Международный литературно-художественный конкурс «Листья дуба – 2019»
Произведения для иллюстрирования
Елена Галиаскарова
Мотыльки собираются в стаи, летят на свет...
Мотыльки собираются в стаи, летят на свет;
Чертит ночь на песке морском колдовские руны;
Не меняются жизни короткие сотни лет,
Словно зря дни сменяют ночи, а солнца – луны...
Мотыльки смотрят в небо с надеждою, ждут ловца,
Их трепещут сердца, дрожат золотые крылья;
С темно-алых магнолий на берег летит пыльца,
Разливается в воздухе запах густой ванили.
В тишине раздается шипенье и шелест крыл,
Мотыльковые взгляды злее, острее молний;
Обжигаясь о них, вспоминай, что меня любил
Много вёсен назад, а когда разлюбил – не помню...
Борис Алексеев
Испанская Пасха
Далеко от России тепло и светло, как в раю.
Далеко от России сладчайшая зреет лоза.
Отчего же на Пасху по русскому календарю
Я подолгу гляжу на восток и слезятся глаза?
А в России мальчишка-звонарь, засучив кулачок,
Бьётся в привязях гулких, задиристых колоколов,
И старушка старушке в ладошку кладёт пятачок,
И толпится народ у весёлых пасхальных столов.
Кто сказал, что в России беда, окаянные дни,
Что российскому Богу назначено не уцелеть?
Кто сказал, что Россию подёнщики-поводыри
Привязали к коням и в калмыцкую вывели степь?
Нет, звенит москов;тая трель даже здесь за бугром,
И колышется рябь горизонта под стать звонарю.
И встают ортодоксы и крестятся на горизонт
За пасхальным столом по российскому календарю!
Мои мысли летят вереницею временных лет
Над дорогами детства, где вязнут в грязи верстовой
И весёлые ангелы будущих русских побед
И печальные ангелы русской судьбы роковой.
Надежда Кожевникова
Цвела сирень
Мне так хотелось спрятать этот день
В какую-нибудь дальнюю заначку,
Где время исчисляется иначе,
Где никогда полуденная тень
К нам под ноги устало не ложится,
Где краешком крыла цепляет птица
Цветущую без устали сирень.
Мне так хотелось, чтоб моя рука
В твоей руке расслабленно лежала,
И чуть заметной ниточкой дрожала
Синеющая жилка у виска
Седого твоего. И облака,
Как паруса, вперёд тянули день.
Да и сирень… Чтобы цвела сирень.
Текла по парку времени река –
Та, что на до и после судьбы делит
Людские. И тонули в ней недели,
Секунды растворялись и века;
А на краю у вечности сидели
Старушка и старик – в руке рука.
И бесконечно длился майский день.
Да и сирень… Вовсю цвела сирень.
Татьяна Тунгусова
Мамин каравай
А хлеб в деревне нынче не пекут –
Из города привозит автолавка.
И очередь у сельского прилавка
С утра толпится – все батонов ждут.
- Мы хлеб ржаной забыли, как и печь, -
Смеются бабы. - Привезут – и рады.
Да и кому теперь все это надо:
Чуть свет творить квашню и ладить печь?
Спим до обеда – что ж теперь не спать?
В хозяйстве ни теленка, ни курёнка.
У мужиков в почете самогонка.
С утра сто грамм – и снова на кровать.
Сломали печку русскую на днях,
Была из глины по старинке сбита.
Приедет в гости дальняя родня –
Пусть подивится городскому быту.
Но есть и то, о чем не скажут вслух,
О времени прошедшем сожалея –
Когда витал в округе хлебный дух,
То становилось на душе теплее.
…Из печки мама вынет каравай –
Он пышет жаром и похож на солнце
И мне краюшка первой достается,
И мама скажет: «С молочком давай!»
Анастасия Вороничева
***
Все заблуждения ума,
Все знаки, поданные свыше,
Всё! – даже то, что ненавижу,
Я прежде выбрала сама.
И беспросветные года,
Как тени, павшие на солнце,
И мой талант канатоходца –
Из прошлой жизни щедрый дар;
Земное мужество и страсть,
И боль, и смех «в одном флаконе»,
И одиночество – такое,
Что хочется порой упасть…
Но темнота и пустота –
Лишь декорации в той драме,
Где радугою меж мирами
Сверкнёт в финале Красота.
Ксения Август
***
Солнце, как воскресная просфора,
Пахнет детством- миром без границ.
Божья мать, под желтым омофором
Спрячь меня, спаси и сохрани.
Обвенчай Покров твой с листопадом,
Окрести язычество руин,
Божья мать, горит моя лампада,
И слова мне шепчет херувим.
Помазай мой лоб вечерним миром,
Где Октябрь, как архиерей
Восклицает: "Господи, помилуй!
По велицей милости твоей."
Елена Ющук
Ничто не вечно…
Ничто не вечно: то ли радость, то ли боль.
Жива лишь память, как потребность в человеке.
Как мало надо, чтоб почувствовать любовь.
Как много надо, чтоб забыть ее навеки.
Так создан мир, чтобы друг другом дорожить.
Душа жива, когда в любовь она оделась.
Как мало надо, чтобы вновь хотелось жить.
Как много надо, чтобы больше не хотелось.
А мир так сложен. Не изучен и на треть.
Кому-то счастье, а кому – сплошная мука.
Как мало надо для того, чтобы запеть.
Как много надо, чтоб не вымолвить ни звука.
И каждый день, и каждый миг не повторить.
Спешите радовать, любить и не бояться.
Как мало надо, чтоб улыбку подарить.
Как много надо, чтобы вовсе не смеяться.
В судьбе, как в горах, надо тропку проложить.
Идти вперед, не падать духом, не сдаваться.
Как мало надо, чтобы дружбу предложить.
Как много надо, чтоб друзьями оставаться.
Когда ты любишь –быть ответственным решись
Перед собой, людьми, пред Богом и пред веком.
Как мало надо, чтобы дать ребенку жизнь;
Как много надо, чтобы стал он Человеком.
Мы рождены, чтоб поддержать, а не винить,
Поверить в друга и ценить его, как брата.
Как мало надо, чтобы маме позвонить.
Как много надо сил, чтоб выдержать утрату.
Построить сложно, легче просто развалить.
А вылить проще, чем вместилище наполнить.
Как мало надо, чтоб кого-то извинить;
Как много надо, чтоб об этом не напомнить.
А в жизни каждого есть гавань и причал.
И о походах в море надо не завраться.
Как мало надо, чтобы крикнуть сгоряча.
Как много надо, чтоб понять и разобраться.
Свой новый день я и рисую, и леплю.
Устала в дружбе, счастье, помощи нуждаться.
Как мало надо, чтоб сказать тебе «Люблю».
Как много надо, чтоб взаимности дождаться...
Екатерина Степанова
***
Мой Дракон рисует крыльями звёзды над крышами,
Он по ночам не спит, выверяя орбиты планет;
С зарёю несёт туесок, наполненный вишнями,
Улыбается мне глазами и говорит – привет!
А в глазах у него туманы, рассветы… А сказки,
Что увозит с собою в потрёпанном рюкзаке,
Мой Дракон заправляет морскими сочными красками
И выпускает летать вместе с птицами по весне.
У него в квартире гуляет солнечный ветер,
В оконных рамах – сине-ситцевые небеса,
На ладонях – шепот дорог и грустные строчки из песен,
Да багряный октябрь, красящий в алый цвет паруса.
В зачитанных книгах хранится шумное лето,
Вечерний прибой, выдыхающий слезы в плечо…
Так хочется с ним улететь за полоскою света,
Ведь если б не он, я, наверно, замёрзла б давно.
Николай Иволга
Родина
1.
Поёт мотор, шуршат колёса,
И целый день с небес вода.
А при дороге, по откосам
Полынь, крапива, лебеда.
Осины тонкие, как спички,
А там, вдали, темнеет лес…
Как будто к чёрту на кулички
Завёз меня мой «мерседес».
Но это родина! И места
Роднее не было и нет.
Деревня - русская невеста!
Привет, красавица, привет!
Я долго шёл. Прости, родная.
Ну кто ж, скажи мне, без греха?
Стоишь, тоскуя и вздыхая.
Заждалась, видно, жениха.
Так, сам с собой ведя беседу,
(Хоть впрямь пиши про то рассказ),
На землю прадедов и дедов
Ступаю, словно в первый раз.
2.
Щемит в груди. Замри, мгновенье!
Смотрю я вдаль из – под руки:
Всё тот же дождь с тоской осенней.
Уснули, что ли, земляки?
Но что за чудо? Песню слышу.
(Веселья нам не занимать!)
А дождь стучит, стучит по крышам.
Слегка затихнет… и опять.
3.
«Здорово, друг! Со свадьбы, что ли?
Ты для кого, земляк, поёшь?
Сам для себя, как ветер в поле?
Перекури. Куда идёшь?»
Я говорю, а сердце бьётся,
Но прост ответ у мужика:
«Да вот иду, пока идётся,
Ну и пою, раз жив пока.
А коль возьму да упокоюсь,
Так там и песню допою…»
Но тщетно в памяти я роюсь.
Он чей? – Совсем не узнаю.
Мы изменились. Время властно.
И не поверите, друзья:
Поговорил бы, но напрасно!
Другими стали. Он и я.
Я всё увидел в грустном взгляде.
Увы. Читалось в нём одно:
Езжай своей дорогой, дядя.
И без тебя мне дел полно.
И сам ушёл. Скарб за плечами.
(Видать, полно и дел, и бед),
А я, его односельчанин,
С тоской смотрел ему вослед.
4.
В отцовский дом иду, хмелея,
Приятен ставней мне узор.
Пришёл: глаза поднять не смею…
Мне дом на горке, как укор.
Да! Здесь давно другой хозяин.
Но мне понятен тот укор.
Как будто кто-то что-то занял
И не вернул до этих пор.
Лишь старый тополь машет веткой,
Всё так же строен, как свеча.
Да школа наша, восьмилетка,
Белеет грудой кирпича.
Всё те же серенькие хаты,
Полынь, крапива, лебеда.
И ни родителей, ни брата.
Погост. Столбы да провода.
А на погосте, точно в храме!
Но ни души на три версты!...
И только мокнут под дождями
Родные русские кресты.
Людмила Громова
Весна в Стародубе
Бело окрест. Румянится заря,
проталин серых голубые тени,
небесный свет прозрачней янтаря
ласкает деревянные ступени.
Спит город Стародуб и видит дивный сон,
он полон грез, он полон суеверий,
земля с природой дышат в унисон
и бьется ветер в запертые двери.
Здесь, в Стародубе, поздняя весна,
наполнен воздух прошлогодней прелью,
скрипят деревья, просыпаясь ото сна,
звенит апрель живительной капелью.
Дыхание весны согреет спящий парк,
танцует солнце на ледовой корке,
веселый, звонкий смех играющих детей
подхватит эхо и закружит на задворках.
Журчанье быстрых и холодных вешних вод
разбудит камни, спящие под мхами,
весна зовет в лазурный небосвод,
туда, где ветер хороводит с облаками.
Зима отступит и сойдут снега с полей,
природа стерпит зимние потери,
и праздник света созовет гостей,
хорошим людям город мой откроет двери!
Елена Ларичева
* * *
Мой город, я вновь открываю тебя.
Я слышу биение прожитых лет.
Как на ладонях, на картах сюжет
Узорами улиц писала судьба.
Ты пахнешь сиренью, ты светел и тих.
Я выспрошу сказок у старых дубов.
Я кот на цепи, я на сотни ладов
Сложу многостишья, спою тебе их.
Почтенен и юн, ты считаешь века.
Сквозь старые камни пробились ростки.
Медлительно время, как воды реки.
И небо светло, и легки облака…
Лариса Назарова
Возвращение в Стародуб
Чудесного чудесней Рождества
Что может быть? Светлее Светлой Пасхи?
По возвращенье радостней слова
Ужель быть могут, чем простое «здравствуй!»?
Чудесней жизнь? Но Рождество есть Жизнь.
Светлее свет? Но Сам Воскресший – Солнце.
Домой вернувшись, что ты ни скажи,
На слово «здравствуй!» дом твой отзовётся.
Побывками-урывками бывать
Мне приходилось десять лет, мой город –
На Трудовой, в Аллее ли Героев,
Иль под мечом отъезда ночевать.
Так горько было опускать глаза,
По рельсам быстро мимо проезжая,
Но знала, что нельзя и показать,
Как звёзды слёз перроны провожают.
Боясь любовь растратить, не жила:
Я лишь ждала – сколь только было силы –
Как ждёт под снегом вешнего тепла
Цветка костёр, что осень погасила...
Вернулась. Здравствуй! «Здравствуй!», – и стою.
Я знаю: выйдет, встретит и ответит,
По-стародубски выпростав зарю,
Большое солнце. Мне. Как мать. Как детям.
Виктория Семибратская
Жёлудепад
Давно ли водилось в осенней дубраве
Застать удивительныйжёлудепад?
Корона деревьев в медовой оправе,
Мундиры сияют - прощальный парад.
Засохшие листья не опадают,
На страже до самой зелёной весны.
Туманная тишь распростёрлась без края,
Укутав в лесные волшебные сны.
Тяжёлые жёлуди, мерной капелью
Свой ритм отбивают – незримый покой.
На юг стаи птиц голубой каруселью
Уносят неспешно тепло за собой.
Наталья Кандаурова
Стародуб (акростих)
Старый Город шепчется с рассветом,
Тишину размалывая шумом.
Ангел колокольни крестит Светом,
Радостью напитывая думы.
Оборвав досадную зевоту,
Деловито перечтет прохожих.
Улицы включаются в работу,
Будет день, конечно же, хороший!
Александр Дивинский
Между Брянском и Клинцами
Между Брянском и Клинцами
Выжимаю сотню я.
Рассыпаются цветами
Вдоль обочины поля,
И под солнечные фрески,
И церковный перезвон,
Пролетают перелески,
Машут кронами вдогон.
И бежит, бежит дорога —
Этот серый серпантин.
Позади печаль, тревога.
Впереди асфальт один.
Так на чудо вы похожи,
Бирюзовые края!
И тебя мне нет дороже,.
Край мой — Брянщина моя!
Деревенские избёнки
Частоколом на холме,
Красный Рог и Ивайтёнки
Утонули в синеве.
И бежит, бежит дорога —
Этот серый серпантин.
Позади печаль, тревога.
Впереди асфальт один.
Синей лентой, без названья
Извивается река,
И плывут воспоминанья,
Словно в небе облака.
До земли, такой любимой,
Мне б притронуться рукой
И — в простор необозримый,
Будто в омут — с головой!
Но бежит, бежит дорога —
Этот серый серпантин.
Позади печаль, тревога.
Впереди асфальт один.
Как ковёр, пестрит стогами
Луг в тумане голубом,
И стоит перед глазами
Незабвенный отчий дом.
От волнения замираю
В этом счастье бытия.
Это — Брянщина родная,
Это — Родина моя!
И бежит, бежит дорога —
Этот серый серпантин.
Позади печаль, тревога.
Впереди асфальт один.
Александр Савченко
Чем пахнет солнце
По утрам из окна дома, расположенного напротив, исходили разнообразные, не совсем уверенные звуки пианино. Кто-то, постигший начала музыкальной грамоты, пытался взойти на следующую ступеньку в своем музыкальном искусстве.
Сначала Шурик попросту выплывал из сна при первом появлении звуков и с любопытством ловил каждый отрывок незатейливой мелодии. Через несколько дней он настороженными шажками стал подходить к раскрытому окну, направляя уши, словно телесные локаторы, туда, где рождались загадочные звуки…
Мама уходила на работу рано. Когда он просыпался, то всегда знал, что рядом на тумбочке его ждет незатейливый, но желанный завтрак. Шурик отпивал несколько глотков прохладного молока и крошил в стакан рассыпчатый кусочек хлеба. Со стаканом в одной руке и чайной ложкой в другой Шурик подходил к широкому подоконнику и, неторопливо вылавливая размокшие крошки, прислушивался к возникающей и гаснущей мелодии.
Примерно через час музыкальный инструмент оставляли в покое. Из растворенного окна разносился вездесущий девчоночий голосок. Он уговаривал кого-то не гонять голубей, просил малышню, чтоб та не лезла в клумбу, а какому-то озорнику обещал посадить в карман настоящую жабу. Однажды девчонка крикнула:
— Красная майка! Смотри, не объешься!
Шурик вздрогнул, угадав, что эти слова обращены к нему. Он поднял над головой пустой стакан и негромко ответил:
— Я так завтракаю...
— Все едят за столом. А ты Жора-обжора!
— Нет. Я – Шурик. А ты?
— Я – Соня-засоня! — так состоялось знакомство.
Соня, довольная недолгим разговором, с любопытством рассматривала нового знакомого. Мальчик равнодушно покачивал рукой с порожним стаканом. Он, казалось, смотрел не на нее, а куда-то поверх макушек высоких тополей. Соня высунула язык – мол, принимай это за свое молчание. Мальчик оставался безучастным. Такое равнодушие ущипнуло ее самолюбие.
— Бебе! Вот тебе!
Шурик поставил стакан на подоконник, но снова ничего не ответил. Это окончательно возмутило девочку. Она, язвительно показала пальцем на мальчишку:
— Ты слепой что ли?
Он прижал стакан к груди, будто боясь, что кто-то посторонний отнимет его из рук, дружелюбно кивнул головой:
— Ага.
Соня с удивлением поглядела на видимую часть фигуры Шурика.
— И не видишь меня?
Мальчик покачал головой.
— И наш дом?
Шурик повторил то же движение.
— Прямо совсем, совсем?..
Кивком головы Шурик утвердительно ответил на Сонин вопрос.
— И даже солнце?
— Нет, где солнце – там тепло, — он протянул перед собой руку.
— Ты большой, Шурик?
Было заметно, как мальчик напрягся, вытянувшись на цыпочках.
— Я еще выше, но меня не видно всего... — И снова коснулся пятками пола. — Мне целых шесть лет...
— Мне тоже столько, — ответила Соня и добавила, — будет через месяц.
После обеда Шурик сидел на подоконнике, гладя загривок дремавшего кота Елизара. Солнце укатилось за крышу пятиэтажного дома. Двор затих, изморенный полуденным солнцепеком. Из знойной тишины прорезался Сонин голос.
— Тебе кто такую кошку подарил?
— Никто. И это не кошка, это Елизар. Он живет здесь всю жизнь…
Соня помолчала, как бы готовясь к сложному вопросу.
— К тебе можно?
— Можно. Только не ударься. Мама говорит: в коридоре перегорела лампочка.
Через несколько минут СоСоня стояла рядом с Шуриком, гладившим мохнатое темечко Елизара. Она с любопытством разглядывала разбежавшиеся на голове мальчика белесые, почти прозрачные, волосы. В разрезе его глаз вздрагивали дымчатые пятнышки зрачков. Соня пыталась всмотреться и поймать эти пятнышки, но они постоянно, как ртуть, ускальзывали от ее взора.
— У вас гости бывают? — неожиданно спросил маленький хозяин дома.
— К нам никто не заходит. У нас паркетный пол... Папе надоело его натирать…
— А у нас на Севере каждый день гости приходили. С ними весело. Мой папка – геолог. Друзей у него целые тыщи...
— Ну, уж тысячи!.. — робко возразила Соня.
— Не хочешь – не верь. Вот папка вернется – тогда сама увидишь...
Соня сначала усомнилась в словах Шурика, но он произносил их так убедительно, что ничего не оставалось, как только ему поверить.
— Почему вы сейчас не на Севере?
— У нас здесь умерла бабуля. Теперь это наша квартира. И Елизара...
— Как звали твою бабулю?
— Я же говорю: бабуля, — и, растягивая слова по слогам, пояснил, — ба-ба-У-Ля!
— Я видела, как ее хоронили. Много стареньких людей было во дворе, — потом как бы вспомнила. — У меня тоже есть бабушка Клава, но она живет далеко, в деревне.
— Почему она к вам не едет?
— Потому что болеет. И еще билет дорогой. Когда вырасту, сама к ней поеду...
На другой день, когда Соня закончила играть, до него донеслось:
— Ты опять ешь?
— Ага! Чтоб быстрее расти.
— А мне ужасно надоели эти бемольки и бекарики!..
— Не хочешь и не играй. Кто тебя заставляет…
Откуда-то из глубины двора проник резкий женский голос:
— Сончик, это что за разговоры? Немедленно садись за ноты! А ты, мальчик, не отвлекай ребенка. Сам бездельничаешь – не мешай другим!..
Шурик затянул шторой проем окна и побрел в кухню. Там он всегда оказывался в другом мире, в который через форточку проникал неугомонный шум улицы с гудками автомобилей и шарканьем чужих шагов…
Прошло несколько дней. Шурик напрасно надеялся услышать звук Сониного инструмента или ее голос. Мальчик привык к дневному одиночеству в стенах многолюдного дома, но с исчезновением Сони он неожиданно почувствовал себя безгранично сиротливым. Казалось, что кто-то очень недобрый решил нанести ему большую обиду.
Однажды около полудня его сорвал с места долгожданный голос.
— Шурик, Шурик! Я тебе привезла цветы.
Он приблизился к распахнутому окну, оттянул ткань тяжелой шторы. Встал ногами на стул и показался почти во весь рост.
— Ты что?! Упадешь! — раздалось изнутри двора.
— Нет! Я сам знаю…
— А я болела на даче, — в радостном голосе Сони за легкой хрипотцой чувствовалась не прошедшая еще простуда.
— Не хвастайся! Я тоже весной болел. А на даче одни комары…
— Что ты! Там столько всяких цветов. Но мне больше нравятся ромашки. Они такие же, как ты... И бабочки около них…Капустницы и пожарницы.
— Я не похож на ромашку, – покачал головой Шурик.
Она сколупывала носком туфельки плотную корочку земли. Шурик направил взгляд поверх пронизанных жаром крыш. В Сонином окне хлопнула створка.
— Доченька, иди в дом… Я открыла банку с вареньем.
— Не хочу, мам.
Тут же с досадой и строгостью:
— Тогда прибери в своем уголке. Ты же знаешь: мне некогда!
— У меня там все в порядке.
Наконец, настойчивый голос требовательно приказал:
— Папа хочет тебя видеть, Соня. Немедленно марш домой!
Девочка положила ромашки на пыльный цоколь кирпичного дома и, молча, направилась к своему подъезду.
Два дня она не давала о себе знать. Ни звука пианино, ни ее голоса. Шурик помнил маленькую соседку только по голосу и жалел, что не успел «увидеть» ее – коснуться пальцами лица девочки. На третий день в дверь нерешительно постучали. Шурик догадался, что там могла быть только Соня. Он повернул запор двери, спросил, мысленно охватывая окружающее пространство:
— Это ты?
Девочка промолчала. Но Шурик чувствовал, как гостья осторожно прошла мимо, слышал, как она сняла туфельки и почти беззвучно направилась в зал. Остановилась у стола, стоявшего посередине комнаты.
Он улавливал ее глубокое, немного хрипловатое дыхание.
— Твоя мама не разрешает играть со мной? — спросил он.
Соня промолчала. Потом тихо произнесла:
— Я все равно видела, как ты с Елизаром что-то строил из кубиков.
— Дворец. Еще сказки ему рассказывал. А он ленивый, совсем не хочет меня слушать, — Шурик улыбнулся одними губами, — знает только: спать да храпеть…
Соня провела пальцем по клетчатой скатерти, накинутой на круглый стол.
— Ну, я пойду…
Маленький хозяин квартиры застыл у шкафа, в котором хранилась зимняя одежда родителей. Соня задержалась у порога.
— Ты кем станешь, когда вырастешь большим?
Шурик странно изогнул руку, прислонив локоть почти к самому подбородку.
— Художником. Меня скоро положат в больницу, и я буду видеть. Тогда нарисую тебя. Я и сегодня смогу нарисовать твой голос. Хочешь, Сонь?
Он не знал того, как в полумраке коридора расширились ее удивленные глаза.
— Мой папа говорит, что тебе надо учиться на баяне. А я не люблю музыку. Ты, Шурик, правда, станешь художником?
— Ага. Мне уже купили краски и кисточки. Подарят зимой после операции…
— Только пусть не покупают баян… Ладно?
Соня приоткрыла входную дверь.
— А ты хоть раз в жизни видел солнце? — Соня большими синими глазами уставилась на мальчика.
— Видел, — откровенно и утвердительно кивнул Шурик, — только я тогда был совсем маленький. Меня дедуля нес на руках, а солнце было совсем рядом. Громадное такое прегромадное и теплое, как мамины руки. А по солнцу шли люди… Знаешь, чем оно пахло?
Соня изумленно сложила в кучку узенькие ладошки.
— Нет, ты не знаешь! — безнадежно отмахнулся рукой Шурик.
— Ну, и скажи: чем?
— Чем, чем… Укропом! Вот тебе чем! Теперь оно так не пахнет.
Соня отслонилась от косяка, ступила на лестничную площадку и бесшумно притворила за собой дверь. Шурик сосредоточенно стоял до тех пор, пока осторожный стук Сониных каблучков удалялся по ступенькам вниз. Потом хлопнула входная дверь. И все.
… Время повернуло на осень. Небо затянули плотные облака, изредка поливающие землю холодной изморосью. Теперь все окна, кроме выходящего во двор, оказались закрытыми.
Мама с вечера сказала, чтобы Шурик надел теплую курточку. И вот он, подперев ладошками подбородок, сидит в теплой одежде и вслушивается в слабое чириканье воробьев. В доме, где живет Соня, совсем тихо. Правда, кто-то нажал на несколько клавиш пианино, и звуки, еле успевшие родиться, почти полностью погасли, еле сумев пробиться сквозь плотное сырое пространство.
Шурик знает, что где-то в своей квартире находится Соня. И она не может не подойти к окну, она обязательно подойдет. Мальчик ждет этой минуты с затаенным трепетом.
Действительно, через некоторое время в Сонином окне кто-то всколыхивает занавеску, и в ту же минуту появляется, как на фотографии, ее фигура. Но Шурик не знает всего этого. Он не видит цвета ее платья, не видит, как она протирает тряпкой влажную поверхность по низу стекол и передвигает тяжеленные горшки с цветами. Наконец, Соня осторожно распахивает створку окна. И неожиданно по двору разносится:
— Шурик! Шурик! Ты счастливый! Ты знаешь, чем пахнет солнце!..
Шурик убирает локти с подоконника. Улыбчиво щурится, потом вытягивается во весь рост и, молча, грозит Соне маленьким кулачком.
— Я тебя все равно нарисую! — почти неподвижными губами шепчет мальчик. — Увидишь, что нарисую…
Но его слова так и не достигают противоположного дома.
Анна Воронина
Таинственные следы
Зима в этом году выдалась бесснежной. Хмурое небо без конца смотрело на серые поля, черные деревья и пустые крыши. Но однажды снег всё-таки пошёл. И все вокруг укрыло белым невесомым покрывалом.
Пашка забежал в дом.
— Марин, пойдем во двор, там такие странные следы… — позвал он сестру.
— И что же в них странного? — отвлеклась Марина.
Она была старше брата на целый год и поэтому не верила во всякие странности и таинственности.
— Совсем непонятно, чьи они… Будто на лыжах кто-то катался, — сбивчиво пояснил мальчик, — точнее, на одной… И следов человеческих нет. И нечеловеческих тоже.
— Это кот соседский, он постоянно к нам захаживает, — без особого интереса ответила девочка и продолжила заниматься своим делом.
—Ага, как же, кот на лыжах! — засмеялся Пашка. — Не знаешь, так молчи!
Марине стало обидно:
— Пойдем, посмотрим на твои следы. Я сразу скажу, чьи они.
Ребята вышли во двор.
Девочка внимательно рассмотрела след:
— Похоже на змею.
— Папа сказал, что у нас не водятся такие большие, да и змеи зимой спят.
— А, может, одна не спит?
— Ага, тебя ждет, — буркнул брат.
Павлик осмотрел снег возле калитки и произнёс, прямо как настоящий сыщик:
— Снег не тронут, нарушитель попал во двор другим путем.
— А тут уже след есть, — показала Марина на место у крыльца дома.
— Так, посмотрим-посмотрим, куда он ведет.
Юные следопыты прошли вдоль дома, внимательно вглядываясь себе под ноги.
— Смотри, след по стене идет.
Дети остановились. Снега под самым домом было мало, но видно, как след шел то по земле, то по снегу у самого дома.
— Все это очень-очень странно, — прошептала девочка и схватила брата за руку.
Они осмотрелись и медленно отправились дальше.
— Словно метлой кто-то мел, — показала Марина на снег у забора. — Может, это Баба-яга?
— Ее не существует! А вот тут можно было пробраться во двор, — Паша присел на корточки и рассмотрел углубление в снегу под забором. А затем разрыл руками проход, который вел на улицу.
— Но тут же было все засыпано! — негодовала сестра. — Этот кто-то потом что — зарыл проход?
— Все может быть, — с важным видом заключил брат.
Ребята все ходили и ходили по следам, рассматривали, трогали снег, даже нюхали, но объяснение не находилось.
Мама позвала ужинать. Во время еды Паша и Марина перебирали все новые и новые варианты:
— Это ласка, — предполагал мальчик.
— Нет, белка, — возражала сестра.
— Это дракон летел и хвостом чертил по земле, — Паша провел вилкой по тарелке с картошкой — остался след, — вот так.
— Драконов не существует.
— А кто тогда?
— Мы это непременно узнаем!
После ужина брат с сестрой решили подкараулить незваного гостя:
— Будем по очереди смотреть в окно и непременно узнаем, кто это был.
Ребята расположились у окна, но все было спокойно: ни драконы, ни ласки, ни белки не появлялись. Паша и Марина так и заснули, сидя в кресле у окна и держась за руки.
На следующий день снег растаял, исчезли и следы. Дети расстроились, но наблюдать не перестали. Правда, всё реже вспоминали, а потом совсем забыли о происшествии.
Когда через неделю с неба посыпался крупный снежок и сразу появились сугробы, ребята вышли во двор. Марина сидела на санках, которые тянул Паша. Мальчик упирался — не так просто было везти сестру. На кочке санки наклонились, и Марина осталась сидеть на снегу. А Паша уже убегал, таща за собой санки.
Вдруг девочка окликнула брата:
— Смотри, те самые следы!
Паша посмотрел на след от санок:
— Он широкий.
— Нет! Здесь! — Марина показывала на снег в стороне.
— Ой! Вернулся!
— Паш, идем домой. Мне так страшно!
Они направились в обратную строну. Уже на крыльце Марина вспомнила:
— А санки? Мама заругает, что бросили.
— Сейчас я заберу, — Паша геройски хлопнул себя по груди.
Сестра наблюдала из-за угла. Вдруг мальчик замер, как вкопанный. Тут прямо перед ним пробежала самая обыкновенная собака. Она ступала аккуратно, видно, не хотела лишний раз опускать лапу в снег. На шее висела цепь, которая тянулась за ней, оставляя борозду и стирая следы лап.
— Марина, выходи, не трусь. Я поймал нашего дракона, — засмеялся брат.
— Бунтарь, Бунтарь! — позвал Паша. — Иди сюда!
Пес посмотрел на мальчика, весело завилял хвостом, подбежал и уткнулся мордой в руку.
— Привет, Бунтарь! Ты опять из дома сбежал, — погладила девочка собаку. — Ну, разбойник, и напугал же ты нас!
Василий Гусев
Воробьиные ночи
Когда то очень и очень давно жил я в деревне.
В те давние времена деревня наша была похожа на тысячи других таких же разбросанных по всей России. Десятка два домов протянувшихся одной улицей. Дома не лепились друг к другу, а разделялись огородами, хлевами для лошадей и коров.
Каждый хозяин старался украсить свой дом резными наличниками, некоторые дома хозяйки постоянно подбеливали известью и выглядели они очень даже празднично.
Почти перед каждым домом палисадник, в котором росла черёмуха, или рябина. Цветники в те времена ещё не вошли в моду, но в каждом доме были горшки с геранью и ванькой - мокрым.
Никто не ставил на доме номер, и улица была просто улица.
-Мамка, мы пошли на улицу - говорили дети и босиком выскакивали на заросшую травой землю, иногда наступая ногой на куриный или гусиный помёт.
- Что вляпался – кричали отставшему, который оттирал ногу о зелёную траву. Бежали улицей по мягкой коричневой пыли, стараясь загрести её ногами, чтобы поднять в воздух.
Эта пыль, похожая на муку, в дождь становилась густой грязью словно тесто, которое взбивали копытами бредущие с пастбища коровы с телятами и лошади.
Да и мы любили детьми ходить по ней, чувствуя, как она проскальзывает между пальцами, щекоча ноги.
В третьем доме от поскотины жили дядька Степан и тётка Степанида. Это был самый уютный и нарядный домик на улице. Тётка Степанида из хохлушек, она белила весь бревенчатый домик и раскрашивала его подсолнухами и уточками, плавающими на воде.
В палисаднике у них росла рябина, которая была похожа на тётку Степаниду, невысокая, круглая. Под рябиной дядька Степан сколотил столик и поставил скамью.
Это любимое место всей уличной мелкоты. Своих детей у дядьки Степана и тётки Степаниды, почему - то не было, и они любили, когда ребятня шумела у них под окнами.
Любили мы собираться у этого дома и потому, что по вечерам тётка Степанида выходила в палисадник, садилась на скамейку и начинала нам рассказывать сказки.
Однажды в середине лета мы засиделись под рябиной у тётки Степаниды допоздна. Сумерки наступили быстро. Где - то далеко за полями в небе заполыхали зарницы, их сполохи рассекались иногда яркими молниями.
Над полями, лесом и такой домашней тихой улицей это небесное зрелище было совершенно чуждым, словно пришло из другого мира.
Казалось, что где - то там большая гроза, но неслышно было ни грома, ни видно было дождя. Это непонятное для детского разума явление пугало нас, и мы сгрудились около тётки Степаниды, словно цыплята у наседки.
- Сегодня воробьиная ночь. В такую ночь воробьи не могут летать, только прыгают. Очень боятся они её и прячутся, где могут, пока ночь не кончится – сказала тётка Степанида.
-А почему они её боятся?
- А потому что в эту ночь ждут наказания за свои плохие дела. В такую ночь идёт битва между силами Добра и Зла, всё Зло, накопившееся за год, вступает в битву с Добром. А воробьи высиживают вместе со своими яйцами и яйца нечисти, что стоят на стороне зла.
- Какой нечисти?
- Разной, там и драконы-змеи трёхголовые, и кикиморы-ведьмы, лешие и домовые. Все те, что стараются людям пакости и зло делать.
- А давайте завтра, разорим все воробьиные гнёзда, побьём их яйца, чтобы из них нечисть не вылупилась.
- Не дело вы придумали, а такое же зло. Никогда Добро через Зло не приходит. Вы побьёте яйца, и не станет воробьёв, а ведь они и пользу большую приносят – сказал из окна дядька Степан.
- А кто с этой нечистью дерётся, надо же им помочь.
- Там великие русские богатыри сражаются Илья Муромец, Алёша Попович, да Добрыня Никитич, вон как мечами махнут по пламени, что Змей Горыныч на них дует, так молонья по небу сверкнёт, и пламя затихает – рассказывала дальше тётка Степанида.
- А вам всем пора по домам разбегаться, там уже ваши мамки волнуются, и не забудьте сначала самых маленьких проводить – вновь высказался из окна дядька Степан.
И мы бежали по улице по своим домам, где прижимались к мамам и рассказывали им, как страшно сверкают зарницы и почему все воробьи попрятались. И засыпали с уверенностью, что русские богатыри победят любую нечисть, и завтра с утра вновь будет солнечный счастливый день.
Сразу за поскотиной начинается поле ржи. Поскотина это городьба из длинных жердей, прибитых к столбам, чтобы скот: коровы, лошади, телята не могли попасть на поле и потравить хлеб.
Один конец этой городьбы подходит к речке, которая в этом месте очень глубокая, а берег обрывистый.
Другой конец тянется вдоль поля очень далеко и упирается в тёмный еловый лес, в котором есть болото, а в нём живут водяницы и русалки, которые могут защекотать человека до смерти и утащить к себе на дно.
Рожь начинает поспевать. В её колосках в колючих гнёздышках уже