Евгений Клюев
Сказки на всякий случай
ОТРЫВНОЙ КАЛЕНДАРЬ
У Отрывного Календаря всё было рассчитано: по одному листку на каждый день. А всего, стало быть, триста шестьдесят пять листков – ровно столько же, сколько дней в году. И повесили его тоже с расчётом: строго посередине стены.
«Почётное место…» – подумал Отрывной Календарь и даже немножко засмущался.
Да и любой на его месте засмущался бы: шуточное ли дело – висеть у всех на виду! Тут хочешь не хочешь, а будешь следить за собой.
Уже через несколько минут Отрывной Календарь перезнакомился с обитателями квартиры: их было много – и они были такие разные! Каждый радушно поприветствовал его и представился. Отрывной Календарь всякий раз говорил: «Очень приятно!» – и тоже представлялся в ответ. С ними ему предстояло прожить долгую и интересную жизнь, что Отрывной Календарь, конечно, ужасно радовало – и радость эта была прямо написана у него на лице.
– Дайте‑ка я прочту, что у Вас на лице написано, – присмотрелась к нему Картина‑с‑Противоположной‑Стены и прочла: – «Радость». А по какому поводу радость? – спросила она.
– По поводу жизни, – охотно ответил Отрывной Календарь. – Долгой и интересной жизни.
– Долгой и интересной? – расхохоталась Картина‑с‑Противоположной‑Стены. – Жизнь коротка и скучна!
Отрывной Календарь хотел было возразить, что если жизнь действительно коротка и скучна, то зачем же, дескать, её жить… но смолчал: он пока ещё знал про жизнь не так много, чтобы настаивать.
А утром следующего дня с него сорвали первый листок – первого января как не бывало! Так и пошла вперёд его жизнь – день за днём: второе января, третье, четвёртое… февраль, март. И каждый день был полон событий, о которых ему надо было успеть напомнить всем в доме. Два дня назад, например, был первый день весны – самое важное событие в году!
– Простите, если это слишком личный вопрос, – обратилась к нему однажды в апреле Толстенная Поваренная Книга, – но какая у Вас диета.
– Какая у меня… что? – удивился Отрывной Календарь. Отрывной Календарь не замечал, что худеет на глазах. Да и когда было замечать? Жизнь так нравилась ему и казалась такой долгой и интересной, что дни пролетали совсем незаметно!
– Он просто ведёт неправильный образ жизни! – вмешалось Ленивое Кресло.
– Это как же? – озадачился Отрывной Календарь.
– Да так… растрачиваете свою жизнь направо и налево – вот и худеете! Между тем жизнь коротка и скучна – её надо беречь.
Отрывной Календарь хотел было возразить, что если жизнь действительно коротка и скучна, то чего ж её тогда, дескать, беречь… но смолчал: он пока ещё знал про жизнь не так много, чтобы настаивать.
А она, между тем, шла и шла – дел было хоть отбавляй! Да и дни становились всё короче: вот одна минута убыла от светлого времени суток, вот две, вот три… и об этом тоже надо было неустанно напоминать – чтобы все успевали использовать отпуска и каникулы до последней минуты. А первого сентября дети должны были ещё не забыть пойти в школу… Ах, какая же всё‑таки разнообразная она, эта жизнь, какая долгая и интересная!
– Вы, дорогой мой, работаете на износ, – в середине октября обратилась к Отрывному Календарю очень щадившая себя Хрустальная Люстра, которую зажигали только по большим праздникам. – Так нельзя. От Вас уже практически ничего не осталось.
– Разве? – удивился Отрывной Календарь и рассеянно добавил: – А я и не замечаю! Но стоит ли об этом вообще думать, когда перед тобой такая долгая и интересная жизнь?
– Вы всё о том же! – усмехнулась Хрустальная Люстра. – Так и не поняли ничего за целый год… Говорят же Вам все вокруг: жизнь коротка и скучна!
Отрывной Календарь хотел было возразить, что если жизнь действительно коротка и скучна, то чего ж тогда, дескать, себя щадить… но смолчал: он пока ещё знал про жизнь не так много, чтобы настаивать.
И вот наступил самый хлопотливый месяц в году, декабрь. Дни убывали теперь уже со страшной скоростью – и темно становилось чуть ли не сразу после полудня. А приблизительно с середины месяца все просто сбились с ног: пришло время подарков. Листки с Отрывного Календаря слетали так быстро, что он даже не успевал провожать их взглядом, – до тех пор, пока не остался последний, 31 декабря.
– Ну, вот и всё, – подвело за Отрывной Календарь итог его жизни Ленивое Кресло. – Так бывает с каждым, кто возлагает на себя неподъёмные задачи. Жизнь слишком коротка и скучна – и никогда не следует торопиться.
Отрывной Календарь хотел было возразить, что если жизнь действительно коротка и скучна, то чего ж тогда, дескать, медлить… но смолчал: он пока ещё знал про жизнь не так много, чтобы настаивать.
– Вы бы хоть простились с нами, – сказала Хрустальная Люстра, в первый раз за всю свою короткую и скучную жизнь роняя хрустальную слезинку: ей было больно смотреть на совсем отощавший Отрывной Календарь.
– Проститься? – рассмеялся тот. – А не рано ли? Передо мной ещё целый день жизни… такой долгой и такой интересной жизни!
БОЛЬШАЯ ШИШКА НА МАЛЕНЬКОЙ ГОЛОВЕ
Понятно, что для сказки этой можно было бы выбрать и что‑нибудь получше, чем Большая‑Шишка‑на‑Маленькой‑Голове… например, Маленькую‑Шишку‑на‑Большой‑Голове – уж она‑то, во всяком случае, была бы привлекательнее! Но, увы, выбор был сделан раньше, чем об этом успели подумать: дело в том, что Большая Шишка уже сидела на Маленькой Голове в тот самый момент, когда сказка начиналась… Ничего хорошего в этом, конечно, не было, но куда ж тут денешься: когда на такой Маленькой Голове такая Большая Шишка, о чём‑нибудь другом и писать трудно!
Короче говоря, Большая Шишка сидела на Маленькой Голове и довольно противно на вид усмехалась.
– Чему усмехаемся? – деловито спросил Медный Пятак, как раз в этот момент находившийся на пути к Большой Шишке (к шишкам всегда прикладывают медные пятаки… хоть это и странно).
Большая Шишка с неприязнью посмотрела на Медный Пятак и ответила:
– Сижу хорошо – вот и усмехаюсь. Прямо посередине головы сижу… повезло мне!
– И как же Вас посадить‑то умудрились? – полюбопытствовал Медный Пятак, причём в основном из вежливости, поскольку история шишки его на самом деле совершенно не интересовала.
– Я начну издалека, – приступила к рассказу Большая‑Шишка‑на‑Маленькой‑Голове, и Медный Пятак сразу заскучал: он не ожидал, что эта шишка такая словоохотливая, потому как давно привык к молчаливым шишкам.
– Был жаркий летний день, – неторопливо продолжала Большая‑Шишка‑на‑Маленькой‑Голове. – Столбик термометра поднялся до отметки тридцать два градуса выше нуля… Люди бродили по городу в поисках прохладного тенистого уголка…
– Опустите, пожалуйста, эти подробности, – строго сказал Медный Пятак (пятаки вообще народ строгий), – и переходите ближе к делу.
– Уже перешла, – огрызнулась Большая‑Шишка‑на‑Маленькой‑Голове, – а именно: когда начала говорить о людях. Один из этих людей спрятался от солнца под яблоней. У него была маленькая голова. И вдруг яблоко на самой верхушке яблони совершенно внезапно созрело. Ветка, вскормившая спелый плод, не выдержала его веса и сломалась. Яблоко начало падать и угодило прямо по голове тому, кто прятался от солнца под яблоней. – Тут Большая‑Шишка‑на‑Маленькой‑Голове выдержала торжественную паузу. – Так я и появилась на свет…
– Какая романтическая история! – заиздевался Медный Пятак, уже совсем готовый прихлопнуть Большую‑Шишку‑на‑Маленькой‑Голове. Но та, оказывается, ещё не закончила.
– И сегодня, – добавила она, – я с радостью приветствую бесконечную жизнь!…
После этих слов почти прихлопнувший её Медный Пятак вынужден был остановиться. Ему сделалось неловко прихлопывать Большую Шишку именно сейчас, сразу после того, как она поприветствовала бесконечную жизнь. Но так или иначе, а надо было выходить из этого нелепого положения – и Медный Пятак не нашёл ничего лучше, чем философски заметить:
– Видите ли, дорогая моя Большая‑Шишка‑на‑Маленькой‑Голове, жизнь не так бесконечна, как Вам кажется.
– Неужели? – разочаровалась Большая‑Шишка‑на‑Маленькой‑Голове. – Какая жалость! Мне казалось, что годы пойдут медлительной чередой, а я буду расти и развиваться…
– Ну уж нет! – не выдержал Медный Пятак, в задачу которого как раз и входило то, чтобы шишки не росли и не развивались. Потом спохватился и добавил: – Видите ли, дорогая Вы моя, вся прелесть жизни в том, что она имеет конец.
– Что‑то лично я в этом особенной прелести не вижу, – подозрительно взглянув на Медный Пятак и явно ему не поверив, ответила Большая‑Шишка‑на‑Маленькой‑Голове.
– Да как же не видите‑то… – засуетился Медный Пятак, – когда тут всё просто яснее ясного! Возьмите любого великого учёного древности… или великого поэта древности… или великого композитора древности – все они уже давно скончались! Только их посмертная слава живёт.
– Вы хотите сказать, что и моя слава будет жить? – заинтересовалась Большая‑Шишка‑на‑Маленькой‑Голове.
– Конечно! – заверил её Медный Пятак. – Когда Вы уйдете из жизни, Вам поставят огромный памятник и напишут на нём: «Большая Шишка». И люди будут проходить мимо памятника и оплакивать Вашу кончину. И грустно говорить: «Всё проходит».
Большая‑Шишка‑на‑Маленькой‑Голове задумалась, а потом сказала:
– Как красиво… Но я ведь так мало ещё успела в жизни!
Тут из‑под неё раздался голос:
– Успели Вы, положим, вполне и вполне достаточно! У меня от Вас вся моя маленькая голова раскалывается. Скорее бы уж Вы прошли… как всё проходит!
После этих – в общем‑то, правильных – слов Медный Пятак и накрыл Большую‑Шишку‑на‑Маленькой‑Голове: точно и аккуратно, как отродясь делали все медные пятаки на свете – спросите бабушку или дедушку, если не верите!
Чувствуя, что становится всё меньше и меньше, Большая‑Шишка‑на‑Маленькой‑Голове задумчиво произнесла:
– Кажется, я уже начинаю проходить…
– Всё проходит, – утешил её Медный Пятак.
Но Большая… нет, теперь уже Средняя… или даже Маленькая‑Шишка‑на‑Маленькой‑Голове не слышала этого утешения: она представляла себе памятник с надписью «Большая Шишка» и толпы людей у подножия памятника. Люди возлагали цветы и плакали, возлагали цветы и плакали… а потом раздался троекратный гром орудий – и вся картина потонула в пороховом дыму. К этому моменту Большая‑Шишка‑на‑Маленькой‑Голове прошла. Как всё проходит.
ДЫРКА ОТ БУБЛИКА
Один прехорошенький Бублик внезапно начал стесняться дырки у себя в животе. И пусть тому, кому кажется, что так не бывает, не кажется, что так не бывает: на самом деле так очень часто бывает! Живёт себе, например, прекрасный веснушчатый человек – и вдруг в один самый что ни на есть будний день начинает стесняться своих веснушек… И сколько ни говори, что веснушки ему к лицу, – он только стесняется, да и всё!
Так и с Бубликом. Как‑то раз он оглядел себя пристально – и впервые увидел, что в животе у него дырка.
– Ой, да у меня дырка в животе! – сказал он… с большим, что называется, изумлением.
А сказав – смутился и попытался прикрыть эту дырку чем‑нибудь… да где там! Дырка‑то чуть ли не больше самого Бублика была!
– Как же я с такой дыркой всё время жил? – не на шутку озадачился Бублик. – Заметно ведь очень…
– Конечно, заметно! – услышал он около себя и понял, что говорил вслух. А отвечала ему стоявшая неподалёку Маслёнка. – Будь я Вами, – продолжала она, – я тотчас бы укатилась куда‑нибудь с глаз долой! И дело, между прочим, вовсе не в том, что у Вас дырка в животе.
– А в чём дело? – ещё больше озадачился и так уже довольно сильно озадаченный Бублик.
– Дело в том, – терпеливо ответила Маслёнка, – что это дырка, ничем не заполненная… Сама по себе дырка не беда: мало ли у кого в животе дырка! У меня, например, тоже дырка… но она заполнена маслом. Которое едят! В Вас же, собственно, и есть‑то нечего: Вы почти из одной дырки состоите! А дырок не едят.
– Ну, положим, – не согласился Бублик, которому показалось, что это уж слишком, – во мне ещё и тесто есть… с маком!
– Только так мало, что об этом и говорить не стоит, – безжалостно заявила Маслёнка. – Откусишь от Вас кусочек – и сразу в бездну проваливаешься… Кому такое понравится? То ли дело какая‑нибудь булочка потолще – там уж откусишь так откусишь! Да и масло есть куда намазать. К Вам же и не поймёшь, как подступиться: куда ни глянь – одна сплошная дырка. Вы даже хуже, чем сыр, который… м‑да, хуже которого уже, казалось бы, ничего не бывает! В сыре тоже дырки, да хоть не такие, по крайней мере, большие, как в Вас. И не такие глубокие… не насквозь всё‑таки!
– Что верно, то верно, – согласился на этот раз Бублик. – Во мне до неприличия большая дырка… и совершенно насквозь! В меня хоть смотри как в подзорную трубу… – Он помолчал и спросил у Маслёнки: – Вы, значит, думаете, что меня есть не станут?
– Конечно, не станут, – рассмеялась Маслёнка. – Хотя… чего только не едят, доложу я Вам! Я даже слышала, что в Китае, например, едят крыс – жарят и едят… Конечно, с отвращением едят. Так и Вас будут, если вообще будут… с от‑вра‑ще‑ни‑ем. Потому как Вас есть – всё равно что пустой воздух ртом хватать.
После этих слов Бублик совсем огорчился. И от огорчения решился вот на что: напыжился и – откатился за чайник на столе. За чайником было тепло, но одиноко… а край стола находился совсем близко.
«Вот брошусь сейчас со стола в пропасть, – начал было подумывать Бублик, – и дело с концом. И даже не попрощаюсь ни с кем. Да и не с кем мне прощаться: кому я такой нужен? Меня есть – всё равно что пустой воздух ртом хватать!»
Между тем за столом стало шумно – и Бублик решил пока не бросаться со стола в пропасть, а подглядеть, что там происходит. А там происходило волнение.
Все искали Бублик.
– Ну, как же… – говорил кто‑то, – должен ведь здесь где‑нибудь Бублик‑то быть! Я сам его в булочной покупал и сам на стол клал – куда ж он мог запропаститься?
Из сада срочно вызвали Собаку и устроили ей допрос, не съела ли она ненароком единственный Бублик. Собака клялась и божилась, что Бублика и в глаза не видела, а потом разобиделась в пух и прах и ушла в сад, где даже легла на землю спиной к дому… вот как!
Бублику ничего не оставалось, как незаметно выкатиться из‑за чайника… тут‑то его и нашли. Обрадовались– и стали с удовольствием поедать.
Поедаемый Бублик был счастлив, как будто у него был день рождения. А когда от вкусного теста оставалось совсем немножко, он даже успел услышать такой чрезвычайно приятный разговор:
– Люблю я эти бублики!
– Да за что же, когда там внутри воздух один – такой же, как и вокруг?
– И совсем не такой, как вокруг, а другой! Это воздух тёплый и ароматный, пахнущий полем, печью, дымком и маком… Самый вкусный на свете воздух! Такого воздуха нигде больше не найдёшь, кроме как внутри румяного бублика.
– Ты ещё скажи, что самое вкусное в бублике – это дырка от бублика…
– А вот так и скажу. Именно так и скажу!