Она плакала у меня на руках. Я не был в неверии, слёзы эти казались мне словно трещиной в реальности. Она не могла плакать сейчас, передо мной из-за меня же. Но это было так, и руки Её прижимали меня крепче. Рукав мок от слёз. Она сидит прямо рядом со мной и держится за меня. Плачет и не отпускает. Один этот факт уверил меня: «Это не сон».
Но всё это мне грезилось.
Среда, 17.01.2018
Я проснулся в своей постели. У меня не было вопросов зачем я проснулся, куда мне идти, что делать. Снега на улице не было, ничто не мешало мне добежать не поскользнувшись, и оттого бежал я быстро. Учитывая то, как рано я вышел, никакой автобус не мог меня подвести — я всё равно успел бы. Приезжаю, прибегаю, снимаю куртку, ботинки, наверх, в класс… В темноту. Сумеречный класс — неповторимое зрелище. Тёмно-синие окна дают свой привычный тусклый свет, который никак не портят фонари: их банально нет в нашем школьном дворе. И ты сидишь. Музыка, списать д/з, диван, приветствия других жаворонков и наконец... рассвет. Раз в году бывает он розово-фиолетовым, словно это обложка вейпорвейв альбома. И ты смотришь на это, фотографируешь, матерясь на мир за то, что телефон не может передать такие изощрённые краски. Но ты не один такой — у всех в новостях уже висят фотки этого же самого рассвета, но твоя, конечно же, лучшая.
Какой-то урод включает свет. Даже если это учитель — всё равно урод. Чего стоит подождать до звонка, дать проснутся хотя бы себе? Тут Она входит в класс со звонком. И я знаю, что она не опоздала. Как всегда пришла со звонком, пошла трепаться с кем-то, долго-долго, и вот уже звонок. Идёт она вдоль стены, а я, провожая её взглядом чувствую себя так, словно это вижу я один, словно идёт она так изящно и крадучись, нарочно, чтобы никто не видел её, а я назло впиваюсь в неё взглядом. И так тепло на душе. Я украдкой смотрю на её взгляд, некогда расслабленный и мечтательный, и вижу только то, что хочу. Мне спокойно при её виде, гордиливом и изощрённым, совсем не по-детски. Она мнит себя старше, чем на самом деле, а мне до этого нет дела.
В начале недели поговорил с ней, кажется она ещё жива. Ну и хорошо. Дёрнул чёрт обсудить жизнь, поговорить, спросить да рассказать. Она говорит, как всё плохо было, и я то же говорю. «Красота, — думаю я, — холод с двух сторон, невероятные истории одиночества, которые обычно обсуждают за бокалом».
«Пойдём в кафе? — вылепил я, после немалых размышлений, — там всё расскажем». Не могла она в здравом уме согласиться, учитывая всё то, что произошло. «Давай...», — говорит она почти безразлично. Спрашивает сразу куда, оправдывается, что не заплатит, но мне уже всё равно. Она согласилась. Согласилась!!! Этого не могло быть. Я совсем не верил в свои силы, не верил, что приглашу Её встретиться, чего уж там до того, чтобы услышать положительный ответ.
Мы идём от школы. Я переполнен тревогой и радостью. Я иду с ней, и значит всё хорошо. Но в воздухе витает настороженность, очевидно не моя. Мы сели в кафе и понеслись истории. Я рассказываю те скудные сюжеты, что приподнёс мне предновогодний абсурд. Дискотеки, встречи, поездки, прогулы и прогулки. И тут я заговорил о Ней. Я смело говорил, всё, что я когда-то Ей уже говорил. Она говорила меньше, но сквозь слова шёл холод сдержанности. Не могла она просто взять и раскрыться передо мной. Сказала она: «Если я буду с тобой искренна, то расплачусь прямо здесь». Я не верил и продолжал то слушать, то сам говорить. Этот прекрасный дуэт монологов! И казалось бы, вечер шёл долго, но мысли не застаивались, и... стоило мне сказать одну, роковую тревогу, которую я когда-то не упомянал, и боялся упомянуть больше всего, как она остановилась. Она провалилась в свои руки, лицо исчезло до того, как его скрыли локти. Она лежала на столе и плакала. Одно недоразумение, которое когда-то произошло, только что всплыло на поверхность. Я немедля обнял Её. Она плакала у меня на руках, и я знал, что она в шоке. Она держалась за меня, и я знал, что это хорошо. «Сядь...», — шепчет Она, пододвигая стул дрожащей рукой. Это не для меня. Это чтобы я сел, и чтобы Она упала теперь уже на меня. «Мы можем, пожалуйста, пойти к тебе сейчас?». Здесь я понял, что сплю.
Она сидит у меня и пьёт какао, хотя обычно даже его не просила, словно она держалась от него подальше, чтобы мне досталось больше. Заботливо звучит, оттого думать так — приятно. Сидим и говорим. Чем дальше — тем тише, чем дольше — тем ближе мы лежим. И голос её такой привычный, и запах кожи её такой родной. Свет не горел. Мы в тонких футболках, я в своей, а Она… в моей. Одолжила, как раньше. Несмотря на форточку, нам тепло, воздух свеж и запах его никому не интересен. Мы погрузились не то друг в друга, не то в воспоминания. Под ночь я проводил Её до автобуса и купил колу, я давно начал её пить снова. Мне уже было всё равно. Всё словно вернулось, и это спокойствие казалось бесконечным.
Суббота, 20.01.2018
Мы пошли погулять. Мы редко раньше гуляли. Она в моей толстовке, в моём любимом кафе со мной. Мы пьём горячий шоколад, его я никогда раньше не брал, отчего всё вокруг казалось новым и ярким. Мы сидим в телефонах, обсуждаем то, да сё. И на улице прогулялись. Встреча эта была после занятий и у меня, и у Неё, а значит пора по домам. Так и решили.
Я зашёл в гости к семье, посидел, поспал даже… и проснулся. Неизбежно, кажется пробуждение, но иногда это не так, как известно. Не тот случай. Тут, проснувшись, я вижу сообщение от Неё: «нам надо завтра поговорить». Я знал, что это значит «сейчас», и я не ошибся. Я бежал к ней. Я не должен был бежать, но идти я не мог. Я боялся потерять всё. Потерять её. Обычный путь на сорок минут я преодолел за двадцать. Я заранее написал ей спуститься, чтобы не терять ни секунды. Угадал со временем. Мы поднимаемся в тишине, она говорит мне молчать, пока я не перехвачу дыхание. Её дом. Такой знакомый. Она так ничего не говорит. Я стою, потом сажусь на кровать, и она передо мной. Она опускает голову, и падает мне на колени, словно извиняется, словно корит себя. Так и есть. Она начинает чуть не плача каяться мне о том, как она влюбилась. Я слушаю. Она рассказывает мне свой сон, говорит мне, как ей тяжело было проводить со мной эти дни. Это единственное, что я не мог понять. Я прижал её к кровати и сказал, что не встану, пока вся дурь не выйдет из её головы. Поцелуй лишь доказывает, что она ещё здесь, рядом, живая… Но она была в припадке беспокойства. Глаза её застывали на месте, не бегали. Они были холодные и тревожные. Я смело смотрел в них.
Но это не могло длиться вечно. Она успокоилась, казалось, оба мы устали от моего нависания над ней и решили пересесть. Стало тише. В какой-то момент приходила её мать, но я попросил её не тревожить её дочь. И нас оставили в покое. Мы думали, спать или нет. Я чётко знал, что ей надо поспать, и что она должна спать со мной. Пока я не рядом с ней, она могла натворить что угодно. Я знал, что стоит мне уйти, уснуть, как она исчезнет. Такое почти произошло. Мы лежали. И меня подхватила не дрёма, а, немедля, сон.
Воскресенье, 21.01.2018
Я проснулся от света телефона. Час ночи. На экране сообшение «….выгоню его… напишу…». У меня пропали все эмоции. У меня не было больше чувств к ней. Я спросил, что это значит, как это, меня выгнать. Она сказала, что она написала не думая. И это и правда было так. Она была больна. Я сказал, что уйду сейчас, как она и хочет, она говорила кучу бреда. Она не говорила ничего толкового от усталости. Я оделся, начал ходить по комнате. Я был вне себя от шока. Я перестал волноваться. Я не понимал, что происходит. Наконец я взял табуретку и сел. Я сидел, словно перед койкой больного. Она лежала. В какой-то момент я подсел к ней на кровать. Мы долго сидели, ходили. Она включила ёлочку. Я на окне. Она за столом. И тихо. Я пришёл в себя. Потом… как-то…. она уговорила меня лечь спать, или я её. И ведь уснули. Я был спокоен по-настоящему. Десять утра, мы встаём, может она раньше. Я вижу… её ясный взгляд. Свежий голос. Я был рад, нет, я был счастлив, ведь я правда знал, что с утра всё будет лучше. Мы позавтракали, сидя в инстаграме. Истории пилили, смотрели видео. Начали собираться идти… Ведь у неё… было свидание сегодня. И я тогда был уверен, что всё, что ли, обойдётся. В метро я решил, что поеду опять в центр, опять погулять на Арбат. А она выходила на Курской на пересадке, и попросила меня не идти за ней. Перед выходом её… Перед выходом. Перед тем, как выйти из этого проклятого вагона. Она сказала. «Езжай учиться заграницу, как ты хотел. У тебя получится. Делай как ты хочешь». Я проклял её в этот момент. Я не понимал, что происходит. Она ускользала у меня между пальцев. Но в вагоне её уже не было. Я смотрел за ней через окно и уезжал дальше… Я сразу же начал писать ей, всё даже дошло до такой глупости, как кидать строчки стихов, Маяковского, любимого. И чувства мои были слепы. Я не верил ни во что тогда. Я не понимал, что происходит. Я решил тогда, что я должен встретить её опять.
Я отправился к ней домой в пять вечера.
Ждать.
Телефон мой к тому моменту почти разрядился. Я решился ей позвонить, спросить как она и где. В десять она вышла из метро, но шла долго. Зашла за продуктами. Я вылетел ей на встречу, развернулся, опять рванул, оглянулся, и… «Там шла она», — так думал я. Но вскоре я узнал, что это была не она.
Мы стояли на парковке и говорили. Она отвергла мой поцелуй, не приняла объятия, да и не могла она, с продуктами в руках. Мы стояли и обсуждали, что произошло за эти пять дней, что тяжесть висела на ней всё это время и что не может она больше быть со мной. Много было сказано, чтобы наверное наконец я ушёл. Может что-то было в обиду, что-то с целью объяснить, но я уже не был в состоянии думать или верить. Я падал наземь, не вставал, как ребёнок, потому что не верил этому человеку, когда хотел, не верил, что такой диалог мог происходить. Я даже сбросил один звонок на своём телефоне.
А потом наконец написал смс в ответ: меня хотели подобрать и отвезти домой. Подъезжает автомобиль. Я говорю «До скорой встречи» и сажусь в машину спереди.
Что было дальше знает лишь один человек, и дома уже всего этого словно не было. Я не заметил, когда кончился этот пятидневный сон, но я знал, что это настоящий конец. И нет никакого эпилога к этому сну, как и в реальности сон не продолжается после пробуждения. Есть лишь маленький блокнот, который несёт в себе «всю горечь обиженных жалоб».