СВОБОДНЫЙ ЦИРК
(У г. МОЛЬЕ).
Мне кажется, что нет в мире другого города, столь широко и богато открытого для внешних впечатлений, как Париж, и столь замкнутого, непроницаемого, как он, для внутреннего изучения. Конечно, спрос всегда родит предложение, и поэтому пресыщенные исканиями пряных ощущений всегда найдут в Париже картонные ужасы, бутафорские страсти и механически поставленные зрелища крайнего разврата. Но это только вынужденная, неизбежная подачка скучающей накипи космополитов.
Наоборот: крепко заперта на ключ интимная, семейная жизнь трудолюбивой, бережливой и скромной французской буржуазии. Еще более прочной и высокой стеной огородила себя подлинная, старинная французская аристократия: эту чудесную породу homo sapiens не увидишь теперь даже мельком, случайно, на прогулках в Булонском лесу. Демократический автомобиль, в быстром беге, ничего не позволяет разглядеть за своими сверкающими, слепящими окнами.
***
Еще в конце 20-го года я впервые услышал о любительском, недоступном для постороннего взгляда, цирке Молье, и только лишь в этом году, 30 июня, мне удалось попасть в него, отчасти по милости всесильного господина Случая, а, главным образом, через любезное содействие русского скульптора, барона Рауш-фон-Траубенберга, большого знатока лошади и цирка.
Этот цирк возник еще в 1880 году. Основал его г. Молье, человек обеспеченный, независимый, – главное – бескорыстный поклонник древнего циркового искусства. С самого начала на его манеже сплотилась дружная, совершенно исключительная по своему составу, труппа верных артистов-любителей, принадлежащая к знатнейшим французским фамилиям.
В продолжение года ничего об этом цирке не слышно. Обычная работа, т.е. уроки, тренировка, и репетиции, – идет при закрытых дверях в полной безвестности. Но есть два дня в каждом году, вскорости после розыгрыша «Гран-При» в Лоншане, когда цирк Молье открывает и свой манеж немногим, особо приглашённым зрителям: для генеральной репетиции и для торжественного представления.
***
Мне уже приходилось писать в «Русском времени» о том любовном уважении, которым пользуется в Париже цирковое искусство. Самые модные, талантливые французские писатели суть обычные и приятные гости за кулисами цирка, в артистических уборных. Печать и общество одинаково внимательны к цирковым артистам, которые, в свою очередь знают, что, если в других столицах их ждут деньги, то лишь в Париже они получат высшую оценку и славное имя, – лучшую рекомендацию для манежа всего мира. Отсюда понятен жгучий интерес, с которым сопряжено столь редкое и редкостное зрелище, как ежегодное представление в цирке Молье.
***
Начало в 9 часов вечера. Но уже задолго до этого времени по улице «де ла Фезандери» скользит, по направлению «авеню де Буа де Булон», непрерывная цепь блестящих автомобилей. От узкой, высокой входной двери, вдоль по тротуару, – длинная очередь ожидающих. И какая милая, спокойная выдержанность. Никто не торопится, никто не пытается выиграть места: ни натиском, ни хитрой лавировкой. С серьезной вежливостью, уступают мужчины места дамам и людям пожилым. Все – в строгих вечерних туалетах. Судя по поклонам, по взглядам, по приветствиям, которыми обмениваются, видно, что все здесь принадлежат к одному своему узкому и, в то же время, свободному кругу. Контроль и администрация выше всяких похвал. И для каждого гостя находится любезное приветствие у господина и госпожи Молье.
***
Я не напрасно дал этой короткой статье заглавие: «Свободный цирк». Именно, со «Свободным Театром» великого Антуана я его сравниваю, с тем самым свободным Театром, у которого «Московский Художественный Театр» брал начало, образец и идею, когда еще на клубных любительских сценах его первые артисты, в прекрасном, ревностном равноправии, свободно творили новое, славное дело.
Этого чудесного, непринужденного взаимного согласия давно уже нет у высокоталантливых, но давно механизированных москвичей.
У Молье его не нарушили и не испортили 46 лет, – почти полстолетие, – существования. Здесь, как и в профессиональном цирке, нет ни больших, ни малых артистов. Здесь крепко помнится и живет § 9-й обычного циркового контракта, о котором не забыл упомянуть и Гонкур в своем знаменитом романе «Братья Земгано». Вот он:
«§ 9. Нижеподписавшийся артист обязан, одетый в униформу, участвовать в парадах при выходах гг. Директора и Директрисы, а также указанных ими артистов и артисток. Он же обязан помогать во всех работах по приготовлению очередных номеров, а равно и в уборке самого манежа».
Артистов цирка Молье, конечно, никто не обязывал, да и не мог бы обязать никаким контрактом, но все, чего требуют старые цирковые традиции, ими исполняется с безукоризненной готовностью, вплоть до установки, вместе с темно-синими конюхами составного деревянного помоста, вплоть до неизбежных черновых забот о лошади на манеже. Впрочем, еще генерал Бюжо, покоритель Абд-Эль-Кадера, приводит с вескостью одно арабское изречение: «Даже вождь, как бы он ни был знатен, не должен пренебрегать уходом за лошадью».
***
Манеж – строго-классический по размерам и обнесен низким красным барьером. Рядов в партере всего лишь два. В первом – тесным правильным кругом сидят мужчины, все до единого в черных фраках и смокингах с ослепительной белизной одинаковых треугольных вырезов. Зрелище однообразное и несколько сурово-торжественное, но тем живее, ярче ирадостнее второй ряд, представленный исключительно дамами. Наверху, вокруг манежа, под островерхим деревянным «кумполом», под сложной паутиной веревок, лестниц, приборов и проволок, идет деревянный балкон, обнесенный зеленой решеткой с росписью розанами, в деревенском наивном стиле.
На балконе – тоже дамы. Ах, если бы вы знали, какое это неожиданное и чистое счастье; в теперешнее время необузданной и чудовищно преувеличенной публичной женской гримировки, – увидеть так много очаровательных лиц, совсем не испорченных макильяжем или тронутых им лишь слегка, незаметно, в величайшей умеренности. И такое тонкое, непринужденное простое изящество во всем: в чертах лиц, глаз, голосе, в улыбках, в поворотах голов, в движениях, в жестах и, наконец, в костюмах, таких скромных, при всей их роскоши.
***
Оркестр тоже свой: три-четыре инструмента с аккомпанементом пианино. Конечно, он знает и современные мотивы, но классические манежные номера он неизменно сопровождает старинными вальсами, наивными польками, отставными маршами, под незатейливые звуки которых когда-то несомненно работали: и великий Блондель, и Mapия Годфруа, и Джемс Кук, и – тогда еще юный, тогда еще не хромой, Крюнионе Чинизелли. О, сладкая власть старых воспоминаний.
Дают яркий свет. Оркестр начинает резвый марш. Униформа становится двумя шпалерами по обе стороны выхода. Красные фраки, шелковые, черные, короткие панталоны, черные чулки, туфли с пряжками, кое-кто в красных костюмах парфорсной охоты. Есть между ними люди очень пожилые, с бритыми важными лицами римских сенаторов и в пенсне. Какие древние имена между этими «нижними чинами» цирка и какие громкие титулы.
Под звуки марша выезжает сам г. Молье на рослом гнедом жеребце, у которого сытый, гнедой круп приглажен щетками в рисунок шахматной доски. Он во фраке, с белыми металлическими пуговицами и в цилиндре; голова и большие усы не только седы, но как бы слегка зеленоваты. Сколько ему лет? Я думаю, что не меньше 70-ти. Но его посадка, его работа поводьями, шенкелями и шпорами, вся согласованность движений тела с движениями лошади, показывает в нем настоящего мэтра и наездника высшей школы. Четырежды в четырех пунктах манежа, его лошадь дергает затравку игрушечной пушки и четырежды пушка выстреливает в балконы пучками программ. И радостными, дружными благодарными аплодисментами провожает вся изысканная публика славного старого артиста, когда он, пятя своего коня задом, медленно отступает в конюшню, между рядами униформы, которая, однако, по старому регламенту цирка, от оваций воздерживается.
Еще красивее был уход с манежа г<оспо>жи Бланш Алларти-Молье. В этот момент все джентльмены униформы подняли вверх, каждый по большому букету живых цветов и наездница на своей лошади, медленно исчезла в своей пышной, многолюдной аллее.
Г<оспо>жа Алларти-Молье – цветущая, красивая женщина и такая законченная артистка высшей школы, что если подыскивать для нее достойные сравнения – приходится вспомнить отдаленные времена, когда мы любовались на манеже Люцией Чинизелли, Мартой Сур, Маргаритой Труцци, Mapиeй Соломонской. В точности ее управления лошадью, в грации ее посадки, в легкости, с которой берет препятствия и скользит между ними, в огромных прыжках, которые она заставляет лошадь делать сразу четырьмя ногами, – есть неуловимое и непередаваемое «каше», свойственное лишь истинному цирковому таланту. Ее вольтаж изящен. И сама она очень стройна в своем черном костюме, в черном шелковом, цирковом цилиндре на голове, с тонким стеком в руке.
***
Очень жаль, что у меня нет достаточно места, чтобы подробно и отдельно остановиться на всех исполнителях и исполнительницах чрезвычайно обширной программы. Приходится вскользь перечислить мимические танцы м<адмуа>зелль Жозетт де Нисс, античные греческие танцы мисс Лули Дорис; веселых клоунов, тонко острящих, беззаботно кувыркающихся, танцующих, играющих на музыкальных инструментах и пресмешно пародирующих английский и американский акцент во французском разговоре. Но нельзя не упомянуть о любимой ученице м<адмуазе>ль Лизианне Алларти, с ее акробатическими номерами, с ее поразительным исполнением модного «чарльзтоуна» и замаскированной Пьеро. Вот артистка, которая в любом из больших цирков заняла бы самое видное положение. Но она любительница и еще находится в таком нежном возрасте, когда из девочки слагается девушка, во всей наивной и невинной прелести этих лет.
Была, между прочим, отдана дань и русскому искусству, в виде двух оживленных русских кукол: он – Тотошки, она – Тотошка. Имена, как будто пахнут немножко развесистой клюквой. Но когда эти куклы, показавшись сначала в классическом петрушкином балаганчике, выбегают на подмостки манежа и пляшут русскую, то делают это так мило и грациозно, что у них стоило бы поучиться многим эстрадным чисто-русским профессионалкам.
***
Откланявшись обворожительной директрисе, благодаря ее за честь приглашения, я спросил:
- Не разрешите ли вы написать в газете несколько слов об этом прекрасном представлении.
Любезная, светская улыбка:
- Отчего же. Если вам будет приятно.
Вот я и пользуюсь приятным случаем еще раз, печатно выразить хозяевам этого удивительного, вероятно единственного в мире, прекрасного, свободного цирка мою глубокую признательность. Этого чудесного вечера я никогда не забуду. Я увидел, впервые столь любимый мною цирк, верный старым, очень древним традициям, но свободный от профессионального равнодушия, полный индивидуального увлечения, своеобразной красоты и утонченной прелести.
1929 г.
Печатается по: КУПРИН А.И. ПЕСТРАЯ КНИГА. Сост. Т.А. Кайманова – Пенза, 2015