Все доводы – впустую. Вновь выступают те, кто сидел в Москве, поглядывал на экран телевизора и покряхтывал: «Эх, не увезти из Мадрида Кубок!» Они, что называется, давят. Вторично беру слово, доказываю, что беспокоюсь отнюдь не за себя: новый старший тренер начнет менять команду на свой лад и взгляд, а она только‑только стала набирать сыгранность и силы, темп и уверенность в себе; десять месяцев – минимальный срок для подготовки, а большим мы не располагали… Тщетно. Принимается постановление – не сомневаюсь, заранее подготовленное.
Как только заседание завершилось, подхожу к Ю. Д. Maшину. Напоминаю ему его собственные слова: «Время у вас есть, готовьте сборную к мировому турниру 1966 года, мы вам верим». От разговора на эту тему, от поставленных напрямик вопросов Машин уклоняется и уходит.
В кулуарах – не совсем внятные намеки, дескать, финальный матч вызвал негодование Никиты Сергеевича Хрущева: проиграли франкистам в присутствии самого Франко – это политический проигрыш, опозорили наше Красное знамя, уронили честь Советского государства…
Вскоре выносится постановление Центрального совета Союза спортивных обществ и организаций СССР, по сути своей продублировавшее постановление президиума Федерации футбола СССР.
О чем я думал в те дни? «Я – коммунист. К делу отношусь так, как должен относиться коммунист. Значит, мне следует обратиться в Центральный Комитет КПСС, там разберутся по справедливости». Решаю обратиться к секретарю ЦК КПСС Леониду Федоровичу Ильичеву: он в то время ведал идеологическими вопросами.
Звоню его помощнику. Объясняю сложившееся положение и свою позицию. Прошу, чтобы мне уделил какое‑то – самое минимальное, лишь бы уложиться – время Леонид Федорович. Помощник Ильичева предлагает позвонить завтра. Звоню назавтра. Помощник передает мнение Л. Ф. Ильичева: «Константин Иванович! И вы без работы не останетесь, и сборная без старшего тренера не останется». «Гибкая» форма отказа в аудиенции.
Не сдержали слово организаторы нашего спорта. Необъективно было оценено выступление сборной СССР на европейском чемпионате 1964 года. Вот почему не издавался тогда яркий плакат с торжествующей надписью: «Сборная СССР – серебряный призер первенства Европы 1964». Видите, как подробно я ответил на ваш вопрос «с оплаченным ответом».
– В таком случае, Константин Иванович, я уже не для вас, а для читателя процитирую высказывание известного футбольного наставника, много лет посвятившего команде киевского «Динамо» и сборной Советского Союза. У Валерия Васильевича Лобановского свой, весьма острый взгляд на обсуждаемую историю, изложенный в его книге «Бесконечный матч».
«…Парадоксальная сложилась ситуация. Нас позвали помочь сборной перед Мексикой, а по завершении чемпионата (1986) не сказали ни слова, ни полслова о том, что будет с нами дальше. Когда я попробовал поставить вопрос официально, напомнил о существовании такой формы, как заключение контракта на какой‑либо срок, в ответ последовало: «Вы пока работайте». Неопределенность положения не способствовала, конечно, нашему настроению. Мы вольны были понимать дело таким образом, что каждый следующий матч может стать для нас последним.
Надо сказать, а таком положении среди наших тренеров мы оказались не первыми. Мне запомнился случай, пожалуй самый вопиющий, происшедший в 1964 году с К. Бесковым. Он провел тогда команду по сложному пути до финального мачта розыгрыша Кубка Европы среди национальных сборных, что само по себе значительный успех… Представьте себе; испанская сборная – на своем стадионе, ее поддерживают 120 тысяч экспансивных зрителей, английского судью Артура Эллиса трудно упрекнуть в предвзятости, но его симпатии к хозяевам поля очевидны. И в таких условиях 1:2 – в преимущественно равной борьбе. Получены серебряные медали, команда стала второй на континенте. Комментируя этот финал, тренер Английской футбольной ассоциации Аллен Вейд заявил: «Всякий англичанин, который посмотрел бы финал этого интересного соревнования, мог сказать: «Настоящий кубковый финал!» В самом деле, Испания и СССР продемонстрировали темп, физическую подготовку, темперамент. Острое соревнование с хорошей увлекательной концовкой!»
Концовка действительно получилась «увлекательной». Игра была высоко оценена европейскими специалистами; ряд игроков, в частности Лев Яшин и Валерий Воронин, привлекались по итогам Кубка Европы в состав сборной Европы, фигурировали в различных символических сборных, а тренера… уволили. Кто это сделал и почему?
К сожалению, инициаторы подобных решений, принимаемых чаще всего келейно – волевым способом, остаются безымянными. Их подписей нет на бумаге… «Есть мнение» – выражение, сопровождаемое обычно взглядом в потолок, будто там, на следующем этаже или на крыше, сидит «некто», это «мнение» изрекающий. Действует безотказно.
Кажется, зачем повторять то, что происходило двадцать с лишним лет назад? Только для того, чтобы учиться на ошибках, которые, увы, повторяются.
При всем моем уважении к Николаю Петровичу Морозову, назначенному старшим тренером сборной после отставки Бескова, я убежден, что советская команда выступила бы на чемпионате мира 1966 года в Англии лучше и вполне могла если и не стать чемпионом мира, то уже в финале‑то играть точно, – в том случае, если бы остался Бесков. Он начал кропотливую работу по формированию сборной, по постановке ее игры. В работе этой он продвинулся далеко, но завершить ее ему не позволили.
В результате смены тренеров было упущено то, чего ничем не компенсировать: время. Упущено по воле лица, пожелавшего остаться неизвестным. Лицо, которое, будучи весьма далеким от спорта вообще и от футбола в частности, полагало, что «духу нашему спортивному – цвесть везде!» и уж если не случилась победа, значит, тренера надо гнать взашей.
Полностью согласен с вами, Константин Иванович, когда вы через день после того, как «Спартак» в 1987 году стал чемпионом СССР, сказали в одном интервью: «Можно критиковать игру, и я далеко не всегда ею доволен, и далеко не каждый выигрыш улучшает мне настроение. Но – беспардонно вмешиваться в мою работу!.. И хотя за годы тренерской жизни я вроде бы ко всему привык, мне странно видеть в команде и возле команды людей, предрекающих нам провал, готовых, стоит нам чуть оступиться, камня на камне не оставить от построенного нами с таким трудом».
Неблагодарное занятие – выдвигать теперь гипотезы: что могло бы получиться, если бы сборную, выигравшую столько встреч на самом высоком уровне, обретавшую оригинальную и эффективную игру, удалось бы выработанными вами методами и по проверенным состязаниями принципам подвести к финальной стадии чемпионата мира 1966 года. «Если бы да кабы», – усмехнется оппонент. Но мнение Лобановского основано на его собственном опыте: вы много лет соперничали с ним, спартаковцы под руководством Бескова не раз крепко огорчали киевских динамовцев и их наставника – следовательно, Лобановскому есть за что на вас сердиться, а он высказывается полностью в вашу пользу!
Нападение, которое создавал ваш преемник в сборной Николай Морозов, сделав ставку прежде всего на Эдуарда Малофеева и Анатолия Банишевского, игроков достаточно прямолинейных, с самого начала не производило впечатления состоятельного, способного обеспечить взятие ворот сильных соперников (что и подтвердилось в ходе матчей мирового турнира). Не был привлечен в сборную 1966 года Эдуард Стрельцов. А Стрельцов, тончайший тактик, коварнейший форвард, был тогда, в свои 28 лет, необыкновенно опасен для любого противника. Под стать ему постоянный партнер Стрельцова, тоже своего рода профессор футбольных наук Валентин Иванов. Да, ему шел тридцать второй год. И что же из этого? Иванов всегда умел к нужному моменту достигать пика своих физических возможностей, а уж сколько мячей забил он в ворота самых разных национальных команд! Не попал в сборную Морозова и щедрый на голы Виктор Понедельник. Не попали и многие другие: «не показались» новому тренеру, хотя в команде Бескова делом доказывали свою необходимость и полезность. Четвертое место, занятое нашей командой на чемпионате мира в Англии, – тот предельный минимум, которого она и была способна достичь, осуществляя концепцию Морозова. Но ведь именно в тот период наличие отличных футболистов позволяло рассчитывать на большее! Если бы не помешали сверху.
– То была не первая несправедливость, которую мне довелось пережить и наблюдать. Вспомним хотя бы разгон олимпийской команды СССР 1952 года, расформирование знаменитого ЦДКА – базового клуба той сборной. За то, что в повторном матче не выиграли у сборной Югославии, был дисквалифицирован выдающийся тренер Борис Андреевич Аркадьев, лишены почетных званий заслуженных мастеров спорта Валентин Николаев, Константин Крижевский, Александр Петров и я.
– Константин Иванович, как практически это все происходило?
– Когда после повторной игры с югославами мы пришли в свою раздевалку, там воцарилась горестная, просто траурная тишина. А ведь накануне был матч с той же югославской сборной, когда, проигрывая со счетом 1:5 (этот пример стал классическим, хрестоматийным), мы сумели вырвать ничью, сделать счет 5:5. Тогда в раздевалке после игры нас целовали, многих из нас качали руководители спортивной делегации, работники посольства СССР в Финляндии, различные официальные и неофициальные лица. А тут, повторяю, траурная тишина. Мы опозорились. Мы никому не нужны.
Прибываем в Москву – команду никто не встречает. Через некоторое время по одиночке вызывают в Комитет по делам физкультуры и спорта, прямо в кабинет председателя комитета Романова, и там звучит презрительное: «За ошибки в игре, за то‑то и за то‑то, за все вместе с тебя снимается почетное звание заслуженного мастера спорта СССР!» Я, конечно, не смолчал: «За что? У меня за все годы игры в футбол – ни единого замечания!» Присутствовавший в кабинете Романова работник аппарата ЦК КПСС Зубков (он как бы олицетворял партию во время этой процедуры) бросил по моему адресу реплику: «Ты еще смеешь вопросы задавать?»
Борис Андреевич Аркадьев после этого разгона больше года не мог получить работу.
– Обо всех участниках олимпийской сборной вы, Константин Иванович, наверное, судить не можете; но скажите – лично себя считаете ли в чем‑то виновным? Я имею в виду поражение от югославов в повторном матче Олимпиады 1952 года.
– Давайте спокойно во всем разберемся. Сборную в 1952 году формировали, в сущности, впервые. Опыта соревнований столь высокого уровня ни у кого из ее тренеров и футболистов не было. Под знамя олимпийской сборной созвали множество игроков: хватило бы на четыре состава. Готовились долго, на целых шесть месяцев футболисты были оторваны от своих клубных команд. Проводилось много двусторонних тренировочных матчей, товарищеских игр, в том числе международных. Словом, как я понимаю теперь, перестарались, переусердствовали.
За месяц до выезда в Хельсинки во время одной из тренировочных игр я получил серьезную травму: надрыв задней поверхности правого бедра. Такая травма не позволяет играть (уж поверьте, я в них разбираюсь, у меня всякие были, полный набор). Двадцать пять дней старался ее залечить, но даже тренироваться не мог.
За неделю до отъезда в Финляндию чувствую, что пока я не игрок. Обращаюсь к Аркадьеву: «Борис Андреевич, я не в форме, двадцать пять дней не могу тренироваться». Он отвечает: «Поздно, Константин. Кого‑то другого вместо вас оформить не успеем (это ведь в пятьдесят втором году происходит, речь идет о выезде в капстрану). Придется вам съездить. Поприсутствуете. Может быть, вам и на поле выйти не доведется, но наличие в советской команде Бескова будет иметь значение – и для ваших товарищей, и для иностранных соперников».
На первую игру – со сборной Болгарии – меня даже в число запасных не включили. С большим трудом одолели наши болгарскую команду – 2:1. Матч складывался кое‑как, не клеилась игра у нашего нападения. Заметно было, что все перетренировались. Но кому до наших «технологий» было дело? Тогда доминировала политика: «Советские спортсмены сильнее всех!» С вышестоящей точки зрения, разумеется.
Перед матчем с югославами состоялся подробнейший разбор действий каждого в предыдущей игре. На этом собрании вдруг прозвучало руководящее: «А почему Бескова, такого опытного, умелого и результативного, не назначаете на игру?»
Борис Андреевич посмотрел на меня; в его взгляде выражалась гамма чувств. Мы с ним понимали, что назначать меня на игру не следовало бы. После паузы он сказал: «Константин, сыграете полусреднего. Вам вменяется в обязанности атаковать и в то же время противостоять левому полузащитнику югославов Златко Чайковскому, организатору и мотору их атак: нужно его нейтрализовать».
Я знал, что Златко Чайковский в тот период был, как говорится, в полнейшем порядке. Задачу передо мной поставили просто непосильную, если принять во внимание мою травму. Попросив слово, попробовал объяснить – не все (чтобы не подвести Аркадьева), а лишь общий смысл ситуации: «Организовать атаку – это я еще в состоянии, но совершенно не готов выполнять роль левого полусреднего, не готов к такому амплуа, не в той кондиции, там слишком большой объем работы. – Уж и не стал доказывать, что Чайковский в отличной форме. – Могу еще как‑то сыграть на левом фланге, хотя и это не мое место». Со мной согласились, назначили на левый край нападения.
– Выходит, Константин Иванович, на Аркадьева подействовал начальственный «указуй»? А как же реноме несговорчивого, принципиального тренера?
– Такая слава была Аркадьевым. заслужена. И в данном случае он тоже, полагаю, не шел ни у кого на поводу. Борис Андреевич хорошо знал меня еще по довоенному «Металлургу», у него было достаточно случаев убедиться, что я себя в игре не жалею, выкладываюсь целиком, что интересы команды для меня главное. Скорее всего он тогда подумал: включенный в состав Бесков сделает все, что в его силах.
Я и в самом деле делал в той игре с югославами все, что было в моих силах. Кстати, трижды подавал угловые удары, и трижды мяч после этих подач оказывался в сетке ворот наших противников. Особенно характерен третий угловой. Чтобы уравнять положение, нам нужен был один гол (счет уже был 4:5).
Мяч вышел за лицевую линию так, что подавать его должен был с правого края нашей атаки Василий Трофимов. Тут я ему и говорю: «Разреши я подам?» – «Давай, раз тебе так везет», – отвечает Трофимов. Я перехожу на правый край, устанавливаю мяч возле углового флажка, коротко разбегаюсь, навешиваю на штрафную площадь, и Александр Петров сквитывает счет – 5:5!
– Интересно, чем вы для себя объясняете везение с этими угловыми? Как говорил Суворов, везение везением, но надобно еще и умение…
– Подача углового – элементарный технический прием, стандартное положение. В тот день действительно какой‑то рок вдруг навис над воротами сборной Югославии… Ну представим себе такой эксперимент. Ставится задача перед семью нападающими и полузащитниками: сейчас то с правого, то с левого края будет трижды подряд подаваться угловой, и вы всемером должны быстро забить все три мяча подряд. Перед вами – один вратарь, без защитников; уж одного‑то вы обыграете! И что вы думаете, я отнюдь не убежден, что все три подачи от угловых флагов непременно увенчаются голами. Может быть, в одном случае вратарь выпрыгнет удачно и возьмет мяч намертво, может быть, сумеет перебросить через перекладину своих ворот еще раз на угловой, наконец, завершающий удар нападающего может пройти мимо цели (бить‑то надо в одно касание!). Но все три угловых даже в искусственно созданных условиях не обязательно окончатся взятием ворот. А тогда, в Хельсинки, при насыщенной югославской обороне (в штрафной площади было тесно), удалось! Нет, что ни говорите, умение умением, но надобно еще и везение.
Вспомните гол Валерия Шмарова в ворота киевских динамовцев в предпоследнем туре чемпионата СССР 1989 года. Шли последние секунды матча. Ничья – 1:1 – устраивала киевлян, а спартаковцев ставила в неустойчивое положение: тогда им, чтобы стать обладателями золотых медалей, была бы жизненно необходима ничья в последнем туре с «Жальгирисом», не в Вильнюсе с ним играть трудно. Шмаров бил штрафной метров с восемнадцати прямо напротив ворот. Он торопился: время матча истекло, судья добавил сколько‑то секунд, учтя остановки игры, вызванные столкновениями футболистов и выходами на поле врачей. Шмаров торопился пробить до того, как прозвучит финальный свисток арбитра. Следовательно, он не мог произвести тщательно выверенный удар. Я вовсе не отказываю Шмарову в умении, удар у него поставлен, это им не раз доказано. Но этот удар получился идеальным, предельно точным и трудным для вратаря. И я совсем не убежден, что, располагая временем, не будучи в тисках обстоятельств, Шмаров повторит такой удар «по заказу».
Вернемся в Хельсинки 1952 года? Перед повторной встречей с югославской сборной я снова объяснил, что бедро не зажило (эта травма не позволяет бегать в полную силу, вот в чем беда). Но всех словно заворожили мои угловые. Поставили меня на место инсайда, опять с заданием атаковать и одновременно нейтрализовать Златко Чайковского. В партнеры слева мне был назначен Автандил Чкуасели, его решил испытать Аркадьев. Все мы чувствовали, что после перенапряжения в предыдущей встрече ни один из нас еще не восстановился, сил на эту переигровку может не хватить. Это при том, что югославы – опытнейшие бойцы, проверенные на международной арене, одна из сильнейших в то время сборных континента.
И сил нам не хватило. Каждый в отдельности еще мог не без успеха состязаться со своим югославским визави, а кое‑кто даже переиграть соперника. Но все вместе, командой, мы в тот день уступали по многим статьям. Не только по запасу физических сил, не только по международному опыту, но и в сыгранности. И хотя мы повели в счете 1:0, затем не выдержали темпа, смешались и пропустили три мяча.
– Что ж, футболисты на своем жаргоне говорят: «Мяч круглый, поле ровное, обе половины одинаковые». Мы с вами видели, как сборная Бразилии во главе с великим Пеле после триумфов 1958 и 1962 годов была повержена командами Венгрии и Португалии в 1966 году. Бразильские болельщики сожгли символическое изображение старшего тренера Висенте Феолы, но этим и кончилось, и Пеле с партнерами никто не лишил почета. Поэтому бразильцы и сумели через четыре года, в Мексике 1970‑го, в третий раз завоевать «Золотую богиню». За что же вас так сурово наказали (вопрос риторический, но задать его надо)?
– Был разгневан Сталин. Естественно, все его окружение вторило вождю. «Проиграть ревизионистам‑югославам, на радость клике Тито и Ранковича!» – так ставился вопрос. «Не проявить подлинного патриотизма, не суметь выиграть при том, что нас более двухсот миллионов, а югославов сколько?» За это мало было снять звания заслуженных… Футбол, его закономерности, специфика, наконец, его случайности – в расчет не принималось ничего. Виновных нужно было наказать, и это сделали. Комитет по физкультуре и спорту оперативно отреагировал. Все – по проторенным в других областях жизни дорожкам.
– И все же это было лишь одно из нескольких, даже многих прикосновений с несправедливостью в вашей жизни, Константин Иванович!
– Ничего не поделаешь, не я первый, не я последний. В конце восьмидесятых годов были освобождены от работы восемь старших тренеров команд высшей лиги. Садырин был изгнан из «Зенита», Емец – из «Днепра», Коньков – из «Шахтера», Андриасян – из «Арарата», Лемешко – из «Металлиста», Малофеев – из московского «Динамо», Остроушко – из «Кайрата», Шубин – из «Ротора». Сменялись старшие тренеры и в других командах.
– Получается, что футбольный тренер – одна из самых незащищенных профессий. С тренером никто не считается. Культ личности, оттепель, похолодание, застой, перестройка – тренер все с той же легкостью оказывается за дверями клуба, в котором вел поиск, селекцию, создавал концепцию игры, слаженные звенья… С вами такое, Константин Иванович, случилось, если не ошибаюсь, в московском «Торпедо»?
– Да, это были мои первые самостоятельные тренерские шаги. Я только начал создавать новую команду. Пригласил в «Торпедо» Александра Медакина, Леонида Островского, Кирилла Доронина, Николая Маношина, которого присмотрел в футбольной школе молодежи, Славу Метревели (его увидел в горьковском «Торпедо», привез в Москву и, пока ему негде было жить, поселил у себя дома). С отцом Валерия Воронина мы в свое время вместе служили в армии. И вот, узнав, что я возглавляю «Торпедо», Иван Воронин наведался ко мне в команду и сказал: «Вверяю тебе сына – заканчивает среднюю школу и прямо бредит футболом; погляди, может, и впрямь из него футболист получится».
Валерий Воронин оправдал надежды и стал одним из самых популярных мастеров в Европе.
Мы заняли тогда, в 1956 году, четвертое место в первенстве страны, и это был лишь старт настоящей работы. Но за моей спиной уже плелись интриги: «Не наш, не автозаводский, разгоняет старые кадры…» Действительно, я хотел освежить команду, освободить некоторых игроков, утративших кондиции. К тому же мы лидировали в первом круге, и кое‑кто начал досрочно отмечать за столом будущие медали. Это не могло не привести к определенному спаду в игре, которым и воспользовались недовольные мной. Собрались в парткоме автозавода имени Лихачева и вместе с заводским и партийным руководством стали обсуждать положение в команде – без меня, без старшего тренера… В сущности, такое игнорирование было вызовом, поддержанным в парткоме. Иначе партком поставил бы на место тех, кому не нравились дисциплина, большие нагрузки на тренировках и появление в команде талантливых молодых футболистов. Но поскольку заводские вожаки пошли на такой шаг – участвовали в собрании определенной группы футболистов, обсуждали с ними положение и мои действия, не удосужившись хотя бы пригласить старшего тренера на этот разбор, я решил не доказывать ЗИЛу свою правоту, а расстаться с ним – вежливо, но холодно. Подал заявление об освобождение от должности по собственному желанию.
– Гордость, Константин Иванович?
– Скажем спокойнее: чувство собственного достоинства. Не хотел да так и не научился унижаться. И уже не научусь.
– Но жалко же хорошее дело прерывать! Вы такие имена назвали… Именно те, которых вы перечислили, стали довольно скоро чемпионами СССР, многие украшали собой сборную страны.
– Жалко хорошее дело прерывать! Но что же делать – терпеть? Если тебя ударили по правой щеке, подставить левую? Михаила Иосифовича Якушина уволили из «Локомотива», обвинив в … некомпетентности! Уж в чем бы обвинили, но Якушина – в некомпетентности!.. За проигрыш на Олимпиаде надолго отлучили от футбола Аркадьева. Да и в моей судьбе история, происшедшая однажды в «Торпедо», повторялась.
Следующий «крах» ждал меня в команде Центрального дома Советской Армии. Началось с того, что руководитель армейского клуба генерал‑майор Ревенко пригласил меня на беседу (а я тогда руководил учебой в московской ФШМ) и предложил пост старшего тренера ЦДСА. Два сезона проработал я в этой команде, и она как будто стала преуспевать.
Судите сами. Сезон 1959 года армейцы завершили на девятом месте, сезон 1960‑го – на шестом. В первый год моей работы – в 1961‑м – команда вышла на четвертое место и на следующий год повторила этот результат. А в ходе чемпионата долгое время была в лидерах, претендуя на первые роли, – это свидетельство потенциала. И тут тяжело заболел генерал Ревенко, начальником армейского клуба был назначен генерал Филиппов, который плохо разбирался в нюансах футбольных дел, зато очень активно и уверенно вмешивался в назначение игроков на матчи, влиял на атмосферу в команде. Нормальные отношения, которые сложились у меня с Ревенко, Филиппов поддерживать не захотел. И опять пришлось уходить тренеру. Я ушел, а на следующий год армейцы заняли в чемпионате СССР лишь седьмое место. И невдомек было командованию, что надо было «поблагодарить» за этот регресс генерала Филиппова, любителя определять состав на игры всесоюзного первенства.
– Обидно. В годы вашей работы с ЦДСА в команде появилась плеяда перспективных молодых игроков, которые со временем все, как принято говорить, состоялись. Ведь это вы дали путевку в жизнь Альберту Шестерневу, Владимиру Федотову, Владимиру Пономареву, Владимиру Поликарпову и другим.
– Обида есть, но не на конкретных людей, а на сам принцип подобных взаимоотношений клуба и тренера. Принцип, при котором мешают довести дело до достойного результата. Нечто похожее произошло со мной и в московском «Локомотиве» в 1966 году: начал подбирать способных футболистов, в которых усмотрел большие и еще не раскрытые возможности, однако вновь сыграли свою роль ведомственные предрассудки на уровне первобытных: «Он не наш, не из Министерства путей сообщения». Какая‑то чушь.
А ведь должность тренера – очень сложная штука. Он и педагог, и стратег, и административная фигура, он и своеобразный глава дома. Лев Филатов в книге «Наедине с футболом» интересно пишет о тренере: «Он вместе с футболистами ест, спит, встает на весы и измеряет кровяное давление… На их глазах разговаривает со всевозможным начальством, так что и футболисты знают о нем все. Утайка, камуфляж, рисовка невозможны с обеих сторон. Открытость, близость и осведомленность – чисто семейные».
Лев Иванович Филатов превосходно знает футбольную «планиду». Да, тренер и команда – одна семья. В образцовых случаях, конечно. Хотя и в семьях бывают конфликты, неурядицы вплоть до полного разрыва отношений… Но – и это мое твердое убеждение – команда прежде всего действующий производственный творческий коллектив, имеющий обязательства перед людьми, перед своим городом, областью, страной. Коллектив, выдающий продукцию. В данном случае зрелищную и состязательную. Значит, взаимоотношения в команде должны в некоторой степени носить служебный оттенок. Дело у всех в команде общее, каждый за него в ответе. Всяческие «междусобойчики», групповщина, клановые интересы, не относящиеся к делу, к футболу, все эти «ты – мне, я – тебе» изначально отметаются! Таковы мои принципы.
– Значит, вы и в «Спартаке» остались верны своим принципам и из‑за этого произошел конфликт, во многом ставший известным общественности?
– «Спартаку» я отдал двенадцать лет. Треть моей тренерской жизни. О «Спартаке» мне хочется рассказать обстоятельно. И этот разговор – впереди.
А ПОКА – «МЕТАЛЛУРГ»
Непросто после бередящей душевные раны темы возвращаться к последовательному и безмятежному повествованию. Надеюсь, впрочем, что период, о котором буду говорить сейчас, придаст мне положительные эмоции. Итак, август 1938 года, и я принят в команду мастеров высшей лиги «Металлург» (Москва).
Золотое время! Мне нет еще восемнадцати, а я выхожу на поле тбилисского стадиона «Динамо»: на 65‑й минуте товарищеского матча меня выпустили на замену. От волнения едва не задыхаюсь, хотя матч не календарный. Ведь кто соперники – Гайоз Джеджелава, Шавгулидзе, Панюков, Бережной, Бердзенишвили, – что ни игрок, то звезда грузинского футбола. Да и у нас известные мастера: Потапов, Кузин, Попков, Алякринский, в голу – Борис Набоков.
Мимолетное воспоминание… В «Металлурге» было два голкипера – Борис Набоков и Николай Назаретов (последнего пригласили из московской команды «Крылья Советов»). Оба неплохие вратари, но оба играли не без ошибок, поэтому Борис Андреевич Аркадьев назначал на матчи то одного, то другого. Самолюбивые голкиперы приходили к нему с одним и тем же вопросом: «Кто же все‑таки у нас основной вратарь?» Учитывая, что сегодня или завтра предстоит играть Набокову, Аркадьев отвечал: «Вы, Боря, конечно, вы – основной». В очередной игре Борис ошибался, команда проигрывала, на следующий матч назначался Назаретов, и тогда на вопрос об основном вратаре Борис Андреевич с той же убежденностью отвечал: «Вы, Коля, безусловно, вы – основной!» Это я к вопросу о тренерской доле, о том, как тренеру приходится иной раз лавировать… Между прочим, если вратарь не чувствует себя основным, это плохо отражается на его игре, он теряет уверенность в себе.
Кроме меня в «Металлурге» собрались опытные футболисты. Вообще, по‑моему, не было игроков моложе 25 лет, и были товарищи в возрасте за тридцать. Солидные люди: Зайцев – инженер, Кудрявцев – техник. Играл у нас признанный лидер команды нападающий Сергей Капелькин, тоже не юноша. Все они звали меня сынком. И все дружно воспитывали.
Чемпионат 1938 года проводился в один круг между двадцатью шестью командами. Всего двадцать пять матчей. Мне не довелось участвовать в сколько‑нибудь ответственных играх того сезона. Но я был своим в команде, ездил на многие матчи. И на исходе сезона стал очевидцем большой футбольной несправедливости – вот она‑то была первой в моей жизни. «Металлург», преследуя по пятам лидера турнира – московский «Спартак», встречался по расписанию в Тбилиси с местными динамовцами. В случае нашей победы заводскую команду ждала бы переигровка со «Спартаком» за первое место.
Судить этот матч должны были арбитры либо Сошенко из Харькова, либо Воног из Ленинграда. Как выяснилось позже, оба вдруг получили открытки: «Не выезжайте». И судить встречу в связи с неприбытием заранее назначенных судей поручили тбилисскому арбитру Аракелову.