Сергей Дубянский
Дендра
https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=3373305
Аннотация
Деревья, считающиеся неодушевленной частью природы, порой связаны с людьми не только средой обитания, а гораздо глубже – на духовном уровне и, возможно, даже на уровне двойников, только мы не можем их опознать. А если наделить каждое дерево лицом?.. Правда, для этого, кроме особого дара, нужно желание самих деревьев раскрыть душу.
С результатами деятельности гения, постигшего это мастерство, и приходится столкнуться героям. Начавшись с обнаружения безобидной деревянной маски, ситуация постепенно выходит из‑под контроля, делая контакт с древесным миром все реальнее. Задачу избавления от кошмара, способного превратить человека в дерево, каждый решает по‑своему: кто‑то, пытаясь отмежеваться от реальности, практически теряет себя, а кто‑то, пережив жуткие приключения, обретает то, что в конечном итоге способно компенсировать все невзгоды.
Сергей Дубянский
Дендра
Захлопнув дверцу маршрутки, Марина остановилась. Ветер, похоже, ждал этого момента, и, шутки ради, выдохнул ей в лицо изрядную порцию холода. Марина закашлялась; мгновенно вернулась дрожь, которую она полчаса назад еле смогла унять, устроившись на самом заднем сиденье и незаметно прижимаясь к даме в роскошной натуральной шубе, от которой исходило живительное тепло. Сапоги, лишь условно называемые «зимними», не грели, поэтому шаги получались неуклюжими, а пальцы ног ныли, будто сдавленные тисками; колени же и вовсе потеряли чувствительность. Марина подумала, что если в них сейчас втыкать иголки, то кровь не появится, так как давно замерзла и превратилась в багровую кашицу.
|
|
Громада дома, в котором они с Оксанкой снимали квартиру, возвышалась совсем рядом, в каких‑нибудь пятидесяти метрах. Марина собралась с духом и побежала, низко наклонив голову. Из глаз выкатились две слезинки, которые она смахнула заиндевевшей перчаткой, и пока не подступили следующие, успела юркнуть в подъезд. Поднялась туда, где с советских времен висели почтовые ящики, и стянув перчатки, блаженно опустила руки на батарею, показавшуюся ей огненной. Прижавшись к ней еще и коленками, она решила, что может простоять тут вечность, наблюдая через окно, как люди, подняв воротники и нахлобучив шапки, еще только спешат к спасительному теплу.
Однако очень скоро Марина поняла, что в подъезде не так уж и комфортно. Сделав над собой усилие, она оторвалась от батареи и быстро взбежала на четвертый этаж. Открыла дверь, и изнутри вывалилась волна сухого теплого воздуха – настолько сухого, что в первый момент Марина даже не смогла глубоко вздохнуть. Правда, это выглядело такой мелочью, по сравнению с тем, что можно было раздеться, а дрожь, продолжавшая сотрясать тело, сделалась вдруг приятной – вроде, мороз постепенно уходил из нее.
Кухня светилась загадочным голубым светом. Это означало, что Оксана предусмотрительно зажгла все четыре конфорки. В ванной шумела вода и в щель под дверью пробивалась тонкая полоска света. Марина представила, как тоже залезет в горячую ванну и будет лежать там долго‑долго, пока последняя «мурашка» не покинет тело, а кожа не сделается розовой и бархатистой. Пока же она сбросила одежду, пропитанную холодом, облачившись в огромный пушистый свитер, и, самое главное, мечту всего дня – шерстяные носки.
|
|
…Все‑таки вовремя мать передала пуховое одеяло! – подумала она радостно, – а Оксанка пусть и дальше выпендривается со своим верблюжьим пледом – может, там, где их делают, нет таких морозов или топят там лучше… Поставив чайник, Марина уселась у плиты и достала сигарету. Теперь она чувствовала себя настолько уютно, что даже ванна перестала быть вожделенной.
Шум воды прекратился и что‑то звякнуло о стеклянную полку. Всяких баночек у Оксаны было такое множество, что поначалу Марина никак не могла их запомнить и прежде чем взять что‑то, обязательно читала инструкцию. Смешное было время!.. Впрочем, Марина до сих пор считала, что крема должны делиться на три категории – как написано на этикетках: «для рук», «для тела» и «для ног», а остальное, либо от избытка денег, либо для форса.
По большому счету, и того, и другого у Оксаны хватало. Она имела обеспеченных родителей и приехала учиться сюда, потому что тот, местный университет, якобы, «полный отстой». Марина, правда, подозревала, что дело в другом – скорее всего, ей надоело бдительное родительское око и захотелось веселой самостоятельности. Хотя это ведь не важно – главное, что они встретились и еще тогда (бог знает когда!..) решили снять одну квартиру на двоих.
Щелкнула задвижка и из‑за двери высунулась мокрая Оксанкина голова.
– Кайф!.. – произнесла она вместо приветствия, – ты будешь?
– Не, я потом.
Голова исчезла, и через минуту ласково зажужжал фен.
|
|
Марина выросла в так называемом ПГТ – поселке городского типа, и первые месяцы абсолютно не ориентировалась в прелестях городской жизни, но Оксана никогда не демонстрировала своего превосходства, хотя там было, что демонстрировать. Похоже, ей даже нравилось чувствовать себя эдакой заботливой покровительницей, а в благодарность, Марина перестала нагружать ее хозяйственными проблемами, к которым та была совершенно не приспособлена.
Вообще, по прошествии трех лет, прожитых вместе, перемещаясь по разным квартирам, они так сдружились, что с трудом представляли, как расстанутся после окончания учебы. По крайней мере, к старшей сестре, Марина относилась с меньшей теплотой, чем к подруге.
– Я – всё, – Оксана выплыла из ванной в длинном халате, такая медлительно томная…
– Оденься. Это после ванны кажется, что тут так жарко, – затушив сигарету, Марина выключила чайник, из которого валил пар, пушистый, как кошачий хвост.
– Не ломай кайф, – Оксана сморщила носик, – дай побыть нормальной женщиной, а не российской, которая кладет шпалы в оранжевом жилете.
– Я ж о себе забочусь, глупая, а не о тебе. За лекарствами‑то кому придется бегать? – Марина встала, чтоб налить чаю, но Оксана схватила ее сзади, чуть оторвав от пола.
– Как я люблю тебя, Мари! Ты у меня заботливая, прям, как моя бабушка!..
– Силенок‑то не хватает, – засмеялась Марина.
Оксана была высокой, но худой, скорее, напоминая подростка. Такие девочки сейчас в моде, поэтому кавалеры у нее возникали в таких количествах, и менялись с такой скоростью, что Марина не успевала привыкать к ним и их автомобилям (подходя к подъезду, она вечно путалась, кто гостит у них на этот раз). Зато потом, оставаясь одни, они подолгу смеялись, рассматривая красивые подарки, и вместе решали, стоит ли Оксане продолжать знакомство.
Марина не считала себя вправе оценивать жизненные принципы подруги – возвращаясь из дома после выходных и обнаружив, например, пустую пачку от презервативов, она просто выбрасывала ее, не говоря ни слова. А еще она не обижалась, когда Оксана без предупреждения не приходила ночевать – это означало, что на очередной тусовке ей встретился «мужчина ее мечты». Правда, мечта рассеивалась вместе с мужчиной в течение нескольких недель…
У самой Марины все происходило по‑другому. Нельзя сказать, чтоб она являлась однолюбом, как мать, но в ее характере присутствовала определенная основательность, выражавшаяся формулой – все должно произойти, только если всерьез и надолго. Поэтому, начав встречаться с кем‑то, она долго анализировала отношения; представляла, какими они будут лет через двадцать, и, в конечном итоге, либо сама разочаровывалась в перспективах, либо партнеру надоедало ждать реальных действий, и он просто уходил. Последнее случалось гораздо чаще, и тогда наваливалась хандра, нашептывавшая по ночам, что она дура и неудачница, а впереди у нее простирается лишь черная необитаемая пустыня.
В такие дни, требовавшие душевной реабилитации, на выручку приходила все та же Оксана, утаскивавшая ее в бар, где совмещала потягивание коктейлей с воспитательными беседами, типа «все мужчины подлецы и их можно только использовать». При такой постановке вопроса незаметно оказывалось, что жизнь продолжается, и вовсе не обязательно страдать и, в конце концов, умереть старой девой. Тогда Марина клялась самыми страшными клятвами, что если произойдет чудо и ей вновь суждено влюбится, то не будет никаких далеко идущих планов – она станет просто радоваться жизни, заглядывая в ее самые потаенные уголки!.. Правда, в тех «уголках» все, как правило, сводилось к тому, чего она, в силу воспитания, никак не решалась себе позволить того, что от нее требовали.
– Есть мы будем? – спросила Оксана, – а то я чипсы купила.
– Вообще‑то я к весне худеть собираюсь…
– О, блин! Старая пластинка! Это я слышу каждый год, – Оксана расхохоталась, – Мари, зачем? Посмотри, какая у тебя аппетитная задница. Все машины на улице останавливаются.
– Но может же быть у меня голубая мечта?
– Глупая у тебя мечта, – Оксана разорвала пачку так, что чипсы посыпались на стол, – каждый должен использовать то, что ему дано. Рост у тебя нормальный. Талия… ну, не осиная… Зато какие волосы! Если б у меня были такие, я б сроду не стриглась!..
– Я и не собираюсь стричься. Я хочу убрать чуть‑чуть здесь и здесь…
– Ладно, мечтательница ты наша, – Оксана аппетитно захрустела чипсами, – у тебя завтра на вечер какие планы?
– Никаких. Реферат собиралась писать, а что? Есть тема? – Марина хитро прищурила глаз. Она любила, когда Оксана брала ее на «бесперспективные» свидания, где предполагалось только посидеть, вкусно поесть и выпить чего‑нибудь такого, что сами они никогда не купят.
– Понимаешь, я тут с кентом познакомилась. Завтра собираемся в кабак, а потом даже не знаю, куда. Ну, чтоб, типа, пообщаться…
– Он что, женат?
– Говорит, что нет, – Оксана пожала плечами, – денег, куча. Участок купил, но дом начнет строить только весной, а пока живет с предками. Мужику тридцать лет!..
– Не, Оксан, было б лето, я понимаю… А в такой мороз по улицам шляться? Я пас. В кино я не хочу; на кафешку денег нет.
– Я ж просто спросила, – Оксана демонстративно вздохнула, и обе замолчали, ища каждая свой выход из положения.
Марина подумала об Антоне, с которым встречалась уже целый год, но он вряд ли предложил бы что‑нибудь подходящее. С ним надо все планировать наперед – он же такой правильный!.. Вечерами сидит за компьютером, помогая отцу в бизнесе.
Возможно, серьезный подход к жизни объединял их гораздо больше, чем чувства, о которых они страстно шептались, в холод прячась по подъездам, а летом выползая на залитые солнцем скамейки. Марина старалась не задумываться об этом – ее вполне устраивало, что ниточка тянется и тянется, и пока не рвется.
– Слушай! – глаза Оксаны азартно заблестели.
Марина хорошо знала этот блеск и эти интонации. В такие моменты Оксана могла остановить машину и запросто крикнуть незнакомым парням: – Все клево! Поехали кататься!..
И, как ни странно, до сих пор все ее выходки заканчивались благополучно.
– А чего б не открыть вторую комнату? Тогда никому никуда не надо уходить. И на будущее – ты, например, можешь смотреть телевизор, а я заниматься или наоборот. Как идея?
Принципиальных возражений идея встретить и не могла, но привычка все делать по правилам заставила Марину задуматься. Дело в том, что хозяева сдавали лишь одну комнату, а вторую перед отъездом опечатали, стащив туда все наиболее ценное. Правда, ключ, на всякий случай, оставили – он висел на гвоздике, давно притягивая хищные Оксанкины взгляды.
– Нигерия – это ж не твоя деревуха, – продолжала она, – оттуда спонтанно не прикатишь, а официально торчать им там еще год. Мы ж ничего с их добром не сделаем.
– А как мы ее обратно запечатаем? Они ж бумажку повесили с подписью.
– Ты видела ту подпись? – Оксана вскочила, готовая немедленно продемонстрировать подруге контрольную ленточку, – «А» с хвостиком. Мы что, эту фигню не нарисуем?..
– А вдруг там секрет какой? Ну, знаешь, как в детективах – волосок под бумажкой….
– Нет там никакого волоска!.. Нашла шпионов! – видя, что Марина почти сдалась, Оксана отступила, давая ей время самой принять верное решение, – ладно, – сказала она, комкая опустевший пакет из‑под чипсов, – до завтра время у нас есть. Ты учить что‑нибудь собираешься, а то там кино начинается. Может, пойдем, поглядим?
Они переместились в комнату. Плюхнувшись на диван, Марина включила телевизор, но смотрела, в основном, на Оксану, сбросившую халат и оставшуюся в одних трусиках, похожих на два тоненьких белых шнурочка.
…Какая все‑таки у нее фигура!.. Я, может, и «аппетитная», но она‑то красивая!..
По экрану заметались тени и гнусавый голос произнес:
– Стивен Кинг представляет…
– Опять кошмарики, – залезая в постель, Оксана скривила губы, – ненавижу!..
– Боишься, что ли?
– Скажешь тоже!.. Неинтересно. Весь фильм гоняются за каким‑нибудь «исчадием ада», но все равно ведь знаешь, что «наши» победят. Рассуди сама – как монстры могут победить, если их на свете не бывает?
– Но все равно это лучше, чем сериалы. Там, вот, точно заранее знаешь, чем кончится – кому надо, сойдутся; кому надо, разведутся, а все плохие перевоспитаются.
– Зато там по‑человечески! А здесь?.. Ни с того, ни с сего вылезло чудище, пожрало прилично народа и убралось обратно…
– А прикинь!.. – Марина резко повернулась на бок, – открываем мы завтра ту комнату, а там… – она сделала страшное лицо, – фигня, в которую демонов заточили сто лет назад, а?
– Да ну тебя!..
– А что? Хозяева все время по недоразвитым странам мотаются. Привезли в качестве сувенира, а демоны только и ждут, кто б их на волю выпустил. В кино так часто бывает.
– Я сама видела – там, кроме мебели, книжек и посуды ничего нет.
– А вдруг не видела? Вдруг она такая малюсенькая штучка – лежит себе где‑нибудь в вазочке… Вазочки ж там есть? – Марина рассмеялась, видя как изменилось Оксанино лицо, – шучу я. Ты, прям, как ребенок. Тебе, точно, только сериалы смотреть.
За разговорами начало фильма они пропустили и поэтому не смогли понять, от кого так стремительно удирает население небольшого американского городка.
– Может, выключим? – предложила Оксана, – мне завтра к первой паре. Семинар опять же.
Марина щелкнула пультом. Стало темно и тихо, только оранжевая луна висела над окном в ясном морозном воздухе.
– Полнолу‑уние… У‑у… – зловеще прошептала Марина, вытягиваясь под теплым одеялом.
– Да кончай ты! Давай спать, – Оксана отвернулась к стене, и кровать при этом скрипнула.
Объясняя Марине свое отношение к «ужастикам», Оксана говорила чистую правду, но, видимо, человеческий мозг устроен слишком несовершенно. Какая бы абсурдная информация не попадала в него, он начинает ее анализировать и нельзя ему приказать: – Стоп! Типа, об этом думать не надо, потому что это чушь и глупость; его можно только попытаться отвлечь чем‑то более приятным.
Оксана закрыла глаза, поджала ноги и, вроде, пригреваясь; представила красивую черную машину, на которой сегодня подъезжал Максим.
…Все‑таки странный он. Иметь столько бабла и не иметь своего угла… Когда он там построит свой бассейн и зимний сад?.. Купил бы пока хату – ее ж потом продать можно, и еще наварить на этом. Ни фига люди не понимают!.. В одной комнате мы б с ним жили, в другой – Мари… Она у нас будет этой… не градоначальницей… не губернатором… домоуправительницей, короче… Кстати, квартиру можно будет ей потом и оставить… Нет, а как я без нее?.. Мы ее и туда с собой возьмем. И заживем!.. А то все норовят командовать бедными девушками – то я разрешаю, а это не разрешаю; почему ты так на него посмотрела?.. А, вот, захотелось, и посмотрела… – в преддверии сна Оксана глубоко вздохнула, – может, это судьба… Он богатый и добрый, а я буду… – перед глазами возникли переливающиеся шары и в свете прожекторов кружилась полуобнаженная красавица в кругу восторженно‑изумленных поклонников, – Максиму будет приятно… Мужики всегда млеют, если их жены круче всех…
Это стало последней мыслью, а следующая появилась резко, когда прозвенел будильник.
Марина тоже проснулась от этого противного звука, но вставать не хотелось, тем более, в этом не было никакой необходимости. Занятия у нее начинались со второй пары, и приоткрыв глаз, она наблюдала, как сонная Оксана вылезла из постели и поплелась в ванную. Зашумела вода, потом вспыхнул свет на кухне. Марина перевела взгляд на темное окно, покрытое седым узором, которого не было вчера.
…Интересно, что это значит? Потеплело там или еще больше похолодало? Мы ж когда‑то проходили по физике… – она снова закрыла глаза, потому что можно было еще целый час нежиться в тепле и ни о чем не думать.
Но ни о чем не думать не получалось. Сначала она вспомнила о реферате, который неплохо бы начать писать, но как это сделать, если Оксана придет с кентом? …Вообще, сессия скоро – пора б и готовиться… Хоть вопросы б узнать и конспекты найти за последний месяц… Нет, со следующего семестра надо ходить на лекции – если экзамены завалю, мать таких чертей вставит!..
Вода перестала шуметь, зато на кухне загремела посуда.
…Так что ж делать с этим Оксанкиным мужиком? Если они посидят, пообжимаются, то я им не помеха, а если сразу в постель?.. Почему это надо делать, именно, сегодня? Откуда такая внезапная любовь?..
– Оксан! – крикнула она. Тут же послышались шаги, и появилась Оксана с кусочком сыра в одной руке и чашкой кофе в другой, – я все про сегодняшний вечер. Ты с ним сразу трахнуться собираешься или как?
– Я пока не собираюсь, – она сделала ударение на слове «я», – а он – не знаю.
– Тогда в чем проблема? Я у вас тамадой поработаю.
– Понимаешь, – Оксана присела на край кровати, – он весь какой‑то… Короче, ему надо обстановку создать, чтоб он не свинтил раньше времени, а то ищи ветра в поле. У меня ж насчет него серьезно… тем более, там такие бабки!..
– Ладно, – Марина вздохнула, – вы когда планируете?
– Он меня забирает с занятий и мы двигаем в кабак, так что часов в десять.
– В десять?!.. И ты думаешь, он не останется ночевать?
– Мари, я ж тебе говорю, он какой‑то… домашний, что ли… Может и сорваться, если мама, к примеру, ждет. А, может, и останется, – она дожевала сыр, облизнула пальцы, эротично высовывая язычок и рассмеялась, – Мари, может, это моя судьба? Знала б ты, какой он лапочка… – Оксана встала.
– Каким бы лапочкой он ни был, по морозу шляться я все равно не пойду, – Марина мечтательно уставилась в потолок, – вот, если твой лапочка денег даст, чтоб мы с Антоном сходили куда‑нибудь… Опять же если Антон не будет занят, в чем я крайне сомневаюсь.
– Мари, но мы ж, кажется, договорились насчет второй комнаты, – напомнила Оксана, глядя на часы, – у меня еще минут пятнадцать есть. Пошли, глянем, что там.
Марина представила, что придется вылезать из теплой постели неизвестно зачем…
– А я не хочу, – ответила она капризно, – мне и здесь хорошо. Это тебе надо, вот и иди.
– Ну и пожалуйста, – Оксана отнесла чашку, на обратном пути прихватив ключ.
– А там, в вазочке лежит дьявольская штучка! – крикнула Марина ей вслед.
– Иди ты на фиг!..
Солнечные лучи бессильно тыкались в плотный слой инея на стекле, отчего все окно казалось усыпанным россыпью драгоценных камней. Комната наполнилась тусклым матовым светом, а «бриллианты» сверкали, словно обозначая дверь, ведущую в сказку. Сразу и телевизор, и стол, и не заправленная Оксанина постель стали лишними – Марина представила, какое фантастическое сияние разливается за чудесной дверью…
– А она сама отклеилась! – голос Оксаны нарушил процесс восторженного созерцания.
– Кто?
– Бумажка! Она держалась на соплях! Я только тронула…
Марина услышала щелчок замка. Любопытство оказалось сильнее остальных соблазнов, и она вскочила, пытаясь попасть в тапки босыми ногами.
– Тю‑ю!.. – донесся из коридора разочарованный голос, – мне казалось, она больше.
Тоже заглянув в комнату, при свете пыльной люстры Марина увидела полированный шкаф и сервант, укрытый пестрой тряпкой, поверх которой стояли две вазочки, похожие на амфоры. В углу возвышалась пирамида из стульев, а остальное пространство занимали высокие коробки с броскими надписями: «Kent», «Marlboro» и «Winston».
– Ну, они курят!.. – заметила Оксана восхищенно.
– Может, они вообще не курят. В таких коробках барахло из‑за «бугра» возят.
– А ты откуда знаешь?
– Антон рассказывал. У него предки в Польше работали. Говорит, в купе они становятся прямо в размер.
– Да?.. – Оксана почесала щеку, – я думала, все будет прикольней. Хотя если коробки составить друг на друга, то раскладушку можно втиснуть. Надо только взять ее в общаге.
– Оксан, но спать здесь будешь ты. Тут пыли на два пальца, – Марина провела рукой по ближайшей коробке, – сначала генеральную уборку надо сделать, только, вот, когда?
– Не знаю…
– Поэтому, думаю, сегодня ваш «тет‑а‑тет» отменяется. Не могу ж я сидеть в этом чулане?
– Почему?
– Хотя бы потому, что сразу начну чихать от пыли и, по любому, сломаю вам весь кайф!
– Знаешь что?.. А давай так – у тебя ж еще времени навалом. Ты прибери тут… ну, чтоб не чихать, а мы за раскладушкой заедем. Мари, миленькая… – скорчив жалобную гримасу, Оксана сложила руки на груди, – ну, пожалуйста… Иван‑Царевич, я тебе тоже пригожусь…
– Ладно уж, – Марина засмеялась, – только из любви к тебе.
– Мари, я тебя обожаю! – Оксана чмокнула ее в щеку, но взглянув на часы, всплеснула руками, – ой, мамочки! Опаздываю!
Марина не успела выдавить зубную пасту, как входная дверь уже захлопнулась.
…Глупейшая идея, – подумала она, – если он такой стеснительный, ему реально нужна отдельная хата… Хотя в том, что мы открыли комнату, тоже есть плюс. Например, на стульях сидеть будет гораздо удобнее, чем на табуретках…
Марина с детства привыкла заниматься уборкой; особенно памятными для нее остались кануны Пасхи, когда они с матерью обязательно белили потолки, а потом «вылизывали» весь дом, включая сени и чулан. …Если б еще, как здесь, была горячая вода!.. А посмотрела б мать, как убирает Оксанка – разгонит мусор по углам, сотрет пыль на видных местах – ох, она б ей вставила!..
Взобравшись на стул, Марина, как смогла, протерла люстру и перешла к серванту, где ее ждало жуткое разочарование, в виде синих печатей на донышках «антикварных» амфор – «ЗАО Керама». Атмосфера романтической тайны сразу улетучилась и уборка пошла в «штатном режиме».
Под воздействием мокрой тряпки скотч на одной из коробок отклеился. Марина осторожно отогнула картонку и увидела книги, уложенные плотными рядами. …Неужто во всех так?! – ужаснулась она, – это ж невозможно прочесть и за всю жизнь!.. Хотя прочесть‑то, ладно – я ж не подниму их! А как тогда засунуть сюда раскладушку?..
Чтоб не надрываться, она принялась пихать неподъемные коробки ногой и вдруг одна поддалась, с легкостью отъехав в сторону. Марина аккуратно отклеила скотч и запустив руку под лежавшую сверху тряпку, вытащила черную маску с искаженным ртом и пустыми глазницами. В первый момент, со страха, она чуть не выронила ее, но потом испуг прошел – маска была похожа на африканские, которые показывали по телевизору, а хозяева квартиры и ездили, в основном, в Африку.
Марина поставила маску на сервант и отошла, пытаясь представить негра в набедренной повязке с кольцом в носу и пасущееся неподалеку бесчисленное стадо зебр. Картинка получилась настолько яркой, что Марина подумала: …Где я, и где та Африка, а, вот, поди ж! Эту штуку мы оба держали в руках. На ней остались следы его рук и моих… Наверное, не мысли и не идеи, а, именно, вещи делают мир единым!.. Теперь я понимаю коллекционеров; тоже буду что‑нибудь собирать, когда появятся лишние деньги, – погладила маску, чувствуя пальцами гладкое сухое дерево, – у них же нет станков – как они ее так отполировали?.. Может, тысячи рук гладили ее?..
В детстве у Марины тоже была маска, только в виде лисьей мордочки, и сделанная из папье‑маше; к ней еще прилагался костюм с рыжей бахромой на проволочном хвосте. Жаль, что ей так и не довелось никуда сходить в такой красоте – перед самым праздником «лиса» решила поохотиться в настоящем курятнике на настоящих кур и нечаянно зацепилась за гвоздь.
Мать не оценила перевоплощений дочери и сходу объявила, что к вещам надо относиться бережно, а посему поход на новогодний маскарад отменяется. Правда, это был не самый плохой вариант – гораздо хуже дело обстояло, например, с уроками математики. Остальные учителя, зная, что девочку наказывают за плохие отметки, старались всегда натягивать ей четверки, и только стерва‑математичка упорно лепила трояки с п а рами. Даже сейчас Марина не понимала, чем не угодила этой крашеной блондинке с тонкими губами, а тогда просто ненавидела ее. После школы ж все подружки отправлялись гулять, а она понуро плелась домой, где мать, проверив дневник, вплоть до девятого(!) класса ставила ее лицом в угол, заставляла одной рукой спустить трусы, а другой держать задранную юбку, и секла розгой, оставляя на голой попе долго нывшие потом, ярко красные дорожки, и приговаривала при этом: – Я тебя заставлю учиться!.. Наказание было не только болезненным, но и очень унизительным, если учесть, что в это время другие девчонки уже вовсю встречались с мальчиками. Но ведь действительно‑таки заставила – математику Марина учила не на «пять», а на «семь»! Только тогда математичка наконец стала ставить четверки, и мать перестала ее сечь, но Марина не расслаблялась до самого выпускного вечера, так как понимала – стоит сорваться, и она, взрослая девица, окажется в том же углу, со всем вытекающим отсюда печальным продолжением…
Впрочем, все эти воспоминания давно перестали волновать Марину настолько, чтоб вызвать стыд или обиду – они просто остались неприятной частью канувшего в Лету «поселкового» отрезка жизни, а теперь у нее совсем другая жизнь.
Марина остановилась перед зеркалом, приставив себе огромную черную голову, но та сразу сделала ее похожей на уродливого злобного карлика; такой облик ей не понравился, и она вернулась в комнату; окинув ее свежим взглядом, решила: …Как был склад старья, так и остался; и ничего тут по нормальному не сделаешь… не, я спать здесь не буду. Пусть Оксанка со своим бой‑френдом сюда идут!.. Блин, вот почему мне, в лучшем случае, предлагают переспать, а с ней носятся, как с принцессой. Наверное, в этом и есть разница между «красивой» и «аппетитной», – она взглянула на маску, которую продолжала держать в руке, – вот скажи, где Оксанка таких находит? Меня б кто хоть просто пригласил в кафешку, подарил что‑нибудь классное… – посмотрела на часы, – блин, времени‑то! Опоздаю – труба. Крыса‑Лариса все, падла, отмечает …
Положив глупую деревянную игрушку, она принялась быстро одеваться.
* * *
– Милый, может, ты сегодня никуда не пойдешь? Смотри, какой мороз, – Лена прижалась к мужчине, лежавшему рядом, – мы б могли весь день валяться в постели. Помнишь, как в Болгарии? А вечером поехали б куда‑нибудь ужинать, а?
Миша поднял руку – темным силуэтом выделяясь на фоне потолка, она казалась вялой и почти безжизненной. Рассвет еще только пробивался в окна и если б стрелки на часах не светились тусклыми зеленоватыми линиями, невозможно было б определить, что уже половина восьмого. Другой рукой Миша ласково гладил Ленину спину – вверх‑вниз, вверх‑вниз… Ладонь, словно притягивалась к гладкой упругой коже, и чтоб оторваться от нее, требовалось физическое (а, главное, психологическое) усилие. Возможно какая‑то благостная энергия перетекала в него через этот контакт, и он забывался; сознание расслаблялось, отключаясь от всех проблем… Действительно, в Болгарии им было хорошо. Несебр – славный городишко, и море славное, хотя разве дело только в этом?..
Миша тогда как раз развелся с женой, сбросив наконец‑то маску двуличности, и мог в открытую дарить нежность и заботу не двум, а одному‑единственному человеку. Они с Леной купили первые попавшиеся «горящие» путевки и уехали подальше от тягостной атмосферы раздела имущества, а бывшей жене он просто вручил ключи и объявил: – Что успеешь вывезти, твое. Что не успеешь – будет продано вместе с квартирой, потому что жить я в ней не собираюсь.
Когда они с Леной вернулись, их встретили голые стены с вырванными багетами. Удивительно, как уцелела сантехника – она ведь тоже была фирменной, дорогой… Сейчас они вспоминали все это, как кошмарный сон.
Мишина рука добралась до того места, где талия переходила в бедро и поползла обратно; поднялась к груди, великоватой для Лениной комплекции, но упругой и правильной. Он очень любил зарыться лицом в теплую ложбинку…
– Ленка, я не могу оторваться, – прошептал он, и рука с часами безвольно упала на одеяло.
– И не надо, – Лена засмеялась, – мне тоже хорошо с тобой. Хотя прежний муж говорил, что у меня тонкие ноги, грудь похожа на вымя и, вообще, я ничего не понимаю в любви.
– Он – дурак, – Миша вздохнул, – мало ли, что он говорил? Зачем он нам нужен?
– Нам никто не нужен, – Лена уткнулась холодным носом в его шею, – а я люблю лежать, вот так, и сопеть…
– Ленка, сейчас я опоздаю на переговоры.
– Значит, все‑таки уходишь? – она подняла голову.
– А на что мы с тобой будем жить, если я перестану заниматься делами? – Миша погладил ее волосы, укладывая голову на прежнее место. Он знал, что долго не может смотреть ей в глаза, чтоб не начать целовать, ласкать… Чем все это заканчивалось, оба прекрасно знали, но сегодня его ждали важные люди с серьезным контрактом.
– А если я, как мышка, буду питаться сухой корочкой и глотком воды, ты никуда не пойдешь?
– А мышки хотят собственную машинку?.. А съездить куда‑нибудь на Рождество?
– Хотят…
– Значит, надо вставать, – Миша бережно передвинул Лену на свободную часть постели и резко встал, пока она не успела схватить его за руку.
– Тебе завтрак сделать? – Лена потянулась; носик ее сморщился, рисуя на лице смешную гримасу.
– А ты умеешь? – в Мишином голосе не было издевки, хотя поначалу его раздражало, что единственным известным ей блюдом являлась яичница. Потом, правда, он привык и решил, что остальные ее таланты полностью компенсируют кулинарные.
– Умею. И ты даже знаешь, что именно.
– Знаю. Но тогда я скоро начну кукарекать, – он набросил халат и пошел в ванную.
Эта квартира ему нравилась больше прежней даже не из‑за размеров и отделки, выполненной с учетом необузданных Лениных фантазий – просто ему казалось, что сама атмосфера в ней какая‑то располагающая к тому, чтоб жить долго и счастливо.
Несмотря на третий этаж, Лене показалось, что кто‑то постучал в окно. Она повернула голову. Голые ветви сковал мороз, превратив деревья в уродливые статуи, а просветлевшее небо казалось мертвым, потому что солнце пряталось за соседним домом, упорно не желая светить в их окно. Две продрогшие синички кружились перед самым стеклом, тычась в него клювами и прося приюта.
– Миш! – крикнула Лена.
– Что? – на ходу застегивая рубашку, он заглянул в комнату.
– А ты не мог бы сделать кормушку для птиц?
– Обалдела?.. – Миша уважал фантазии любимой женщины, но не до такой же степени?!..
– Значит, не мог, – Лена вздохнула и указала пальцем в окно, – видишь, бедные птички мерзнут и голодают. Смотри, как они стучатся к нам.
– Лен, хватит глупости говорить, я и так опаздываю.
…Почему нельзя вечно пребывать в сказке? – Лена снова вздохнула, и даже тягостней, чем прежде, – наверное, я глупая… но почему‑то ведь Мишка терпит меня. Значит, кому‑то нужны и такие дурочки…
Она опустила ноги на мягкий теплый пол и встала. Пеньюар валялся на стуле, но она проследовала на кухню нагишом, увидела стоявшую перед Мишей уже пустую тарелку с крошками хлеба и бокал из‑под чая.
– Ленка, кончай так ходить.
– Да?.. А почему? – она довольно засмеялась.
– А вдруг кто‑то увидит в окно и придет, пока меня нет?
– Кроме синичек, никто не увидит, а им это неинтересно. Ты денег оставил? Я хочу в солярий сходить, а потом по магазинам поболтаться. Подарок тебе посмотрю к Новому году.
– Оставил. Даже в твой кошелек положил.
– Спасибо, – она коснулась губами его шеи, – вечером у тебя никаких переговоров нет?
– Нет. Думаю, часов в семь буду.
– Я жду тебя, – она отстранилась и пошла в спальню, где остался пеньюар – когда Миша уходил, оставаться голой становилось совсем неинтересно.
* * *
– Антон, ты в университет собираешься? Восемь уже! – мать спешила на работу, поэтому говорила громко, а не как всегда, ласково тормоша сына за плечо.
– Угу, – Антон, попытался вспомнить, какие у него сегодня лекции и стоит ли туда идти.
– Не слышу!
– Собираюсь! – он, наконец, открыл глаза, – мне сегодня к половине двенадцатого!
– Все равно вставай! Отец просил что‑то найти ему в Интернете! Он там написал; и еще сходи в магазин! Список и деньги на столе!
– Ладно!
…Хорошо, что когда отец учился, Интернета не было, – Антон зевнул, – зато теперь я самый незаменимый человек в семье. Без меня весь бизнес загнется…
Входная дверь хлопнула, и только после этого Антон вылез из постели. Выйдя на кухню, мельком взглянул на листок, исписанный неразборчивым почерком, свойственным врачам.
…Молоко, сахар, сыр… Короче, ничего выдающегося…
Умылся, выпил чай с бутербродом и вернувшись в свою комнату, сразу включил компьютер. На экране появилась девица, подмигивавшая правым глазом. У нее были стройные ноги, загорелое тело и купальник чисто символически прикрывал самые интригующие места (Антон долго выбирал заставку, пока наконец не остановился на этой). Он послал девице воздушный поцелуй, и прогоняя ее с экрана, щелкнул «мышью».
За компьютером Антон мог сидеть часами. Отец с матерью умилялись его рвению, считая, что таким образом он «грызет гранит науки», а он просто строил свой собственный мир; причем, строил его, аж в четырнадцатом веке….
Это была его любимая игра, в которой сначала тебе двадцать пять лет и ты являешься простолюдином в маленьком немецком городке Любек. Потом ты находишь клад с определенной суммой денег, и дальше можно строить жизнь по своему усмотрению – можно эти деньги весело пропить; можно заняться торговлей или политикой; можно положить в банк, жениться, завести детей, став добропорядочным бюргером. А жизнь твоя будет проходить день за днем, в соответствии с календарем в углу экрана. Антону всегда было интересно, как выглядит окончание игры, ведь когда‑нибудь он заработает все деньги, подчинит себе весь мир, и что тогда?..
Играл он уже пять месяцев и позавчера ему исполнилось тридцать три года. Он успел стать мэром Любека и к тому же его самым богатым гражданином; понастроил в городе всяких производств, возвел новую крепостную стену, расширил церковь до размеров собора; его корабли бороздили Балтику, успешно торгуя с другими городами Ганзы, а каждое утро он начинал с того, что наугад останавливал курсор на любом из снующих по улицам жителей Любека и неизменно получал ответ, что все в городе довольны жизнью и уверены в своем мэре.
Это была интересная и насыщенная жизнь, в которой он являлся полным хозяином, а вот его реальное существование представляло собой полную противоположность – университет, дом, десяток приятелей, с которыми можно выпить пива и иногда напиться водки, да еще Маринка (с ней он встречался год, но дальше поцелуев дело так и не продвинулось).