2 января 1942 года 4‑й и 7‑й гвардейские минометные полки расставались с героически сражавшимися частями 5‑го кавалерийского корпуса и 1‑й гвардейской стрелковой дивизии. В соответствии с приказом наш полк отправлялся в тыл, в район села Русский Брод, откуда должен был убыть в Воронеж. В этот день в десяти километрах юго‑восточнее Труды‑Меряево нам пришлось форсировать небольшую речку с крутыми обледеневшими берегами.
Воины буквально на руках, при помощи канатов, спускали к реке и поднимали на другой берег каждую машину. Опасности подвергались водители, да и не только они. Были случаи, когда машина срывалась, скатывалась вниз, увлекая за собой людей. Тогда подавалась команда: «Бросайте канаты! Уходите в сторону!»
Чтобы создать упоры для ног, воины топорами, ломами, кирками выдалбливали канавки и лунки. Но как обеспечить сцепление колес с грунтом? Не взрыхлять же ледяные спуски и подъемы? На это требовалось много времени, а его у нас не было.
По звукам канонады чувствовалось: фронт неумолимо приближается. Участились налеты вражеских самолетов. Но благодаря огню наших зенитных батарей и рассредоточению машин мы почти не имели потерь. На переправе поддерживался строгий порядок. Установки подходили сюда по сигналу.
Тревожила мысль: а вдруг в нашем направлении прорвутся вражеские танки? Без снарядов, без противотанковых средств мы со своими машинами были беспомощны...
К концу дня нам удалось переправить все машины. Мы с комиссаром, облегченно вздохнув, сели в пикап и помчались догонять свой полк.
Русский Брод оказался большим селом, где в теплых домах уже разместились на отдых наши гвардейцы. Хотелось отдохнуть и нам. Но нас уже ждал офицер штаба оперативной группы гвардии майор Макеев с письменным приказанием срочно представить выводы и предложения по боевому применению частей РС, основанные на опыте полка. Пришлось засесть за докладную. В ней я писал:
«Дивизионы ГМЧ являются мощным огневым средством массированного артиллерийского огня, могут успешно применяться в обороне, наступлении и преследовании. Они являются наиболее эффективным средством уничтожения и подавления минометных и артиллерийских батарей и живой силы в местах ее сосредоточения.
Дивизионы, как правило, должны придаваться дивизиям, в исключительных случаях – полкам на особо ответственных направлениях. Пристрелка должна вестись 4–6 снарядами.
В особых случаях боевые машины могут применяться для стрельбы прямой наводкой с быстрым выездом на огневые позиции и немедленным уходом после залпа в укрытие.
В штат дивизиона надо ввести отделение связи с пехотой и увеличить на 10 километров проводную линию связи.
В штат полка необходимо ввести отделение метеослужбы. Желательно в составе полка иметь 76‑миллиметровую батарею и отряд прикрытия огневых позиций.
Заводы‑изготовители должны устранить конструктивные недостатки боевых машин – уменьшить минимальный угол возвышения и увеличить горизонтальный угол поворота, а также проверить на полигонах снаряды на фугасное действие».
Надо сказать, что некоторые из выдвинутых нами предложений в дальнейшем были подтверждены другими командирами частей, введены в практику боевых действий ГМЧ, учтены при усовершенствовании боевых машин.
Рождалось новое оружие, рождалась и тактика его боевого применения.
3 января 1942 года рано утром майор Макеев с моей докладной запиской уехал в Воронеж, а наш полк в этот же день передислоцировался сначала в Архангельское, а потом тоже в Воронеж. Не успели мы еще полностью разместиться на окраине города, как было получено распоряжение полковника Зубанова срочно отправить неисправные боевые установки с их командирами и водителями на ремонтный завод, а неисправные транспортные машины – в механические мастерские одного из гаражей города. Одновременно были вручены наряды на ремонт техники.
Нам тогда впервые посчастливилось вплотную столкнуться с тружениками тыла. Рабочие этих предприятий в течение двух суток сделали, казалось, невозможное...
Вечером 9 января я с комиссаром был вызван в штаб оперативной группы. Мы ожидали взбучки за несвоевременное представление выводов о боевом применении «катюш», за вспышку эпидемии гриппа в полку, за большое количество неисправных машин... Да мало ли за что еще достается командирам и комиссарам частей. Однако в штабе нас встретили тепло, предложили раздеться и пройти в просторную комнату с большим столом, накрытым кумачом. Здесь уже были командир и комиссар 7‑го полка, офицеры штаба и тыла опергруппы. В комнату вошли полковник Зубанов, майор Вознюк, полковой комиссар Жуков и старший батальонный комиссар Киселев. Зубанов зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении ракетчиков. Этим указом наряду с другими были отмечены и мы с комиссаром полка. Это была наша вторая высокая правительственная награда. Орден Ленина мы получили в Лисичанске за бои под Диканькой и Харьковом, а сейчас были удостоены ордена Красного Знамени за бои вместе с 5‑м кавалерийским корпусом генерала Крюченкина.
Тепло и сердечно поздравили всех награжденных члены Военного совета Ф. Н. Жуков и А. К. Киселев. Поздравили и мы друг друга.
После вручения орденов Зубанов объявил приказ командующего фронтом, в соответствии с которым частям группы 12 января 1942 года предписывалось убыть на усиление 38‑й армии, 3‑го гвардейского кавалерийского корпуса и 6‑й армии.
3‑й дивизион 4‑го полка и 5‑й дивизион 7‑го полка подмоим командованием убывали в 38‑ю армию, 1‑й и 2‑й дивизионы нашего полка под командованием комиссара Радченко – в 6‑ю армию. Остальные дивизионы 7‑го полка – в 3‑й гвардейский кавалерийский корпус. Но так как 1‑й дивизион нашего полка имел наибольшие потери, он временно оставался на ремонте в Воронеже. Получалось, что полк разрывался на три части.
Разбросанность дивизионов затрудняла обеспечение их боеприпасами, горючим, продуктами питания, вещевым и финансовым довольствием, а также авторемонтными средствами.
Особенно усложнилось ведение учета и отчетности. Трудно было своевременно списывать имущество, пришедшее в негодность или утраченное в боях. Командиры частей и соединений, которых мы поддерживали, не могли нам ничем помочь, так как мы не входили в их штаты.
В феврале 1942 года два наших дивизиона поддерживали одну из дивизий 38‑й армии, оборонявшую подступы к станции Булацеловка. Зима 1942 года выдалась на редкость суровая. Снежные бураны замели дороги. Боевые установки стояли на основных огневых позициях в снежных аппарелях, в полной боевой готовности. Недалеко от них в глубоких траншеях находились машины с боеприпасами. Из‑за частых снегопадов и поземок мы были прикованы к огневым позициям. С большим трудом гвардейцам удавалось расчищать пути подъезда для доставки продовольствия, снарядов и горючего.
Когда я прибыл в район Булацеловки, то сразу же явился к начальнику артиллерии армии полковнику М. И. Горбунову. Это был знающий артиллерист, спокойный и рассудительный человек.
– Я очень рад вашему прибытию, – сказал он, – знаю, что ваша артиллерия секретная, знаю ваши строгие инструкции. Однако дивизии наши обороняются на широком фронте. Вы своими залпами должны отбрасывать противника. Не приказываю, а прошу держать дивизионы на огневых позициях в полной боевой готовности. С выжидательных позиций из‑за заносов они не смогут вовремя прибыть для открытия огня.
Мне и без этой просьбы было ясно, что маневр невозможен. Поэтому дивизионы и заняли боевой порядок, зарывшись в снег, так же, как и вся ствольная артиллерия.
Находясь на огневых позициях, боевые установки и машины со снарядами были в готовности к движению. Не сливалась вода из радиаторов и периодически включались моторы. Гвардейцы непрерывно расчищали пути подъезда. Это выматывало людей, приводило к перерасходу горючего, к преждевременному износу машин. Но иного выхода не было...
Мы зорко следили за врагом. Как только замечали на том или ином участке подозрительное оживление, давали залпы. Правда, экономя снаряды, огонь большей частью вели батареями. Лишь на отдельных участках производились кратковременные артиллерийские налеты и дивизионные залпы, после которых передовые стрелковые батальоны атаковали врага. Большого успеха от таких частных операций мы не имели, но наши действия расстраивали планы противника.
Командиры дивизионов и я постоянно находились на наблюдательном пункте или огневой позиции. Сообщение со штабом было затруднено. Лошадей мы не имели, а на машине добраться до Булацеловки было невозможно. Подвоз боеприпасов, продовольствия и горючего обеспечивался только колоннами в пять – десять машин с командами «толкачей» и расчисткой дорог.
В дивизионах появилась туляремия (заразная болезнь грызунов, переходящая на человека) и простудные заболевания. Сказались большие физические перегрузки и переохлаждение. Я вынужден был дать разрешение своему помощнику по материально‑техническому обеспечению капитану М. Д. Демяненко на закупку продовольствия у местного населения.
В тяжелые для нас дни февральских метелей на двух подводах в Булацеловку приехал полковник Зубанов с группой офицеров. Об их прибытии мне доложил по телефону майор Р. Р. Василевич, ставший теперь начальником штаба полка вместо капитана И. И. Громова. Он сообщил, что будет проверяться состояние хозяйства полка, работа служб обеспечения. Василевич сообщил также, что полковник Зубанов приказал мне срочно прибыть в Булацеловку.
От НП до Булацеловки – около двенадцати километров. Дороги занесло. Нечего было и думать о том, чтобы проехать на автомашине. Уже вторую неделю я путешествовална лыжах. Это самый быстрый способ передвижения от наблюдательных пунктов к огневым позициям.
Для меня лыжи – родная стихия. Еще в 1935 году я возглавлял тысячекилометровый пробег отряда курсантов Томского артиллерийского училища. Расстояние в 1070 километров мы прошли за 11 ходовых дней. Средний суточный переход составил 97 километров. На старт прибыли без единого отставшего. Этот переход был отмечен приказом Наркома обороны К. Е. Ворошилова. А через две недели я участвовал в окружных соревнованиях на дистанции 50 километров, в полном снаряжении, со стрельбой на 48‑м километре. Мною тогда был установлен всеармейский рекорд. Лыжный спорт я не бросал до самой войны. Поэтому преодолеть 12 километров, даже в полном снаряжении, не представляло для меня труда. К тому же моим попутчиком стал полковой врач Коля Холманских – отличный лыжник. Его служба подлежала проверке, и он тоже спешил в Булацеловку.
В Булацеловку мы пришли поздно. Зубанов и приехавшие офицеры уже спали, бодрствовали лишь офицеры нашего штаба, готовившие справки, материалы. Василевич доложил, что намечена проверка состояния автотранспорта, финансовой и продовольственной служб, медико‑санитарного состояния полка.
– А что было сказано относительно боевой деятельности дивизионов? – спросил я.
– Нас обвиняют в невыполнении указаний штаба группы, – ответил Василевич. – Наш штаб должен быть не в Булацеловке, а в Купянске при штабе армии, чтобы можно было ежедневно в установленные часы докладывать в Москву о действиях дивизионов и информировать об обстановке на участке армии.
«Да, предстоит крупный разговор», – подумал я.
Утром, как я и предполагал, у нас с Зубановым и Вознюком состоялся серьезный разговор относительно места расположения штаба полка. Я доказывал, что командир полка и его штаб не могут находиться в тридцати километрах от боевых порядков, в глубоком тылу.
– Нужно руководить боем, управлять огнем, увязывать взаимодействие с пехотой и артиллерией, наилучшим образом использовать мощь огня своих дивизионов, – горячился я. – Командир обязан не только знать, но и видеть, как его дивизионы, батареи выполняют боевые задачи.
Меня убеждали, что наша артиллерия особая. Полк действует подивизионно на больших расстояниях, поэтому его командир все равно не может быть одновременно на НП каждого дивизиона. Да он и не должен подменять командиров дивизионов. Мне доказывали, что, находясь при штабе армии, командир полка сможет лучше организовать обеспечение всеми видами довольствия и следить за правильным использованием своих дивизионов, а штаб полка будет своевременно информировать штаб группы о боевой работе и нуждах полка.
– Может быть, вы и правы, но я этого не понимаю, – отвечал я Зубанову. – Я артиллерист и к тому же командир полка, а не офицер штаба. А если какой‑нибудь дивизион попадет в беду и оставит врагу материальную часть, то кто будет нести ответственность? Очевидно, командир и комиссар полка...
– Если вы свои дивизионы будете ставить в самое пекло и держать постоянно на огневых позициях, не имея к ним дорог, как это делаете сейчас, то за потерю боевой техники судить будем вас, где бы вы ни находились, – ответил Зубанов.
Через три дня проверка деятельности служб полка и дивизиона Вальченко закончилась. В ведении полкового хозяйства было обнаружено много серьезных недостатков, но умышленных злоупотреблений не отмечалось.
Лучше всего дело обстояло в дивизионе Вальченко – этой самостоятельной в боевом и хозяйственном отношении воинской части, всегда действующей компактно. Отдельный дивизион не разрывался на части, как наш полк. Находясь в моем подчинении, дивизион через тыл полка получал горючее, продовольствие, снаряды. Дивизионы же полка, не имея хозяйственных и технических служб, переживали большие трудности. Опыт показывал, что наши дивизионы надо переводить на штаты отдельных.
К концу работы комиссии утихла и пурга. Усилиями дивизии и армейских саперных частей была расчищена дорога от передовой до Булацеловки. Зубанов приказал отвести дивизионы в Булацеловку и хутор, что в трех километрах южнее ее, держать их на выжидательных позициях.
Ночью дивизионы снялись с огневых позиций и с большим трудом начали продвигаться в район выжидательных. Когда колонны уже подходили к Булацеловке, внезапноснова разразилась пурга невиданной для этих мест силы.
Дивизион Вальченко, следовавший впереди, успел подтянуть машины на северо‑восточную окраину Булацеловки, а дивизион Худяка, который должен был сосредоточиться в хуторе, пробиться туда не смог. В километре от хутора колонна застряла в снегу. Дорогу занесло мгновенно. Любые усилия расчистить путь были безрезультатными. За несколько часов машины дивизиона занесло снегом. К середине дня пурга стихла так же внезапно, как началась.
В штаб полка пешком пришел Худяк, мокрый, уставший, осунувшийся. Он доложил:
– Дивизион засыпало совсем.
– А где люди? Все ли живы?
– Люди в хуторе отдыхают, все живы, но не все здоровы. Есть больные этой проклятой туляремией.
– Как организовано питание? – поинтересовался я.
– Теперь проще: продовольственный склад полка рядом. Принесли продукты, а готовить будем по хатам...
Свой отъезд Зубанов отложил на сутки. Утром сильный ветер настолько утрамбовал сугробы, что по ним можно было не только пройти, но и проехать на лошади. Путь группы проверяющих лежал через хутор, вблизи которого застрял дивизион Худяка. До этого хутора я сопровождал Зубанова. Увидели мы невероятную картину. Хаты были занесены до самых крыш. Торчали одни трубы и верхушки деревьев. На дороге вместо колонны боевых установок чернели крыши кабин да что‑то похожее на шалаши. Это виднелись из сугробов концы ферм направляющих боевых машин, покрытые брезентовыми чехлами. Когда мы увидели все это, Зубанов удивленно сказал:
– Ну и пурга... Повезло, что мы не уехали в ту ночь... Как только люди отдохнут, начинайте отрывать машины и подтягивайте их к хутору. Штабу переехать в Купянск.
Тепло простившись, как будто никаких споров между нами и не было, Зубанов и члены комиссии поехали по своему маршруту, а мы с Худяком пошли в хутор к гвардейцам...
Вернувшись в штаб, я почувствовал сильное недомогание, кружилась голова, тошнило... Скрутила и меня туляремия. Пришлось пролежать в постели пятеро суток.
Дней через десять дорога была расчищена, и мы со штабом и тылами полка двинулись в Купянск. О прибытии я доложил начальнику штаба армии полковнику С. П. Иванову. С Семеном Павловичем мы вместе учились в Академии имени М. В. Фрунзе, на одном факультете, в одной учебной группе. Вначале он был у нас командиром учебного отделения, а потом старшиной курса. Учился С. П. Иванов отлично, особенно блестяще он успевал по военной истории, тактике. У нас с ним сложились добрые отношения. Я уважал его за прямоту, требовательность и человечность. Бывали времена, когда вместе готовились к экзаменам. Дружили и наши семьи.
Иванову я представился строго по уставу. Увидев меня, он тепло поздоровался и приветливо сказал:
– А ну‑ка садись да расскажи о себе, где и что делал в эти годы...
Вспомнили учебу в академии, однокурсников и преподавателей... Поговорили о делах насущных. Семен Павлович поинтересовался состоянием полка, а затем сообщил, что принято решение целиком сосредоточить его на правом фланге армии в районе населенного пункта Белый Колодезь. Нам отводилось два‑три дня на подготовку к маршу.
На третий день штаб полка из Купянска, а дивизионы из Булацеловки двинулись в Белый Колодезь. В это время правофланговые части 38‑й армии готовились к бою за населенные пункты Рубежное и Старый Салтов, что раскинулись на высоком западном берегу Северского Донца. Взять их было крайне необходимо, чтобы обеспечить захват плацдарма на подступах к Харькову. В трех – пяти километрах южнее Белого Колодезя в усадьбе совхоза разместилось полевое управление 38‑й армии. Через несколько дней с севера, с участка 21‑й армии, через Волчанск в Белый Колодезь прибыли два дивизиона нашего полка во главе с комиссаром Радченко. Наконец‑то наш полк собрался вместе. Мы были рады этому «воссоединению». Не теряя ни минуты, командный и политический состав дивизионов включился в работу: наводился порядок в учете и отчетности, организовывался ремонт и профилактический осмотр боевых машин, пополнялся запас снарядов и горючего.
Мы подводили итоги боевых действий дивизионов, делилисьопытом. Радченко поведал мне историю о том, как его подвела Курская магнитная аномалия.
– После этого случая, – сказал Радченко, – я убедился, что она существует...
А дело было так.
Командующий артиллерией 6‑й армии полковник Д. И. Турбин поставил перед Радченко задачу уничтожить скопление противника в одном из населенных пунктов. Но Турбин забыл предупредить комиссара о магнитной аномалии...
Радченко сам проверил исходные данные и был абсолютно уверен в успехе. Доложили о готовности дивизиона к открытию огня. Радченко подал команду:
– Проверить установки! Огонь! – Все напряженно смотрели в цель.
– Каким способом ты наводил боевые машины? – неожиданно спросил Турбин.
– Как обычно, при помощи артиллерийской буссоли, – ответил Радченко.
Турбин схватился за голову:
– Что ты наделал! Магнитная аномалия! Здесь буссолью пользоваться нельзя! Надо стрелять только по угломеру!
Радченко закричал:
– Стой! Огонь отставить!
Но было уже поздно. Раздался дружный залп... Прошли секунды... По шуму летящих снарядов комиссар и все присутствующие на наблюдательном пункте поняли, что случилось непоправимое. Снаряды летели в другом направлении. К счастью, залп лег все‑таки на территории врага, вблизи деревни, находившейся в полутора километрах от переднего края.
С участка соседней дивизии Турбину по телефону вскоре доложили, что из района, куда был дан залп, противник отошел и оставил населенный пункт, который без боя заняла разведка передовых батальонов. Доложили также о больших потерях врага в живой силе и технике, о том, что захвачены пленные.
Турбин приказал артиллерийской батарее, находившейся недалеко от огневой позиции дивизиона, произвести пристрелку цели и передать данные Радченко.
Новый мощный залп нанес гитлеровцам огромный урон и вынудил их отойти. Наши части продвинулисьвперед на несколько километров, захватили выгодный рубеж и приступили к усовершенствованию обороны. Правда, для дальнейшего наступления у нас не было ни сил, ни средств. Однако и противник в этом направлении наступать не решался.
Вскоре к нам в Белый Колодезь приехал командующий артиллерией фронта генерал‑майор Н. В. Гавриленко – энергичный, смелый человек, очень опытный артиллерист. Генерал привез нам радостную весть. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 марта 1942 года за успешные боевые действия полк награждался орденом Красного Знамени. Наш полк был первым гвардейским минометным полком, удостоенным высокой правительственной награды.
Генерал побывал во всех дивизионах, беседовал с гвардейцами, интересовался боевой готовностью батарей, давал практические советы. Своим вниманием и чуткостью он располагал к себе, хотя внешне казался несколько суровым и резким.
После знакомства с полком он рассказал мне и комиссару о замысле готовящейся частной операции по захвату плацдарма на западном берегу Северского Донца. Так как артиллерии не хватало, особую надежду в этой операции Гавриленко возлагал на наш полк и дивизион Вальченко.
Мы беседовали в бараке во время обеда. Вдруг наблюдательные посты передали:
– Воздух!
Я сидел напротив генерала за столом и ждал его команды уходить в укрытие. Гавриленко, как ни в чем не бывало, спокойно ел. Глядя на него, мы с Радченко тоже продолжали обедать... Через несколько секунд раздался душераздирающий свист летящих авиабомб, за которым последовала серия мощных взрывов. Задрожала земля. Ветхий барак зашатался. Со стен и потолка посыпалась штукатурка, а взрывной волной выбило все стекла. Метрах в пятидесяти от барака появились две громадные воронки, обрамленные по краям глыбами мерзлого грунта.
– Узнайте, есть ли пострадавшие, – попросил Гавриленко и невозмутимо добавил: – Без стекол холодновато, надо бы завесить чем‑нибудь...
Штукатурку и битые стекла убрали, принесли светильник, окна завесили одеялами, а мы надели шинели... Гавриленко хитро посмотрел на меня:
– Ну что ж, командир, самолеты улетели, продолжим обед.
Вошел адъютант:
– Товарищ генерал, повреждено несколько бараков. Убитых нет, есть раненые.
Выслушав доклад, генерал спросил:
– А щели у вас отрыты?
– Конечно, – ответил я.
– Почему же вы не скомандовали нам уйти в укрытие?
– Товарищ генерал, я не находил возможным это сделать, ждал вашей команды.
– Мне, генералу, не годится бежать в укрытие первым, – ответил он и шутя добавил: – Впредь к вам не приеду – не бережете начальство!
Уезжая от нас, Гавриленко рекомендовал срочно подыскать место и вывести полк из Белого Колодезя.
На другой день было получено боевое распоряжение штаба армии сосредоточить дивизионы полка в лесу, что в восьми километрах северо‑восточнее Рубежного.
В тот день поступила телеграмма от полковника Зубанова. В ней мне предписывалось немедленно убыть в Москву. В телеграмме говорилось, что до прибытия майора Воробьева, который должен заменить меня, полком будет командовать Радченко.
Я терялся в догадках о причине вызова. К тому же тяжело было расставаться с боевыми товарищами и родным полком.
Командующий армией генерал К. С. Москаленко по телефону приказал мне прибыть на его командный пункт, который находился недалеко от Белого Колодезя. Как только я появился на пороге, он спросил меня:
– Вы знаете о вызове в Москву?
– Да, знаю, товарищ генерал.
– Ну и прекрасно. В таком случае, сдавайте полк и – с богом. За боевую работу большое вам спасибо...
Но сразу уехать мне не пришлось. Когда я прибыл в полк, чтобы попрощаться, мне передали, что в Рубежном идет бой. Там сражалась 1‑я гвардейская дивизия генерала Руссиянова, которую поддерживали дивизионыВальченко и Худяка. Я выехал к месту боев. На северозападной и северной окраинах Рубежного шли уличные схватки. Фашистское командование, стремясь снова овладеть этим важным населенным пунктом, подтянуло свежие резервы. Враг перешел к яростным контратакам из прилегающего леса. Ему удалось захватить западную и северо‑западную окраины Рубежного. Непрерывная ружейно‑пулеметная стрельба сопровождалась вспышками осветительных ракет. И вдруг наступила кромешная тьма, которую прорезали лишь яркие линии трассирующих пуль.
Расчеты противотанковых орудий, выведенных на прямую наводку, не знали, куда стрелять. Дать залп по окраине села и прилегающему лесу нельзя: вечером там стояли свои. С передовыми батальонами связь была нарушена.
Во время вспышки осветительной ракеты я увидел стоявших посреди улицы генерала Руссиянова и начальника политотдела дивизии батальонного комиссара Филяшкина, которого я знал еще с финской кампании.
– Товарищ генерал! Что же вы не в укрытии? – закричал я.
– Пока не выбьем врага из Рубежного, никуда не уйду, – твердо заявил Руссиянов, вглядываясь в темноту. – Дивизия Руссиянова не отступает!
– Уговорите его зайти хотя бы за угол, – тихо сказал мне Филяшкин.
Наконец нам удалось убедить генерала уйти за ближайший дом. К счастью, здесь оказался каменный полуподвал, из которого можно было вести наблюдение не хуже, чем с улицы.
Генерал Руссиянов объявил, что в этом доме будут его наблюдательный и командный пункты, штаб, и приказал срочно организовать связь с передовыми батальонами.
– Вы знаете генерала Родимцева? – спросил меня Руссиянов.
– Знаю. Мы учились с ним на одном курсе в академии, – ответил я.
– Его дивизия идет к нам на. помощь. Прошу встретить ее и попросить Родимцева ускорить выдвижение. Тяжело придется ему и нам, если запоздает.
Мы с адъютантом выскочили из подвала и побежаливниз по улице к своей машине. Колонну дивизии встретили примерно в пяти километрах от Рубежного. В голове ее ехала на лошадях группа офицеров. Среди них был и Родимцев.
– Товарищ генерал, вам необходимо ускорить выдвижение полков, развернуть их с ходу и нанести удар во фланг атакующему врагу. Это просьба генерала Руссияпова.
При свете фар нашей машины Родимцев посмотрел на карту и отдал приказ ускорить движение, а мне показал рубеж развертывания головного полка и направление его атаки. Я вернулся в Рубежное, доложил Руссиянову, что дивизия Родимцева на подходе.
– Подполковник, твои «катюши» сейчас нам могут оказать помощь, – повеселел Руссиянов.
– Два дивизиона в готовности на огневых позициях, – ответил я, – но нам надо точно знать, где наша пехота, чтобы не накрыть своих.
– Понятно, – пробасил генерал.
И вот по мере уточнения позиций пехоты стали включаться в действие наши батареи. Минут через сорок мы дали залп батарей М‑8 по роще, откуда контратаковали фашисты, затем по подступам к западной окраине Рубежного. Снарядов у нас, как всегда, не хватало, и мы были вынуждены вести огонь весьма экономно.
Дивизия А. И. Родимцева подоспела вовремя, и к рассвету положение было восстановлено, фронт стабилизировался. Простившись с Руссияновым и Филятшкиным, я выехал на выжидательные позиции дивизионов.
Там я простился с гвардейцами, горячо поблагодарил их за отличную боевую работу и пожелал успеха в предстоящих боях. Затем на полуторке отправился в Белый Колодезь, в штаб полка, а оттуда поездом в Воронеж, в штаб оперативной группы гвардейских минометных частей Юго‑Западного фронта. В штабе первым меня встретил майор Макеев.
– Зайдите‑ка в секретную часть, – сказал он. – Сегодня получен приказ, вас касающийся.
Приказом Народного комиссара обороны от 25 марта 1942 года мне было присвоено воинское звание «гвардии полковник».
Через час, попрощавшись с полковником Зубановым, я отбыл в Москву.
Глава восьмая.
В Инспекции
Прибыв в Москву, я остановился в гостинице ЦДКА. Стоял март 1942 года. Столица жила напряженной жизнью военного времени. Четко работали заводы и фабрики. С раннего утра до позднего вечера по улицам двигались машины – грузовые, черные и камуфлированные эмки, а иногда и колонны автомобилей. С наступлением темноты в небо поднимались аэростаты, а весь город погружался во тьму. Строжайше соблюдалась светомаскировка.
Штаб гвардейских минометных частей Ставки Верховного Главнокомандования размещался во 2‑м доме Народного комиссариата обороны на Красной площади. Туда я прибыл часов в одиннадцать дня. Адъютант доложил обо мне командующему гвардейскими минометными частями Ставки Верховного Главнокомандования заместителю Наркома обороны генерал‑лейтенанту В. В. Аборенкову. Я был приглашен в просторный кабинет командующего. Там кроме Аборенкова, подвижного, высокого, русоволосого генерала с быстрым проницательным взглядом, находились члены Военного совета генерал‑лейтенант П. А. Дегтярев, генерал‑майор Л. М. Гайдуков и секретарь Московского городского комитета партии Н. П. Фирюбин. Аборенков познакомил нас.
– Мы решили назначить вас начальником инспекторского отделения, – сказал Аборенков. – Боевой опыт вы получили достаточный. Самое время его передавать вновь формируемым полкам и частям на других фронтах. Так что не беспокойтесь, в Москве не засидитесь...
– Постараюсь оправдать ваше доверие, – ответил я.
Затем Аборенков пригласил всех выпить чаю с сухарями.Во время чаепития в маленькой комнате, смежной с кабинетом, командующий расспрашивал меня об обстановке на Юго‑Западном фронте, о состоянии полка, о трудностях, с которыми нам приходилось встречаться.
Я доложил о последнем бое дивизии Руссиянова за Рубежное и, пользуясь случаем, высказал соображение, что штаты полка надо менять.
– Дивизионы все время действуют отдельно, а органов снабжения не имеют, – сказал я. – Их надо перевести на штаты отдельных дивизионов, иначе слишком трудно службам полка обеспечивать их всеми видами довольствия.
– Об этом мы думали, – живо перебил меня Аборенков. – Готовим Генеральному штабу расчеты и обоснованные предложения.
Генералы Дегтярев и Гайдуков тоже задали мне немало вопросов. Их интересовали и морально‑политическое состояние личного состава полка, и партийно‑политическая работа в бою, и мои взаимоотношения с комиссаром, и многое другое.
Дегтярев говорил громко, четко. Его типично русское лицо с чуть вздернутым носом было очень оживленным.
Гайдуков казался моложе других. Однако держался он, как и все, уверенно, строго и с достоинством.
Когда закончился легкий завтрак, командующий, встав первым из‑за стола, сказал мне:
– Ну что ж, желаю удачи. В первую очередь советую ознакомиться со структурой нашего аппарата. Изучите штаты, по которым идет формирование частей. Ну и, конечно, задачи инспекторского отделения. А потом – за работу. Время не ждет, война.
Знакомясь со структурой органов управления командующего гвардейскими минометными частями, я узнал, что первые батареи и полки полевой реактивной артиллерии были непосредственно подчинены Ставке. Материально‑техническое обеспечение и руководство их боевой подготовкой в августе 1941 года было возложено на начальника Главного артиллерийского управления, а 8 сентября 1941 года Государственный Комитет Обороны принял решение о создании специальных органов управления полевой реактивной артиллерией во главе с командующими Военным советом гвардейских минометных частей.
Командующий гвардейскими минометными частями, он же заместитель Наркома обороны, подчинялся непосредственно Ставке Верховного Главнокомандования. На него возлагалась ответственность за формирование, боевую подготовку частей, за обеспечение их вооружением, автотранспортом и боеприпасами. Он контролировал и боевое применение этого нового вида артиллерии, отвечал за сохранение боевой техники и боеприпасов.
Командующему гвардейскими минометными частями подчинялось также Главное управление вооружения. Его возглавлял инициативный и эрудированный специалист генерал‑майор инженерно‑технической службы Н. Н. Кузнецов, исключительно заботливый и внимательный человек. В дальнейшем, когда мне пришлось командовать оперативными группами гвардейских минометных частей фронтов, я особенно ощущал его заботу о наших частях и внимание к их нуждам.
Начальником штаба командующего ГМЧ был генерал А. А. Быков, человек завидного спокойствия и рассудительности. Он всегда имел исчерпывающие данные о гвардейских минометных частях: количестве полков, их состоянии и местонахождении.
Оперативно‑инспекторский отдел штаба возглавлял полковник П. Г. Любимцев. Он сразу же ввел меня в курс дела, рассказал об особенностях работы штаба и инспекторского отделения.
Запомнился мне общительный и внимательный офицер штаба майор И. П. Тронев. Он имел незаурядную память и прекрасно знал офицерский состав частей. С 1944 года Тронев командовал 66‑м гвардейским минометным полком.
Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин лично утверждал распределение гвардейских минометных частей по фронтам, планы производства боевых машин и боеприпасов, а также план формирования новых полков. Поэтому деятельность штаба командующего ГМЧ и Главного управления вооружения была очень напряженной. Командующий и члены Военного совета должны были в любое время суток иметь исчерпывающие сведения по всем вопросам. В штабе, управлении и отделах устанавливалось непрерывное дежурство. Место нахождения любогонашего работника всегда было точно известно оперативному дежурному.
Только после того как я узнал характер и особенности работы аппарата командующего гвардейскими минометными частями, мне стало понятно, почему В. И. Вознюк так упорно требовал, чтобы штаб полка находился при штабе армии. Правда, опыт дальнейших боевых действий показал, что для своевременной передачи в Москву необходимых данных не обязательно весь штаб полка держать при штабе армии. Для этого достаточно вовремя высылать подготовленных офицеров связи в штабы армий и фронтов.
Еще в сентябре 1941 года постановлением Государственного Комитета Обороны были созданы оперативные группы гвардейских минометных частей фронтов. На командование этих групп возлагалось руководство боевой деятельностью всех гвардейских минометных частей, находившихся в распоряжении фронта, обеспечение их боеприпасами, вооружением, организация ремонта боевых и транспортных машин. Эти группы контролировали боевую подготовку и отвечали за боеготовность частей, несли ответственность за сохранение боевой техники и боеприпасов. Начальники оперативных групп подчинялись непосредственно командующим фронтами, в распоряжении которых они находились, одновременно тесно взаимодействуя с командующими артиллерией.
Первые оперативные группы были созданы на Северо‑Западном, Юго‑Западном, Южном, Брянском и Ленинградском фронтах. В октябре 1941 года, во время битвы под Москвой, ленинградская опергруппа была переформирована в опергруппу Западного фронта.
Штаты опергруппы состояли из командующего и одного‑двух членов Военного совета, штаба, отделения артиллерийско‑технического снабжения, артиллерийского склада, автопарка, санчасти и передвижной ремонтной мастерской. В других родах войск во фронтовом звене военных советов не было. Наличие военных советов в опергруппах гвардейских минометных частей фронтов свидетельствовало об особом внимании со стороны ЦК и Ставки Верховного Главнокомандования к этому новому роду войск.
Из всего состава инспекторского отделения в то время в штабе находились только мой заместитель подполковникА. А. Московцев и майор И. П. Любимов. Остальные были в командировках.
Однажды утром подполковник Московцев прямо‑таки ошарашил меня неожиданным предложением:
– Товарищ полковник! Есть возможность достать билеты в Театр Красной Армии. Не хотите ли?..
В театре я был очень давно. Так складывалась жизнь. После окончания академии слу