Л. Мари Аделайн
С.Е.К.Р.Е.Т.
С.Е.К.Р.Е.Т. – 1
Сто оттенков любви. Запретные удовольствия –
Текст предоставлен правообладателем https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=6056844
«С.Е.К.Р.Е.Т.»: Азбука, Азбука‑Аттикус; СПб.:; 2013
ISBN 978‑5‑389‑06545‑1
Аннотация
Жизнь Кэсси Робишо после внезапной смерти мужа наполнена печалью. Днем она служит официанткой в маленьком кафе, а ночи проводит в одиночестве в своей неуютной однокомнатной квартирке.
Но все неожиданно меняется, когда она случайно находит в кафе дневник. Признания, записанные в нем, потрясут и очаруют Кэсси, ведь в них рассказывается о самых сокровенных и необузданных желаниях. Знакомство с автором записей приводит Кэсси в тайное женское общество С.Е.К.Р.Е.Т., где она сможет воплотить все свои фантазии.
М. Л. Аделайн
С.Е.К.Р.Е.Т.
Посвящается Hume
Не осуждать.
He знать пределов.
Не стыдиться.
Глава первая
Официантки хорошо разбираются в языке тела. Как и жены, пожившие под одной крышей со злобным алкашом. А мне знакомы обе роли: четырнадцать лет – жена и уже почти четыре года – официантка. Моя работа отчасти в том и была, чтобы догадываться, что нужно клиентам, – порой раньше их самих. С моим бывшим у меня это тоже получалось. Я знала, что ему нужно, едва он появлялся в дверях. Зато применять этот навык к себе и предвидеть собственные потребности я так и не научилась.
Я не собиралась в официантки. А кому это нужно? Я начала работать в кафе «Роза» после смерти моего бывшего. И все следующие четыре года я ждала, а скорбь сменялась гневом и дальше – своего рода отупением. Ждала невесть чего от людей, от времени, от жизни. Впрочем, моя работа мне в определенном смысле нравилась. В таком заведении, как «Роза», и в таком городе, как Новый Орлеан, ты обрастаешь постоянными клиентами, заводишь любимчиков и лишь немногих норовишь спихнуть сослуживицам. Делл терпеть не могла местных чудиков, потому что на чай не давали, а мне нравились их байки. В итоге мы договорились: я брала на себя музыкантов и всяких оригиналов, а она обслуживала студентов и мамаш с детьми и колясками.
|
|
Мне больше всего нравились пары, особенно эта. Странно, однако: едва они появлялись, во мне просыпались бабочки. Женщине было под сорок; она отличалась красотой, присущей некоторым француженкам: короткая стрижка, блестящая кожа – воплощенная женственность. Ее постоянный кавалер, стройный и гибкий мужчина с открытым лицом и ежиком каштановых волос, был чуть моложе. Обручальных колец ни она, ни он не носили, и поэтому я не могла с уверенностью судить об их отношениях. Но они были близкими в любом случае. Всегда казалось, будто они только что занимались сексом или собирались предаться ему сразу, как только перекусят.
Садясь за стол, они всякий раз проделывали одно и то же. Мужчина, поставив локти на стол, открывал ладони ей навстречу. Она, чуть помедлив, садилась напротив и делала то же, так что их ладони застывали друг против дружки на расстоянии дюйма, словно некая незримая деликатная сила не позволяла им сойтись, но это длилось лишь секунду, не привлекая ничьего внимания, кроме моего. Потом их кисти переплетались. Он один за другим целовал кончики ее пальцев, теперь заключенных в его руки. Всегда слева направо. Она улыбалась. Все происходило быстро, очень быстро, после чего они разъединяли руки и брались за меню. Наблюдая за ними, я испытывала глубокое, знакомое томление. Я чувствовала то же, что она, как будто его ладонь ласкала мою ладонь, мое предплечье или мое запястье.
|
|
Жизнь не баловала меня ничем подобным. Нежностей я не знала. Как и настойчивого влечения. Скотт, мой бывший муж, умел быть добрым и щедрым, когда бывал трезв, но стоило пьянству взять его за горло, в нем просыпалось что угодно, только не это. Когда он умер, я оплакала боль его и свою, но не почувствовала утраты. Вообще. Во мне что‑то атрофировалось, потом умерло, и вот прошло пять лет, а у меня так и не было секса. Пять Лет. Я часто представляла это случайное воздержание в виде старой костлявой псины, которой было некуда деться, кроме как неотступно следовать за мной по пятам. Пять Лет волочились за мной повсюду, рысцой и с высунутым языком. Когда я примеривала одежду, Пять Лет сопели на полу кабинки, излучая насмешку над моим желанием выглядеть лучше в новом платье. Пять Лет забирались под стол и путались под ногами на каждом моем вялом свидании.
Ни одна встреча не привела ни к чему серьезному. В тридцать пять лет я начала думать, что «этого» уже не будет никогда. Быть вожделенной, желанной, какой была эта женщина, казалось мне чем‑то вроде фильма на незнакомом языке, субтитры в котором становятся все менее и менее четкими.
– Третье свидание, – пробормотал мой босс, напугав меня.
Я стояла невдалеке от Уилла, торчавшего за стойкой и вытиравшего бокалы после мойки. Он заметил, что я обратила внимание на пару. А я, как всегда, приметила его руки. Он носил клетчатую рубашку с закатанными рукавами, открывавшими мускулистые руки, покрытые выгоревшими на солнце волосками. Мы были просто друзья, но я всякий раз испытывала некоторое потрясение от его сексапильности, усиленной тем, что он ее совершенно не осознавал.
|
|
– А может, пятое? Сколько женщина ждет, пока не ляжет в постель?
– Понятия не имею.
Уилл выкатил на меня свои голубые глаза. Он больше не желал слушать мое нытье о нехватке ухажеров.
– Эти двое с первого дня так и не изменились. – Я снова бросила взгляд на пару. – Полностью поглощены друг другом.
– Даю им шесть месяцев, – заявил Уилл.
– Циник, – покачала я головой.
Мы часто развлекались, обсуждая воображаемые отношения между клиентами. Наш мелкий прикол, чтобы убить время.
– Ладно, а ты вон туда взгляни. Видишь старпера с девкой, ковыряется в мидиях? – Уилл указал подбородком на другую пару, и я повернулась, стараясь не подчеркивать интереса к немолодому мужчине с юной спутницей. – Спорим, – понизил голос Уилл, – что это дочка его лучшего друга? Только что отучилась и хочет на стажировку в его адвокатскую контору. Но ей уже двадцать один, и у него появились на нее свои виды.
– Хм. А если это просто его дочка?
Уилл пожал плечами.
Я оглядела помещение, на удивление людное для вторника пополудни. Указала на другую пару, доедавшую свой обед в уголке.
– А тех двоих видишь?
– Ну.
– Думаю, скоро расстанутся, – предположила я, и Уилл воззрился на меня с сомнением, полагая, что я слишком расфантазировалась. – В глаза не смотрят, а десерт заказал только он. Я принесла две ложки, и он ей даже кусочка не предложил. Дурной знак.
– Да, это точно. Мужик всегда десертом делится.
Уилл подмигнул. Мне пришлось улыбнуться.
– Эй, может, хватит стаканы полировать? Надо сгонять за Трачиной. У нее опять тачка сломалась.
Трачина была вечерней официанткой, с которой Уилл встречался чуть больше года, после того как безрезультатно попытался подвалить ко мне. Сначала я возбудилась, но соглашаться не стала. Мне больше был нужен друг, чем босс в любовниках. И мы до того углубились на территорию дружбы, что платонические отношения, несмотря на мою озабоченность, дались нам легко… не считая странного эпизода, когда я застала его заработавшимся допоздна в офисной каморке – с расстегнутым воротом, закатанными рукавами, запустившим пальцы в густые седеющие волосы. Но я сумела отогнать наваждение.
Затем он начал встречаться с Трачиной. Однажды я обвинила его в том, что он для этого ее и нанял.
– А хоть бы и так? – отозвался он. – Есть же какие‑то плюсы в должности босса.
Закончив вытирать стаканы, я распечатала счет для моей пары и медленно направилась к столику. Именно тогда я впервые увидела браслет женщины – толстую золотую цепочку с маленькими золотыми же подвесками.
Он выглядел весьма необычно: бледно‑желтый, с матовым покрытием. На подвесках с одной стороны были выбиты римские цифры, а с другой – слова, разобрать которые я, разумеется, не могла. Всего их на цепочке было около дюжины. Похоже, что и мужчина был неравнодушен к этому украшению. Обеими руками поглаживая предплечья и запястья спутницы, он в то же время пробегался пальцами по подвескам. Его касания были настолько уверенными и властными, что у меня перехватило горло и в животе разлилось тепло. Пять Лет.
– Прошу, – произнесла я на октаву выше, чем следовало, и пристроила счет на пятачок стола, не занятый их руками.
Они были явно удивлены моим присутствием.
– Ох! Спасибо. – Женщина села прямо.
– Надеюсь, все было хорошо?
Почему мне было неловко в их обществе?
– Превосходно, как всегда, – ответила она.
– Все было прекрасно, спасибо, – добавил мужчина, потянувшись за бумажником.
– Давай сегодня я расплачусь, а то все ты да ты. – Женщина подалась в сторону, достала из сумочки бумажник и вручила мне кредитную карточку. Браслет звякнул. – Вот, милочка.
Мы ровесницы – и я для нее «милочка»? Впрочем, ее самоуверенность сработала. Принимая карточку, я натолкнулась на озабоченный взгляд. Может быть, она заметила грязь на моей коричневой рабочей блузке? Того же цвета, что и пища, ее пятнавшая? Я вдруг осознала, как выгляжу. Я также поняла, что на мне нет никакой косметики. Туфли – о господи! – тоже коричневые, без каблуков. Вместо чулок – гольфы, представьте себе. Что со мной стало? Когда я успела превратиться в старую клушу?
Пока я шла прочь, убирая карточку в передник, лицо мое горело. Пришлось идти прямиком в туалет и ополаскиваться холодной водой. Разгладив передник, я глянула в зеркало. Я носила коричневое, потому что это было практично. Я не могу щеголять в платье. Я официантка. Что до спутанного конского хвоста, то волосы должны быть зачесаны назад. Таковы правила. Но причесаться можно было и аккуратнее, а не просто прихватить волосы резинкой на затылке, как пучок спаржи. Туфли выдавали во мне женщину, не слишком заботившуюся о ногах, хоть мне и говорили, что мои недурны. И мне действительно не делали профессионального маникюра – в последний раз это было перед свадьбой. Но все это пустая трата денег. И все же как я ухитрилась все до такой степени запустить? Формально я выбросила эти вещи из головы. Пять Лет обессиленно привалились к туалетной двери. Я вернулась с карточкой к столику, стараясь не встречаться с клиентами глазами.
– Давно вы здесь работаете? – поинтересовался мужчина, пока его спутница расписывалась.
– Года четыре.
– У вас здорово получается.
– Спасибо. – Я почувствовала, что снова краснею.
– Увидимся на той неделе, – сказала женщина. – Я просто влюблена в это старое место.
– Оно знавало лучшие времена.
– Нас все устраивает. – Она протянула мне счет и подмигнула своему спутнику.
Я взглянула на подпись, ожидая увидеть что‑нибудь пышное и необычное. И в тот момент меня отчасти утешило заурядное и короткое имя: Полин Дэвис.
Я проводила их взглядом. Они прошли меж столиков к выходу и на улице, поцеловавшись, разошлись в разные стороны. Проходя мимо переднего окна, женщина заметила меня и помахала рукой. Видок у меня был наверняка идиотский: остолбенело торчу и таращусь на них. Мне не оставалось ничего другого, как помахать в ответ сквозь пыльное стекло.
Меня вывела из транса немолодая особа, сидевшая за соседним столиком.
– Эта леди что‑то уронила, – сообщила она, указывая под стол.
Наклонившись, я подняла маленькую красную записную книжку, изрядно потертую и мягкую на ощупь. На обложке красовались вытисненные золотом инициалы П. Д., страницы имели золоченый обрез. Я осторожно открыла книжку, рассчитывая увидеть на первой странице адрес или номер телефона Полин, и случайно прочла: «…его губы на мне… никогда не ощущала такой полноты жизни… меня пронзило жаром… накатывало волнами, кружась… перегнул меня через…»
Я захлопнула дневник.
– Может, еще догоните, – заметила женщина, жуя круассан.
Я заметила, что у нее не хватает переднего зуба.
– Боюсь, уже поздно. Я… я просто спрячу. Она у нас часто бывает.
Женщина пожала плечами и откусила еще кусочек. Я сунула блокнот в свою рабочую сумочку, и по спине пробежала дрожь возбуждения. Остаток смены, до прихода взбалмошной, благоухавшей жвачкой Трачины, я постоянно чувствовала живое присутствие блокнота в своей сумочке. И сумеречный Новый Орлеан впервые за долгое время не казался исполненным одиночества.
* * *
По дороге домой я подсчитала годы. Шесть лет прошло с тех пор, как мы со Скоттом перебрались сюда из Детройта с намерением начать новую жизнь. Жилье пришлось снять самое дешевое, так как Скотт только что лишился последней надежды – работы в автомобильной промышленности. Нам казалось, что в новом городе, восстанавливавшемся после урагана, мы сможем проделать то же самое с нашим браком.
Мы подыскали милый синий домик на Дофин‑стрит в пригороде Мариньи, где селилась молодежь. Мне повезло устроиться помощницей ветеринара в приюте для животных в Метайри. Однако Скотт, который водил грузовик, лишался одного места за другим, а потом и последняя пара лет трезвости пошла прахом – вечерняя выпивка переросла в двухнедельный запой. Когда он ударил меня во второй раз за два года, мне стало ясно, что все кончено. До меня неожиданно дошло, каких усилий стоило ему не бить меня с тех пор, как он, пьяный, впервые сунул мне в лицо свой кулак. Я перебралась за несколько кварталов, в квартирку с одной спальней – первое и единственное место, которое удосужилась присмотреть.
Как‑то вечером, спустя несколько месяцев, Скотт позвонил мне и предложил встретиться в кафе «Роза» – он хотел попросить прощения, и я согласилась. Он заявил, что завязал с пьянкой, на сей раз по‑настоящему, но все его извинения звучали неискренне, а манера держаться оставалась упрямо‑оборонительной. Под конец я чуть не разревелась, а он, поднявшись, шипел прощальные слова над моей поникшей головой.
– Я тебе правду сказал. Знаю, говорить я не мастер, но в душе каждый день жалею, что так себя вел. Только вот понятия не имею, как это можно исправить. – С этими словами он вылетел вон. Естественно, предоставив мне оплачивать счет.
Уже направляясь к выходу, я заметила объявление, предлагавшее работу официантки, а у меня уже довольно давно вызревала мысль бросить ветеринарную клинику. Там я задавала корм кошкам и выгуливала собак, но после урагана «Катрина» их никто не брал, так что моя работа сводилась к тому, чтобы выбривать на исхудавших лапах вполне в остальном здоровых животных участки для усыпляющих уколов. Я начинала ненавидеть свою работу. Мне было жутко смотреть в их печальные, усталые глаза, и в тот вечер я заполнила заявление о приеме на работу в кафе.
Тем же вечером дорогу возле Парланжа размыло, и Скотт, влетев на своей машине в реку, утонул.
Если у меня и возникали сомнения в том, что это был несчастный случай, а не самоубийство, то наша страховая компания, к счастью, подобным вопросом не задалась, – в конце концов, он был трезв. А поскольку у ограждения, как выяснилось, проржавели крепления, я получила возмещение и от графства. Но так или иначе – что делал Скотт в такое время в таком месте? Это было в его стиле: найти эффектный выход из положения, отяготив меня чувством вины.
Я, конечно, не обрадовалась, когда узнала, что он мертв. Но и не убивалась. И пребывала с тех пор в том самом отупении.
Через два дня после моего возвращения с похорон в Энн‑Арбор, где я просидела одна, так как его родственники обвинили меня в случившемся, мне позвонил Уилл. Поначалу меня аж в дрожь бросило, до того его голос напоминал голос Скотта – правда, был внятнее.
– Кэсси Робишо?
– Да. Кто это?
– Меня зовут Уилл Форе. Я владелец кафе «Роза». На прошлой неделе вы оставили резюме. Нам нужен кто‑то прямо сейчас, на утреннюю и дневную смену. Я знаю, что опыта у вас мало, но ощутил при встрече флюиды, и….
Флюиды?
– Мы разве встречались?
– Ну, когда вы подали резюме.
– Ах да, конечно, простите, я помню. Еще раз извините, я могу выйти в четверг.
– Четверг годится. Десять тридцать устроит? Я покажу, что к чему.
Через сорок восемь часов я уже трясла его руку – и головой своей тоже, так как действительно его не помнила – хороша же я была. Теперь мы над этим подшучиваем («Ага, я тебя до того впечатлил, что у тебя это даже из головы вылетело!»), но тогда, после разговора со Скоттом, я пребывала в таком тумане, что могла поговорить с Брэдом Питтом и не заметить. Так что при новой встрече с Уиллом я была застигнута врасплох его скромной красотой.
Уилл не сулил золотых гор: кафе находилось чуть к северу от людных мест и не работало по ночам. Он что‑то сказал о надстройке, но это было делом далекого будущего.
– Сюда приходят в основном местные. Тим и ребята из магазина велосипедов Майкла. Музыкантов полным‑полно. Некоторые – увидишь сама, как придешь с утра, – дрыхнут прямо на пороге, потому что играли всю ночь. Местные сидят часами. Но кофе пьют много.
– Ну и отлично.
Профобучение свелось к вялой экскурсии, в ходе которой он показал мне, как обращаться с посудомоечной машиной и кофеваркой и где хранятся моющие средства.
– Городские правила требуют зачесывать волосы. Остальное меня мало касается. Формы у нас нет, но во время ланча только и успевай поворачиваться, так что оденься практично.
– Практичность – мое второе имя, – сказала я.
– Я буду делать ремонт, – сообщил Уилл, когда обнаружил, что я гляжу на трещины в плитке и на разболтанный потолочный вентилятор.
Заведение повидало виды, но было уютным и находилось всего в десяти минутах ходьбы от моего жилья на пересечении Чартрес‑стрит и Мандевилль‑стрит. Уилл объяснил, что название «Роза» дано в честь Розы Нико, бывшей рабыни, которая продавала с тележки на улицах Нового Орлеана свою собственную кофейную смесь. По словам Уилла, он состоял с ней в отдаленном родстве по материнской линии.
– Тебе стоит взглянуть на мой семейный альбом. Прямо групповой снимок ООН. Все цвета и оттенки… Ну как, подходит работа?
Я энергично кивнула, и Уилл снова пожал мне руку.
После этого моя жизнь усохла до нескольких кварталов Мариньи. Ну, бывало еще, что я выбиралась в Тримей послушать Анджелу Реджин, одну из подруг Трачины, работавшую в ресторане «Мейсон», или прошвырнуться по лавочкам на Магазин‑стрит, где торговали антиквариатом и товарами «секонд‑хенд». Но дальше я забиралась редко и больше не ходила ни в Музей искусств, ни в парк Адюбон. Это покажется странным, но я вполне могла провести остаток жизни в городе, даже не видя открытой воды.
Я скорбела. Так или иначе, Скотт был первым и единственным моим мужчиной. Бывало, меня бросало в слезы в самое неподходящее время, в автобусе или когда чистила зубы. Слез было не избежать, стоило мне очнуться в сумраке от тягостной дремы, одной в постели. Но я оплакивала не только Скотта. Я печалилась о почти пятнадцати годах жизни, потраченных на бесконечное выслушивание его упреков и жалоб. И о том, с чем я в итоге осталась. Я не знала, как заткнуть осуждающий глас, который и без Скотта продолжал подмечать все мои недостатки и промахи. Как ты дошла до жизни такой, даже в спортзал не ходишь? Уже тридцать пять, никому даром не нужна. Только и знаешь телик смотреть. Ты могла бы стать куда более симпатичной, надо лишь постараться. Пять Лет.
Я погрузилась в работу. Ритм вполне меня устраивал. Позавтракать на всей улице можно было только у нас, без затей: яйца в любом виде, сосиски, тосты, фрукты, йогурты, пирожки да круассаны. С ланчем мы тоже не заморачивались: супы и сэндвичи, иногда – специальное блюдо: рыбная похлебка с чесноком, тушеная чечевица или, если Делл приходила пораньше и у нее чесались руки, джамбалайя. Готовила она лучше, чем разносила, но ей не хотелось торчать на кухне целыми днями.
Я работала всего четыре раза в неделю, с девяти утра до четырех, хотя и задерживалась, когда было нужно. Если Трачина опаздывала, я начинала обслуживать посетителей за нее. Я никогда не жаловалась. Я всегда была занята.
Днем платили больше, но мне нравились утренние смены. Я любила начинать с мытья тротуара перед кафе. Любила смотреть, как солнце играет на столиках в патио. Любила выкладывать выпечку, пока заваривался кофе и закипал суп. Любила снимать кассу и разбираться с наличными на шатком столике возле больших наружных окон. И вспоминала об одиночестве, когда шла домой.
Моя жизнь приобрела надежный, устойчивый ритм: работа, дом, чтение, сон. Ах да: работа, кино, дом, чтение, сон. Выбиться из него было бы не так уж и трудно, но я попросту не могла.
Мне казалось, что со временем я автоматически вернусь к полноценной жизни и даже найду себе пару. Настанет волшебный день, когда пустота вдруг заполнится и я заново вольюсь в мир. Как будто повернут выключатель. Мне приходило в голову продолжить учебу. Завершить образование. Но я была слишком глуха ко всему. Я скатывалась к среднему возрасту, и моя толстая пятнистая кошка Дикси, в прошлом бездомная, старела вместе со мной.
– Ты говоришь, кошка толстая, как будто она виновата, – привычно выговаривал мне Скотт. – Это не она растолстела. Это ты ее раскормила.
Скотт никогда не поддавался нытью Дикси, вечно выпрашивавшей корм. Зато меня она донимала, пока я не уступала, снова и снова. Мне не хватало воли, поэтому я и Скотта, наверное, терпела так долго. До меня не сразу дошло, что пьет он не из‑за меня и не мне его останавливать, но все же я не могла отделаться от мысли, что спасла бы его при большем усердии.
Возможно, помог бы ребенок, которого он хотел. Я никогда не признавалась ему в том, что испытала облегчение, когда узнала о своем бесплодии. Суррогатное материнство стоило слишком дорого, а приемных детей Скотт, слава богу, не желал. Я никогда и не хотела быть матерью. Но жизни моей все же недоставало смысла, чего‑то такого, что могло заполнить пустоту и навсегда исключить тоску по детям.
* * *
Спустя несколько месяцев после того, как я приступила к работе в кафе, и до того, как сердцем Уилла завладела Трачина, он намекнул, что может достать билеты на джазовый фестиваль, которые были нарасхват. Сперва я решила, что Уилл собирается рассказать о подружке, с которой пойдет, но выяснилось, что он имел в виду меня. Я ударилась в панику.
– Так ты… хочешь, чтобы с тобой пошла я?
– В общем… да. – Опять этот взгляд, и на секунду мне почудился болезненный блеск в его глазах. – Первый ряд, Кэсси. Пойдем. Хороший повод надеть платье. Сама подумай – я тебя в нем ни разу не видел.
Я знала, что это надо пресечь в зародыше. Я не могла закрутить с ним. С моим боссом. У меня не было ни малейшего желания терять любимую работу ради мужчины, который быстро поймет, какая со мной тоска. К тому же он был не моего круга. Меня охватывал парализующий страх при мысли остаться с ним наедине в нерабочей обстановке.
– Ты не видел меня в платье, потому что у меня его нет, – ответила я.
И соврала. Я просто не могла представить, что надену его.
Уилл помолчал, вытирая руки о передник, а потом сказал:
– Ладно, не беда. Желающих попасть на выступление этой группы хоть отбавляй.
– Послушай, Уилл. Боюсь, столь долгий брак с полоумным сделал меня, так сказать… непригодной для свиданий. – Я говорила в манере ведущей вечерней психотерапевтической программы.
– Хорошая отговорка – дело, мол, не в тебе, а во мне.
– Но так и есть. Так и никак иначе. – Я положила руку ему на плечо.
– Да я просто‑напросто приглашу следующую симпатяшку, кого найму, – пошутил Уилл.
Так он и сделал. Пригласил потрясающую Трачину из Тексарканы, с южным акцентом и бесконечной длины ногами. У нее был младший брат, страдавший аутизмом, о котором она всячески заботилась, а ковбойских сапог накупила больше, чем может понадобиться одному человеку. Ее поставили в раннюю вечернюю смену, и, хотя она всегда относилась ко мне с некоторой прохладцей, мы поладили, а Уилл, похоже, был совершенно счастлив. В итоге, прощаясь с ним, я стала чувствовать себя вдвойне одинокой, так как знала, что он, скорее всего, проведет ночь не наверху в кафе, а у Трачины. Я не ревновала. С какой стати? Трачина подходила Уиллу как нельзя лучше – забавная, умная и сексуальная. У нее была превосходная кожа цвета какао. Африканским кудряшкам она то давала волю, так что ее голову будто венчала шапка из сахарной ваты, то старательно заплетала в клевые косички. На Трачину оглядывались. Она была живой. Подходящей и пригодной во всех смыслах.
В отличие от меня.
* * *
В тот вечер – блокнот так и жег мой карман – я наблюдала, как Трачина управляется с наплывом желающих отобедать. Мне впервые пришлось признать, что я немного ревную. Уилл был ни при чем. Мне было завидно видеть, с какой обворожительной ловкостью передвигалась она по залу. Есть женщины, умеющие окунуться в жизнь и выглядеть достойно. Это не зрители, а непосредственные участницы. Они… живые. Уилл пригласил ее, и она ответила: «С удовольствием». Никаких колебаний, недоговорок, раздумий – однозначное, весомое «да».
Я думала о блокноте, о словах, попавшихся мне на глаза, о мужчине за столиком и о том, как он гладил запястье и целовал пальцы своей спутнице. Как трогал ее браслет, как был настойчив. Мне хотелось того же. Я видела, как вцепляюсь руками в густые волосы, как меня прижимают спиной к стене ресторанной кухни и мужская рука задирает мне юбку. Стоп – кавалер Полин был выбрит налысо. Я вообразила себе Уилла – его губы и волосы…
– О чем задумалась? Скажи – и получишь пенни, – пообещал Уилл, прервав мои нелепые грезы наяву.
– Мои мысли стоят куда дороже, – отозвалась я, зная, что покраснела. Что на меня накатило? Смена закончилась. Пора домой.
– Что, хорошие чаевые?
– Да, неплохие. Ладно, я побежала, но вот что, Уилл, мне нет никакого дела до того, что ты с ней спишь. Скажи Трачине, чтобы наполнила сахарницы перед уходом. Пусть будут полные, когда приду утром.
– Будет исполнено, босс. – Он отсалютовал, а когда я уже направилась к двери, добавил: – Есть планы на вечер?
Телик включу. Буду переключать каналы. А что еще?
– Да, обалденные.
– Сходила бы ты, Кэсси, на свидание с мужиком, а не с кошкой. Ты милейшая женщина, сама знаешь.
– Милейшая? Ох, Уилл, неспроста ты меня так называешь. Это говорят женщинам за тридцать пять, которым на свалку еще не пора, но скоро. «Ты милейшая женщина, но…»
– Никаких «но». Шла бы ты отсюда, – указал он подбородком на дверь и дальше.
– Именно, – ответила я, попятилась, вышла и чуть не попала под мчавшийся велосипед.
– Кэсси! Черт побери! – Уилл бросился ко мне.
– Видел? Вот что бывает, когда я иду отсюда. Меня плющит, – сказала я, стараясь унять сердцебиение и обратить все в шутку.
Уилл покачал головой, а я повернулась и зашагала по Френчмен‑стрит к дому. Мне казалось, что он остался стоять в дверях и смотреть мне вслед, но я постеснялась обернуться и проверить.
Глава вторая
Можно ли чувствовать себя сразу старой и молодой? Пройдя четыре квартала до дома, я полностью вымоталась. Мне нравилось смотреть на ветхие домики по соседству: одни смыкались, другие были настолько щедро покрыты краской, окружены такими затейливыми железными заборами и столь богато украшены узорчатыми ставнями, что смахивали на стареющих статисток в сценических нарядах и макияже. Я жила в верхнем этаже оштукатуренного трехэтажного дома на пересечении улиц Чартрес и Мандевилль. Он был бледно‑зеленого цвета, со скругленными арочными окнами и темно‑зелеными ставнями. В тридцать пять лет я все еще жила как студентка. В моей съемной квартире имелась кушетка с хлопковым матрасом, книжные полки из ящиков для молока, служивших также приставными столиками, и растущая коллекция солонок и перечниц. Спальное место представляло собой альков с широким оштукатуренным арочным проемом и тремя мансардными окошками, выходившими на юг. По правде говоря, лестница была столь узкой, что громоздкую мебель туда было просто не занести: всему приходилось быть небольшим, складным или разборным. Приблизившись к дому и вскинув глаза, я вдруг осознала, что рано или поздно стану слишком старой, чтобы жить на самой верхотуре, особенно если и дальше буду проводить весь день на своих двоих. Порой я так выматывалась за смену, что, дотащившись до дома, едва поднималась по лестнице.
Со временем я приметила, что соседи мои с годами не переезжали в другое место, а просто переселялись пониже. Сестры Дельмонт переехали несколько месяцев назад после того, как Салли и Дженнет, другие сестры, наконец перебрались в дом престарелых. Они освободили удобную квартиру на две спальни на первом этаже, и я помогла Анне и Беттине перенести вниз одежду и книги. Между сестрами было десять лет разницы, и если Анна в свои шестьдесят запросто могла бы еще лет десять шастать вверх‑вниз по лестнице, то Беттина, которой исполнилось семьдесят, уже выдыхалась. Анна поведала мне, что когда‑то весь дом занимала одна семья, но потом он был разделен на пять квартир, которые стали сдавать внаем. В 60‑е годы дом называли «Отель старых дев».
– Здесь всегда селились женщины, – сообщила она. – Конечно, дорогая, я вовсе не имела в виду, будто вы старая дева. Я знаю, что в наши дни женщины определенного возраста весьма чувствительны к этому слову. Хотя ничего плохого в том, чтобы быть старой девой, нет, даже будьте вы ею. Но это наверняка не про вас.
– Но я вдова.
– Да, но вдова молодая. У вас еще полно времени, чтобы снова выйти замуж и обзавестись детьми. Ладно, пусть только выйти замуж, – поправилась Анна.
Она сунула мне за хлопоты доллар, чему я уже не противилась, поскольку имела опыт и знала, что, если откажусь его принять, она подсунет его мне под дверь несколькими часами позже.
– Вы сущее сокровище, Кэсси.
Была ли я старой девой? В прошлом году у меня случилось свидание с неким Винсом, лучшим другом младшего брата Уилла, – долговязым хипстером, который даже ахнул, услышав от меня, что мне уже тридцать четыре. Чтобы исправить эту неловкость, он тут же подался через стол и заявил, что «имеет склонность» к женщинам постарше – перезрелым особам за тридцать. Надо было дать ему по глупой роже, но я вместо этого сидела и лишь через час начала поглядывать на часы. Он без конца молол всякую ахинею насчет дерьмового оркестра, хреновой карты вин и того, сколько старых домов в Новом Орлеане он собирается прикупить, ибо вскорости рынок недвижимости обязательно оживится. Когда он высадил меня перед «Отелем старых дев», я подумала, не пригласить ли его наверх. Вспомнила о Пяти Годах, свернувшихся клубком на заднем сиденье. Ты просто перепишешься с ним, Кэсси, вот и все. Что тебя останавливает? Что тормозит тебя каждый раз? Но именно в этот момент он выплюнул в окно машины жвачку, и я решила, что просто не смогу раздеться перед этим мальчишкой‑переростком.
Я вспоминала это последнее свидание, пока снимала рабочую одежду, чтобы принять ванну. Мне хотелось смыть запах кухни. По ходу дела взгляд мой упал на записную книжку, оставленную на столике у входной двери. Что с ней делать? Часть меня знала, что читать нельзя, но другая была бессильна перед соблазном. На протяжении всей смены я откладывала решение, говоря себе: «Когда придешь домой. После обеда. После душа. Когда ляжешь в постель. Утром. Никогда?»
Пока пенящаяся вода заполняла ванну, Дикси терлась о мои ноги, выпрашивая еду. Над Чартрес‑стрит светила луна, шум машин уступал место цикадам. Глядя в зеркало, я пыталась оценить себя как бы со стороны, словно впервые. Не то чтобы мое тело выглядело ужасно. По правде, так хорошее тело, не долговязое, не слишком тощее. Конечно, постоянное мытье посуды сказалось на коже рук, но в целом – наверное, благодаря тому, что все время была на ногах, – я оставалась в неплохой форме. Мне нравилась моя округлая задница, но люди не зря говорят, что после тридцати плоть начинает терять упругость. Я слегка приподняла ладонями груди. Вот так. Я представила Скотта… нет, не Скотта. Уилла? Нет, и не Уилла – он ведь не мой, а Трачины. Воображение нарисовало мне того малого, которого я видела сегодня за столиком, – вот он подходит ко мне сзади, берет руками за груди, потом наклоняет меня вперед, и…
Кэсси, прекрати/
После смерти Скотта я перестала пользоваться этим дурацким бразильским воском для эпиляции интимных зон. Зрелище всегда расстраивало меня, словно я маленькая девочка или кто‑то в этом роде. Сейчас моя рука скользнула к моей… чему? Как следует называть это место одинокой женщине? Вагина – звучит, с одной стороны, по‑ребячески, а с другой – по‑медицински. Киска – так говорят мужики, да и относится скорее к кошкам. Есть, конечно, очень даже подходящее слово, но нет… слишком уж оно неприличное. Короче, я провела пальцем там, внизу и, к своему удивлению, обнаружила, что оно увлажнилось. Но мне не хватило энергии продолжить…
Была ли я одинока? Да, разумеется. Но какие‑то части меня, возможно и к лучшему, поочередно отключались, как постепенно, цех за цехом, погружается в темноту большая фабрика. Мне было всего тридцать пять, и у меня никогда не было по‑настоящему потрясающего, головокружительного, освобождающего, сладостного секса вроде того, о котором, похоже, упоминалось в записной книжке.
Бывали дни, когда я воспринимала себя как некую оболочку из плоти, натянутую на костяной каркас, ездящую в автобусах или такси, суетящуюся в кафе, подносящую людям еду и убирающую за ними. Дома мое тело служило теплой подстилкой для спящей кошки. Как это случилось? Как это стало моей жизнью? Почему я не могла собраться и изменить все, как предлагал Уилл?
Я снова посмотрела в зеркало на всю эту доступную, чувствительную, но почему‑то невостребованную, отгороженную от жизни плоть. Ступила в ванну, села, а потом легла и с головой окунулась, слушая печальное эхо сердца, бьющегося под мыльной водой.
Мне подумалось, что это звук одиночества.
* * *
Я редко пила, а чтобы сама с собой – и того реже, однако этот вечер просто требовал, чтобы к теплому купальному халату добавился бокал хорошего вина. Так уж вышло, что в холодильнике у меня уже два месяца стоял пакет шабли, и вот наконец пришло его время. Я наполнила высокий бокал без ножки, после чего устроилась в уголке кушетки с кошкой и записной книжкой и провела кончиком пальца по украшавшим обложку инициалам П. Д. Внутри обнаружилась еще и табличка с именем Полин Дэвис, но контактная информация отсутствовала. Страница была заполнена десятью строчками, обозначенными как «шаги» – с первого по десятый.
Шаг первый: Капитуляция
Шаг второй: Смелость
Шаг третий: Доверие
Шаг четвертый: Великодушие
Шаг пятый: Мужество
Шаг шестой: Уверенность
Шаг седьмой: Любопытство
Шаг восьмой: Бесстрашие
Шаг девятый: Изобилие
Шаг десятый: Выбор
Господи, да что я такое держу? Что за список? Ощущая и жар, и холод одновременно, как будто мне приоткрылась опасная, но заманчивая тайна, я встала с кушетки, чтобы опустить кружевные занавески. Бесстрашие, Отвага, Уверенность, Изобилие? Слова прыгали и расплывались. Интересно, Полин сама проделывала эти шаги? А если да, то до какой строчки списка дошла?
Я снова села, перечитала заново список шагов, после чего перевернула страницу и увидела следующий заголовок: «Фантазии к Шагу первому». Остановиться у меня просто не было сил, я принялась читать.