ДЕРРИДА
Перевод А.Турунтаевой
Paul Strathern.
Введение
"Больше всего на свете я люблю воспоминания и самое Память", – написал в 1984 году Жак Деррида в своих мемуарах о недавно скончавшемся друге, философе Поле де Мане. И в то же время, по признанию Дерриды, – "у меня никогда не получалось рассказывать истории". Для автора эти высказывания отнюдь не являются взаимоисключающими. "Он утрачивает способность к повествованию как раз потому, что остается верен памяти", – говорит Деррида о себе. Только тогда образ остается "разборчивым". Если же этот образ сделать частью некоей "истории", навязывающей ту или иную интерпретацию, то он неизбежно станет более расплывчатым и менее "разборчивым". Вроде бы все понятно. Правда, немного неясно, почему же в самих мемуарах нет ни единого образа друга автора и даже ни единого воспоминания о нем. Само собой, нет и намека на какую-либо историю о покойном, ведь история навязывает интерпретацию. Но как ни парадоксально, эти так называемые мемуары посвящены интерпретации интеллектуальных достижений друга. Говоря словами Дерриды, он "вступает в непрямой диалог" с де Маном и его творчеством. Интерпретация поэтому тоже неявная: она осуществляется при помощи таких фигур, как Хайдеггер, Остин, Гельдерлин и Ницше.
Таким образом, любой, кто захочет рассмотреть теории Дерриды с точки зрения простого здравого смысла, сразу же окажется в очень неудобном положении. Мало того, подобный подход идет вразрез с духом и буквой всего творчества исследуемого. Поэтому я честно хочу предупредить читателей, что предпринятые в данной книге попытки разъяснить биографию и творчество Дерриды были бы заклеймены философом как непродуктивные и безнадежно предвзятые. Зато он непременно одобрил бы юмор. Деррида сам большой поклонник юмора, шутки и игры слов. Хотя и тут не все слава богу – юмор Дерриды довольно специфический, это юмор французского интеллектуала. Он уходит корнями в модернистскую традицию, характерную для искусства и мысли континентальной Европы, которая известна под названием "теории абсурдного". Попав в абсурдную ситуацию, невинные обыватели, не посвященные в круг французских интеллектуалов, скорее всего начнут смеяться. Наивность их заслуживает сожаления, ибо абсурд – это явление в высшей степени серьезное. То же самое и с юмором Дерриды. Он – дело серьезное. Он не смешон (кроме как для французских интеллектуалов). Да он и не должен вызывать смех. Хотя Деррида и еврей, как Вуди Аллен, при всем желании нельзя найти ничего общего в их юморе. А кому из них – манхэттенскому ипохондрику или великому парижскому интеллектуалу – лучше удалось объяснить изменчивую человеческую природу, это уже другой вопрос.
Жизнь и труды Дерриды
Основой "философии деконструкции" Дерриды является следующее утверждение: "Нет ничего, кроме текста". Тем не менее тот факт, что Жак Деррида родился в Алжире в 1930 году, неподвластен какой бы то ни было деконструкции, в какую текстуальную форму его ни облекай.
Родители Дерриды были "ассимилированными" евреями и принадлежали к кругу мелкой буржуазии, будучи таким образом одновременно и членами французского колониального класса, и изгоями внутри него. Деррида рос в столице, приморском городе Алжире. Жизнь европейцев здесь протекала в приятной бесцельности по средиземноморскому обычаю – между работой, кафе и пляжем. Алжирский вариант бесподобно описан в романе "Посторонний" французского писателя Альбера Камю, который сам вырос в Алжире. Деррида жил на улице Св. Августина. Этот факт позднее сыграл важную, хотя и не совсем понятную роль при написании Дерридой в 1991 году автобиографии. Он назвал ее "Циркумфессия", намекая на две важнейшие темы сочинения – обрезание (circumcision) и исповедь (confession). Тем не менее по прочтении работы ни то, ни другое яснее для нас не становится. В одном месте Деррида пишет, явно имея в виду себя: "Лира в одной руке, нож в другой – он осуществляет свое собственное обрезание". Но уже через несколько страниц мы находим следующее заявление: "Обрезание – вот та угроза, что заставляет меня писать". С исповедью все так же туманно. В одном месте автор говорит: "Я все время ей лгал (имеется в виду его мать. – Прим. перев.), как, впрочем, и всем вам". Далее следует длинная латинская цитата из "Исповеди" св. Августина. "Циркумфессия" Дерриды вообще изобилует латинскими цитатами из св. Августина, с которым автор находит много общего. Св. Августин действительно родился в 354 году до н.э. в римской колонии Нумидия, что находилась на территории современного Алжира. Прочие же моменты, связывающие Дерриду с раннехристианским философом и мастером религиозной исповеди, не столь очевидны. Но Деррида не только ищет сходства со св. Августином, он еще и воображает его себе в виде "маленького еврея-гомосексуалиста (из Алжира или Нью-Йорка)" и даже говорит о своей собственной "невозможной гомосексуальности". И наконец, следует признание: "Я не знаю, кто такой святой Августин". Теперь, когда мы это выяснили, самое время обратиться к фактам.
В 1940 году Вторая мировая война пришла и в Алжир, Дерриде было тогда 10 лет. И хотя на территории страны не прогремело ни одной битвы и ни один немецкий солдат так и не ступил на ее землю, отравляющее дыхание войны не обошло стороной жителей этой французской колонии, ставшей частью нацистской империи. Лучше всего описать господствующую тогда атмосферу удалось опять-таки Камю в другом его романе "Чума". Франция была повержена, и французская колония Алжир перешла под управление коллаборационистского режима Петэна. В 1942 году в согласии с нацистской линией были приняты законы о расовой чистоте, выпустившие на волю дремавшие до тех пор латентные антисемитские настроения среди европейского населения колонии. Один учитель сообщил Дерриде, что "французская культура создавалась не для маленьких евреев". Обыкновенно почетная обязанность поднимать по утрам над школой французский флаг предоставлялась лучшему ученику в классе, но из-за Дерриды это пришлось поручить ученику номер два. Для приема в лицей (старшие классы средней школы) была введена система квот, по которой количество учащихся евреев не должно было превышать 14%. Директор школы, где учился Деррида, по собственной инициативе уменьшил эту квоту до 7%, и Деррида был исключен. Это в школе, на улице же дело могло дойти до прямых оскорблений и даже насилия.
Можно только догадываться, какое впечатление все это могло произвести на исключительно одаренного и чувствительного мальчика. Также можно понять, почему, будучи уже взрослым человеком, Деррида всячески открещивался от попыток проследить влияние этого раннего опыта на его дальнейшую мыслительную деятельность. В конце концов, он поставил себе целью исследовать философию, а не самого себя. Он последовательно избегал сообщать о себе сведения личного характера, которые помогли бы установить причинно-следственную связь между его биографией и творчеством. И он имел на это право как человек, выживший несмотря ни на что и сумевший создать свою философию вопреки всем попыткам саботировать его интеллектуальную и общественную жизнь.
Какое-то время подросток Жак не получал вообще никакого образования. Его записали в неофициальный еврейский лицей, но он тайком прогуливал большую часть занятий. Он понимал, что как еврей он "принадлежит" иудаизму, но в то же время по своему воспитанию являлся ассимилированным членом европейского общества, которое теперь от него отвернулось. Этот ранний болезненный опыт сделал Дерриду противником расизма в любых его проявлениях. Однако, по словам коллеги Джеффри Беннингтона, Деррида "не терпел любого отождествления со стадом, как и требований обозначить свою принадлежность к какой бы то ни было группе вообще, даже если они исходили от евреев".
Когда после окончания войны стало возможным продолжать образование обычным путем, Деррида уже превратился в непослушного ученика, которого интересовал лишь футбол. Он мечтал стать профессиональным футболистом. Это была не такая уж мещанская мечта, как может показаться на первый взгляд. Всего десять лет назад Камю играл за футбольную команду "Гонщики Алжира". В этот период Деррида случайно услышал по радио передачу о Камю и заинтересовался философией. Идеалом Дерриды был мыслящий человек действия.
Никто бы не посмел усомниться в способностях Дерриды, несмотря на его юношеский бунт. В 19 лет его отправили в Париж для подготовки к поступлению в Ecole Normale Supérieure, самое престижное высшее учебное заведение Франции. Однако после солнечного Алжира одинокая жизнь в холодном унылом Париже оказалась серьезным испытанием для юноши. Деррида увлекся нигилистическим экзистенциализмом Сартра, в ту пору весьма популярным в студенческих кафе на Левом берегу Сены. Сартр утверждал, что "существование предшествует сущности". Он заявлял, что не существует такой вещи, как человеческая природа. Наша личность и наша жизнь не являются данностью – мы творим и то и другое посредством своих поступков. Те выборы, которые мы совершаем в нашей жизни, делают нас теми, кто мы есть.
В итоге предэкзаменационный стресс, общая дезориентация и наркотики (амфетамины и снотворные) привели к тому, что после первого экзамена у Дерриды случился небольшой нервный срыв и он бросил учебу. Он поступил в École Normale Supérieure со второй попытки, в 1952 году, где и изучал философию в течение последующих пяти лет. В этот период Деррида приступил к внимательному чтению двух мыслителей, которые больше всех повлияли на Сартра, – немецких философов Хайдеггера и Гуссерля. Эти мыслители начала XX века сыграли решающую роль в создании и развитии феноменологии, "философии сознания". Согласно феноменологии, основы нашего сознания находятся по ту сторону рациональных суждений и научных доказательств. Познать сознание можно лишь интуитивно. Только с помощью интуиции возможно пробиться к основным вопросам бытия, к самой экзистенции. Следовательно, основы всего нашего знания находятся за пределами разума, познаем мы не через разум, а через восприятие.
В 1954 году разразилась война между Францией и Алжиром, арабское и берберское население которого потребовало независимости. Деррида поддерживал борьбу за независимость, но в 1957-м после окончания учебы был призван в ряды французской армии в Алжире. Тогда он вызвался работать учителем и получил место в школе для детей французских и алжирских солдат, воюющих за Францию. Несмотря на известия о жестокостях, чинимых обеими сторонами, Дерриду не оставляла надежда на возможность мирного сосуществования европейского и арабского населения в независимом Алжире. Семья Дерриды уже на протяжении пяти поколений жила в Алжире, ее члены считали себя скорее алжирцами, нежели французами. В 1960 году Деррида вернулся во Францию и занял, пост преподавателя философии и логики в Сорбонне, части Парижского университета. К этому времени Деррида успел жениться на Маргерит Окутурье, с которой вместе учился в Ecole Normale Supérieure. Вдвоем они съездили в Алжир, а по возвращении Деррида пережил серьезный приступ депрессии. Война закончилась в 1962 году, Алжир получил независимость, европейское население в массовом порядке покидало страну. Так разбилась заветная надежда Дерриды стать гражданином независимого Алжира. Отныне его нередко будет мучить чувство, которое он сам называл "ностальжирия". Но 1962 год можно также считать годом рождения Дерриды как независимого философа: он опубликовал свою первую серьезную работу – перевел "Происхождение геометрии" Гуссерля, снабдив перевод своим введением, по сравнению с которым небольшой по объему труд Гуссерля почти потерялся в книге.
Гуссерль, математик по образованию, быстро увидел слабое место феноменологии, основывающей всякое знание на интуиции или на непосредственности индивидуального восприятия. Если основы всякого знания находятся за пределами разума и науки, как тогда определить истинность знания, не основанного на твоей личной интуиции? Отсюда следовало, что любое математическое и научное знание является относительным. Тогда и положения типа 2 + 2 = 4 не являются незыблемыми, это просто результаты чьего-то интуитивного познания мира. А у кого-нибудь другого интуиция сработает по-другому, значит, нет никаких оснований отвергать и другие гипотезы.
Гуссерль попытался вывести философию из этого затруднительного положения, которое угрожало уничтожить любую возможность объективного познания. В качестве образца для всякого математического и научного знания он взял геометрию как наиболее точную его форму. Если удастся выяснить, что наше знание о геометрии не является относительным, тогда мы сможем быть уверенными в истинности любого подобного знания.
Согласно Гуссерлю, геометрия должна иметь историческое происхождение. Она возникла как первоначальный интуитивный импульс некоего реально существовавшего человека. Однажды в доисторическое время какой-то индивидуум интуитивно пришел к пониманию существования прямой линии, расстояния, и может быть даже точки. Эти исходные понятия должны были обладать ясным, неопровержимым, изначально осознанным интуитивно значением. А вся остальная геометрия просто выводится на основании логических заключений из этих интуитивно осознанных предпосылок. Еще в Древней Греции Евклидом было показано, каким образом структура геометрии строится на основании ограниченного количества базовых идей. Геометрия уже "где-то там" существовала в ожидании того исторического момента, когда же ее, наконец, откроют. Исходные понятия были осознаны интуитивно, а все остальное оспорить было уже нельзя, ничего относительного, никакого релятивизма. Прочие виды научного и даже философского знания возникли таким же путем. Да, в полном соответствии с феноменологическим анализом основой знания является интуиция (с точки зрения происхождения). Но оно отнюдь не является относительным, потому что на основании интуитивно осознанных предпосылок логическим путем выявляется структура, которая каким-то образом уже существовала "где-то там" в ожидании своего открытия человечеством.
Деррида был уверен в том, что эта аргументация содержит апорию, то есть неразрешимое внутреннее противоречие. Именно в заочном споре с Гуссерлем на страницах введения к "Происхождению геометрии" были заложены основы всей философской позиции Дерриды. Французского мыслителя не интересует "философия" как таковая, его задача заключается скорее в критике философии, "исследовании самой возможности философствования". Он ставит под вопрос сами основы философии и ее способность функционировать на своих же собственных условиях. В структуре философии изначально заложена апория, а значит, последовательная аргументация в ее рамках в принципе невозможна. Речь уже не идет о частном споре по поводу основ геометрии, автор ставит под вопрос саму возможность существования философии. А следовательно, и основу всякого знания.
По Дерриде, Гуссерль видел в геометрии совершенное знание, которое существовало в царстве вечной истины. Знание это являлось бесспорным и оставалось истинным вне зависимости от восприятия или интуиции человека. По мнению Дерриды, никакой акт интуиции, якобы имевший место в доисторическое время, не имеет отношения к дальнейшему историческому восприятию геометрии как парадигмы всей научной и философской истины – истины идеальной, бесспорной и не нуждающейся в доказательствах. Деррида решился это опровергнуть. Даже если базовые концепты подобного истинного знания были интуитивно осознаны в какой-то исторический (или доисторический) момент времени, сама истина никак не зависела от жизненного опыта. Согласно Гуссерлю, она всегда существовала "где-то там" в ожидании своего открытия человеком. Значит, эта истина никак не могла основываться на жизненном опыте человека. Она не была проинтуирована сознанием, а ведь именно акт интуиции является необходимым условием всякого познания, согласно феноменологии. В самой сердцевине философского аргумента, как выяснилось, лежит апория. Следовательно, и само наше понятие знания содержит логическое противоречие. Либо наше знание основано на интуиции, либо нет, и то и другое одновременно невозможно. А откуда нам знать, что геометрия находится "где-то там" в ожидании открытия? А почему мы воспринимаем знание о геометрии как истинное? Наверняка потому, что применяем к нему логические операции, а не потому, что осознаем интуитивно? Возможно, геометрия и является логической внутренне непротиворечивой системой, но откуда мы можем интуитивно получить это знание? Наше сознание является источником всех наших знаний, но что в нем дает нам возможность понять геометрические истины?
Эти вопросы могут показаться мелочными придирками, однако с их помощью можно вывести заключения, способные подорвать все здание западной философии и научного знания, на ней основанного. Похожие вопросы задавал и Хайдеггер, и ему удалось выяснить, что в основе всей структуры нашего знания лежит одна скрытая произвольная предпосылка. И предпосылка эта не имеет никакого отношения к индивидуальной интуиции, напротив, она чисто метафизического свойства, то есть находится за пределами нашего материального мира. Она не выводится ни из какого человеческого опыта. Хайдеггеру удалось доказать, что сама идея западной философии и сопутствующего ей научного знания опирается на представление о том, что каким-то образом можно и должно найти абсолютную истину. Истина принадлежит некоему царству Абсолюта, где нет места относительному. И то самое "где-то там", местонахождение геометрии, было частью царства абсолютной истины, или "присутствия". Это также являлось гарантом истинности истины. Истина доказывалась самим своим присутствием. Она существовала (иначе бы она называлась отсутствием). Присутствие было абсолютным и гарантировало абсолютность истины. Персонификацией такого существующего присутствия могло быть лишь нечто, знающее обо всем и об истинности всего, в том числе и о себе. В этом и заключается смысл его истинности. Гарантом истинности всех вещей и является совпадение в этом нечто существования и знания.
Деррида же доказал, что это присутствие, гарант истины, вскрывает еще одну апорию. Философская идея истины, основанной исключительно на интуиции, оказывается несостоятельной из-за своих же внутренних противоречий. Единственным гарантом абсолютной истины является царство Абсолюта или присутствие Абсолюта. Любая конечная истина низшего порядка неизбежно будет относительной. Но конечный интеллект, ограниченный рамками своей интуиции, не имеет возможности узнать, в какой степени истинность познанного интуитивно соответствует настоящей истине. Это может гарантировать лишь некий абсолют, который невозможно познать интуитивно.
При упоминании о "присутствии" истины неизбежно возникает призрак божественного "присутствия". В течение многих столетий гарантом абсолютной истины являлся Бог, который и есть истина. Без такого присутствия – будь то божественного или абсолютного – существование истины невозможно, и тогда остается лишь барахтаться в трясине релятивизма. Это имеет самое непосредственное отношение как к геометрии, так и к философии. Деррида объявил, что подобное положение вещей отменяет саму возможность существования философии. Теперь-то нам ясно, почему он не хочет считать себя философом!
В истории философии подобные аргументы звучат не в первый раз. Еще в XVIII веке шотландский философ Дэвид Юм предположил, что все наше знание основывается на опыте. Потом он подверг это внешне ничем не примечательное эмпирическое предположение анализу, и выводы оказались совершенно поразительными. Эмпиризм, доведенный до своего логического завершения, обращает наше знание в ничто. По большому счету, мы не можем установить опытным путем причинно-следственную связь: что мы в действительности наблюдаем – это то, как одно явление следует за другим во времени, а то, что одно явление является причиной или следствием другого. Точно так же мы не можем говорить, что воспринимаем тела: все, что нам дано в восприятии, – это совокупность чувственных данных. Мы даже не можем воспринимать самих себя. Мы не можем непосредственно испытывать существование своего "я"; ни одно впечатление, получаемое из внешнего мира, не может помочь нам представить себе личность; нет ни одного доказательства тому, что это так называемое "я" идентично себе в разные моменты времени. Сведя таким образом истину к опыту (и выступив предшественником феноменологического интуитивизма), Юм нанес философии серьезный удар. Но отнюдь не смертельный. Не удалось ему и уничтожить человеческое знание, а тем более науку, которая вся строится на основе таких понятий, как причинно-следственная связь, протяженность во времени, идентичность и т.д. Юм всего-навсего продемонстрировал статус нашего знания. Наше опытное знание, не являясь логически упорядоченным, просто не выдерживает столкновения со строгим логическим анализом.
Иногда философия может полностью подорвать статус нашего знания. В теории оно может быть сведено к нулю. Но практика приобретения знания все равно не прекратится. В особенности это справедливо в отношении математики и "серьезных" наук вроде физики. Мы будем по-прежнему пытаться усовершенствовать наше знание научным путем, даже если антифилософы – Хайдеггер, Деррида и иже с ними – сумеют вконец дискредитировать понятие научной истины. Как ни парадоксально, мы даже продолжаем применять научные методы в тех областях, которые еще не получили статуса науки. Теория хаоса демонстрирует, каким образом движение крылышек бабочки в бразильских джунглях может в конечном итоге привести к возникновению торнадо в Канзасе. При составлении метеорологических прогнозов оперируют большим количеством переменных, значения которых настолько нестабильны, а эффекты варьируются так сильно, что предсказать погоду на сколько-нибудь долгий срок не представляется возможным. То же самое можно сказать и об экономических прогнозах, и о деятельности психоаналитиков. Тем не менее мы стараемся по возможности применять строгие научные критерии и в этих областях человеческой деятельности.
Опровержение существования геометрической истины и самой возможности философствования, проделанное Дерридой, можно подвергнуть критике с его же собственных позиций. Доказав, что истины не существует, он тем самым утверждает, что и его доказательства не являются истинными. Позже мы увидим, что Деррида этого и йе отрицает и готов следовать своим логическим рассуждениям вплоть до их радикальных и опасных выводов. Но факт остается фактом – подобная теория (даже опровергнутая собственными внутренними противоречиями) бросает вызов практической деятельности людей. Мы развиваем экономику и метеорологию, потому что получаемые таким путем "необоснованные" знания помогают нам в жизни. Можно согласиться с тем, что абсолютной истины не существует, как не существует гарантии точности наших знаний. Тем не менее никому в голову не придет сомневаться, что сумма углов треугольника равна 180 градусам. По сравнению с атомом электрон – все равно что иголка на футбольном поле, но несмотря на это, нам удалось в точности предсказать его поведение. Компьютерная промышленность целиком и полностью полагается на такие предсказания. Мы принимаем на вооружение и другие, не столь "математические" истины, например теорию эволюции Дарвина, формулу структуры ДНК и т.д. Как ни парадоксально, даже признав, что абсолютной истины не существует, мы совершенно не признаем опровержения этих "неабсолютных" истин иными методами, кроме научных (то есть опытным путем). Одно дело признать истину относительной с точки зрения абсолюта, и совсем другое – обращаться с ней как с таковой. Деррида, скажем, навряд ли стал бы отрицать ту "истину", что за время холокоста были уничтожены миллионы евреев. Возможно, западная цивилизация действительно изобрела противоречащее само себе понятие абсолютной истины, однако без данного внутренне противоречивого понятия она просто развалится. То, насколько Дер-риде удалось разобраться с этой проблемой и "невозможностью" существования философии, и определяет его статус как мыслителя.
В 1965 году Деррида начал преподавать историю философии в Ecole Normale Supérieure. В это время он примкнул к недавно возникшей группе парижских интеллектуалов, сотрудничавших в авангардистском журнале Tel Quel ("Ну и что"). Несмотря на легковесное название, это был вполне серьезный журнал, не какая-нибудь беллетристика. Целью его было создание нового "интеллектуального терроризма" для ниспровержения всех существовавших дотоле концепций литературы, литературной критики и философии. В работе над журналом в то или иное время принимали участие все новые ведущие философы Франции: Барт, Фуко, Кристева и Деррида. Если принять во внимание изначально неопределенные цели, естественно, что пути их в конце концов разошлись.
Деррида поставил перед собой цель (ни больше ни меньше) уничтожить "письмо" вообще, доказав, что оно неизбежно будет ложным. Одной рукой писатель пишет, а другая что делает в это время? Все написанное, любой текст обладает собственной скрытой идеологией, содержит некие метафизические предпосылки. В особенности это касается собственно языка. А писатель нередко не отдает себе отчета, что используемый им язык искажает и его мысли, и значение написанного. В своей работе "Письмо и различие" (1967) Деррида подвергает критике отца-родоначальника французской философской мысли, первого философа нового времени, рационалиста Декарта (XVII век). Декарт пытался найти высшую интеллектуальную истину при помощи рассуждения. Начал он с систематического сомнения, чтобы отбросить ненужное, и в результате оказалось, что ничего нельзя утверждать с точностью. Органы чувств могут обманывать, даже чувство реальности нет-нет да и подведет – мы не всегда отличаем сон от бодрствования. Возможно, и уверенность в точности математики тоже была плодом нашептываний какого-нибудь коварного демона (спустя 300 лет Деррида взялся это доказать). Но в конце концов Декарту удалось найти то единственное, в чем он не мог усомниться. Это знаменитое утверждение Cogito ergo sum (Мыслю, следовательно, существую.) Мир может обманывать как хочет, но усомниться в том, что мыслишь, невозможно.
Деррида с этим не согласился. Он пришел к выводу, что Декарта подвел используемый им язык. Философ был просто не в состоянии "выйти" за рамки языка, которым мыслил, языка со всеми его скрытыми предпосылками и структурой, ограничивающей и искажающей мысль. Сама динамика и способность к развитию языка в значительно большей мере способны завести мысль на ложный путь, нежели ошибки чувственного восприятия. Противоречия "...заложены непосредственно в сущности и идее языка, языка в самом широком смысле слова". Например, только грамматика и не что иное заставила Декарта прийти к выводу: "Мыслю, следовательно, существую". Как доказал впоследствии Юм, единственное, в чем мог быть уверен Декарт, – это в параллелизме явлений мышления и существования, что совсем не подразумевает идентичности этих явлений или какой-либо причинно-следственной связи (следовательно, существую) между ними. Может быть, подобный ход мыслей (мыслю – существую) и есть выражение опыта существования, ведь как указал позже Хайдеггер, наше изначальное ощущение "бытия-в-мире" как раз является той самой интуицией, которая согласно феноменологии пребывает за пределами понимания разума и науки.
В другом классическом труде данного периода "О грамматологии" (1967) Деррида разрабатывает понятия, ставшие впоследствии основополагающими для его критической мысли. Важнейшим из них, в особенности в том, что касается атак на философию, стало понятие неразрешимости. Одним из наиболее глубоко укорененных скрытых смыслов западной философии является базовое правило логики, часто именуемое законом исключения третьего. Это правило – своего рода ключ к понятию идентичности, и в первой своей формулировке, данной Аристотелем, звучит так: "Между утверждением и отрицанием третьего быть не может". Другими словами, высказывание может быть либо истинным, либо ложным, оно не может быть ни тем, ни другим, или же и тем, и другим одновременно. Исключения из этого правила были замечены задолго до Дерриды. Например, предложение "это высказывание является ложным" является логически противоречивым при соблюдении всех формальных условий. Предложение "Он неуклюже улыбнулся" можно толковать и как лишенное смысла (вследствие неправильного приложения категорий), и как обладающее метафорическим, поэтическим смыслом (описание улыбки пухлого младенца). Вообще все поэтические высказывания, да и образы искусства в целом, противоречат правилу исключения третьего. Возьмем, к примеру, знаменитое шекспировское: "Весь мир – театр / все люди в нем актеры". Разумеется, мир не представляет собой деревянную сцену, вокруг которой сидят зрители, но в определенном метафорическом смысле мы играем в жизни, подобно тому как актеры играют роли в театре. Образ, как и картина, в одно и то же время и не является, и является тем, что изображает. Помимо этого существуют еще метафизические высказывания, которые невозможно проверить ("за пределами нашей Вселенной находится вечность"); другие высказывания могут быть правильными с точки зрения грамматики, но лишенными всякого смысла ("Собирались северные столы сурово снять стопы со стены").
Но Деррида пошел еще дальше. Он полагал, что вся предшествующая ему философия заблуждалась, пытаясь отыскать некую заложенную в "сущности вещей" истину. Вместо этого стоило бы заняться анализом используемого в философии языка. А язык не обладает какой-либо существенной связью с объектами или даже идеями, которые он призван называть и описывать. Язык – это всего-навсего система, состоящая из отличающихся элементов, и именно из этих различий и образуются значения и смыслы. Все оттенки смыслов, имеющиеся в языке, совершенно невозможно загнать в простые рамки логики идентичности.
Деррида объявил, что вся западноевропейская мысль и особенно философия базируется на принципе бинарности, имплицитно заложенном в законе об исключении третьего. Наша концепция определения целиком строится на оппозициях. Высказывание может быть либо истинным, либо ложным. Что-либо может быть либо живым, либо неживым. Находиться оно может либо снаружи, либо внутри, сверху или снизу, высоко или низко, слева или справа. И так мы все делим на оппозиции и классифицируем полученный опыт, чтобы придать ему смысл: позитивное/негативное, общее/частное, тело/разум, женское/мужское. Очевидным недостатком данного метода является то, что значение каждого термина здесь напрямую зависит от значения другого. Другими словами, процесс определения превращается в замкнутый круг, он соотносится скорее с самим собой, нежели с реальностью, которую призван описывать. Деррида видел в этом общую погрешность законов логики и всей системы мышления. Они основывались на метафизической предпосылке, что якобы описывают некую реальность и что элементы этой реальности логически взаимосвязаны. Структура логики автоматически накладывалась на реальность. При подобном образе мыслей априори подразумевались не только существование некоей истинной реальности, где "присутствовала" абсолютная истина, но и логичность этой реальности. Сама идея того, что наличие абсолютной истины может противоречить законам логики, была немыслимой.
Сознание, при помощи которого происходит наше интуитивное познание мира, находится вне пределов действия логики. Оно не может интуировать какого-либо "присутствия" абсолютной истины. Познать себя и мир мы можем только при посредничестве нашего сознания и "зеркала языка". Сознание и язык – вот то, на чем зиждется все наше знание, вот что его создает. Но в то же время этот процесс, протекающий вне сферы действия разума и логики, остается за рамками методов приобретения знаний – логики, рассуждения и т.д. Те различия, что придают смысл элементам языка, с помощью логики превращаются в отличительные признаки, идентичности, истины. По мысли Дерриды, подобное противоречие неизбежно должно подрывать "истинность" знания.
Согласно Дерриде, наше знание о мире, построенное по понятиям логики, идентичности и истины, в основе своей опирается на апорию. Оно является результатом внутреннего противоречия. Еще раз заметим, что Деррида сам себе противоречит. Если из-за внутреннего противоречия наша логика дискредитирует сама себя, то и доказательства Дерриды, выстроенные по образцу этой логики, также являются автоматически дискредитированными.
Впрочем, аргументы Дерриды далеко не новы. Еще до Юма ирландскому философу-эмпирику Беркли удалось "опровергнуть" математику, к его вящему удовлетворению, при помощи законов самой математики. Он указал на ряд противоречий в этой на первый взгляд безупречно логичной системе, устранить которые можно было, лишь приняв на веру определенные произвольные правила. Следовательно, логические пробелы были свойственны и математике, например:
12 × 0 = 0
13 × 0 = 0
Следовательно, 12 × 0 = 13 × 0
Разделив обе части на 0, получим
12 = 13
Согласно Беркли, единственным способом устранить эту аномалию было введение произвольного правила о том, что умножать на ноль можно, а делить нельзя. Еще более разрушительным был следующий аргумент Беркли. Он указал на внутреннюю логическую непоследовательность в вычислениях Ньютона. Ньютон ввел в обращение так называемые бесконечно малые величины, но при вычислениях то принимал в расчет их существование, то забывал. Это было явным нарушением закона об исключении третьего – либо бесконечно малые величины существуют, либо нет. Далее, хотя Беркли, как мы заметили, воспользовался упомянутым законом логики, он решил опровергнуть и его (опять-таки при помощи логики). К моменту появления на свет Дерриды демонстрация логических погрешностей в системе математики и через нее дискредитация "точного" знания достигла своего апогея. В 1931 году австрийский математик Гедель сумел доказать, что математика в принципе не может быть абсолютно точной, пользуясь опять-таки методами математической логики. Любая система, построенная строго по законам логики, в том числе и математика, непременно будет содержать определенное количество предположений, которые невозможно ни доказать, ни опровергнуть, опираясь на базовые аксиомы системы. По сути, это доказательство гораздо сильнее подрывало престиж математики, чем все, что удалось изобрести Дерриде. Подразумевалось, что математика сама по себе является источником математических противоречий. (Тем самым нарушался и закон об исключении третьего. Указанные предположения не были ни истинными ни ложными в рамках системы.)
Как мы видели, Деррида хотел пойти еще дальше и доказать несостоятельность логики как таковой, и что бы он потом ни утверждал, сделал он это посредством логической аргументации. Добавляет ли Деррида что-то новое к аргументам Беркли и Юма 250-летней давности или "конечному" аргументу Геделя – вопрос спорный. Противопоставление интуиции и рационального мышления уходит корнями в глубь веков – вплоть до времен древнегреческой философии. На это Деррида бы возразил, конечно, что интуицию и разум вообще нельзя сравнивать или по крайней мере что подобное сравнение не может дать требуемых точных результатов.
Математика и наука в целом пережили и Юма, и Беркли и не прекратили свое существование после аргументов Геделя. Критика Дерриды, судя по всему, не возымела большого эффекта. Что это может означать? Конечно, для математики и математиков было большим ударом узнать, что не такая это уж и точ