Итак, «мир» нашего опыта есть феноменальное проявление как мира, сотворенного Словом, так и эволюционного мира змея. «Разум» нашего опыта также есть проявление как света Слова, так и «хитрости» (используя Библейский термин для обозначения метода, которым тьма имитирует свет, не проникаясь им) змея. Вот почему, прежде чем становиться поборником реализма, все еще необходимо проводить четкое различие между Миром и миром. Подобным же образом, прежде чем стать поборником идеализма, необходимо проводить четкое различие между Разумом космическим и разумом человеческим.
Но проведя такое различие, можно без колебаний принимать одновременно и реализм, и идеализм — что стало бы «идеализмом-реализмом» (или логизмом) древнего и современного герметизма.
И тогда метод соответствия становится посохом в руке Отшельника, а метод связности — плащом на его плечах, И все это благодаря свету лампы Отшельника, каковая есть то священное орудие, в котором свет Слова соединяется с «маслом» интеллектуальных и духовных усилий человека.
2. Антиномия «реализм — номинализм».
В этой антиномии понятие «реализм» не имеет ничего общего с «реализмом» антиномии «реализм — идеализм». Здесь реализм означает школу западной мысли, каковая приписывает объективную реальность тем общим понятиям, которые теперь обычно определяются как «абстрактные», но которые средневековая философия именовала «универсалиями ». В свою очередь, номинализмом называется то направление западной философской мысли, которое отрицает объективную реальность универсалий и принимает реальность только в форме «частностей».
Итак, «реализм» как направление западной философской мысли, противоположное номинализму, отличается от реализма, противостоящего идеализму, в том смысле, что речь здесь идет об объективной реальности универсалий (родов и видов), а не о соответствии между понятиями разума и реальностью объектов (как единственном критерии истины). Стало быть, и проблема здесь совершенно иного характера. При рассмотрении проблемы реальности универсалий «реалисты» оказываются, в сущности, крайними «идеалистами», едва разговор заходит о первичности разума либо объекта.
|
|
Проблема, лежащая в основе антиномии «реализм — номинализм», впервые в истории философской мысли была четко поставлена Порфирием (234 — ок. 304 гг. н. э.) в его труде Исагог (или Предисловие Порфирия Финикийца, ученика Плотина из Ликополя, если приводить полное название этого небольшого сочинения). Вот как с предельной ясностью ставится в нем с первых же строк эта проблема:
«...Я не стану здесь вдаваться в исследование некоторых глубоких вопросов, касающихся родов и видов [т. е. универсалий], поскольку такая попытка требует более подробного изучения следующего: (1) существуют ли роды и виды сами по себе или же пребывают в одних лишь понятиях; (2) если они существуют, то материальны они или нематериальны; и (3) существуют ли они отдельно от чувственных предметов или внутри них и пребывают от них в зависимости» (113:1, 9—14; vol. 16; pp. 27—28).
По сути, от Боэция до Ренессанса — да и по сей день — эта проблема подвергается тому самому «более подробному изучению», которого, по убеждению Порфирия, она заслуживает. Ибо средневековые ученые, усматривая в проблеме универсалий сердцевину всей философии, и относились к ней как к основополагающей, что привело в конечном счете к разделению мира философов на «реалистов» (роды и виды существуют сами по себе, над индивидуумами и вне их) и «номиналистов» (роды и виды не существуют вне индивидуумов; они суть лишь «имена», т. е. слова, пригодные для классификации). Третья школа — «концептуалистов», т. е., в данном случае, «умеренных реалистов» или «умеренных номиналистов» (общие идеи несомненно существуют, но только в разуме того, кто их порождает) — зародилась в процессе этого противостояния и выступила не в роли синтеза, но уподобилась Лотарингии, сыгравшей предназначенную ей императором Лотаром I роль буфера между Францией и Германией.
|
|
Острое противостояние между реализмом и номинализмом длилось доброе тысячелетие и, не ограничиваясь учеными дебатами, принимало самые разнообразные формы,.вплоть до решений церковных соборов, таких как собор в Суассоне, осудивший номинализм в 1092 году.
Тезис «реалистов» восходит к Платону и его доктрине идей. У «номиналистов» же он ассоциируется с Антисфеном: «Я вижу лошадь, но не вижу лошадности» (cf. 55: vol.III; p. 214). Итак, суть проблемы в том, предшествует ли «лошадность» индивидуальным лошадям («universale ante rem»71), присуща ли она индивидуальным лошадям («universale in re»72) или же, наконец, следует ли она за ними и выводится из них лишь путем абстракции («universale post rem»73). Согласно Платону, «лошадность», как идея, существует до лошадей; согласно Аристотелю, «лошадность» существует только в лошадях как принцип их формы; согласно концептуалистам (например, Канту), «лошадность» — это понятие, сформированное разумом посредством суммирования общих черт всех лошадей, абстрагируясь от частных характеристик («universale post rem»).
|
|
Проблема того, предшествует ли «лошадность» реальным лошадям, является ли она в них формирующим принципом, или же это только умозрительная идея, выведенная из чувственного опыта, честно говоря, не столь уж животрепещуща, когда речь идет только о «лошадности». Однако она становится таковой, когда речь заходит о человечестве или мироздании. Ибо тогда она превращается в проблему творения, которое отлично от бытия. В творении идея, или «план» мироздания предшествует акту ее реализации, тогда как в бытии или эволюции нет ни идеи, ни плана, предшествующего факту, но есть сила, присущая субстанциям и индивидуумам, которая толкает их на поиск методом проб и ошибок пути продвижения вперед. В отношении же человечества она становится проблемой прототипного человека или небесного Адама, т. е. проблемой сотворения человека или его эволюционного бытия.
Рассмотрим теперь более пристально основополагающие положения реализма и номинализма.
«Общее предшествует частному» — такова формула, лежащая в основе реализма.
«Частное предшествует общему» — такова контрформула номинализма.
Эти два противоположных тезиса означают, что для реализма общее более реально и обладает более высокой объективной ценностью, нежели частное, тогда как для номинализма более реально частное, обладающее по сравнению с общим более высокой объективной ценностью. Иными словами, для реализма человечество болей реально и ценно, нежели отдельный индивидуум. И наоборот, для номинализма именно отдельно взятый человек более реален и ценен, чем все человечество.
Для реализма не было бы отдельных людей, если бы не было всего человечества. Напротив, для номинализма не было бы человечества, если бы не было отдельных людей. Человечество состоит из отдельных людей, утверждает номиналист. Человечество порождает отдельных индивидуумов из своего незримого, но реального лона, утверждает реалист.
Кто же прав? Реализм со своим идолом превосходства коллективности над индивидуальностью и индивидуальной душой, который устами Каиафы оправдал о суждение Иисуса Христа на смерть словами: «И не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин. 10:50); который через судилища Инквизиции истреблял «вредных индивидуумов», жертвуя ими ради интересов человечества или Церкви?.. Реализм, который, наконец, возводя интересы расы или класса над интересами отдельных людей, уничтожал руками нацистов миллионы евреев и цыган, а руками большевиков — миллионы кулаков, зажиточных крестьян и людей из высших классов?
Или номинализм?
Номинализм слеп к идеям и принципам, которые для него остаются лишь пустыми словами. Истина, красота и добро не существуют для него как объективная реальность и являются лишь делом вкуса. Никакая серьезная наука или философия, достойная этого названия, не смогла бы существовать, если бы номинализм оставался единственной интеллектуальной средой ее обитания. Ибо вместо стремления к универсальности она углубилась бы в поиски частностей. Она бы собирала одни лишь частные факты, и будучи далека от придания ценности их общим чертам, из которых можно было бы вывести законы и принципы, пришла бы в конечном счете к созданию этакого музея частных фактов, И тщетно бы этот музей ожидал пришествия научной и философской мысли, чтобы принести пользу человечеству. Сам по себе номинализм неспособен ее породить. Ибо он противоположен науке.
Вместо науки или философии он породил бы множество сект субъективного толка. Каждая мыслила бы и верила по-своему. А человеку оставалось бы примкнуть к той, которая ему больше по душе. Вот почему Церковь осудила номинализм как доктрину, а наука отвергла его как метод. Он раздробил бы Церковь на массу мелких религий по личным вкусам каждого индивидуума, а науку свел бы к бесплодному накопительству и несметному множеству частных мнений.
Потому-то, если мы придаем какое-то значение существованию объективной истины (науки) и транссубъективной истины (религии), нам никак не обойтись без реализма. И потому, если мы стремимся к единению человечества в универсальной объективной истине науки и транссубъективной истине религии, нам должно признавать как объективную, так и транссубъективную истину.
Но можем ли мы обойтись без номинализма?
Нет, ибо номинализм — это видение мира, состоящего из индивидуальностей, единственных в своем роде и незаменимых. Это видение мира как огромного сообщества сущностей вместо мира законов, принципов и идей. Это видение мира, в котором Отец, Сын и Святой Дух, истинно сущие и живые, объединенные вечными отцовскими, сыновними и братскими узами, правят в окружении Серафимов, Херувимов, Престолов, Господств, Сил, Властей, Начал, Архангелов, Ангелов, человеческих существ и всех тварей Природы, видимых и невидимых; Можно ли с чистым сердцем произнести в молитве к Отцу небесному: «Да святится имя Твое» — без веры в то, что это единственное и святое имя живого Существа — единственное и святое, а не обозначение верховной идеи (или «первопричины», или «абсолютного принципа»)? Можно ли любить незримый мир безликих «первопричин», мир, населенный законами и принципами?
Если общее интеллектуальное познание мира как такового (т. е. наука) и как творения Бога (т. е. философия) невозможно без идеалистического реализма, то тем более невозможно интуитивное индивидуальное познание — через любовь — отдельных существ (т. е. мистицизм, гностика и магия) без реалистического номинализма.
Итак, нельзя безоговорочно принимать ни идеалистический реализм, ни реалистический номинализм, но и обойтись без них невозможно. Ибо любовь (требующая реалистического номинализма), как и разум (требующий идеалистического реализма) являются основополагающими качествами человеческой натуры. Когда речь идет о мышлении, человеческая натура реалистична; и она же номиналистична, когда речь идет о социальном общении или любви.
«Проблема» универсалий была разрешена в духовной истории человечества фактом Воплощения, при котором Логос — фундаментальная универсалия мироздания — стал Иисусом Христом, Который есть и фундаментальная частность мироздания. Здесь универсалия универсалий, сам принцип постижимости — Логос, — стал частностью частностей, истинным прототипом личности, Иисусом Христом.
Из всех Евангелий это единение принципа универсального познания с Сущностью индивидуальной любви наиболее ярко и выразительно — от сердца к сердцу — описано в Евангелии от Иоанна. Это Евангелие повествует о действии Божественной алхимии, где вода соединяется с огнем — где вода становится живой водой, где языки пламени становятся огненными языками Троицына дня, понятными каждому в отдельности. Суть крещения — живая вода и огонь, не поглощающий частность, но дающий ей возможность стать частицей вечности — есть результат искупления, которое началось с момента Воплощения. Крещение — в сфере духовной истории — является также союзом реализма и номинализма, тем союзом головы и сердца в человеке, который есть лишь отражение факта Воплощения, где «Слово стало плотью».
Христианский герметизм есть друг как «реалистического номинализма», — в той мере, в какой эта форма номинализма стремится к мистическому опыту единения существ через любовь, — так и идеалистического реализма, — в той мере, в какой этот последний стремится к Логосу. Сам по себе христианский герметизм может быть лишь познанием общего, которое проявляется в частном. Для герметизма нет ни «принципов», ни «законов», ни «идей», существующих вне отдельных индивидуумов не как структурные особенности их натуры, а как самостоятельные и независимые от них сущности. Для герметизма нет ни «закона гравитации», ни «закона реинкарнации»; есть только притяжение и отталкивание существ (ведь атомы суть те же существа) если речь идет о гравитации, и одно лишь притяжение существ к земной жизни с ее радостями и печалями, если речь идет о реинкарнации. Но с другой стороны, не будь даже на свете таких реалий, как законы гравитации и реинкарнации, безусловно однако существует всеобщее желание существ — великих и малых — соединяться друг с другом, образовывать молекулы, организмы, семьи, сообщества, нации... Это желание, или универсальная структурная потребность, проявляет себя как «закон». «Законы» присущи существам, как логика присуща мышлению, будучи частью самой его природы. Истинный прогресс, истинная эволюция — это продвижение существ от жизни по одному закону к жизни по другому закону, т. е. структурное изменение существ. Таким образом происходит постепенное замещение закона «око за око и зуб за зуб» законом прощения. И таким же образом закон «слабый служит сильному, народ служит королю, ученик служит мастеру» уступит когда-нибудь место закону, продемонстрированному Христом, совершившим Омовение ног. Согласно этому закону, сильный служит слабому, король служит народу и мастер служит ученику — как на небесах, где Ангелы служат людям. Архангелы служат Ангелам и людям, Начала служат Архангелам, Ангелам и людям, и т. д. А Бог? Он служит всем сущим без исключения.
Так и закон борьбы за существование, наблюдавшийся Дарвином в области биологии, однажды уступит место закону сотрудничества ради существования, который уже действует в симбиозе цветущих растений и пчел, во взаимодействии различных клеток организма и в сотрудничестве в организме человеческого общества. Конец «закона» борьбы за существование и грядущий триумф закона сотрудничества ради жизни был предсказан пророком Исаией:
«Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их» (Ис.10:6).
Так будет, ибо новый «закон» — т. е. глубокие перемены в психической и физической структуре существ — придет на смену старому «закону», сначала в сознании, затем в желаниях и привязанностях и, наконец, в их органической структуре.
«Законы» приходят друг другу на смену и изменяются сами. Они не являются непреложными метафизическими реалиями. То же можно сказать о «принципах» и «идеях». «Суббота для человека, а не человек для субботы; посему Сын Человеческий есть господин и субботы» (Мк. 2:27—28) — таково соотношение между существами, с одной стороны, и законами, принципами и идеями — с другой.
Тогда, стало быть, законы, принципы и идеи нереальны?
Безусловно реальны, но это не реальность бытия отдельно от существ, т. е. не реальность метафизических сущностей, населяющих какой-либо соответствующий им мир или сферу — мир законов, принципов и идей. Духовный мир — это не мир законов, принципов и идей; это мир духовных существ — человеческих душ, Ангелов, Архангелов, Начал, Властей, Сил, Господств, Престолов, Херувимов, Серафимов и Святой Троицы: Святого Духа, Сына и Отца.
В чем же тогда реальность законов, принципов и идей?
Она — в их структурном родстве — духовном, психическом и материальном. Все существа суть носители универсального родства и свидетельствуют о своем общем происхождении и общем архетипе. Так вот, этот общий архетип — который в Каббале именуется «Адам Кадмон» — и есть закон, принцип и идея всего сущего. «Образ и подобие Божие» в Адаме есть закон, в силу которого Господь дал человеку власть «над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле» (Быт. 1: 26). Адам воплотил в себе этот закон, принцип и идею всех тварей, сущих в Природе, ибо он есть их прототип-синтез.
Реализм прав, утверждая реальность универсалий, ибо они являются структурными чертами архетипа в каждом отдельно взятом существе. Но прав и номинализм, проповедуя, что нет в мире иных реалий, кроме индивидуальных существ, и что среди них нет места универсалиям.
Герметизм рассматривает Логос, ставший человеком, как архетитипическую универсалию, ставшую сов ершенным частным существом. В христианском герметизме не существует противоречия между реализмом и номинализмом.
3. Антиномия «вера — эмпирическая наука».
«Ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: "перейди отсюда туда", и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас» (Мф. 17:20) — таковы слова Иисуса.
«И наука берет зернышко водорода и высвобождает энергию, заключенную в этом зернышке, и превращает гору в пыль», — отвечает двадцатый век.
Вот к чему приводит нас антиномия веры и эмпирической науки. Наша вера не сдвигает горы, но энергия, которой мы научились управлять с помощью науки, способна превратить их в пыль.
Не потому ли, что у нас нет веры даже с горчичное зерно?
Не потому ли, что мы сосредоточили наши усилия на проникновении в тайну, заключенную в частице водорода, вместо того чтобы обрести веру хотя бы с горчичное зерно?
Чтобы ответить на эти вопросы, мы вначале должны разобраться, что такое вера и что такое эмпирическая наука.
Вера:
Вера, которая способна — будь она даже с горчичное зерно — сдвигать горы. Идентична ли эта вера вере-убеждению, чувству уверенности в справедливости той или иной доктрины?...Идентична ли она вере-доверию с ее отсутствием сомнений относительно надежности свидетеля или его свидетельства?... Идентична ли она, наконец, вере-надежде с ее оптимизмом, противостоящим пессимизму? Короче, достаточно ли отсутствие каких-либо сомнений для осознания, что «ничего не будет невозможного для вас»?
Конечно, многие безумцы демонстрируют полное отсутствие сомнений относительно своих иллюзий и навязчивых идей. Будь вера ничем иным как силой убеждения, доверия и надежды, основанной на отсутствии сомнений, они могли бы творить чудеса, поскольку этой силы у умалишенных предостаточно. Однако сама
по себе сила убеждения, доверия и надежды не является той верой, которую подразумевает Евангелие. Здесь речь идет не только о силе уверенности, но скорее о силе уверенности в истине. Будь все иначе, и умалишенные стали бы чудотворцами, а безумие — идеалом.
Сила, способная двигать горы, должна быть равной силе, ее порождающей. Стало быть, и вера, способная двигать горы, не может быть ни мнением разума, ни личным чувством, сколь бы ни были они сильны. Это должен быть результат единения мыслящего, чувствующего и желающего человека с космической истиной, красотой и добром — с Богом. А посему вера, способная двигать горы, является полным единением — пусть на единый миг — человека с Богом.
Вот почему иллюзия никоим образом не способна породить веру; и по той же причине чудеса, основанные на вере, свидетельствуют об истинности — а не только об искренности — убеждения, доверия и надежды человека, через которого они совершаются. Чудеса суть плоды всецелого единения сосредоточенного человека с космической истиной, красотой и добром — с Богом. Они суть свершения Божественно-человеческой магии, которая неизменно основана на духовном созвездии «Бог—Человек» — или, иными словами, они всегда свершаются «именем Иисуса Христа», согласно формуле:
«Отец Мой доныне делает, и Я делаю» («Pater meus usque modo operator, et ego operor») (Ин. 5:17).
Вера в то, что «ничего не будет невозможного», есть состояние души, при котором «Бог действует, и душа действует с Ним». Это состояние души, сосредоточенной на истине, и к этой сосредоточенности Бог добавляет силу уверенности и энергию, которая делает чудеса возможными. Это магия, порожденная союзом двух магов: Бога и человека.
Следовательно, вера не есть ни логическая уверенность, ни уверенность в авторитете, ни принятие свидетельств, заслуживающих веры: это единение души с Богом, обретенное усилием мысли, через доверие к тому, что заслуживает доверия, через принятие свидетельств, заслуживающих веры, через молитву, медитацию, созерцание, через нравственное подвижничество и через многие иные пути, помогающие душе раскрыться навстречу Божественному дыханию.
Вера есть Божественное дыхание в душе, так же как надежда есть Божественный свет, а любовь есть Божественный огонь в душе.
Эмпирическая наука:
Теплота, пар, магнетизм, электричество, ядерная энергия — все эти могучие силы обузданы человеком благодаря громадной работе эмпирической науки! Благодаря науке мы можем побеседовать с друзьями через океан, увидеть происходящее за тысячу миль от нас, в течение часа навестить больного друга в другой стране, позвать на помощь спасателей, оказавшись в беде на море, в горах или в пустыне: самолеты, корабли, кареты скорой помощи. Благодаря той же науке мы можем услышать голос умершего много лет назад; в состоянии ходить, потеряв ногу; далеко видеть несмотря на близорукость; слышать несмотря на глухоту, а также многое, многое другое, — и все это благодаря эмпирической науке.
Чему можно приписать баснословный успех научных достижений? Какой основной принцип может объяснить все это?
Прежде всего — сомнение. Ибо только усомнившись в опыте наших физических ощущений, наука смогла установить, что не солнце движется по небу, а земля вокруг солнца. Только сомнение во всемогуществе судьбы привело к открытию лекарств и методов лечения ранее неизлечимых недугов. И только подвергая сомнению укоренившиеся традиции прошлого, эмпирическая наука пришла к открытию биологической эволюции, гормонов, энзимов, витаминов, структуры атома и глубин подсознательного...
Ибо в каждом вопросе коренится сомнение, вопросы же суть основа всякого поиска и всякого исследования. А посему сомнение есть отец научного метода. Это и есть тот самый первичный двигатель, начало, которое однажды привело в движение весь огромный механизм, состоящий из лабораторий, обсерваторий, библиотек, музеев, коллекций, университетов, научных академий и ассоциаций.
Итак, все приведено в движение сомнением. Но присуща ли плодотворность движения одному лишь сомнению? Достаточно ли для открытий одного лишь сомнения? Не должно ли верить в возможность таких открытий, прежде чем пускаться в путь, который к ним ведет?
Должно — со всей очевидностью. Отцом эмпирической науки является сомнение, а ее матерью — вера. Плодотворности веры она обязана не меньше, чем мотивирующей силе сомнения. Наряду с «научным сомнением» как методом, лежащим в основе эмпирической науки, существует и «научная вера» как основополагающий принцип ее плодотворности. Ньютон сомневался в традиционной теории «гравитации», но верил в единство мироздания, а стало быть, и в космическую налогию. Вот почему он смог прийти к открытию космического закона гравитации, основываясь лишь на созерцании упавшего с дерева яблока. Сомнение привело его мысль в движение; вера сделала ее плодотворной.
Каковы же догмы научной веры? Если попытаться их сформулировать, то мы получим примерно следующее:
«Верую в единую субстанцию, матерь всех сил, порождающую плоть и сознание всего сущего, видимого и невидимого.
Верую во единого Бога — в Человеческий Разум, единородного сына мировой субстанции, рожденного от мировой субстанции после многих веков эволюции:
суммарное отражение великого мироздания, эпифеноменальный свет в изначальной тьме, реальное отражение реального мира — развившийся путем проб и ошибок, не порожденный и несотворенный, единосущий с матерью-субстанцией — чрез которого может быть отражено все мироздание. Он ради нас, человеков, и ради нашего блага — восстал из лона матери-субстанции.
Он обрел материальную плоть в ходе эволюции, и стал Человеческим Мозгом.
Погибая с каждым уходящим в небытие поколением, он возрождается вновь в каждом последующем, согласно закону Наследственности. Он призван взойти к всеобъемлющему познанию всего мироздания и воссесть одесную матери-субстанции, которая послужит ему в его миссии судии и законодателя, и царство его пребудет вечно.
Верую в Эволюцию, все направляющую, подательницу жизни всему неорганическому и сознания всему органическому, которая исходит от матери-субстанции и образов мыслящего разума. С матерью-субстанцией и человеческим разумом эволюция обладает равной властью и значением и проявляется через универсальный прогресс.
Верую в единую усердную, универсальную, цивилизованную Науку. Признаю единую дисциплину во исключение ошибок и ожидаю грядущих плодов коллективных усилий прошлого ради жизни грядущей цивилизации. Да будет так».
Вот двенадцать пунктов научного «символа веры», основанного не только на многовековых научных трудах, но и на страданиях, которые столь многие претерпели во имя науки. Сравните это CREDO по каждому пункту с традиционным христианским Символом веры, и станет очевидным все значение антиномии «вера — эмпирическая наука».
Синтез:
Единая субстанция в основе всего разнообразия явлений; человеческий разум, способный свести это разнообразие к единству; эволюция, которой человеческий разум обязан своим существованием и сотрудничество с которой обещает человеческому разуму дальнейшее развитие, пока он не станет ее повелителем; коллективное и организованное усилие, согласно используемому из века в век методу сомнения и эмпирического подтверждения, — вот четыре принципиальных догмата научной веры. Субстанция, человеческий разум, эволюция и научный метод составляют четыре «буквы» Тетраграмматона, «неизреченного имени» науки.
Элифас Леви во многом способствовал той роли, которую играет имя (Havajot, — инверсия священного Тетраграмматона) в практике черной магии. Поскольку Тетраграмматон является законом причинности (последовательности: активное начало, пассивное начало, нейтральное начало — и их проявление; либо: побудительная причина, материальная причина, конечная причина — и явление) а, стало быть, и разума, Леви пришел к выводу, что инверсия Тетраграмматона и есть магическая формула хаоса и иррациональности.
Однако именно перевернутый Тетраграмматон является арканом эмпирической науки. Ибо именно пассивное начало субстанции или материи, считается эмпирической наукой первейшим или преимущественным «началом», тогда как нейтральное начало (человеческий разум) следует за ним, а заключает последовательность активное начало (метод). Фактически, если в Имени ЙОД-ХЕ-ВАУ-ХЕ ЙОД является активным началом (побудительной причиной), то первое ХЕ — пассивным началом (материальной причиной), ВАУ — нейтральным началом (конечной причиной), и, наконец, второе ХЕ — это явление в целом, конечный результат. Тогда перевернутое Имя ХЕ-ВАУ-ХЕ-ЙОД образует иную последовательность: «пассивное начало — нейтральное начало — пассивное начало — активное начало», или «материя, разум, эволюция, научный метод».
Последовательность означает, что ничто не предшествует материи; ничто ею не движет; она движется сама по себе; что разум есть дитя материи; что эволюция
есть материя, которая порождает разум; и что, наконец, разум, однажды зародившись, становится жизнедеятельностью материи в процессе эволюции, которая осознает себя и берет эволюцию в свои руки. Перевернутый Тетраграмматон является, вне всякого сомнения, формулой синтеза в эмпирической науке.
Является ли он формулой хаоса и иррациональности?
Нет. Это зеркальное отражение формулы «дух-материя-эволюция-индивидуальность» священного Имени. Это формула не иррациональности, и тем более не интеллекта, — это формула изощренности (т. е. коварства), т. е. отраженного, рефлективного разума.
Это и не логистическая формула, не формула Логоса, но скорее формула змея из Книги Бытия, который «был хитрее всех зверей полевых» (Быт. 3:1) и стремился к расширению сознания в горизонтальной плоскости (в аллегорических «полях», упоминаемых в Библии).Конечная цель логики хитрости, т. е. логики змея, сводится не к тому, чтобы стать Богом, но к тому, чтобы стать «как Бог». «Уподобиться » — вот суть хитрости, и таково же значение научной веры, научного кредо, в котором лишь перефразируется и развивается обещание змея: «откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3:5).
Открыть глаза, уподобиться богам, знающим добро и зло — таков великий аркан эмпирической науки. Вот почему он посвящен делу просвещения («откроются глаза ваши» — по горизонтали); вот почему он стремится к абсолютной власти для человека («будете, как боги»); вот почему, наконец, он внутренне аморален или нравственно нейтрален («знающие добро и зло»).
Вводит ли она нас в заблуждение? Нет. Она реально открывает нам глаза, и благодаря ей мы больше видим по горизонтали; она наделяет нас реальной властью над Природой; она реально нам полезна, — к добру или ко злу. Эмпирическая наука ни в коей мере не вводит нас в заблуждение. Змей не солгал — в той сфере, где был слышен его голос и обещание.