Космические основания права

Если космос пронизывает всю нашу так называемую земную жизнь, входит составной частью в человеческую личность, содержится в социальном, т.е. созданном человеческими взаимодействиями, мире, легко допустить, что и право представляет собою явление космическое.

Космическое начало проникает в право прежде всего через личность, которая с помощью права реализует свою сверсоциальную, космическую сущность. Личность одухотворяет собою право, и вне личности право не имеет никакой жизни. Космос наполняет право свойствами, природу которых трудно усмотреть в системно организованной материи. Назовем и рассмотрим некоторые из них, наиболее очевидные.

1. Космос противостоит хаосу. Космос предполагает некий Порядок, гармонию, по причине чего нечто стало существовать, существует и не рассыпается. Право перенимает этот универсальный закон и существует лишь благодаря иерархичности, соподчиненности, вносимой посредством него в социальную жизнь. Право утверждает неравенство личностей и существует лишь благодаря этому неравенству. Иерархия правовых норм утверждает иерархию социальных отношений, в которых люди сообразуют свое поведение друг с другом и существуют как некое целое.

НА. Бердяев неоднократно подчеркивал эту особенность социальной жизни. Он указывал, что требование равенства губительно для общества, ибо любая власть предполагает неравенство, т.е. порядок, где люди не одинаковы и, преодолевая индивидуальную ограниченность, образуют социальные общности - семью, круг друзей, государство - со всеми атрибутами власти.

Иерархичность права не только отрицает полное равенство, но и утверждает одним из принципов правовой жизни аристократизм, т.е. деление людей на основе имеющихся у них добродетелей⁷. В этом смысле демократия, провозглашающая принцип равенства правовых возможностей, есть последовательно проведенная идея аристократизма: у власти должны оказываться люди не случайно, а по причине своих личностных качеств заслужившие право управлять другими.

2. Абсолютная гармония не может быть достигнута в том, что конечно я относительно. Идеал государственно-правового устройства не должен быть достижим, его осуществление возможно лишь за пределами конечных явлений⁸. В противном случае достижение идеала разрушает человеческую деятельность, оно лишает ее возможности развития. По этой причине право никогда не может быть инструментом абсолютного добра. С помощью права нельзя достичь идеального правопорядка. Более того, осуществление права неизбежно причиняет страдания и зло, поскольку ни одна правовая система не может соответствовать человеческому идеалу. Выражаясь социологически, реализация права всегда влечет за собой негативные последствия для человека, и потому право неизбежно сопряжено с отчуждением человека, который не усматривает в нем возможность достижения абсолютной гармонии с миром и своей душой. Право раскалывает человека. Н.А.Бердяев выразился на этот счет еще резче: "Этика закона беспощадна к человеческой личности"⁹. И лишь по мере утраты "космического" сознания и превращения в социального робота человек может оценить правовую систему как идеальную.

3. Если мы признаем связь личности с космосом и ее - хотя бы частичную - принадлежность бесконечному, нам следует констатировать, что личность являет собою непринуждаемую реальность. Право

не может всецело вобрать в себя личность и подчинить себе человека, если только тот сам по каким-либо соображениям не пожелает этого. Государство не может присвоить себе право предписывать личности путь к абсолютному, поскольку само обладает конечной природой. И если в силу каких-либо исторических причин политическая власть все же берет на себя эту ответственность, она лишает общество государства, превращая его в антигосударство, в тоталитарное государство, где уничтожается право. Путь к абсолютной истине - исключительное право человека, и государство не может пройти этой дорогой. Следовательно, защита личной автономии, свободы совести прежде всего, послужившая основанием института прав человека, на самом деле выступает главной задачей права, одинаково стоящей перед всеми его отраслями.

4. Коль скоро право обнаруживает свой смысл и ценность лишь перед лицом абсолютного, оно неизбежно приходит в противоречие с относительным и конечным, "земным". ("Пусть погибнет мир, но восторжествует справедливость!") Право всегда неудобно, соблюдение его норм всегда так или иначе входит в противоречие со здравым смыслом и вполне осязаемыми интересами. Иным оно быть и не может, право нецелесообразно в принципе. Перспективы законности в этой связи обусловливаются не правотворческой техникой законодателя, а степенью усвоения правосознанием той истины, что дурные законы также должны исполняться. Право не утрачивает ценности по причине своего содержания.

5. Признание космического начала в человеческой личности есть устранение границ, что равнозначно признанию бессмертия человека. Смерть обессмысливает все, если вместе с нею приходит конец человеческой жизни. Смерть поэтому - объективное основание человеческого нигилизма и анархизма. Весь миропорядок устроен на шатких основаниях, если с моей смертью все это исчезает навсегда.

Однако человек - существо, преодолевающее свою смертность. Он сажает деревья, плоды которых ему увидеть не придется. Он сражается за родину, которую вместе со своей жизнью утрачивает навеки.

Если я смертен, все мои преступления уходят в небытие вместе со мною. Но если мне предстоит вечная жизнь, у преступлений тают все мыслимые сроки давности: раз совершившись, они остаются со мною навсегда.

Отношение к праву в истории культуры всегда определялось отношением к смерти. Многие наказания имели космический смысл: посредством них человек очищался от совершенного греха и, обновленный ритуальной смертью - наказанием, возвращался снова к жизни¹⁰.

Право имеет субъективную ценность лишь для бессмертного человека, чье бессмертие может быть осознано либо как единение с бессмертным родом, с социумом, либо как спасение собственной души. У смертного человека отношение к праву не может быть до конца уважительным, оно преимущественно расчетливое, поскольку человек не знает абсолютных ценностей и измеряет поступки изменчивой мерой собственных интересов.

В своей конкретно-исторической форме право может утратить некоторые из вышеобозначенных свойств. Но от этого не перестанет быть правом, подобно тому, как инвалид не перестает быть человеком, потеряв какие-либо свойственные человеку способности. Указанные возможности заложены в право его природой, и потому их, казалось бы, неожиданное развитие в определенной социо-кулътурной среде не должно восприниматься как изменение самой сущности права. И напротив, подавление, нераскрытие этих возможностей не 'является основанием для вывода об иной природе права в другие времена или у отдельных народов.

§ 3. Метасоциальное содержание права

Мы не достигнем глубины в понимании философских проблем права, если по-прежнему будем продолжать игнорировать его космическую природу. Право переживается человеком не только как вынужденная уступка общественному мнению или игра, правила которой ему навязаны государством, но и как фрагмент собственной жизни. И поскольку каждая личность связана с целым миром и несет в себе космическое начало, содержание права не может быть редуцировано к социальным интересам участвующих в правоотношении сторон.

Связь личности с космосом обнаруживается в присущей каждому человеку жажде бессмертия, в способности чувствовать гармонию мира и его красоту, в готовности следовать нравственному закону и творить добро. Эта особенность человека неминуемо ввергает его в ситуацию вины, как об этом пишут философы-экзистенциалисты¹¹, или греховности, как об этом рассказывают христианские теологи¹², или неудовлетворенности культурой, как обозначал ее З.Фрейд¹³. Сущность этого состояния - неспособность к совершенному добру.

Самые добрые намерения объективно приводят к жестоким результатам. Человек не может творить добра, не делая в то же время зла, хотя бы в частном отношении, хотя бы в отдаленном будущем. И потому я виновен уже тем, что я есть. Мое бытие ограничивает бытие другого. Я принимаю жизнь, в которой любая жизненная ситуация не идеальна¹⁴. И чем больше я оказываюсь причастным к делам мира, общества, государства, тем больше ощущение вины, тем сильнее нравственные переживания несоответствия собственной жизни интуитивно улавливаемой космической гармонии. Эту вину не устанавливает суд, поскольку упрек исходит от меня самого.

Внешние нормы и оценки не избавляют человека от суда его совести. Нельзя, опираясь на общественные нормы, сказать самому себе, что я добродетелен, ибо сам факт неудовлетворенности свидетельствует об уязвимости жизненной позиции человека, его греховности. Поэтому, замечает Н.О.Лосский, никто не может сказать, что страдает в этом мире безвинно, так как само восприятие события как незаслуженного уже обнаруживает наше нравственное несовершенство, поскольку собственное благополучие мы связали с какими-либо преходящими факторами изменчивой судьбы - своим здоровьем, успешным продвижением по службе, надежными друзьями и т.д.¹⁵

Самодовольство, духовная лень, здравый смысл в некоторой мере спасают человека от губительных для него вопросов о его причастности силам зла. И у каждого из нас имеется богатый опыт, который позволяет избежать всего этого. И чем он активнее используется, тем меньше в человеке способности к трансцендентному, тем скуднее его жизнь. Отказ от жизни как таковой - вот закономерный итог тех, кто хотел бы избежать ответственности или же преуменьшить масштабы собственных деяний. Ибо, действительно, если жизнь - зло, то лучше бы не иметь ее вовсе, либо, в буддийских традициях, стереть всякую грань между жизнью и смертью, проживая каждый ее миг бездеятельно, уснувшим.

Однако если человек выбирает жизнь, вместе с ней он выбирает и ответственность, поскольку всякое деяние сопряжено с самоопределением личности. Лев Шестов не принимает такой постановки вопроса, считая, что люди устроены неодинаково: совесть не дает покоя Толстому и Достоевскому, но вовсе не мешает Наполеону обрекать своими действиями тысячи людей на горе и бедствия¹⁶. Здесь мы имеем смешение двух понятий: вины и ответственности.

Неосознание собственной вины не исключает ответственности, если последнюю понимать предельно широко - как неблагоприятные последствия от собственных поступков. Всякое зло наказуемо уже тем, что вследствие дурного поступка человек отъединяет себя от мира, законом которого является добро. Преступление ограничивает мир человека тем кругом ценностей, ради которых оно было совершено. Кража, с помощью которой был поправлен семейный бюджет, сделала меня чужим для остального мира, в котором я уже не могу рассчитывать на добрую помощь и сочувствие. Везде - я вор, и лишь в своей семье этот поступок имеет другое имя. Наполеон понес ответственность уже тем, что весь мир был умещен им во Франции и даже того меньше. Нам, правда, хотелось бы большего - знать о его страданиях наверняка. (Об этом - в другой лекции.)

В древние времена, когда социальная жизнь осознавалась членами общества как часть космической, преступление воспринималось исключительно как грех, а вина • как неспособность человека принадлежать миру, устроенному на космических началах. Поэтому нарушение табу означало лишь одно - смерть, небытие¹⁷. Жизнь человека мыслилась возможной при непременном условии ее соответствия миропорядку. И коль скоро нормы нарушались, что предугадано самим фактом их появления, правосудие явило собою заступничество коллектива за жизнь правонарушителя перед лицом высших сил. Наказание было искуплением вины, в котором прежде всего был заинтересован сам преступник либо род, если наказание мыслилось альтернативой коллективной смерти, которую преступник навлекал своим деянием ("вуду-смерть").

Современные теории права изрядно закамуфлировали этот вопрос, но суть наказания от этого не изменилась. В преступлении человек узнает о себе такую правду, от которой ему хотелось бы бежать. Н.О.Лосский обращает внимание на такую деталь в поведении Раскольникова, обозначенную Достоевским в своем знаменитом романе. Когда на следующий день после убийства к Родиону Раскольникову приехали любимые им мать и сестра, "руки его не поднимались обнять их". Преступление разлучило его с ними.

Нравственные переживания - действительные, а не те, о которых принято сообщать на собрании, - превращают жизнь человека в ад. Право же отодвигает день Страшного Суда: раскалывая человеческую личность на части, оно требует исполнения обязанностей, не помышляя о том, чтобы требовать добродетелей. Достаточно платить налоги, чтобы чувствовать себя исправным налогоплательщиком, соблюдать законы, чтобы числить себя среди добропорядочных граждан. Иной вопрос - насколько добропорядочно быть добропорядочным гражданином, вставать при подъеме государственного флага и делать массу других дел, санкционированных правом. Главное же состоит в том, что право позволяет каждому из нас быть - в меру собственной неправедности. Право окутывает нас подобно воздушной атмосфере, которая задерживает космические лучи и оберегает жизнь на Земле от смертельной энергии Солнца.

На пути к мировой гармонии человек обязан преодолеть право, и само преодоление права есть условие его нравственного совершенствования. Отрицание права, т.е. поведения, ориентированного на внешние нормы, возможно лишь по мере изживания собственной

греховности. Это не отказ от права, а восхождение в ту область, где оно уже не существует. Право являет собою барьер на пути к бесконечному, и потому его роль в жизни человека двойственна.

С одной стороны, без закона невозможна ни индивидуальная, ни социальная жизнь. Право предохраняет личность и общество от саморазрушения.

С другой стороны, жизнь по закону для нравственной личности невозможна (Фома Аквинский: "Люби Бога и делай, что хочешь").

В первом случае право внедряет в нас идею личной ответственности за свои поступки. Здесь вина понимается как свойство деяния, признак правонарушения. Во втором случае вина существует как имманентное свойство человеческой личности вследствие ее причастности несовершенному миру. И посредством права личность преодолевает дистанцию, разделяющую ее и мыслимый ею идеал тем, что каждый раз отрицает авторство дурных поступков. ("... а потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех"¹⁸. Обвинительный приговор отсекает деяние от деятеля, и тот, освобожденный от бремени своего преступления, вновь видит горизонты мирового зла.

Метасоциальное содержание права индивидуально и неповторимо для каждого человека, как неповторим каждый день прожитой им жизни. Внешний, социальный порядок оказывается возможным постольку, поскольку право, принуждающее всех к нему, наделяется нами глубоко субъективным личным смыслом. Социальный порядок и право, в котором мы не можем реализовать понятый нами смысл собственной жизни, будут отвергнуты. Поэтому не право санкционирует личность, но личность санкционирует право. Подчинение личности внешнему порядку вопреки ее собственной воле породит еще больший беспорядок¹⁹. Это означает, что социальное не существует без метасоциального, даже если в последней сфере невозможно оперировать общими критериями и понятиями. Однако достаточно и того, что право не лишено метасоциального содержания. Уже одно это утверждение избавит нас от многих несправедливых оценок права и ненужных иллюзий. Подобно тому как ни один завод не произведет продукцию, нужную потребителям, если рабочие не увидят в работе -каждый по-своему - нужный результат, право также не станет явлением жизни лишь потому, что интересы какой-либо социальной группы или класса нуждаются в этом. Право, таким образом, живет в первую очередь потому, что человек предпринимает усилия на пути к нравственному идеалу. И потому оскудение нравственности гибельно для права, хоть это и банально звучит. Если же этот вывод нас устраивает, о праве можно сказать то же, что Г.К.Честертон сказал о цивилизации: оно вырастает вокруг священного камня или колодца²⁰.

Итак, если социальное содержание права определяется теми возможностями, которые открываются человеку в его взаимоотношениях с другими людьми, то мегасоциальное содержание права позволяет ему вступить в отношения с целым миром, преодолев для этого собственную историческую и культурную ограниченность. В праве человек, чувствующий и понимающий свою принадлежность к космосу, находит средство общения с собственными смертью и судьбой, в которых он усматривает высший критерий истинности своего бытия. Посредством правовых процедур человек пытается постигнуть собственную судьбу (дуэль), изменить свой космический статус (покаяние и принесение жертвы, соразмерной греху), устранить внешние препятствия на пути к мировой гармонии (свобода совести, институт альтернативной гражданской службы для тех, чьи убеждения не допускают несения военной службы), избежать полной идентификации собственной личности с той социальной ролью, которую он исполняет (принцип равенства вне зависимости от происхождения, должностного и имущественного положения, расы, пола, национальности...) и т.д. Безусловно, все эти процедуры и нормативные установления имеют и социальное содержание, которое может быть сочтено главным. Не следует лишь забывать о том, что выбранные нами методологические принципы воспроизводят свойственную каждому из нас картину мира. И если в ней нет места "метасоциальному", обсуждение экзистенциальных проблем будет неуместным.

Метасоциальное содержание права может быть объективировано в каких-либо правовых институтах, некоторые из них были только что перечислены, но большей частью оно скрыто во внутреннем мире человека, где он вступает в диалог с самим собой. Правовые поступки могут быть продолжением этого диалога, и тогда внешнему наблюдателю, ориентированному на социальные последствия человеческих действий, выпадает неразрешимая задача объяснить мотивы правомерного или же преступного поведения (преступление Раскольникова). Метасоциальное содержание права возрастает по мере того, как человек подчиняет свои поступки достижению каких-либо целей, в которых он выражает понятый им смысл жизни. И гарантируя с помощью правовых механизмов свободу личности, общество готово признать, что не знает и не может знать, для каких целей эту свободу следует употребить. В этом случае право оказывается в высшей степени иррациональным и мистическим явлением.

ЛИЧНОСТЬ И ПРАВО

Человек в обществе

Категория "личность" употребляется в науке для обозначения социального качества человека. Однако "социальное", как показал философский анализ, скрывает в себе духовное, поскольку человек не просто выполняет в обществе те или иные роли, но и подчиняет себя целому, мыслит свою жизнь в некотором единстве с остальным миром, прилагает усилия к тому, чтобы его существование наполнилось смыслом и было созвучно понятой им гармонии.

Утрата духовной жизни не исключает социальное бытие человека, она не смертельна, если понимать это явление предельно просто. Однако вне духовного человек уподобляется животному, которое также пользуется преимуществами коллективной жизни, в которой мы найдем все признаки разделения труда, стратификации и даже домашнего хозяйства. Если "социальное" понимать исключительно социологически - как внешнее взаимодействие контрагентов - мы не сможем отличить человека ни от животного, ни от машины.

Здесь мы встречаемся с проблемой, решение которой определяет степень нашей цивилизованности. Кого же следует считать человеком? Интуитивно мы понимаем, что всякий, кто похож на нас, является им -у него такие же органы, повадки, стиль общения... Иначе говоря, человеком мы называем того, кто находится с нами в едином культурном пространстве. Пусть некто приспособился к природной жизни несколько иначе: он ест другую пищу, нежели мы, имеет иное телосложение и речь. Но - и это принципиально - он разделяет вместе с нами базовые ценности.

Если сказанное справедливо, следует констатировать наше сходство с древними греками и римлянами, которые не признавали за людей "варваров" - всех тех, кто находился за пределами римско-эллинского мира.

Человеческая история демонстрирует нам неохоту, с которой люди признавали друг друга именно в этом статусе. Рабы, женщины, дети, иноплеменники, черные, евреи, славяне, неверные, христиане,

язычники, индейцы - кому только не отказывали в человеческом статусе! И сегодня также важно знать основания, в силу которых это признание было затруднительным. Это поможет кое-что понять в современной политике: отношение к заключенным, психически больным, беженцам и т.д.

Американский философ Джон Лаке отмечает, что сегодня признание человеческого статуса покоится на убеждении в принадлежности всех людей к единой для них естественно-природной общности. Но понятие природы и "естественного", по его мнению, не дано нам объективно. Мы считаем природой человека то, что кажется нам предпочтительнее. Это - наш выбор¹. Когда мы говорим, что это "естественно" для человека, мы тем самым просто утверждаем законность тех или иных форм жизни.

Стало быть, когда человек не признает другого в качестве человека, он не признает законность, обоснованность тех форм жизни, которые тому свойственны. Когда мы склоняемся к тому, чтобы определить кого-то "недочеловеками", "нелюдями", мы исходим из неявной посылки, что наш мир создан для людей. Спартанцы бросали со скалы новорожденных, у которых они находили признаки аномального развития. Их поступки не воспринимались как жестокие или преступные - в человеческом мире недочеловекам делать нечего. Участие в жизни общества обязывает нас быть людьми.

Сегодня наша позиция к "человеческому" в человеке двойственна. С одной стороны, мы согласны признать за всеми человеческий статус. С другой - мы еще не готовы признать законность того образа жизни, который естествен для отдельных людей. Так, мы стараемся видеть в алкоголике человека и пытаемся наделить его правами, которые, возможно, ему вовсе не нужны. Но при этом мы не принимаем за норму алкоголизм. Современное общество пытается лояльно относиться к гомосексуалистам, одновременно осуждая их поведение. Озабоченные ростом преступности, криминологи пытаются понять мотивы преступного поведения и специфические черты личности преступника, не одобряя его решений...

Древнее общество было в этом вопросе последовательнее нас. Там постулировалась множественность человеческой природы и, соответственно этой позиции, социальное устройство в своей основе имело принцип кастовой принадлежности человека. Каждому - свое. Человек был наделен тем социальным статусом, который соответствовал его природе.

Кастовое устройство общества сменилось классовым, со временем и классовые перегородки стали терять свое значение. Но люди не расстались со своей привычкой делить всех на "настоящих" людей и не вполне "настоящих". Практикуется избирательное отношение к людям по национальному признаку, в зависимости от принадлежности к той или иной конфессии, от рода занятий и т.д. Таким образом, возможность социального мира или, напротив, социальной вражды, облекаемой в различного рода учреждения - армию, полицию, систему образования, - определяется состоянием духовной жизни человека, его собственным выбором, который он, не осознавая, делает ежеминутно. И если мы живем в условиях национальной или религиозной розни, значит наше сознание предполагает значимость деления всех людей по этому признаку. Мы создаем мир таким, какие мы есть, социальный порядок обусловлен нашей способностью к единению с другими людьми. Социальная структура, стало быть, не есть слепок одних лишь экономических отношений, потому что вступление человека в общение с другим равнозначно признанию партнера в каком-либо социальном качестве. Нельзя купить вещь, не признав в противоположном участнике общения продавца. Нельзя наказать человека, не признав в нем преступника. "Общество, - писал В.С.Соловьев, - есть не что иное, как объективно-осуществляемое содержание личности"².

Внешний порядок не может быть навязан человеку, если тот сам в силу каких-либо причин не принимает его - вынужденно либо добровольно. Есть серьезные основания сомневаться в существовании того, что называют "внутреннее неприятие". Кто-то, скажем, живет в государстве, политику которого внутренне не одобряет. Чему же нам больше доверять - словам, в которых содержатся отрицательные оценки инициатив государства, или поступкам, ориентированным на сотрудничество с осуждаемыми государственными учреждениями?

Итак, в кастовом устройстве общества, где не все люди имеют человеческий статус, есть своя правда и справедливость, поскольку тем самым утверждается нормативное представление о человеческой личности: иметь внешние признаки человека недостаточно, чтобы быть им. И если мы кому-то отказываем в человеческом статусе, мотивируя это специфическим содержанием "недочеловека", то и в себе самих мы страшимся того, что присуще не до конца очеловеченной личности. Ненавидеть в других можно лишь то, что достойно осуждения в качестве черты собственной личности. Поэтому, кстати говоря, преступление вселяет в нас ужас не только тем, до какого предела может пасть человек, но и тем, что такое возможно и со мной.

Если мы действительно способны ненавидеть и осуждать лишь то, что актуально для нашей личности, социальный порядок выступает условием, необходимым для обретения внутренней уверенности в самом себе. Свои пороки я преодолеваю посредством общества, в котором нахожу объект, достойный моего морального негодования. Посредством социальной критики я дистанцирую себя от собственных незавидных свойств. Легче ненавидеть других, чем себя. Поэтому в любой социальной критике просматривается то содержание, которое отрицается человеком в самом себе. Набор социальных пороков воспроизводит структуру человеческих добродетелей.

Чем сильнее в человеке устремленность к добру, тем невыносимее для него обнаруживаемое несовершенство мира. Нравственное отношение к обществу, которое всегда представляет собою застывшую, косную среду, может быть лишь бунтом.

Неприятие общества возможно лишь при условии, что человек посвящен в некую гармонию. А Камю писал, что "бунт не происходит, если нет чувства правоты"³. Отрицание существующего социального устройства предполагает наличие каких-либо усвоенных ценностей, выступающих аксиологическими основаниями социальной критики. Поэтому, по мнению А.Камю, всякий бунт есть призвание к порядку. Экзистенциальным основанием бунта выступает отрицание человеком того социального статуса, который по причине его ценностных предпочтений не соответствует человеческой природе. В бунте человек отрицает самого себя, обновляет собственное личностное содержание. Я участвую в революции не потому, что рабство - плохо, а потому, что быть рабом - не по мне. Посредством бунта я лишаюсь ненавистного мне качества.

Кастовое общество обречено на бунт, поскольку разрозненное общество не может сослаться на общие ценности. Победа в революции устраняет социальные причины бунта - общество прощается со старой структурой, люди обретают права и меняют свой социальный статус. Но ни одна революция не может устранить метасоциальные, экзистенциальные основания бунта. По этой причине общество заинтересовано в наличии такого механизма, который бы позволил человеку бунтовать, не устраивая социальных катаклизмов. Этим механизмом в человеческой цивилизации явились права человека.