Сухие глаза
Часть первая. Максим
По широкому полю рассыпались ромашки; ярким голубым узором, словно вышивка на шелковом платке, пестреют васильки, а высокий белоголовник маячит среди разнотравья и источает такой сладкий аромат, что начинает кружиться голова. Он пахнет чем-то знакомым, но чем? Чаем! Он пахнет деревенским чаем, который заваривали в деревне мамы и старшие сестры. А вот и сестра Анечка. Она идет так медленно, плавно. Что с ней? Что она несет в платочке?..
Максим вскакивает с кровати - сон как рукой сняло. Он оглядывается по сторонам: все еще спят. Он снова ложится на скрипучую панцирную сетку с наброшенным на нее подобием матраца, сворачивает полинявшую кофту, заменяющую ему подушку, и, пождав под себя босые ноги, пытается снова уснуть. Но сон не идет. Мальчишка знает, что сегодня суббота, а значит, придет сестра. Должна прийти, если ничего не случится. В прошлую субботу она не приходила, значит, сегодня обязательно придет, а если посчастливится, то принесет картошку. Слюна тошнотворным спазмом подкатывает к горлу. Она напомнила Максиму, что последний раз он ел вчера после обеда. Если и не получится увидеть заветный комочек, бережливо завернутый Аней в платочек, то все равно он будет рад встрече с сестренкой. В груди что-то кольнуло и легкой болью отозвалось в сердце. Это душа мальчишки послала ответ на радостьот предстоящей встречи.Две родных кровинки в холодном и голодном мире сотен подростков, оторванных от дома войной, ждут друг друга неделями, чтобы побыть вместе всего несколько часов.
Он закрыл глаза, голова закружилась и замигали быстрыми отрывистыми картинками до боли знакомые лица, словно фотоснимки из родного дома. Вот мама Поля ласково улыбается… А это добродушная улыбка бати…Елена, старшая сестра, смотрит, как всегда с укоризной…Братка Коля несет рыбу с рыбалки…Стюра улыбается по-детски застенчиво, и сразу же мелькает лицо соседа с его едким недовольством: «Ну и назовут же! Какого черта?! Тася, она и есть Тася, так нет – Стюрупонапридумали!» И даже этоворчание соседа казалось таким теплым и милым!
В окна барака начинают просачиваться лучи восходящего солнца. Неласково они скользят по холодному окну. Максим приподнимает голову: на стекле появляются капельки воды. Вот и первый заморозок. Осень уже на пороге. Вспомнил подросток, как в прошлую встречу обсуждали они с Аней приход осени, вроде и желанный и в то же время тоскливый. Аня говорила, что жители деревни, рядом с которой она работает, начали копать картошку и стали подкармливать отварными, а то и печенымикартофелинками девушек. Теперь она сможет не по одной, а по несколько штук приносить ему. По две, а то и по три! Максим представлял, как пойдет провожать Аню за Барнаул, как выйдут они в поле, подожгут пожухшую ботву, и испекут печенки. Мечты Максима перекрывала суровая реальность: полтора года жизни впроголодь, полтора года долгих ночей в холодной, пахнущей плесенью, засаленной постели, полтора года тяжелых для подростка, выматывающих последние силы работ на заводе. Что двигало этими оторванными от дома сотнями подростков? Вера. Вера в то, что они приносят пользу фронту, запчастями и снарядами помогают бойцам уничтожать фашистов. Именно они своими полуозябшими ручонками вытачивали снаряды у станков, до которых такие мелкорослые мальчишки, как Максим, даже не дотягивались. Сердобольный инвалид дядя Ваня смастерил мальчишкам подставки. «Вот изладил вам подпорки, - заботливо приговаривал дядя Ваня. –Хошьмаленько поудобне будет стоять-то». А через три дня Максим хвалил Анне добродушного инвалида за его изобретательность. Аня как всегда слушала внимательно, но в ее взгляде растворялся и брат, и его разговор, и его мысли. Это был какой-то широкий, недетский взгляд, взгляд, которым она хотела охватить не только заботы Максима, и уж тем более, не только свои, но и заботы всех подростков, на долю которых выпал этот изнуряющий, тяжелый и совсем не детский труд.
Часть вторая. Анна
В палатке, в которой жила Аня, было еще восемь девчонок из разных районов Алтайского края. Все примерно одного возраста, одинакового роста и даже волосы носили одинаковой длины, которые каждое утро заплетались в одинаковые косички. Некогда было причесываться или как-то красиво укладывать, работа не любит ждать. А уж в работе девчата были старательные, выносливые и трудолюбивые. Поздним вечером после горячего ужина, которого привозили в палаточный лагерь на бричке, они порой подолгу болтали перед сном, подбадривая друг друга. Были и слезы, долгие, горькие, но тихие. Слезы о себе и про себя. Слезы в себя. А бывало, и шутили, смеялись. Самая веселая была Оля.
В середине июля жара стояла невыносимая. Целый день возили в тачках песок и щебень. Устали смертельно. В палатке и вечером стояла духота, к которой подмешались еще и назойливые комары. Руки изнывали от тяжелой работы. Как-то не смеялось девчонкам в этот вечер. У Оли к ночи начало ломить суставы. Девочка старалась всеми силами подавить боль, растирая колени, но проницательная Анна сразу поняла, в чем дело.
- Платок у тебя есть большой? – спросила она у Оли.
- Постирала я его. А что? – отвечала Оля, не совсем понимая вопроса.
- Завтра набери глины с насыпи, да привяжи к коленям. Поможет от суставной боли.
- Ладно. Господи, хоть сейчас не иди. Боязно только.
- Да лежи уж, сама схожу, -вставая с кровати проговорила Аня.
- Постой, как же ты одна-то? Я с тобой, - вызвалась Лена.
Когда девушки вернулись, Оля уже кусала от боли губы. Обмазав колени подруги глиной, Анна свалилась на свою постель вниз лицом. Боли стали отпускать, и подруга потихоньку затихла. Девчата разговаривали вполголоса, одобрительно отзываясь о поступке Ани, которая так и лежала, не меняя положения с полузакрытыми глазами. Она не спала, но и подруг слышала сквозь туман воспоминаний. Как только выдавалась свободная минута, она сразу же заполнялась думами о доме, о родных и о Максиме. А в последние дни в ее голову вселились и другие мысли.
- Откуда она столько знает? – до слуха Анны донесся шепот одной из подруг.
- Ага, как старушка, и приметы знает, и лечить может, - добавила другая.
- Девчат, а вы заметили, что она почти не смеется? – вставила третья.
- И глаза у нее необычные, вроде сухие какие-то…
Анну словно кольнуло что-то изнутри. Она вспомнила, как в прошлом году мама Поля, успокаивая плачущую Стюру, приговаривала той: «Переставай плакать рева-корова. Погляди на Нюрку, у нее всегда сухие глаза, а у тебя вечно на мокром месте…»
Нутром понимала Анна, что девчонки вкладывали другой смысл в это знакомое уже определение. «А откуда ему взяться блеску-то в глазах? - спрашивала она себя мысленно - Где ее взять, радость-то?»
Анна была третьим ребенком в большой и дружной семье Локтионовых. В затерявшемся в таежных дебрях селе Каинча забот хватало: скот пасти, огород сажать, хозяйство вести, да за малыми братьями-сестрами присматривать. Детство как-то слишком рано ушло, помахав рукой из туманной призрачной дали. Аня и не заметила, как пришла пора взрослой жизни; слишком уж смазались или, наоборот, размылись границы. Добавила забот война, перечеркнувшая светлую юность.
Провожая старшего брата Яшу в армию, плакала Анечка горькими слезами. Долго шла за телегой по осенней слякоти и все махала брату платочком, мокрым от слез. Но слезы те были только ее слезами: никому и никогда не показывала их девочка. До поздней ночи, уткнувшись в подушку, оплакивала свое расставание с братиком и думалось ей, что нет тяжелее этого горя. Но оно пришло, и срубило, как тоненькую осинку, не только Аню, но и всю семью: не вернулся из армии Яков. Война, внезапно ворвавшись в семью, распорядилась так, что вместо того, чтобы демобилизоваться, Яков прямиком отправился на передовую, откуда вернуться ему было не суждено. Отца, батю, как звали его в семье, забрали в трудармию по состоянию здоровья.
Судьба закаляла девушку. Аня быстро выросла в Анну. Весной 1942 года шестнадцатилетних алтайских юношей и девушек собрали на строительство железной дороги Барнаул - Камень-на-Оби, по которой шла поставка снарядов и деталей оружия для фронта с завода № 77. На заводе том работали подростки, в числе которых был и четырнадцатилетний Максим Локтионов, худенький мальчик с болезненным видом, младший брат Анны.
Вот и вся радость.
Утром, как всегда, пили чай с тоненьким кусочком хлеба. «Вот я опять горяченького похлебала, а Максимушка поди голодный», - укорила себя Аня, и вспомнила бледное личико своего брата. В последнюю встречу сестра заметила, что Максим сильно похудел. «Осунулся здорово, весь светится уже, и кашель привязался, никак не отступит», - отметила про себя Анна и едва подавила в себе горечь переживаний. Весь день она думала только о брате.
Часть третья. Бежать или остаться?
В пятницу с вечера накрапывал дождь. С наступлением сумерек он усилился. Тучи заполонили небо так густо, что приблизили ночную мглу. В эту глухую ночь по проселочной дороге быстро продвигались две фигуры. Ночь вычерчивала мужские силуэты. Стремительно и целенаправленно двигались они в сторону Барнаула. Впереди раскинулось широкое поле мощной кукурузы. Но вот позади юношеских фигур застучали конские копыта, тучи рассеялись также проворно, как двигались всадники. Внезапно появившаяся луна и осветила контуры человеческих и конских тел. То были охранники. Юноши припустили. Оставались считанные метры, и вот оно – заветное поле. Один, два, три, четыре, пять…И фигуры растворились в кукурузном море…
Наутро все перешептывались о побеге двух парней, кто осуждающе, а кто и с гордостью, что удалось-таки перехитрить охранников, а кто-то даже и с завистью, что счастливчики уже дома.
К обеду Анна подходила к бараку, в котором ютились сотни таких же изнеможденных подростков, как и ее братка. Она твердо решила рассказать о побеге юношей. «Это же нехорошо Аня. Кто будет фронту помогать? Мы же всей Родине помогаем», - возмущался Максим. Аня гладила его по голове и с грустью смотрела, как он аккуратно разворачивал платочек с картошкой.
В этот вечер брат не пошел провожать сестру: он слишком ослаб, приступы неутихающего кашля только усугубили слабость. Хотя Анна и поила его солодкой, которую накопала по дороге ножичком, подаренным ей Максимом, кашель не ослабевал.
Ночевать Аня не осталась: нужно было привести мысли в порядок. «Всем трудно. Что нам что ли одним только? – рассуждала девушка на обратной дороге. - Вот у Ольги отец на фронте и два брата, а мать больная дома хозяйство держит, да в колхозе целый день вкалывает, а Ольга всеми силами старается помочь фронту. А кто поможет-то, кроме нас?» Мысли путались в голове Анны. «Не шибко ли много хочешь, вражина проклятый?» – спрашивала она, обращаясь в пустоту. Ее взор был устремлен в сторону уходящего вдаль железнодорожного полотна. Там был враг – это Анна четко знала. «Ведь угробил уже Яшу, угробит и Максима. Только морозы начнутся - нас отправят домой. Как я вернусь без брата? Как же я его тут оставлю?!. А дома мамка одна с тремя… Досамых потемок в поле работает», - рассуждала умудренная жизненным опытом девушка. Это не Анна спрашивала, это жизнь, опаленная войной, ставила и ставила слишком серьезные вопросы, на которые приходилось отвечать рано повзрослевшей девочке.
* * *
По широкому полю среди разбросанной картофельной ботвы тяжело шагает Анна. Ромашки облетели, травы пожухли, васильки отцвели, белоголовник совсем не белый, и уж точно не маячит, а грустно повесил свою горчично-коричневую макушку. Усталой рукой она снимает с головы платок, вместе с которым отпускает все сомнения. Она приняла решение, обдуманное, взвешенное и единственно верное.