминирования, с характером отношений, которые были у Советского Союза с Восточной Европой. В социально-экономическом плане это влияние является более свободным, а в политическом – менее монополистическим. Тем не менее в результате формируется географическое пространство, в котором различные государства при разработке собственной политики с особым уважением относятся к интересам, мнению и предполагаемой реакции доминирующей в этом регионе державы. Короче говоря, китайскую сферу влияния – возможно, точнее было бы ее назвать «сферой уважения» – можно определить как район, где первым задаваемым в столицах находящихся на этой территории стран в случае возникновения любой проблемы является вопрос: «Что думает по этому поводу Пекин?»
На картах XXII и XXIII показаны зоны возможного регионального доминирования Китая в ближайшую четверть века, а также Китая в качестве мировой державы в том случае, если – несмотря на отмеченные выше внутренние и внешние препятствия – он действительно таковой станет. Имеющий преобладающее влияние в регионе Большой Китай, который бы мобилизовал политическую поддержку своей чрезвычайно богатой и экономически сильной диаспоры в Сингапуре, Бангкоке, Куала‑Лумпуре, Маниле и Джакарте, не говоря уже о Тайване и который бы проник как в Центральную Азию, так и на российский Дальний Восток, приблизился бы по своей площади к размерам Китайской империи до начала ее упадка примерно 150 лет назад и даже расширил бы свою геополитическую зону в результате союза с Пакистаном. По мере того как Китай будет набирать мощь и укреплять свой престиж, проживающие в других странах богатые китайцы, по‑видимому, все больше будут отождествлять свои интересы с устремлениями Китая и, таким образом, станут мощным авангардом китайского имперского наступления. Государства Юго‑Восточной Азии могут найти разумным учет политических настроений и экономических интересов Китая, и они все чаще принимают их во внимание. Точно так же и молодые государства Средней Азии все больше рассматривают Китай как страну, кровно заинтересованную в их независимости и в том, чтобы они играли роль буфера в отношениях между Китаем и Россией.
Сфера влияния Китая как мировой державы, вероятнее всего, будет в значительной мере вытянута на юг, причем и Индонезия, и Филиппины вынуждены будут смириться с тем, что китайский флот господствует в Южно‑Китайском море. Такой Китай может испытать большое искушение решить вопрос с Тайванем силой, игнорируя позицию США. На Западе в поддержку выравнивающего расстановку сил Китая может выступить Узбекистан, государство Средней Азии, которое проявляет наибольшую решимость противостоять посягательствам России на свои бывшие владения; такую же позицию может занять Туркменистан; Китай также может почувствовать себя увереннее и в этнически расколотом и, следовательно, в области национальных отношений более уязвимом Казахстане. Став настоящим политическим и экономическим гигантом, Китай сможет также оказывать более откровенное политическое влияние на российский Дальний Восток, в то же время поддерживая объединение Кореи под своим покровительством.
Однако такое разрастание Китая может встретить и сильную внешнюю оппозицию. На предыдущей карте ясно видно, что на западе как у России, так и у Индии были бы серьезные геополитические причины для заключения союза, с тем чтобы заставить Китай отказаться от его притязаний. Интерес к сотрудничеству между ними, по-видимому, будет вызван главным образом районами Средней Азии и Пакистана, где Китай больше всего угрожал бы им. На юге наибольшее противодействие исходило бы от Вьетнама и Индонезии (возможно, при поддержке Австралии). На востоке Америка, возможно, при поддержке Японии будет проявлять отрицательную реакцию на любые попытки Китая добиться превосходства в Корее и силой присоединить к себе Тайвань, действия, которые ослабили бы американское политическое присутствие на Дальнем Востоке, ограничив его потенциально нестабильным и единственным форпостом в Японии.
В конечном счете, вероятность полной реализации любого из перечисленных выше сценариев, отраженных на картах, зависит не только от хода развития самого Китая, но в значительной степени и от действий США и их присутствия. Оставшаяся не у дел Америка сделала бы наиболее вероятным развитие событий в соответствии со вторым сценарием, однако даже полная реализация первого сценария потребовала бы от США приспособления и самоограничения. Китайцам это известно, и таким образом китайская политика должна быть главным образом направлена на оказание влияния на действия Соединенных Штатов и особенно на крайне важные связи между США и Японией, при этом во взаимоотношениях Китая с другими государствами тактика должна меняться с учетом этого стратегического интереса.
Главная причина нелюбви Китая к Америке в меньшей степени связана с поведением США, скорее она вызвана тем, что Америка представляет собой в настоящее время и где она находится. Китай считает современную Америку мировым гегемоном, одно только присутствие которого в регионе, основанное на его авторитете в Японии, сдерживает процесс расширения китайского влияния. По словам китайского исследователя, сотрудника отдела исследований Министерства иностранных дел Китая, «стратегической целью США является стремление к господству во всем мире, и они не могут смириться с появлением любой другой крупной державы на Европейском или Азиатском континенте, которое будет представлять собой угрозу их лидирующему положению». Следовательно, просто из-за того, что США являются тем, что они есть, и находятся на том уровне развития, на котором находятся, они непреднамеренно становятся противником Китая, вместо того чтобы быть их естественным союзником.
Поэтому задача китайской политики – в соответствии с древней стратегической мудростью Сунь Цзы (SunTsu) – использовать американскую мощь для того, чтобы мирным путем «нанести поражение» ее гегемонии в регионе, однако не пробуждая при этом скрытых японских региональных устремлений. В конечном счете, геостратегия Китая должна одновременно преследовать две цели, в несколько завуалированном виде определенные в августе 1994 года Дэн Сяопином: «Первое – противостоять гегемонизму и политике силы и защищать мир; второе – создать новый международный политический и экономический порядок». Первая задача, очевидно, направлена против интересов США и имеет своей целью уменьшить американское превосходство, тщательно избегая при этом военного столкновения, которое положило бы конец продвижению Китая вперед к экономическому могуществу; вторая задача – пересмотреть расстановку сил в мире, используя недовольство некоторых наиболее развитых государств нынешней неофициальной иерархией, в которой наверху располагаются США, при поддержке Европы (или Германии) на крайнем западе Евразии и Японии на крайнем востоке.
Вторая цель Китая предполагает воздержание Пекина от каких‑либо серьезных конфликтов с ближайшими соседями, даже продолжая вести поиск путей достижения регионального превосходства. В апреле 1997 года обе страны осудили «гегемонизм» и назвали расширение НАТО «непозволительным». Однако едва ли Китай будет всерьез рассматривать вопрос о долгосрочном и всеобъемлющем российско‑китайском альянсе против США. Это бы углубило и расширило американо‑японский союз, который Китаю хотелось бы постепенно расстроить, кроме того, это оторвало бы Китай от жизненно важных для него источников получения современной технологии и капитала.
Те же соображения в целом применимы и к нынешним отношениям Китая со странами Юго‑Восточной Азии. Даже заявляя в одностороннем порядке о своих притязаниях на Южно‑Китайское море, китайцы в то же время поддерживают отношения с руководителями стран Юго‑Восточной Азии (за исключением исторически враждебно относящегося к Китаю Вьетнама), используют самые откровенно выраженные антизападные настроения (в частности, по вопросу о западных ценностях и правах человека), которые в последние годы демонстрировали руководители Малайзии и Сингапура. Они с особой радостью приветствовали порой откровенно резкие антиамериканские выпады премьер‑министра Малайзии ДатукаМахатхира, который в мае 1996 года на форуме в Токио даже публично поставил под сомнение необходимость американо‑японского договора о безопасности, поинтересовавшись, от какого врага альянс предполагает защищаться, и заявив, что Малайзия не нуждается в союзниках. Китайцы явно рассчитывают, что их влияние в данном регионе автоматически усилится в результате ослабления позиций США.
Наиболее важно то, что мирное укрепление позиций Китая в регионе облегчит ему достижение главной цели, которую древний китайский стратег Сунь Цзы (SunTsu) сформулировал бы следующим образом: размыть американскую власть в регионе до такой степени, чтобы ослабленная Америка почувствовала необходимость сделать пользующийся региональным влиянием Китай своим союзником, а со временем иметь Китай, ставший влиятельной мировой державой, своим партнером. К этой цели нужно стремиться и ее нужно добиваться таким образом, чтобы не подстегнуть ни расширения оборонительных масштабов американо‑японского альянса, ни замены американского влияния в регионе японским.
Дабы ускорить достижение главной цели, Китай старается помешать упрочению и расширению американо‑японского сотрудничества в области обороны. Китай был особо обеспокоен предполагаемым расширением масштабов американо‑японского сотрудничества в начале 1996 года от более узких рамок – «Дальний Восток» до более широких – «Азиатско‑Тихоокеанский регион», видя в этом не только непосредственную угрозу своим интересам, но и отправную точку для создания азиатской системы безопасности под патронажем США, направленной на сдерживание Китая (в которой Япония играет ведущую роль, очень похожую на ту, которую играла Германия в НАТО в годы холодной войны). Соглашение было в целом расценено в Пекине как способ, облегчающий в дальнейшем превращение Японии в крупную военную державу, возможно даже способную сделать ставку на силу для самостоятельного преодоления остающихся нерешенными экономических и морских разногласий. Таким образом, Китай, по‑видимому, будет энергично подогревать все еще сильные в Азии опасения сколь‑либо важной военной роли Японии в регионе, с тем чтобы сдержать США и запугать Японию.
Однако в более отдаленном будущем, по китайским стратегическим расчетам, американская гегемония не сможет удержаться. Хотя некоторые китайцы, особенно военные, склонны рассматривать Америку как непримиримого врага, в Пекине надеются, что Америка окажется в большей изоляции в регионе из‑за того, что, чрезмерно полагаясь на Японию, она будет все больше зависеть от нее при одновременном усилении американо‑японских противоречий и боязни американцами японского милитаризма. Это даст Китаю возможность натравить США и Японию друг на друга, как он уже это делал раньше, столкнув США и СССР. По мнению Пекина, наступит время, когда Америка поймет, что для того, чтобы сохранить свое влияние в Азиатско‑Тихоокеанском регионе, ей ничего больше не остается, как обратиться к своему естественному партнеру в материковой Азии. (39; 96)
«Что касается мирового лидерства Китая в широком смысле, мое отношение к этой перспективе скептически. Во-первых, Китай – это все-таки региональная держава, причем региона, где доминирует конфуцианство и китайский буддизм. Ареал этот очень узкий – главным образом Юго-Восточная Азия. Во-вторых, у Китая отсутствует привлекательная идеология, во всяком случае, сопоставимая по популярности с концепцией либеральной демократии. В-третьих, Китай пока не обладает достаточной совокупной мощью (она, безусловно, растет, но до доминирования очень далеко). В-четвертых, у Китая отсутствует мессианская идея мирового масштаба (только региональная). Наконец, отсутствуют привлекательные механизмы пропаганды идеологии и мессианской идеи (китайское кино и телевидение рассчитано в основном на представителей конфуцианской и буддистской культуры, и до продукции «Голливуда» ему еще очень далеко)». (40)
Правдой является то, что Китайская Народная Республика это развивающаяся страна, перед которой возникают серьезные проблемы. Если сосредотачиваться исключительно на том, что еще необходимо сделать для того, чтобы догнать развитый мир, или же на разных заметных признаках вестернизации в Китае, идея о том, что Китай может серьезно повлиять на «всемирную деревню» может показаться иллюзорной.
Однако если принимать во внимание масштабы изменений, которые произошли в Китае после падения империи (после падения Римской Империи в 5 веке в Западной Европе на протяжении 300 лет царил беспорядок) и скорость трансформаций после 1978 года, и если не забывать о прошлом культурном, экономическом и политическом положении Китая в Азии, вопрос о Китаизации приобретает смысл.
Предположение о существовании понятия «китайская угроза» на самом деле является способом, с помощью которого Китай оказывает значительное влияние на нашу мировую систему, а также подразумевает, что это влияние будет негативным. Находясь между двумя крайностями: «Китайская лихорадка» и «Китайская угроза», аналитики должны оставаться в пределах того, что можно назвать «Китайским фактором». Открытость Китая означает, в какой-то степени, Китаизацию мира, процесс который необходимо интегрировать и объяснить, а не восхищаться или же осуждать априори.
«Не надо говорить о Китае, как о монстре. Мол, у них там собственных проблем хватает. Качественно меняется коммунистическая идеология. Так что стоит вопрос – удастся ли «четвертому поколению» лидеров КПК удержать власть и не привести страну к печальному итогу СССР?» (Сыроежкин К. Л.).
В отношении нашего Великого соседа действительно существуют всяческие фобии и предубеждения, причины которого касаются каждого из нас. Один из которых это страх китаизации региона из за масштабной трудовой миграции в страны нашего региона, особенно в Казахстан.
По мнению автора монографии, подобная фобия возникает тогда, когда доля иноэтнических мигрантов вырастает до 10 процентов, и иностранные рабочие стремятся «не столько вписаться в культуру принимающего их общества, сколько сегрегироваться от него, чтобы сохранить этнокультурную самобытность.
Казахстанский политолог не исключает, что в ближайшей перспективе государства Центральной Азии столкнуться с вызовами стабильности и безопасности региону вследствие масштабной китайской трудовой миграции.
Проблема роста численности населения Китая, а так же ухудшение ее качественной структуры, с точки зрения национальной безопасности в Центральной Азии, может привести к возникновению очередного территориального спора. Если провалится демографическая политика Китая, менталитет китайцев вновь окажется под влиянием воспоминаний об «утраченных землях», которые включают обширные территории России, Казахстана и государств Центральной Азии.
Еще один фактор из области национальной безопасности – это присутствие США в Центральной Азии. Пекин рассматривает это как угрозу национальной безопасности. Интересы Китая и США в нашем регионе противоречат друг другу, а сам Китай в стратегии Пентагона, рассматривается как «враг номер 1», который может в ближайшем будущем бросить вызов глобальному доминированию США. Так что китайский фактор в российско – американском противостоянии или сотрудничестве в регионе – величина постоянная, говорит ученный. (39;56)
Заключение и выводы:
Процесс культурного взаимодействия народов является составной частью процесса культурной глобализации. Однако усиление взаимодействия между народами не может стереть существующих между ними различий. При этом отметим, что сохраняющиеся различия не должны рассматриваться как почва для возникновения конфликтов.
Процесс межнационального взаимодействия культур, при котором национальные различия культур не взаимно исключают, а дополняют друг друга – это историческая тенденция, имеющая прогрессивное значение. Этот процесс состоит в постоянном приобщении всего человечества к наиболее прогрессивным культурным инновациям. Наряду с этим идет и обратный процесс обогащения общемировой культуры за счет восприятия различных достижений из национальных культур.
В настоящее время глобализация в области культуры (культурная глобализация) в той форме, в которой она существует, заключает в себе серьезную опасность. Современная социокультурная ситуация в мире характеризуется наличием и взаимодействием различных, порой противоречивых тенденций. Это порождает новые проблемы и обусловливает сложность задач, стоящих перед обществом, от решения которых зависит будущее страны. Важнейшая роль в этом принадлежит государству, которое должно, наконец, осознать, что многие жизненно важные проблемы уходят корнями именно в сферу культуры. Поэтому необходим постоянный всесторонний анализ социокультурных условий на основе комплексных культурологических исследований.
Постепенно Китай превращается в доминирующую силу в регионе, он вряд ли станет такой силой в мире, и это не произойдет в течение долгого времени. Китай не следует сдерживать, ни умиротворять. К нему следует относиться с уважением как к самому крупному развивающемуся государству в мире, и – по крайней мере пока – как к добивающемуся достаточных успехов. (41; стр 8 №3)
Для Запада, согласование с возрождением Китая требует сдержанности и интеллектуальной любознательности. Хотят ли жители Запада поучиться у китайской цивилизации так, как китайцы готовы поучиться у Запада? Это предусловие для настоящего сотрудничества. Для того, чтобы заинтересовать Китай следует принять саму возможность китаизации.
Запад, который со времен промышленной революции имеет научное и экономическое превосходство, привык считать Китай продуктом ориенталистики. Большинство жителей запада воспринимают Китай либо как музей, отсюда удивление многих иностранцев от Китая: «Я ожидал что то иное!», либо как классную комнату: кому то ведь надо обучить китайцев передовым стандартам. Запад должен обдумать все эти предубеждения и взглянуть на Китай как на живую матрицу цивилизации, которая уже изменяет наше время.
Китайский ренессанс, который возможно является самым важным процессом нашего времени, состоит из трех взаимосвязанных элементов: экономическое возрождение, социо-политические трансформации и новая интерпретация китайских традиций.
В случае, если Китай станет интегрирующим фактором в мире, в котором царит монопольная глобализация, которая является недопустимой в нравственном отношении, если Китай станет той лабораторией, которая поможет разным культурам обогатить мир, который переживает период напряженных отношений между цивилизациями, мы должны будем радоваться тому, что нашелся соавтор нового мирового порядка 21-го века и станем жить в начале ershiyishiji
И хотя данный вывод критиковался рядом китайских ученых, новый взгляд на усиливающуюся роль КНР в мировых делах в Китае весьма распространен. Основным доводом, призванным доказать, что Китаю необходимо перенять у США руководство миром, служит тезис о том, что американское лидерство завело человечество в тупик и угрожает его безопасности. Чтобы спасти мир и себя, Китай должен предложить миру «путь добродетельного правителя» взамен американского «пути гегемона». Такой подход, поддерживаемый определенной частью китайской политической элиты, но далеко не всегда вербализуемый официально, просматривается во многих китайских публикациях последнего времени, особенно в опубликованной накануне нового 2010 г. книге профессора Университета государственной обороны ЛюМинфу «Китайская мечта».
Превращаясь в глобальную державу, Китай соответствующим образом должен строить и свою региональную политику. По мнению китайских международников, он должен играть роль «ответственной региональной державы», прежде всего в АТР, Южной и Центральной Азии. Наверное, это не так уж и плохо, безусловно, имея в виду, что при очередных сменах поколений в политическом руководстве Китая рост совокупной мощи не станет основой для повторения ошибок США во внешней политике.
Специфика и самобытность китайской культуры не позволит Поднебесной вытеснить с мировой арены американскую демократическую культуру ….
Отношения в прошлом между Китаем и тем, что было чужим для него, показывают уникальную гибкость Китайской цивилизации. Она может изменяться, не теряя своих отличительных черт, ее можно <