PumpSkin. Helloween legend from the Allsaintville.
Этой ночью ветер был беспощаден. Стремительные порывы внезапно налетали вихрем, окружали со всех сторон и группировались то тут то там в маленькие несносные торнадо, промораживая до кости. Некогда крохотные, мягкие снежинки налету превращались в колкие огромные иглы, разрезающие ткань воздуха своей непреклонной настойчивостью.
Этой ночью природа взяла своё.
Сама суть зимы витала в промороженном воздухе.
Что, собственно, весьма любопытно, учитывая, что до зимы оставалось ещё несколько долгих месяцев. Но в «долине всех святых» холод царит практически круглый год, уступая эстафету летнему зною всего на пару-тройку дней. После чего государь возвращается в свои владения, покрывая долину, лес и окружные холмы ледяной коркой.
Между тем, высоко-высоко, над бураном, над верхушками холмов, так высоко, что дотянуться можно разве, что во сне, ярким пламенем разгорелись звёзды. Они пылали, слегка тускнели и снова воспламенялись с новой силой, словно передавая друг другу важную весть, взволновавшую всё их трепещущее естество до самого ядра.
Ночной небосклон принял несвойственный ему пурпурный оттенок, переливающийся серебром.
Эта ночь была волшебной.
Если, правда, любоваться звёздами откуда-нибудь, где снежное одеяло, летящее по воздуху, имеет хоть малюсенькие просветы в своём диковинном полотне и не накрывает вас с головы до ног.
Ну, или,стоя у оконного стекла, непременно, с чашкой горячего шоколада, настолько густого, что на поверхности плавают крохотные орешки, не в состоянии опуститься на дно.
Придётся поверить на слово: когда звёзды так себя ведут, вот-вот произойдёт нечто, не поддающееся объяснению, нечто волшебное, имеющее целью явить миру очередное чудо.
Так или иначе, буран разогнал обитателей долины по домам.
Вдруг на выходе из леса заскрипел наст.
Из-под арки, образованной склонившимися под напором непогоды ветвями сосен, выступил путник. Он шёл медленно, тяжёлыми шагами, оставляя на девственном снегу первые следы человеческого присутствия. Метель налетала снова и снова, незамедлительно заметая мимолётный триумф цивилизации.
То был старик, одетый в тонкое пальто с глубоким капюшоном, покрытым толстым слоем ледяного налёта. Синие, обмороженные пальцы старика сжимали странную, практически квадратную, коробку. Удивительно: снежный душ облетал её стороной, благодаря чему красное дерево, из которого был собран корпус короба, сохранил свой сочный естественный цвет, а литое изображение падающей звезды на фронтальной стороне сияло бронзой даже сквозь метель.
Над головой старика пролетела птица, чересчур отважная для полётов в буран, и села на ближайшую ветку. Старик приподнял голову и отбросил капюшон назад, от чего древнее лицо, испещрённое глубокими морщинами, открылось колючим ласкам ветра.
—Лерой, друг мой,ты ведь чувствуешь ЭТО? — Путник обращался к ворону, воцарившемуся на ветке над головой. Слова произносились губами, еле шевелившимися от холода, но они были тверды и, миновав любые преграды, способны были сразу проникать в сознание.
Этот голос словно стоял у истоков вселенной.
Как ни странно, но ворон ответил. Его голос не был столь фундаментален и мифичен, и птице приходилось надрываться, чтобы перекрыть рёв бурана, но, согласитесь, сам факт существования говорящей и мыслящей птицы уже заслуживает внимания.
— И не говори. В этом месте вот-вот что-то должно произойти. Нечто грандиозное. Поверь моему клюву, я такие вещи чую за версту. Э-э… Карр, ну или что-то в этом духе. — Голос птицы был хриплый, грубого и шершавого оттенка. Не знай вы, что перед вами — птица, по голосу приняли бы собеседника за пухлого, огромного, но в общем-то добродушного пирата, балующегося папиросами и ромом.
— Удивительно, как сильно воздух кругом пропитан волшебством. А ведь до праздника ещё сутки. Только представь, Лерой, что может произойти следующей ночью.
— Карр, тьфу, — ворон говорил на человеческом языке, это — правда. Думал он на своём, птичьем, что облегчало мыслительный процесс, но, к сожалению, время от времени забывал переключиться с одного на другой, — Да что угодно может произойти. Что именно, не знаю. Я тебе не этот, как его… экстра..сек…
— Сенс, — услужливо подсказал старик.
— Во-во, он самый, — отозвался Лерой, — Абсолютно что угодно. И как всегда — ничего хорошего. Говорю тебе, у меня на неприятности нюх срабатывает на ура.
— Ну, а у меня, как ты говоришь, нюх, и — отличный нюх — на хорошие истории. А хорошая история не может иметь плохой конец.
— Ну ты завернул, приятель. Карр, — мгновение спустя Лерой продолжил, — Знаешь, вроде каркаю, вроде по-птичьи, а получается всё равно, что сказал. Заразен ваш говор, ох, заразен.
— Да? — Старик слегка поежился, думая исключительно о чём-то своём, недоступном стороннему пониманию. — Впереди мост небольшой, что ведёт к вратам города. Мне туда. Ты ведь со мной, друг мой?
— А как же, ты меня знаешь. Раз говоришь, что история хорошая нас ждёт, то я ни за что не пропущу. Любознателен я по своей природе. Кажется, в моих предках, дальних, была сорока. Понимаешь, ещё та птица. Любознательность так и прёт. Правда, её обвиняли, и не раз, в воровстве… но, как я уже сказал, она предок — далёкий. Весьма-весьма. — Ворон встряхнул крылья, расправив их на всю длину, — Что за местечко на этот раз?
— Оллсентвилль, что в Долине «Всех Святых».
— А это, случаем, не там ведьму окатили водой, и она растаяла?
— О нет, ты путаешь, то был Изумрудный городок. А здесь мы раньше не бывали. Нас ждёт нечто совершенно новое.
— Заинтриговал, карр... тьфу.
Впереди был овраг. Смертельно опасная ловушка в непогоду для заблудших путников, даже если знать заранее о его существовании. Ветхий деревянный мостик вёл на другую сторону, прямо к вратам городка Оллсентвилль. Долина весьма удачно была окружена кольцом островерхих скал, а у оврага, на самом её краю, притаился маленький городишко, попасть в который можно разве что через врата, охраняемые парой привратников.
Старик хладнокровно миновал мост,не смотря на то, что ветхая многолетняя конструкция из подгнивших брёвен и перетёртых канатов угрожающе поскрипывала и шаталась на каждом шагу.
Ворон, борясь с шустрым ветром, неподалёку наворачивал круги. В общем, развлекался вовсю, ожидая пока товарищ проникнет в город.
Встав вплотную к оледенелым дубовым вратам, путник стал ритмично наколачивать по тяжёлым доскам. Рёв метели перекрывал шум ударов, но, как ни странно, небольшое оконце на уровне глаз плавно скользнуло, и в проёме показался суровый взгляд привратника:
— Кто идёт? Что надо? — выпалил угрюмый, явно разбуженный голос.
Старик чуть приподнялся на цыпочках и уверенным взглядом чёрных, как безлунная ночь, очей заглянул в глаза собеседника, и, вкрадчивым, гипнотизирующим говором, проникающим в само сознание, произнёс:
— Старый путник, сбился с пути. Ищу ночлега, — после короткой паузы он продолжил, — Сейчас ты откроешь мне ворота, пропустишь в город, и всё будет просто замечательно. Ведь Рой уже приготовил горячий шоколад. А он так бодрящ, так вкусен. Просто объедение.
— Ха, классический трюк. Узнаю этот взгляд, — сверху отозвался довольный Лерой.
Мгновение спустя дверь с трудом, неуверенными рывками, словно растворяясь в первый раз, раскрылась, чтобы пропустить заплутавшего старика в привратную башню. Старик, не задерживаясь, прошёл вдоль сводчатого помещения, освещённого жирными свечами и огоньком костерка в печи, и вышел в противоположную дверь, не забыв её закрыть за собой.
Ворон сразу приземлился на его плечо.
— Здорово. И, как всегда, они тебя не запомнят?
— На вряд ли. Думаю, уже забыли.
— И как ты это делаешь? Как тебе удаётся всех дурить?
— Дурить? Не обижай меня, Лерой. Просто люди не привыкли видеть то, что имеет нематериальную природу. Они предпочитают жить упрощённой моделью мироздания, погрузившись с головой в омут обыденности.
— Ловко.
— И немного печально, — подытожил старик.
Внезапно метель закончилась.
Лениво выкатился тусклый блин солнца из-за гор.
— Ты готов, Лерой?
— Ты уверен, что мы пришли по адресу? — ворон сидел на плече медленно оттаивающего пальто и ловко подчищалзаснеженные пёрышки.
— А ты разве не слышишь? Она ожила.
— Не может быть, — насторожился ворон.
Старик слегка приподнял коробку, что всё это время была у него в руках. Изнутри доносился еле слышный скрежет. Затем, нащупав в кармане пальто изогнутый металлический прутик, человек вставил его в маленькое отверстие сбоку короба и аккуратно прокрутил.
— Шарманка ожила.
Скрежет немного усилился. Это штифты, словно очнувшись, приходили в себя и поглаживали бронзовые пластинки внутри устройства. Барабан зашевелился, и постепенно из шума зародилась тихая претихая мелодия. «Тук-ту-ту…Тук-ту-ту..Ту-тум…Пурум…пу-пум…»
— Мы на месте, Лерой. Осталось лишь чуть-чуть подождать.Самую малость.
— Карр…Тьфу ты. Жду не дождусь.
Тем временем в сторожке.
— Рой, а Рой. Ты спишь? — Привратник, что пропустил старика в город, стоял у двери одного из немногих помещений башни. Дверь открылась, и с пожелтевшей свечой, практически сгоревшей до основания, на пороге показался Рой, главный сторож врат и старший помощник Эдра, знакомого уже нам привратника. Длинная спутанная борода Роя свисала до колен, на ногах его покоились тёплые лисьи тапки, а на голове был нахлобучен ночной колпак, лениво расположившийся кончиком на тощем плече.
— Сплю, не сплю, какая разница. Это моё дело, — во взгляде старшего сторожа сном и не пахло, голос его поначалу был едок от раздражения и недовольства, но постепенно приобрёл тревожные нотки, — Эдр, али стряслось что? Никто не стучал?
— Стучал? — Эдр призадумался. Вопрос, казалось, был из лёгких. Но почему-то склад памяти наотрез отказывался предоставить нужный ящичек. Привратник прекрасно помнил весь день. День, как день. Метель, преферанс, брага, песни, снова брага, уборка помещения и травление крыс, опять брага. Затем стук в дверь, провал в памяти, и, вот, Эдр стоит перед Роем. — Знаешь, — он принялся задумчиво почёсывать подбородок, — По-моему, ветер это был. Налетел, собрался в застуженный кулак, и как да-а-а-ст.
— Ветер, говоришь. Да-а-а-аст, — передразнил старик, — Что ж. Бывает. Хотя перед Хэллоуином не только погода такие штуки вытворяет.
— Нет, точно — ветер, — Эдр решил не ломать голову. Забыл и забыл, значит, так надо. Ни к чему ему лишнее беспокойство.
— Чего не спишь-то? Чего звал?
— Послушай, Рой. Ты случаем горячий шоколад сейчас не варил?
Старик впился взглядом в младшего товарища, сузив глаза в недоверчивые щёлочки:
— Ну, варил. А что, очень заметно? Я вроде бы себя ничем не выдал.
Эдр решил также не думать о том, откуда он знал о шоколаде Роя. Он помнил лишь то, что об этом ему кто-то поведал.
Молодой человек был слишком осторожен.
Он любил свою жизнь такой, какая она есть, никогда не впутывался ни во что мистическое. Такие вещи, как гадания, приметы, видения, чертополохи, клеверы, подорожники, цветики-семицветики и прочая оккультная чепуха до добра не доводят. Но, если подумать, шоколад есть шоколад. Нет ничего более приземлённого, чем чашка горячего, густого шоколада.
Особенно под утро.
— Нальёшь? — настороженно спросил Эдр, таким голосом, словно от напитка сейчас зависело, обрушится его мир, или фундамент разумности простоит ещё некоторое время.
— Ладно, что с тобой поделаешь, заваливай. — Рой добродушно отмахнулся и пригласил товарища в свои покои, где на углях привлекательно попискивал и бурлил котёл, а запах шоколада проникал в ноздри, дразня чувствительные волоски сладостно пряным ароматом.
— У меня такая традиция, парень. Перед Хэллоуином я всегда пью шоколад.
— Почему? — спросил Эдр, грея ладони о круглую чашку горячего напитка.
— Не знаю, это меня успокаивает. Сам знаешь, что творится в городе каждую последнюю ночь октября.
Товарищ понимающе кивнул, лицо его приняло озабоченный и серьёзный вид.
— Так ты уверен, что то ветер был? — отозвался немного погодя Рой.
— А?
— Ну, ветер. Что ещё разбудил тебя. Ты же спал как покойник, после брагито.
Эдр сделал глубокий звучный глоток, оставивший на гладком лице коричневые усики, затем пристально оглядел собеседника:
— То был самый что ни на есть ветер, ветер всех ветров, ветреннее не придумаешь, — голос его предательски дрожал. — И всё будет, б-р-р-р, — нахальные мурашки обежали всё тело, — Заме-чательно.
Просто объедение…
Смазанное акварельное пятно на мутно-синем холсте небосвода лениво мерцало, не прогоняя, но только слегка подталкивая ночь, как бы, между делом напоминая о том, что, дескать, «пришло моё время, собирай чемоданы.
Ну, пожалуйста».
Тьма отступила, но тень, покрывающая долину с каждым новым вяло-текущим лучиком солнца лишь становилась тоньше, так до конца и не канув в лету.
Массивные скалы тяжёлой ношей нависали над городом, мешая свету устроить праздничную иллюминацию на бывших некогда весьма плодородных террасах.
Вот лучик обнял, как мог, вытянутое, пузатое здание, отразившись неясным блеском от стальной вывески, изображавшей раскрытую книгу.
То было здание библиотеки.
Исторические архивы местной библиотеки ещё хранят хрупкие, потрёпанные фолианты, в которых можно прочесть, что некогда на месте нынешнего оврага протекала полноводная, весело и бурно журчащая речушка, полная сельди и моллюсков.
Никто не знает наверняка, из-за чего это произошло, но речка пересохла в два счёта, плодовитые террасы обнищали и ссохлись. Ветра стали налетать сразу со всех сторон, сталкиваясь морозными лбами.
Флюгеры более были не нужны.
Петушков и прочую металлическую живность, кому что было по вкусу, посрывали со всех крыш. Что толку от них, когда природа сама не могла никак определить, куда же должен дуть ветер, и направляла его по всем направлениям сразу.
Люди недолго горевали. Из рациона, конечно, пришлось убрать фрукты, но им на смену пришли тыквы, чудесным образом выдерживающие любые природные причуды долины.
Разродился картофель да сельдерей.
Ушли в небытие домики с тонкими стенами и соломенными крышами. Поднаторевшие в былые времена в кораблестроении жители стали возводить для своих больших семей прочные здания. Фахверковые постройки, словно грибы после дождя, повырастали по всем террасам долины. Промежутки между балками заполняли всем,что под руку попадётся, лишь бы потеплее вышло.
Город рос.
Дома теснились всё ближе друг к другу.
Шли года.
То года радости и единства, то года горя и вражды.
Бывало, появлялись в Оллсентвилле незнакомцы. Сбившиеся с пути в особо неприветливую погоду, путники проводили несколько спокойных дней на постоялом дворе, где пробовали местный тыквенный пирог, утыканный сельдереем. Подолгу они не задерживались, продолжая свой путь, как только погода прояснялась.
Один, правда, всё же, ненадолго задержался. Он оказался архитектором, и, дабы отплатить жителям за проявленное гостеприимство, вызвался отреставрировать здание приюта.
Как ни странно, но даже в столь маленьком городишке беспризорных детей было в достатке.
В считанные дни было возведено буквально новое строение. Мастеррасположил его весьма популярной в искусстве архитектуры буквой П, протянув по всей длине фасада галерею из мощных колонн, над узкими окнами примостил известняковые медальоны с сюжетами из античной мифологии. Единственный вход прикрыл мощной дубовой дверью с резнойпанелью, изображающей Иннокентия, местного чтимого святого — покровителя сирот.
Всё бы ничего, но водостоки архитектор украсил массивными фигурами горгулий, а на консолях в углах здания водрузил внушающие ужас своим уродством морды химер. Возможно, создатель посчитал эти элементы необходимыми, символически указав на то, что приют отныне под бдительной охраной. Однако, какими бы благими намерения ни были, скульптурные фантазии мастера действительно внушали страх.
Правда, страшились как раз обитатели приюта.
Не по душе детям пришлись мраморные соседи, в лунные ночи отбрасывающие клыкастые тени на стены спален.
История умалчивает, как звали архитектора. Известно лишь, что стоило последнему кирпичику встать на место, как его и след простыл.
Зато приют никуда не делся. Он по-прежнему восседает у одного из склонов долины, в центре густого хвойного полеска.
Вот и до него, наконец, докатилось солнце.
Однако, что-то неладное творилось за стенами приюта в то время, как медленный лучик, воровато оглядываясь по сторонам, заполз-таки внутрь сквозь узкие щёлочки окон.
От сильно вытянутых стен спальни резиновым мячом отскакивал звучный детский смех, крик, шум и гам. В общем, во всём этом бесконечно запутанном клубке звуков невозможно было вычленить какой-нибудь один из голосов, чтобы понять, о чём шла речь. Но вот дверь резко и со скрипом распахнулась, и в проёме показались две фигуры.
С появлением Элоизы де Грошь уровень шума в комнате снизился до ноля, буквально на мгновение зависнув в воздухе, пока не растаял без остатка, словно сахар в обжигающем язык чае.
Пристальным взглядом из-под очков-половинок воспитательницы можно было стены сминать до песка, просачивающегося сквозь пальцы.
Следом вошёл тощий, высокий мужчина. Волосы опускались небрежно на угловатые плечи, слегка поседевшая щетина светилась на подбородке. Руки его нервно сжимали ящик с огромными свечами. За поясом был заткнут молоток.
— Мистер Бертрам, прошу вас, поторопитесь же. Этой ночью нам потребуются самые большие свечи, что только хранятся в кладовых. Ночь будет долгая.
— Разумеется, Миссис Грошь, всё сделаем в лучшем виде.
— Мисс. Бертрам, Мисс Элоиза, — воспитательница внимательно уставилась на мужчину, работающего в приюте то ключником, то плотником, то дворником (в общем, по всей хозяйственной части), стараясь вложить в свой голос нотки настойчивой нежности, — Примите к сведению и не забывайте об этом.
Напряжение росло. Его можно было резать ножом.
Бертрам занервничал, но ответил:
— Соболезную… Мисс. Такое горе, такое горе. Кто бы мог подумать, Мистер Грошь казался таким крепким.
— Я всегда повторяла: «mementomori». И ещё: «Лошади — опасные твари. Им доверять нельзя». Но мой бедный супруг, пусть земля ему будет пухом, поплатился за свою любовь к дикой природе.
Элоиза оглядела спальню и строго прикрикнула на детей, навостривших было уши от любопытства:
— Ну-ка, скорее мастерите свои костюмчики. Если вы хотите собирать сегодня сладости, то стоит поторопиться. Двери приюта будут закрыты за два часа до захода солнца. — Затем уже тише, обращаясь к Бертраму, — Терпеть не могу Хэллоуин. Всегда столько возни.
— Конечно, Мисс.
— Дети буквально не в себе от всех этих сладостей: шоколадки, карамели, тянучки, суфле, мармелад и, — лицо женщины сложилось в гримасу особого недовольства, — и жвачка. Не счесть неприятностей от столь пакостного лакомства.
— А ещё призраки, Мисс, — Бертрам старался поддерживать разговор. Элоизу он боялся, как, в прочем, все в приюте, но призраки не давали ему покоя. Их он боялся ещё больше.
Мисс де Грошь сложила ладони и задумчиво скрестила пальцы. Она размышляла о чём-то, отрешённо наблюдая, как мужчина, взобравшись по высокой стремянке под самый потолок, меняет свечи в старенькой медной люстре. Длинными щипчиками он подхватывал огарки, сваливая их пока на пол, а на их место вкручивал мощные сальные стволы, которые приберегал для особенных случаев.
Особенный случай настал. Не было в Оллсентвилле ночи, более нуждающейся в свете, чем последняя ночь октября.
Бертрам вставил последнийствол, напоследок слегка обдул пыль с рожков и корпуса люстры, чем, однако, картину не улучшил, и сполз на пол. Медь люстры с годами закоптилась, но Элоиза не считала нужным снимать её для чистки. Она полагала, что в детской спальне можно обойтись без излишнего блеска.
— Благодарю вас, мистер Бертрам. Осталось только заколотить окно в дальнем углу. Ну, то, что было разбито вчера. Кто бы его ни разбил, — Элоиза снова строго оглядела приникших сирот, — Так вот, кто бы его ни разбил, забить его нужно обязательно. Как вы уже любезно напомнили нам, мистер Бертрам — призраки, будь они не ладны.
Отдав распоряжение, Мисс де Грошь покинула спальню.
Постепенно жизнь возвращалась в комнату. Шум был уже не таким ярко выраженным, как до появления воспитательницы — дети сторонились ключника — но обстановка слегка разрядилась, и можно было различить, что в дальнем углу помещения, куда Бертрам поволок стремянку, кто-то ссорился.
— Ха, ведьма. Очень оригинально. Да ты круглый год выглядишь точь-в-точь, как ведьма. — Мальчишеский голос, ещё высоковатый, но уже полный самоуверенности, принадлежал Дэниэлу.
Мальчик, свесив ноги,восседал на высоком столе с львиными лапами вместо ножек, куда были свалены вытащенные из кладовых вещицы, которые, по мнению Элоизы, могли пригодиться детям в изготовлении праздничных костюмов. В основном там были ненужные тряпки, различные деревяшки, железки да сломанные игрушки.Однако, несколько старых простыней действительно пошли в дело — вдоль стен уже продвигалась процессия штопаных привидений с заплатами на попах.
— И, вообще, ведьмы — это глупо. — Довольный собой Дэниэл деловито засунул указательный палец в ноздрю.
— И вовсе это не глупо! Ведьмы — самые могущественные. Они могут всё. Хоть превратить тебя в бородавчатую жабу.
— Да неужели? А так они могут? — Мальчик высунул из носа палец и отщёлкнул козявку в сторону собеседницы. Благо, та упала на полпути.
Эржи, девочка лет семи, разряженная ведьмой, была в не себя от злости. Её маленькое, тощее личико, покрытое веснушками, вспыхнуло:
— Между прочим, в прошлой жизни я была ведьмой. Самой настоящей пренастоящей. Меня все боялись и уважали. И называли не иначе как полным именем!
— Это как же? Эржи-козявка или Эржи-веснушка? — Дэниэл захохотал, держась за живот.
— Эржебет они меня звали. И обращались ко мне с почтением. А тебя я сейчас, и правда, превращу в жабу, если не перестанешь издеваться надо мной! — Девочка резко вытащила из-под мантии тоненькую длинную палочку и на вытянутой руке направила на Дэниэла. — Вот-вот превратишься!
Палочка была премилая. Она была деревянная, идеально гладкая, покрытая чёрной краской и лаком, что придавало ей блеска, кончик был стальной, а рукоятка извивалась кольцами змеи. Вещица мигом приглянулась мальчику.
— Ух ты! Где взяла? — Он выхватил палочку из рук Эржи и стал крутить на ладошке.
— Отдай сейчас же! Я нашла её в лесу у скал. Она моя! — Девочка пыталась забрать её назад, но мальчик был чрезмерно пухлый и в разы сильнее. Он всё ещё жадным взглядом пожирал палочку, легко отталкивая от себя Эржи.
— Пожалуй, именно этого мне не хватало для моего костюма Мерлина. Знаешь, раз уж ты так меня и не превратила в жабу, то, видимо, тебе вещичка ни к чему. Всё равно не умеешь с ней обращаться.
Стоило Дэниэлу спрятать отобранную вещь себе за пазуху, как маленький кулачок влетел ему прямо в нос. Дэниэл сполз на пол, еле сдерживая пухлой ладонью кровь, стремившуюся покинуть ноздри.
Мгновение, и мальчик залился плачем.
Мистер Бертрам быстро спустился со стремянки.
— Какого лешего тут произошло? Почему этот плачет? — Мистер Бертрам детей терпеть не мог. Но страх перед Мисс де Грошь заставил его вмешаться.
— Он украл мою палочку! — Эржи уже пожалела, что не сдержала чувств. Дэниэл был заносчивым эгоистичным ребёнком. Но, всё же, ребёнком. Так что, поступать так не стоило. Себя же девочка ребёнком не считала:она всем сердцем верила, что является реинкарнацией графини Батори, и по её собственным подсчётам, на данный момент Эржи уже исполнилось несколько сотен лет.
— Тоже мне, велика потеря. Теперь вот его заткнуть нечем, небось, крик по всему приюту разнёсся, — Бертрам подхватил Дэниэла под руки и поставил на ноги, — Слушай, парень, оставь ты себе эту фиговину, но замолчи прямо сейчас. Мне не нужны неприятности! — Мужчина неловко протёр мальчику лицо своим платком, потом, обратив внимание на вскочившие на юношеских щеках пятна грязи, вспомнил, что уже протирал им сегодня окна, — И, знаешь, беги, умойся.
— А как же моя палочка? — Взмолила Эржи, как только довольный Дэниэл убежал умываться, сверкая пятками и размахивая палочкой, изображая из себя волшебника, показав напоследок девочке язык.
— Э-э. Вот, держи, — Бертрам схватил со стола первую попавшуюся доску и отломил от неё кусок, — Лучше и не придумаешь.
— Но как же…
— Ничего больше слышать не желаю. У меня куча дел, так что оставь меня в покое. Или ты хочешь, чтобы о случившемся узнала Мисс де Грошь? — мужчина нервно пощипывал волоски на подбородке, выжидающе уставившись на девочку. Он не желал лишний раз отвлекать Элоизу по всяким пустякам.
— Не нужны мне ваши палочки! — Эржи не хотела, чтобы Бертрам видел, как солёные капельки подступили к кончикам ресниц, подхватила свой котелок для конфет и мигом выскочила из общей спальни, — Ненавижу! — заливаясь выкрикнула девочка.
Мгновение спустя Эржи уже была на улице.
Ни в один другой день не поднимается в Оллсентвилле такая суматоха, как в последний из дней октября.
И это понятно: задолго до наступления сумерек необходимо поспеть обежать как можно больше домов с фразой «конфеты или жизнь», поучаствовать в местном конкурсе костюмов, что проходит на площади Полумесяца, оценить ассортимент товаров уличных торговцев, приуроченный к Хэллоуину, а в довершение — вернуться домой в целости и сохранности, не забыв за собой покрепче прикрыть все двери и ставни.
Лишь бы призраки не сцапали в свои мертвенно-ледяные объятия.
Наступил полдень.
Погода, что удивительно, наконец, разыгралась, обернувшись к людям своей дружелюбной стороной. Снег до сих пор шёл, но спускался он очень медленно и вяло, по спирали, словно вальсируя. Это был тот самый снег, что не грех и языком поймать.
Таил он ещё в воздухе, не успев добраться до земли.
Улицы ожили, стоило толпам детей выскочить из своих тёплых домиков в поисках сладостей. Разряженные как в простенькие, сшитые на скорую руку костюмы призраков, так и в самые причудливые и невообразимые наряды, мальчики и девочки кружили по городу, перебегая от двери к двери.
Обитатели приюта поначалу старались держаться вместе, но в этом пёстром хаосе трудно было не переливаться из одной кучки в другую.
Вот, прямо на снегу, старшее население города воздвигло крошечные лавочки, притягивающие детей своим диковинным товаром. Многочисленные деревянные куклы, корчащие гримасы налево и направо, извилистые и высоченные головные уборы, накладные бороды на проволочке, и, конечно, тыквенные фонарики.
Фонари-тыквы с резными ехидными рожицами пользовались большой популярностью, не смотря на то, что в дневное время суток применять их было бесполезно, а с наступлением темноты улицы городка пустели, и в фонариках, опять же, надобность отпадала.
Разве что, насладиться их призрачным сиянием дома. Какое-никакое, а утешение.
— Сахарные яблоки от мэра! Бесплатно.В честь праздника всем, у кого есть костюм! —обежал крик торговца густые ряды ребятишек.
Дети рванули мигом за яблоками.
Чинно продвигалась сквозь многочисленные лотки со сладостями Мисс Элоиза, время от времени покрикивая на своих подопечных. Всем своим видом женщина давала понять, что праздничная суматоха лично её касается крайне косвенно. У лотка с сахарными яблоками воспитательница внезапно притормозила, чтобы поздороваться с Роем, неведомым образом затисавшимся среди толпы детей:
— Мистер Эпплс, прекрасная погода, не так ли?
Рой, нацепивший на голову колготки, дабы сойти за кролика, увлечённо набивал карманы старенького, потёртого пальто сахарными яблоками, бесплатными для всех, у кого сегодня был костюм. Щёки его покраснели:
— Мисс де Грошь, хе-хе, — старик слегка поклонился, — Прошу прощения, что не снимаю шляпы перед вами. Как видите, я сегодня без неё, хе-хе.
— Не знала, что вы такой сладкоежка, мистер Эпплс. —Строгий взгляд Элоизы скользнул с колготок-ушей на забитые доверху карманы пальто.
— Ах, это. Да что вы, Мисс де Грошь. Я слишком стар для всех этих дел, хе-хе. Понимаете, в хэллоуин дети часто мелькают перед воротами. Вот я и подумал, что лучше быть наготове. Выставлю огромную миску сладостей, пусть порадуются… хм… Вот, — старик не умел врать: он при этом весьма обильно потел и краснел от пяток до ушей.
— Что ж, дело ваше. До завтра, мистер Эпплс.
Как только Эллоиза удалилась, Рой, изрядно вспотевший, достал одно яблоко и смачно надкусил:
— До завтра, старая ведьма. Ещё будет за мной следить. Как будто старикам запрещенно есть сладости. Смотрела на меня, ей богу, как на своих воспитанников. Хм. Страшная женщина, — С этими словами Рой направился к своей сторожке, весьма довольный добычей, но и смущённый нежданной встречей.
Прошло совсем немного времени, как вдруг толпа детей, насытившаяся яблоками, разом бросилась в другую сторону.
В воздух взметнулись детские восторженные голоса:
— На площади вот-вот начнётся представление!
— А успеем?
— Конечно, успеем, без нас ведь не начнут!
— Кто-нибудь видел Эржи?
— С тех пор, как выскочила в слезах из приюта, нет.
— Ничего, не пропадёт.
На одном из концов площади Полумесяца расположилась небольшая кибитка. Ставни были растворены, в пространстве между ними протянулась плотная тёмная ткань. Стоило ребятне появиться на площади, как над тканью возникли наручные куклы, изображающие рыцаря и дракона. Гомон сразу смолк.
Представление началось.
Изумлённые и полные радости глаза наблюдали за весёлым кукольным театром. И никто так и не обратил внимания на старика, прислонившего спину к боку кибитки, и крутящему ручку шарманки. Губы его шевелились, словно он напевал себе под нос песенку, стараясь попасть в такт шарманке.
Никто не обратил внимания на старика.
Но слова пронеслись по всему городу, навязчиво проникая в голову всем и каждому:
«Парам-па-пам…
И час вот-вот настал
Пурум-пу-пум…
Все, прячьтесь по домам
Пам-парарам…
Ведь мертвецы вновь восстают
По улицам тут призраки снуют
Пурум-пурум-пу-пум
Парам-пам-пам
Пам-пам-Парам
Страшись, услышал я тяжёлые шаги
То мальчик с тыквой вместо головы
Прум..Прум..Пум…»
Только-только театр подошёл к концу, как детей и след простыл. Они направились искать новых развлечений, ведь сумерки уже близились. В толкотне и суматохе кто-то обронил свой котелок для конфет. Сладости разлетелись по утоптанному снегу.
Так и пролежали они не тронутые, покуда не опустилась на город тьма.
Праздник подошёл к концу, наступило время прятаться по домам.
На смену веселью пришёл страх.
Стервятником кружил Лерой над площадью.
Острый взор его не сходил со столь желанной добычи. Ему нравилось ощущать себя хищником. Первобытные, неуёмные охотничьи чувствазаполнили маленькое шустрое птичье сердечко. С каждым кругом ворон опускался всё ниже и ниже. Ещё немного… Не выдать бы своего присутствия… Ну… Совсем чуть-чуть…
И вот, прорезав воздух острым крылом, ворон спикировал к земле, не оставив жертве и шанса. Длинный, наточенный клюв впился в мягкую липкую ткань.
«Эх, жаль, это всего лишь конфета.» — Стихли охотничьи инстинкты, и Лерой, уже вернувшись с небес на землю, стал размеренно пощипывать разбросанные вокруг кибитки конфеты. Сердце на мгновение вновь запело хищником лишь тогда, когда ловкий клюв подцепил жевательную сладость, искусно исполненную в виде глазного яблока.
Что ж, время от времени атавизм присущ даже животным.
По крайней мере, волшебным.
Сладкий глаз, однако, невольно начал сопротивляться. Клюв проколол оболочку, и на поверхности проступила липкая и скользкая сахарная патока, не позволяющая зафиксировать лакомство в удобном положении.
Возбуждённый ворон стал прыгать вокруг конфетки, оставляя на снегу многочисленные, но крохотные следы лапок.
Он был так увлечён, что лишь в последний момент заметил упавшую на снег тяжёлую тень.
Лерой вовремя отлетел в сторону кибитки, вспорхнув из-под надвигающегося сапога, опустившегося прямо на сладкий глаз, в один миг превратив его в несъедобную лепёшку из снега, сахара и грязи.
При виде столь печальной утраты, ворон в сердцах выругался и обратил взор на обидчика, но обида мигом оставила его, сменившись любопытством.
На первый взгляд перед ним был обыкновенный ребёнок, чей костюм на хэллоуин вполне мог занять первое место на конкурсе. Устрашающий вид имела тыква, водружённая на голову так искусно, что даже не видно было шеи; чёрное твидовое пальто с обрезанной и ломаной кромкой пирамидой расширялось книзу, полностью прикрывая ноги. В огромных, явно не по размеру, перчатках ребёнок нёс глиняный, с заметной не вооружённым глазом трещиной горшочек для сладостей и огромную закруглённую трость-конфету. Ворон был уверен, что трость была несъедобная, хотя аромат от неё исходил сладостно приятный, так, что даже нёбо зачесалось.
Всё бы ничего, но Лероя смущало несколько вещей. Во первых: как этот паренёк терпит яростный жар свечи, расположившейся внутри тыквы по соседству с его лицом? Из прорезей для глаз, носа и рта, из небольших трещинок, сетью покрывших всю поверхность тыквы, исходило мощное пламенное свечение. Во вторых: кто догадался выпустить ребёнка на улицу в самый разгар призрачной ночи? Пролетая над городом, Лерой видел, как повсюду плотно захлопывали двери, окна, ставни. Он слышал тяжёлые, скрежущие звуки опускающихся в пазы засовов.
Будучи смышлённой птицей, Лерой быстро сообразил, что перед ним тот, о ком незадолго до заката пропел шарманщик. А ещё, ворон был в крайней степени пытливой птахой. И, оставив все сомнения и страхи позади, широко распахнув крылья, ринулся навстречу мальчику с тыквенной головой.
— Эй, карр… Тьфу ты... Куда так спешишь, парниша, дороги не разбирая? Меня подожди… И, это, как его… Красивая тросточка…
Лерой решил не отставать от столь любопытного субъекта ни на метр. Он был более чем уверен, что, чтобы в этом городке ни произошло, это обязательно будет связано с мальчиком-тыквой.
Именно о нём пела шарманка.
А шарманка никогда не ошибалась.