…Трамвай скоро подъедет, думал он, глядя, как подрагивают рельсы. Не век же его ждать. Можно пешком пройтись, а можно и порадовать себя. На проезд хватает. Всю заводскую зарплату он отдал матери. Надо помогать ей.
Парень придержал на голове кепку. Он был таким же, как миллионы подростков послевоенной поры: в поношенной одежде, коротко остриженный, худой, но загрубевший уже от трудностей.
В дырявые ботинки набралась вода.
- Эй, - позвал его тонкий голосок. Парень обернулся.
Девчонка. Лет четырнадцати. Странная. Пестрая юбка, пестрая кофта, черные волосы неряшливо распущены; в прядях заколка-роза. «Цыганка, что ли… Нам только табора здесь не хватало».
- Чего тебе?
- Дай погадаю.
- Небось, по руке?
- По руке, да. Давай.
- Иди ты, - беззлобно ответил он. – Я не хочу.
- Ладно тебе, просто покажи ладонь, - она зябко запахнула на себе цветастую шаль.
«Ее изобьют, если она не принесет денег», догадался парень и стал выгребать из кармана мелочь.
- На, возьми. Считай, что нагадала мне красивую жену, - он молодцевато выпятил грудь. – И сына еще хочу.
Цыганка сложила губки бантиком – обиделась.
- Я не за деньги. За интерес. Ну, давай руку-то, я умею… Бабка меня учила.
Трамвай громыхнул, выкатываясь из-за угла. И остановился. Словно вагоновожатый ждал, чем всё это закончится.
Он протянул ей руку ладонью вверх.
Цыганская девочка несколько секунд сновала по ней глазками-жемчужками. Потом вдруг взвизгнула и оттолкнула руку от себя.
- Ты чего? – буркнул он.
Девочка попятилась.
- Бабка про такое говорила… Ой. Ты иди, иди… Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай.
- Да ну тебя… с твоей бабкой! Ты мне скажи – ЧТО там? Стой, вернись, я деньги тебе дам…
- Ничего мне не нужно. Я скажу. У тебя линия судьбы длиннее линии жизни. Ты увидишь, кто тебя в смерть позовет. Мертвый от него побежишь… А сына у тебя не будет.
И она припустила по улице. Он поднес к глазам свою ладонь, но, конечно, ничего на ней не прочитал. А вот глубокая ссадина с первого дня работы в цеху почти затянулась.
Сумасшедшая цыганская девчонка.
Парень надвинул кепку на самые брови и вскочил на подножку трамвая…
***
Ключарь приехал сам за рулем, без охраны, только пистолет в наплечной кобуре. Он остановил машину у тротуара и наблюдал, как приглашенные по одному взбираются на крыльцо, околачивая снег с ботинок. Когда последний из них переступил порог в бронзовый полусумрак вестибюля, он, не торопясь, направился к особняку-комоду. Сосредотачивался, собирался с мыслями. Возраст, чтоб ему: еще пару лет назад думалось на порядок быстрее. Ветер-налетчик растрепал из-за угла седые волосы и понесся дальше изломанным проулком, высвистывая шансонетку о былых весёлых временах.
При его появлении дежурный отключил металлодетектор и качнул головой.
- Ясно, - сказал Ключарь, расстегивая черное кашемировое пальто. Повесил пальто в гардероб. – Смотри здесь в оба.
По ступеням матово-зеленого гранита Ключарь поднялся на галерею. Двустворчатая дверь под табличкой «Библиотека» была заперта и опечатана, но и сейчас из-под нее наползал запах пыли и старой бумаги. Книги на стеллажах как-то по-своему живут там, но не подают виду. Лишь когда в здании не остается людей, замки блокируются, а в доме напротив заступает на вахту наряд, с пожелтевших страниц сходят на скрипучий паркет главные действующие лица минувших эпох…
Две недели назад он, открыв дверь, остановился на пороге, и словно доли секунды перенесли его в параллельное измерение. Что-то творилось здесь со временем: завихряясь в центре библиотечного зала, временной поток отвесно падал вниз – в прошлое, к Великим Чисткам, делал там петлю, проваливался вниз еще лет на пятьдесят, а оттуда устремлялся в бездну.
Библиотека прощалась.
Тяжелые книжные шкафы сдвинулись так, что протискиваться между ними пришлось боком, и фолианты без заглавий бормотали некрологи. «Мы уходим, уходим, но Вселенная огромна, и есть в ней места, где ждут своего часа наши двойники, до срока бессловесные. Мы вечны, о да, о да».
К стене простой канцелярской кнопкой приколот лист бумаги с надписью: «Входящий, помни: у стен есть руки».
Он вошел в дверь налево, за которой находился просторный зал. Старомодные, благословенных тридцатых годов, люстры светили в полную силу, но на улицу свету не пробиться: портьеры плотно задернуты. Ключарь встал у письменного стола, и бормотание в зале утихло.
- Спасибо всем, что приехали. Я знаю, что вы не признаете меня главным, не доверяете мне и, возможно, считаете убийцей. Мне не в чем оправдываться, и я здесь не за тем. Всё, что я хочу – максимально прояснить наш с вами статус на текущий момент. Это необходимо и это срочно.
- Зачем рамка в тамбуре? – спросил сидящий напротив – грозный мужчина с густыми бакенбардами. Толстыми пальцами он теребил подтяжки. – Мы не доверяем вам, а вы – нам?
- Конечно, - миролюбиво отозвался Ключарь.
- А сами-то при оружии?
- Не придирайтесь.
- Я придираюсь. Ваш волкодав меня обшмонал. Это ни в какие ворота…
- Скоропостижная смерть господина Шкруевича тоже ни в какие ворота. Вы расследовали ЧП?
- Пан Шкруевич скоропостижно раздружился с головой, - припечатал мужчина в подтяжках. – Эта болезнь косит «хозяев жизни» через одного. Разогнался под двести и финишировал в Яузу при исправном управлении, тормозах и «мигалке».
- А из каких соображений наш олигарх прикупил двенадцать соток на Комбриговых Дачах? Открыл в себе незаурядный талант садовода?
- Дался вам этот пшек! До того света он добрался на сутки раньше Первозванного. И он не нашего круга.
- А как вы делите: нашего, не нашего?
- Ни один из нас не погорел бы на порочной страстишке. Еще чуть-чуть, и ксива его бы не спасла. Все его банковские счета, кроме швейцарского, заморозили, он догуливал последние деньки на свободе.
- Но степень его инфильтрации в наш круг выше, чем вам бы хотелось. Семейство Шкруевичей – та еще притча во языцех. Его отец служил на Балтийской эскадре с Андреем Заренским, они вместе сбагривали охранке политактивных митюх. Только Войтех Адамович их еще и пытал. А НПК «Апейрон» торговал инновациями из наших запасников; неужто Бронислав ни сном, ни духом, с чьей подачи редактировал историю? Ad opus! Вопреки тем якобы привилегиям, коими мы с вами пользуемся, мы сидим на…
- …вулкане, - подсказали с заднего ряда.
- На полигоне. Где-то рядом водородный заряд, его хватит нам, полигону и всей планете. Дилемма в том, насколько мы ловкие саперы.
По наследству нам перешла структура глобальной власти и все рычаги воздействия. Но для чего всё это создавалось, и в какой последовательности дергать рычаги? У нас два варианта. Вариант «Альфа» – отстраниться. Но тогда на апокалипсис понадобится неполная рабочая неделя. Местечковые царьки и нефтяные шейхи только и ждут, чтобы их спустили с привязи, арсенал у них богатый, спасибо пану Шкруевичу. Вариант «Бета» – определить назначение рычагов и конечную цель.
- А вы на что? – мужчина в подтяжках выгнул дугами косматые брови. – Вы были помощником…
- Порученцем, что не одно и то же. Флаг-офицером, если хотите. Но я единственный из вас имею доступ в соседнее помещение. Я изучил журналы, дневники. Нигде ничего не говорится прямо - иносказательно, метафорами… Мне надо кое о чем вас порасспросить. Геннадий Иванович, вы отвечали за здоровье Заренского, в том числе, подвергали его так называемым биотранзакциям, иначе – процедурам возобновления. Но последнюю плановую процедуру Заренский не прошел. Почему?
Самый старший из коллегии, академик Смельцов, выглядел, словно мертвый член Политбюро, улизнувший размяться после бальзамирования, подперев челюсть, чтобы не отваливалась, огромным узлом галстука. Сухопарый, бледный, с синеватыми губами, он единовластно правил клиникой на Троильском переулке, автоматизированной и защищенной мыслимыми и немыслимыми средствами. Ядерное светопреставление обратит Москву в уголья, но двухэтажный дом у Арбата не дрогнет и в эпицентре.
- Третьего августа сего года… - Смельцов откашлялся. – Третьего августа сего года я произвел полный медицинский осмотр Андрея Павловича. Отрицательной динамики не было. Тогда же Андрей Павлович попросил меня повременить с процедурой. Она занимает от четырех до пяти суток в стационаре, в боксе…
- Процедуру можно переносить на поздние сроки?
- У Андрея Павловича был избыточно крепкий организм. Перебарщивать тоже вредно.
- Заренский умер не так, как все остальные, верно?
- Да. Другие пассажиры погибли еще в воздухе при разгерметизации, кого-то пошвыряло в пробоину, остальных убил удар о землю. Труп Заренского обнаружили в сорока метрах от разрушившегося лайнера. С компрессионными переломами он двигался, ползком. Всё равно как здоровый тренированный мужчина пробежал бы кросс километров на двадцать с полной выкладкой.
- Ну и куда же он полз, по-вашему?
- Оглушенный, он впал в прострацию. Уползал по наитию, от взрыва. Мог рвануть керосин…
- Хорошенькая прострация! Ползком продрался сквозь заросли, не всякий с лопатой-то справится! Ладно, допустим. А будь процедура выполнена, это спасло бы ему жизнь?
- Скажем так: это дало бы время МНЕ спасти ему жизнь.
- Нескромный вопрос: как вообще создавалась методика возобновления?
- Аппаратный комплекс достался мне от предшественника. По моим сведениям, нигде в мире подобное не патентовалось и не проектировалось. Аппаратура смонтирована и отлажена, на складе расходные материалы: фильтры, материнские платы, реверс зонда…
- На комплектующих нет маркировок, позволяющих определить изготовителя?
- Нет. Только на генераторе штамп «ОТК Главный завод», но его и собирали у нас.
- Достаточно, спасибо. Осип Григорьевич! Как получилось, что Заренский вылетел в командировку не штатным бизнесджетом, а коммерческим рейсом?
Обладатель бакенбард убрал пальцы с подтяжек, набычился и засопел. Некогда его прочили в главкомы ВМС; своей карьерой он распорядился иначе, но повадок военачальника не утратил.
- Кто вы такой, полковник Ключарь, чтобы снимать у меня показания? Вы, пенсионер генштаба, были мальчиком на побегушках у лауреата по долгожительству. Не много на себя берете?
- Давайте, товарищ адмирал, не ссориться, - Ключарь отбросил напускную деликатность московского интеллигента. – Я не снимаю показания, а пытаюсь внести ясность и взываю к вашей откровенности.
- Я категорически не рекомендовал Андрею Павловичу лететь самолетом частной авиакомпании. - Адмирал Красилов капитулировал, но расслабляться не стоило. – В самой этой идее заложен риск. Но наши отношения строились не так, как принято между вип-охраной и ее клиентами. Мои рекомендации Заренский отмел.
- Но он как-то объяснил свою… хм… опрометчивость?
- Сказал, незачем по пустякам дергать пилотов. И еще – что хочет побыть среди людей. Он общался только с нами, и то в основном при вашем посредничестве. Иногда казалось, что в изоляции у него развивается депрессия. Он ведь был одинокий человек, ни детей, ни родных. Но…
- Что-то вас заставило задуматься?
- Я поставил себя на его место. Разумеется, вырвавшись на волю, я бы не стал пить с незнакомыми или открывать кому-то душу. «Быть среди людей» для затворника имеет смысл, если их много. Чувство локтя, что ли… Но заполнение салонов было меньше трети. И летели там коммерсанты, не склонные к словоблудию, да и вообще остерегающиеся посторонних. Тогда я и сообразил, что Первозванный меня дурачит.
- Как это?
- Мне пришло в голову, что на борту у него назначена встреча, и это не нашего ума дело. Самодеятельности Андрей Павлович не поощрял.
- Спасибо и вам, Осип Григорьевич. Мой следующий вопрос – телохранителю. Хувраг!
Уединившийся в углу азиат встрепенулся. Кожаная куртка его трещала по швам, натянутая на гору мышц. Сын монгольского торгпреда, Хувраг Боржгон двадцать лет отдал армии: мотопехота, общевойсковое командное училище, разведка внутренних войск. Противников, равных ему, не существовало: все они одинаково были для Хуврага «телами». Он предотвратил покушение на Заренского, опрокинув на крышу джип с автоматчиками; вытащил их в окно по одному и каждому свернул шею.
- Да, полковник? – уныло откликнулся Хувраг.
- Почему ты не сопровождал Заренского в полете?
- Он велел мне остаться, а по возвращении встретить его в аэропорту.
- Враньё! – вполоборота рыкнул на монгола Красилов, обнаружив голос недюжинной силы. Все вздрогнули. – Ты сказался больным! Между прочим, видок у него и впрямь был аховый, а он ведь никогда ничем не болел. Ну-ка, Ключарь, к ногтю его!
- Хувраг, я читал твой рапорт, - мягко сказал полковник Ключарь. – В двух словах: лепишь горбатого. На вас напали?
- Никак нет.
- Что именно «никак нет»?
- Не нападали. Андрей Павлович…
- Раздевайся, Хувраг, - приказал Ключарь.
В узких глазах плеснуло изумление.
- Это с какой еще стати?
- Раздевайся до пояса и подойди ко мне.
Монгол стащил куртку и свитер, расстегнул рубашку и нехотя приблизился. Полковник Ключарь обошел его и встал сзади, рассматривая мощную спину. «Ух, ни черта себе!», вырвалось у него.
- Болит? – спросил он.
- Уже почти нет. Но спасибо, что спросили.
- Ты что, сам себя прооперировал?
- Надо было вытащить иглу. Игла сломалась и застряла, глубоко. У меня дома есть хирургические инструменты.
- Можешь одеваться. Одевайся и садись. Кто уколол тебе транквилизатор?
- Я… не видел, - Хувраг протиснул могучий торс в свитер. Шерсть треснула статическим электричеством. – Не помню. Не могу сказать.
Адмирал поднял руку.
- Ключарь, дайте мне пообщаться с этим ухарем накоротке. Через часок будет умолять, чтобы его выслушали.
- Мало времени, - отмахнулся Ключарь. – Хувраг, или ты сейчас ответишь на вопрос, или я отвечу на него сам. Но после этого я тебя застрелю.
Монгол замер. Полковник Ключарь тоже стоял неподвижно, как памятник нелегалу, но все знали: пистолет он выхватит так быстро, что никто и моргнуть не успеет. Знал об этом и Хувраг.
- Хувраг, я ни в чем тебя не обвиняю, - сказал Ключарь. – Свой долг ты исполнял от и до. Но твоя интуиция граничит с ясновидением. С тобой баловать – костей не соберешь.
- Это… Я всего ожидал, но не этого, - пробубнил Хувраг. – Андрей Павлович пожаловался на плохое самочувствие. Мы прошли в комнату отдыха. Я стал запирать дверь. Я прикидывал, что надо сделать. Обычно помогал массаж затылка и шеи, это снимало давление. Но, пока я возился с ключом, он... Короче, Заренский сам сделал мне укол.
Хувраг тряпичной куклой осел в кресло.
Потянулась пауза. Первым ее нарушил Смельцов.
- Но получается, что… - академику явно не хотелось говорить. – Получается, что Заренский любой ценой стремился быть на борту в одиночестве. Настолько ЛЮБОЙ ценой, что устранил собственного личника… Минутку. Валерий Викторович, это… это… - Он ошеломленно вытаращился на Хуврага, одиноко горевавшего в своем углу возле книжного шкафа.
- Да. Об этом я вас запрашивал.
- Вся доза?!
- Я подобрал шприц пустым.
- Но ведь препарат…
- Обождите, - Смельцов беззвучно открыл и закрыл рот, как выпавшая из аквариума рыба, и Ключарь повысил голос. – Обождите! Осип Григорьевич, вы что-то хотели сказать?
- Ничего особенного я сказать не хочу. Просто я убедился, что в самолете была тайная вечеря, и апостолы там собирались немалого калибра, судя по тому, как Андрей Палыч озаботились конфиденциальностью-с. Он запретил нам прошерстить аэропорт и сам себя подставил! Если бы мои ребята были там, шахидка не поднялась бы в самолет. Вот ведь… Повелевать всем миром и угодить на один из двух обреченных рейсов!
- Держитесь-ка покрепче, - предупредил Ключарь. – Я сейчас сообщу кое-что такое, о чем я в курсе, а вы нет. У Заренского в бумажнике лежал билет и на второй рейс.
***
На этот раз тайм-аут был много продолжительней и тягостней. Новая вводная не побуждала к дискуссии, но осмыслить ее оказалось головокружительно трудно – как одолеть верхнюю перекладину лестницы эшафота.
- Итак, спланированная акция? – продребезжал фальцетом риторический вопрос.
Задавший его старик с козлиной бородкой и в старомодном пенсне занимал пост научного советника. Несуразный классический типаж декана МГУ (не хватало складной треноги с телескопом под мышкой), абсолютный эрудит в любых областях естествознания. – И вы, Валерий Викторович, намекаете на кого-то из нас? Или всё-таки это ваша работа?
Ключарь на секунду зажмурил глаза, силой воли изгоняя бьющую под колени усталость прошедших недель. Она обрушилась на него вся разом с лепного потолка. «Эти снобы не видят очевидного, - подумал он. – Со смертью Заренского я не приобрел ничего, что не мог иметь при его жизни. Деньги? Их и так много. Власть? Нет амбиций. Личные мотивы? Кто из нас вообще помнит, что это такое?»
- Если это моя работа, - резко сказал Ключарь, - зачем я обратил ваше внимание на этот факт?
- Шило в мешке, - ответил за козлобородого адмирал. – Могло вылезти в самый неподходящий момент. В конце концов, номинально парадом командуете теперь вы, а реноме надобно блюсти.
- Погодите-ка! – как на студентов-первокурсников, прикрикнул советник по науке. – Не будем скоропалительны. Валерий Викторович, при всей моей предвзятости, я вас убийцей не считаю. Но в каком качестве Заренский принял смерть? Как политический деятель или как кремлевский функционер? Я имею в виду инцидент, - ядовито добавил он, - когда глубокоуважаемый телохранитель наглядно доказал, что не даст к себе подойти со шприцем транквилизатора.
Криминальный бизнесмен, «заказавший» невзрачного чиновника, и в страшном сне не видел, кто таков Заренский вне кулуаров правительства. Непоколебимая верность амплуа серого кардинала надежно берегла «Андрея Первозванного» от врагов, и он мог – когда выдавался свободный час – выйти в город на прогулку. В одну из таких прогулок монголу выпало показать, чего он стоит. «Заказчик» давно сгнил в могиле, а, чтобы прочим было неповадно, надгробье «…такому-то от братвы» воздвигли прежде, чем у погребенного закончился воздух под землей.
- Кто бы это ни был, - процедил адмирал с тем же выражением лица, с каким швырнул к надгробью бедняги венок, - я его найду. Вытрясу душу из всех, а найду.
- Трясти вам, не перетрясти, - вздохнул Ключарь. – Оставьте. Заренский погиб в своем истинном качестве.
- Quid prodest? – стрельнул латынью научный советник. – Да и… он же сам обеспечил комфортные условия для своей ликвидации. Гипноз?
- Я подготовил доклад, - сказал полковник Ключарь, усаживаясь на стул лицом к аудитории. – Он не короткий, так что наберитесь терпения. Хотите чаю или кофе?
Кто-то проворчал: «Нет, спасибо».
- Я практически не встречался с Андреем Заренским до начала девяностых. Директивы я получал по телефону, по радиосвязи, и лишь в семьдесят шестом году, когда ситуация выходила из-под контроля, отчитывался ему персонально. С девяносто третьего мы общались не по одной лишь работе, но и на отвлеченные темы. Постепенно у меня возникло чувство, что Заренский – не последняя инстанция, он не сам по себе. За ним кто-то стоит.
- То есть, Андрей Палыч был марионеткой, и мифический Кто-то дергал его за ниточки? – недоверчиво спросил адмирал Красилов. – Такова ваша глубокая мысль, или я не уловил какого-то нюанса?
- Зря вы ерничаете, Осип Григорьевич. Он был марионеткой, но дорогостоящей и сложной в управлении. Его готовили замкнуть на себя всю власть в мире с предреволюционного периода. То, что он, высокопоставленный офицер Охранного отделения, нарушил присягу и поддержал октябрьский переворот – капля в море. Дальше - война гражданская, война мировая, разгул уголовщины, деградация, распад нравственных установок, et cetera. Нам с вами есть, чем гордиться! Мы честно работали на зачинщика массовых жертвоприношений, и…
- Позвольте, Валерий Викторович, - чеканя слоги, перебил советник по науке. – Для покаяний и самоедства не годятся ни время, ни место. Вы работали на зачинщика, я – на прогресс и науку, они всего превыше. Поступательное движение требует топлива для котлов.
Ключарь блекло, внутрь себя, усмехнулся: Дягилев в своем репертуаре. Зацикленный мизантроп, озлобленный на всё, что смеет не укладываться в формулы. Студенты физтеха дали ему кличку «Потрошитель».
- Но станете ли вы, Петр Себастьянович, топить котлы, если некто оседлал уже гравитацию? Давайте-ка для разнообразия признаем: мы пребывали в эйфории. Упивались принадлежностью к теневому парламенту и ложными стимулами, внушенными нам Заренским. Каждый по-своему представлял себе эру благоденствия и кочегарил у котлов, а он один всё знал наверняка и видел будущее. Но вот какое противоречие… Общественные катаклизмы, и локальные и всемирные, хранят на себе оттиск личной философии своего режиссера. А Заренский был не то чтобы гуманен, а, извините за неологизм, человекотерпим. Он исповедовал кредо «Лояльность и равновесие», но повсеместно нарушал равновесие и насаждал беспредел.
- Полковник Ключарь, а мы точно говорим об одном человеке? – Адмирал Красилов подался вперед, буря председателя взглядом. – Заренский, ошкуривший страну резней и голодухой, и Заренский, которого вы сейчас живописали – две отдельные ипостаси.
Глядя адмиралу в глаза, полковник Ключарь принудил его отвести взгляд.
- Штудируя дневниковые статьи Андрея Павловича, - продолжал он, - в частности, записи, предшествующие октябрьскому перевороту, я пришел к выводу, что он теоретически смоделировал два исхода. Один – силовая смена правящего режима, отягощенная гражданской войной и частичным геноцидом. Второй – стихийное возмущение народных масс и гражданская война, но без организующей силы и конкретных целей, достижение которых есть рубеж кровопролития. По итогам – полное самоуничтожение социума.
- Заренский подвизался народным благодетелем? – профессор Дягилев иронично скривил губы. От этой усмешки студенты, сдававшие ему экзамены, бледнели и хватались за сердце: она означала «неуд», отчисление, военкомат.
- Реалистом. Его стараниями основательно тряхнуло и страну, и весь мир. Но иначе мы имели бы не потрясения, а геноцид тотальный и окончательный. Однако принципиально то, что он выступил сольно. Концерт имел такой успех, что солиста настойчиво позвали в оркестр, причем отнюдь не дирижером.
- Ваши рассуждения абстрактны, - Дягилев методично полировал лоскутом замши стекла пенсне. – Из них не видно, чьим именно он был ставленником, кто дергал за нитки. Да, психологический раздрай налицо, тут сыграл и возраст, и «возобновления» эти постоянные… Но где искать властелинов мира? В Антарктиде, в космосе, в антимире?
- Вы видели глобус? – неожиданно спросил Ключарь.
Никто ему не ответил, и он осознал, что вопрос прозвучал чужеродно.
- Каждый из вас бывал в соседнем зале. За стеллажами – стол красного дерева. Слева от сидящего за столом – лампа, по центру – пресс-папье, бумаги, макет фрегата. Справа – глобус. Верхняя люстра всегда погашена, и глобус находится в зоне затмения. И всё же… да неужели никому ничего не бросилось в глаза?
- Но это же декоративная поделка! – воскликнул адмирал Красилов. – Я грешным делом думал, что мастер не владел географией или возомнил себя господом богом.
- Валерий Викторович полагает, - вкрадчиво сказал советник по науке, - если я правильно трактую торжество в его голосе, что создатель глобуса владел географией много лучше любого из нас. И доподлинно знал, что на планете Земля суши нет. Только вода, вода, вода. – Дягилев надел пенсне, стекла сверкнули, словно дальним светом со встречки. Ключарь моргнул по-совиному. – Или это глобус не планеты Земля?
Полковник сдвинул кипу книг, водруженную на столе – за ней стоял глобус из библиотеки. Миниатюра космического тела, сплошь покрытого водой.
- За два часа до гибели Андрей Павлович набросал что-то в ежедневник. Не важно, что, Осип Григорьевич! Важна его ручка.
В тот момент я не придал значения. Просто отметил про себя странную заминку. Но ведь это действительно странно: его канцелярские принадлежности отличного качества. Пиши биографию хоть на айсберге. Но проблема в том, что ручка НЕ ПИСАЛА! Ему пришлось взять листок бумаги и сделать несколько росчерков, чтобы перо не царапало бумагу.
Глобус приковал взгляды. Даже монгол, уткнувшийся носом в пыльные корешки энциклопедий, повернулся к столу. Все ощутили себя астронавтами, созерцающими в иллюминатор незнакомую планету.
Ключарь водворил ширму из книг на место.
- Такое зрелище земной шар являл во дни всемирного потопа, - сказал он без тени юмора. – Я предлагаю вам турне во времена не столь далеко отстоящие.
Западная Европа, шестнадцатый век, восьмидесятые годы. Междоусобные стычки, мятежи, бесчинствующие в лесах банды разбойников и дезертиров. Через леса пробирается путник. Его одежда истрепалась, на поясе – сабля с зазубренным клинком, кираса покрыта вмятинами. На плечах он несёт туго завязанный просмоленной веревкой мешок…
***
Любой в теневом парламенте хоть краем уха слышал легенду о Захаре Салтыкове. Мы можем позволить себе внутреннюю мифологию. Мы дали миру немало легенд. Да и сами – легенда.
- Захар Салтыков – не легенда, - поправил председателя Дягилев. – Он упоминается в летописях, в том числе церковных. Хронисты его описывают как отъявленного безбожника, еретика и чуть ли не идолопоклонника. Хотя он был образован, а покровительствовал ему сам Курбский, пока не драпанул в Литву.
- Согласен, Захар как таковой – не легенда. А вот его приключения во многом фантастичны. Нам с вами он близок тем, что часть его имущества находится от нас через стену.
Захар Матвеевич Салтыков был боярского рода, служил в опричниках, дорос до чина воеводы, но оставил службу. «Не взойти к Престолу Божьему, грядя по чресла в крови», - так он объяснил своё отступничество. Захар хорошо умел сражаться, но хотел знать, за что он сражается. Примитивная догма о верности царю и Отечеству его не устраивала. От чреватых вопросов о смысле кровопролития он перешел к еще более чреватым вопросам о смысле бытия.
Сначала я думал, не сам ли Заренский на досуге блеснул даром сочинителя, предварив себя колоритным прототипом… Но, по мере того, как я сличал сюжетные ходы и документальные факты, закрадывалась мысль, что источником легенды стала тривиальная утечка. Исправляя чью-то оплошность, подпустили лубочных красок для пущего неправдоподобия.
Пролог легенды – содружество Захара Салтыкова и человека из английского посольства Гуго Фортескью, морехода и путешественника. В доме англичанина они денно и нощно корпели над расшифровкой иероглифов, срисованных Гуго в тибетском капище. Здесь явственно прослеживается расчет на невнимательность и наивность потребителя россказней. Я со своей колокольни не верю, что эти двое – в большей степени солдаты и в гораздо меньшей – ученые – что-то там расшифровали. Хотя бы половину иероглифа. Тем не менее, легенда повествует, что плоды совместного творчества еле уместились в огромный мешок…
Без мешка же было никак не обойтись. В англичанине Фортескью подозревали шпиона Ливонского ордена, а по протеже Курбского и вовсе дыба плакала. Облава застигла их поздней ночью, и выходило, что один должен бежать со всеми бумагами, а другой – задержать наседающих стрельцов. Захар, коренной москвич, знал все лазейки в городе и тропинки из города. Вот так пачки бумаг оказались в мешке, мешок – на плечах Захара, а Захар – в бегах. Путь он держал к берегам Туманного Альбиона, на родину Гуго.
Тайны, унесенные из Москвы Захаром Салтыковым, обладают магнетизмом. Так и тянет вообразить неведомых богов, сошедших с небес восточного полушария в грохоте и огненных сполохах, чтобы поведать не рожденному еще человечеству историю Мироздания с первых ее секунд… Но если смотреть трезво, это вопиющая профанация. Гуго Фортескью и Захару Салтыкову, обученным лишь грамоте да иноземным языкам понемногу, этой повести было не прочесть, даже будь она написана не иероглифами богов, а японской катаканой.
Однако допустим, что они ничего не расшифровывали, а всего-навсего снимали уменьшенные рукописные копии. Дело в том, что Фортескью не мог таскать с собой несколько сундуков с архивами – это неудобно и замедляет передвижение. Архивы надлежало в целости доставить по назначению, в чем Гуго дал обет.
Я поднял не только журналы Заренского, но и прочесал столичные спецхраны. Это помогло мне пролить свет на обстоятельства, при которых Гуго Фортескью прибыл в Московию.
Он действительно побывал в труднодоступном районе Тибета и срисовал там какие-то символы. Краткосрочная вылазка навлекла на него гнев жрецов древнего культа, пустившего корни в горах – то был пресловутый культ Стерегущего Во Тьме. Лишь по чистой случайности Гуго ушел живым. Но, едва он, предвкушая отдых, разбил бивак и стал разжигать костер, как подвергся нападению и понял, что напрасно радовался. Выбрать маршрут ретирады по своему усмотрению он не мог, ибо ему предстояло забрать некий груз из посольства в Москве. Где-то в Китае он спутал следы, но по всем признакам преследование не прекратилось. Рано или поздно его отыщут и убьют за осквернение, а у него на руках не только рисунки с натуры собственного авторства, но и картуши, чертежи, математические, химические и философские трактаты… Всё вместе весило без малого девятьсот фунтов. Верхом такую прорву не увезешь, повозка, карета, телега превращают курьера в неповоротливую и легкую мишень, а посол нервничает и спрашивает, когда же «это» уберут с глаз долой. В бытность придворным Гуго чем-то провинился перед королевой, и Елизавета выказала крайнее неудовольствие, когда он окопался в Москве. Она дала ему соответствующую характеристику в одном из писем русскому царю, и посол не чаял, как избавиться от «постояльца». Гуго сам был бы рад унести ноги, но не мог бросить архивы и не мог их забрать. Захара Салтыкова Гуго послала сама Судьба. Сметливый Захар предложил немудреный выход: переписать всё убористым почерком.
Легенда умалчивает об их знакомстве. Ясно, что Гуго не подпустил бы к своему кабинету человека, не снискавшего его безоговорочного доверия. Скорее всего, мстители, пришедшие за ним с Тибетского нагорья, подстерегли его где-то на улице, и Захар помог англичанину отбиться. А уж после взаимная притирка много времени не заняла. Объединив усилия, они сократили объем архива до приемлемого минимума. Писарской квалификацией они тоже не блистали, но с пером и чернилами управлялись лучше, чем с иероглифами. Оригиналы документов сгорели при пожаре, кроме тех, копирование которых вызвало наибольшие затруднения. Легенда, думаю, не врёт: Гуго Фортескью был стоиком, взорвавшим своё жилье и себя, лишь бы нанести урон противникам. Но когда он поднес факел к бочке с порохом, ему оставалось уповать лишь на храбрость, удачу и – да – и на порядочность своего компаньона.
Захар проскользнул к коновязи, приторочил мешок к седлу и помчался прочь, слыша за спиной крики и ружейную пальбу. Но конь скакал всё медленнее, начал спотыкаться, а потом пал под седоком, забился в судорогах и издох. Захар не сомневался, что коня отравили, но такая изощренность не в стрелецком стиле. Значит, мстители этой ночью вновь намеревались добраться до Гуго. По их плану жертва лишалась возможности бежать, и он не осуществился лишь благодаря появлению царских карателей. И, как скверно ни складывались дела, Салтыкову впору было благословить бывших соратников: не возьмись они громить дом, те, другие – безмолвные и сросшиеся плотью с темнотой – внезапно встали бы за их спинами, и тогда… Захар надеялся, что осада и взрыв убедят тибетцев, что их миссия исчерпана. Надежда была не тщетной: в дальнейшем ему пришлось противостоять многим, но зримым и осязаемым врагам.
Салтыков с поклажей прошел через Польшу, Германию и Бельгию. Он сбивал подметки и воровал лошадей. Он мало спал, скудно ел, и, опасаясь быть замеченным, редко выходил на дороги, пробираясь лесами. Обходил разбойничьи засады, вступал в рукопашные, отстреливался и проявлял чудеса изворотливости. Однажды его схватили мушкетеры герцога фон Валенштайна – германского авантюриста, прославившегося острым умом и жестоким нравом. Захар пообещал сам отсечь себе правую руку на потеху шайке, если герцог не станет заглядывать в мешок. Фон Валенштайн от сделки отказался и мешок всё же развязал. Впрочем, он вскоре отпустил пленника.
А вот уже не легенда, а официальная справка из Гамбургского университета. Смерть Густава фон Валенштайна, наступившая тремя годами позже, по сей день остается предметом спекуляций беллетристов от истории. Тело герцога нашли крестьяне; чудовищно изувеченное, оно словно упало на каменистую землю с огромной высоты. Но вокруг простиралась равнина без единого возвышения, откуда можно упасть и разбиться. Простолюдины толковали, что герцога унес в когтях сам дьявол, с коим фон Валенштайн сторговался насчет своей души, и, потаскав по небу, швырнул вниз. В замке герцога, в дозорной башне, было распахнуто настежь окно, а на полу догорала свеча, зажженная еще ночью. Выглядело так, будто у герцога было назначено свидание в поздний час с кем-то, предпочитавшим окна дверям.
Происшествие расследовали иезуиты, устроившие из этого крестовый поход местного значения. «Диавол рыщет в местах сих», - заявили они и увеличили поборы в пользу церкви. Но не из того ли мешка, что нес при себе путник-чужеземец, явился герцогу «Диавол», могущий оторвать смертного от грешной земли? Можно только догадываться, что еще там было.
В рыбацкой деревушке на западе Нидерландов Захар нанял (или украл) лодку и переправился в Дувр. Финальный этап одиссеи ему облегчило знание английского и некоторое количество золотых монет, собранное с убитых им разбойников и потраченное на взятки.
Его приняли в усадьбе Мейджор-Хаус, близ Кардиффа, принадлежащей судовладельцу Джону Генри Мозерлоу. Здесь размещалась штаб-квартира сообщества, в котором состоял погибший в Москве Гуго Фортескью. Гуго не составил для Захара рекомендательного письма, но набитый мешок говорил сам за себя.
Сообщество не было ни тайным, ни особенно влиятельным, но смогло заручиться поддержкой некоторых вельмож и привлечь финансовые вливания. Посланцы Мейджор-Хаус собирали по всему миру лучшие плоды человеческой мысли. Историки впадают в идеализм, провозглашая шестнадцатый век веком открытий. Соотношение отдельных, хотя и знаковых, достижений и несостоявшихся прорывов не в пользу прогресса. Прожорливое чрево безвестья поглотило идеи и замыслы, по сию пору никем не повторенные. Изобретатели прозябали в нищете. Мужья науки прятали свои свершения от посторонних глаз; обвинение в богохульстве или в сговоре с дьяволом – самое безобидное, что им грозило.
Мейджор-Хаус хранила множество бесценных жемчужин разума, к коим добавились трофеи Гуго Фортескью. Примкнув к сообществу, Захар Салтыков нашел бы себя – ему исполнилось тридцать два, душевные метания остались позади, и в жизни его появилась цель. Но Захар попал из огня да в полымя. Один из лондонских покровителей уведомил Мозерлоу, что деятельность сообщества попала в поле зрения церкви и получила крайне негативную оценку. По наущению архиепископа предпринимается расследование, пока негласное, но арест, пытки и публичный процесс – вопрос времени.
В Мейджор-Хаус готовились к эвакуации.
Под покровом ночи архивы свозились в порт и с рук на руки передавались капитану фрегата «Везувий». В трюмы каботажных судов «Гиппогриф» и «Купер» нагружали припасы – беглецы намеревались найти пристанище в Виргинии. Матросы, преданные своему хозяину, не покидали палуб и в любой момент обрубили бы швартовочные канаты.
Но меры, принятые против сообщества, оказались много серьезнее, чем предрекал сановник из Лондона. Маховик судебной машины раскачивался не только авторитетом иезуитского ордена, но и хитростью «вольных каменщиков», спо<