Удовлетворение архаических потребностей.




Концепции.

Известно, что термин «базисные расстройства» до недавнего времени был не очень популярен среди ортодоксальных психоаналитиков. Базисные расстройства обсуждаются в литературе под терминами «первичный нарциссизм» или «новая концепция нарциссизма». В более современных текстах актуален вопрос уровня базисных расстройств (Kohut, Grunberger); также в связи с пограничными расстройствами (borderline) к этой теме обращаются O. Kernberg и Ch. Rohde-Dachser. Уровень базисных расстройств, как описывает его М. Балинт (M. Balint), соответствует преэдипальным фазам эмоционального развития в традиционной психоаналитической литературе. Проще говоря, под ним подразумеваются типы реакций, паттерны поведения и интеракции, свойственные ребенку в возрасте до 3-х лет. Становится очевидным расплывчатость этого понятия, и нужно отдать должное Балинту за четкую формулировку его основных характеристик:

а) Все события, происходящие на уровне базисных расстройств, происходят в рамках диадических (дву-центрированных) отношений.

б) Диадические отношения являются уникальными и абсолютно отличными от отношений эдипальной стадии. Балинт описывает их как «отношения к первичному объекту » или как «первичную любовь ». Появление «третьего» переживается как тяжкое бремя и как фактор невыносимого напряжения.

в) Оперативная динамика на этом уровне не приобретает форму конфликта, а скорее характеризуется полярным состоянием между удовлетворением, с одной стороны, и отказом, с другой. Удовлетворение влечения, «гармонизация» объекта и субъекта, рождает чувство покоя и благополучия (например, довольный младенец после грудного кормления), и выражается лишь в сдержанной (неаффектированной) форме, в виде успокоенности и расслабленности. В противоположность этому, отказ в удовлетворении вызывает чрезвычайно неистовую, бурную реакцию. Балинт обращает особое внимание на огромную разницу в интенсивности между выражением удовлетворения и отказа.

г) «Взрослая речь» на этом уровне часто оказывается неподходящей и даже вводит в заблуждение. Если в динамике переноса пациент регрессирует к уровню базисных расстройств, проблема различия языков может стать причиной ощущения пропасти между пациентом и аналитиком и, в результате, блокирует процесс лечения, что было отмечено Ferenczi еще в 1932 г.: «несоответствие языков, используемых ребенком и взрослым». Язык на этой стадии имеет качество «уникальной неопределенности», которая исходит из «(психического) образования или кластера ассоциаций, которые борются со всяким словом даже во взрослой речи», как пытается сформулировать, с некоторыми затруднениями, Балинт. Очевидно, что эмоциональная жизнь младенца в его отношениях с объектом любви, так же как и реакции пациента с регрессивной динамикой переноса, характеризуется большим количеством невербальных коммуникаций. На границе между невербальным общением – мимикой, жестами, атмосферой или настроением, – и вербализацией находятся, без сомнения, художественные средства выражения – образы, сновидения и рисунки пациентов.

 

В этом заключается самый важный элемент действия символдрамы в терапии базисных расстройств. Через его посредство в ходе терапевтических сеансов (под защитой терапевта и в процессе переноса) «рассасываются», высвобождаются сгустки эмоций; фантазия становится особым, исключительным средством терапии с самого ее начала. Как следует из сказанного выше, уровень базисных расстройств включает в себя оральную и анальную фазы развития. То, насколько термин «первичная любовь» (по Балинту) перекрывает термин «первичный нарциссизм», остается для меня нерешенным.

 

Современная концепция нарциссизма, представленная Kohut и Grunberger, скорее имеет характер модели, нежели концепции, основанной на эмпирических или ретроспективных наблюдениях. Это объясняется тем, что ранняя фаза, длящаяся от рождения или даже с внутриутробной фазы развития (Grunberger) и до начала 4-го месяца, является по своей природе весьма сложной для психологического исследования.

Далее я хотел бы кратко упомянуть основные моменты данной концепции. В период, когда «Я», в психоаналитическом смысле этого слова, еще не сформировано, следует говорить о «self». Однако, self репрезентирует, по словам H. Hartmann, лишь «наполовину психику» (прообраз психики) в том смысле, что структуры «уверенности в себе» выражаются в self как функция базисного чувства безопасности, которое можно описать терминами «первоначальное Мы» (Ur-vertrаuen) и «базисное доверие к миру». Объектные отношения, в смысле дифференциации между «Я» и «Ты», еще не развиты. Более того, чувство «всемирного единения» (слияния с миром) доминирует примерно до 3-го месяца жизни и проистекает из внутриутробных симбиотических взаимоотношений с матерью в период младенчества. Потеря симбиотических связей через увеличение объема восприятия мира, как внутреннего, так и внешнего, драматические потрясения во взаимоотношениях на первом году жизни и позднее вызывают компенсаторное фантазирование, которое, согласно академическим источникам, может развиваться в двух направлениях:

а) Фантазии всемогущества, иногда связанные с видениями мирового единства, которое описывается как «океаническое чувство». Всемогущество может быть представлено в фантазиях грандиозности, с другой стороны, угрозой всемогуществу являются фантазии абсолютной ничтожности.

б) Идеализация объекта любви, которая распространяется на родителей и их заместителей, включая психотерапевта. Они наделяются абсолютным знанием, мудростью, непогрешимостью, а также подавляющей властью. «Нарциссическое удовлетворение» характеризуется позитивным чувством единения с миром и человечеством, переживанием чувства слияния, например, через состояние абсолютной влюбленности, экстатического слияния с природой или растворения в музыке. Или же, наоборот, проявляется нарциссическая ярость, содержащая архаические деструктивные импульсы, которые также беспредельны, например, в фантазиях разрушения мира или планетарного взрыва. Это приводит к защитной реакции отвержения и проявлениям глубокой нарциссической ранимости. Изредка встречающиеся фантазии полета в пространстве связывают фантазии всемогущества с приятным океаническим чувством, выражающимся также в экстатическом переживании скорости.

Только представив себе в целом смысл этой концепции, описанной здесь лишь вкратце, мы можем концептуально категоризировать большое количество архаических визуализаций, которые возникают спонтанно в символдраме и которые долгое время оставались необъясненными. Очень часто они носят крайне архаический характер. То, что мы научились принимать во внимание концепцию нарциссизма в символдраматической терапии, позволило увидеть, насколько часто наши пациенты регрессируют к нарциссическому уровню и какое значение эта регрессия имеет для лечения базисных расстройств. Итак, следует подытожить, что нередко при использовании символдрамы мы наблюдаем такую, описанную Балинтом (1970) терапевтическую регрессию, из которой пациент выносит опыт усиления «Я», развивает большую толерантность к фрустрациям, и благодаря которой появляются новые ресурсы в рамках терапевтического процесса (Argelanter 1974, Wilke 1982).

Теперь несколько слов о структуре пограничных состояний (Borderline). Интроекция объектов любви или отношений к этим объектам отражает процесс построения «Я». На ранних стадиях формирования «Я», при определенных патогенетических условиях, могут также интроецироваться аффектированные, негативно заряженные, агрессивно окрашенные интроекты. Они подвергаются сепарации, отделению от self или «Я», что имеет защитный смысл, т.е. происходит расщепление. И в дальнейшем интроекты с негативной валентностью не контактируют с интроектами с позитивной валентностью. Kernberg говорит о «расщеплении»: по мнению Melanie Klein, имаго негативной матери остается отделенным от интроекта хорошей матери. С клинической точки зрения, квази-психотические реакции могут проявляться в том, что пациент временно, в порыве, соскальзывает в роль «непереваренного», плохого, изолированного интроекта. В символдраме как позитивные, так и отщепленные, негативные интроекты появляются достаточно часто, например в виде архаических фигур животных, и, постепенно развиваясь по ходу образа, имеют тенденцию к примирению на более высоком (символическом) уровне. Ниже будут приведены примеры. Особенно хорошо можно проследить в символдраме судьбу ранних объектных нарушений на примере замещения потерянного объекта или пробуждения «замороженного объекта».

 

2. Особенности символдрамы при лечении базисных расстройств.

 

2.1. Одним из самых важных моментов, позволяющим использовать символдраму при терапии базисных расстройств, является возрастная регрессия. Дифференциация двух типов регрессии по Alexander (1954) дает нам полезные категорий для понимания важных различий в терапии.

а) регрессия к травмирующей ситуации.

б) регрессия к фазе, предшествующей травмирующей ситуации, в период, характеризующийся гармонией отношений с объектами, свободный от конфликта.

Обе формы регрессии порой могут проявляться одна за другой, что я хотел бы продемонстрировать следующим показательным примером.

ПРИМЕР 1

В 1 главе я описал терапевтическое вмешательство в академический кризис, осуществленное в часовом «сеансе» по телефону. Таким образом оказалось возможным преодолеть негативное влияние депрессивного самочувствия пациента на его способность к выполнению учебных заданий.

Терапевт индуцировал мотив покорения горной вершины (для того, чтобы обратиться к проблемам достижения). В конце концов, в образе пациент успешно забрался на башню, возвышающуюся на вершине горы. Наверху он встретил терапевта, образ которого раньше уже присутствовал в его представлениях. Оба, весьма растроганные, насладились закатным пейзажем. Это был образ, символизирующий мир и согласие. На этом этапе стало ясно, что мотивация покорения горы и его цель были реализованы на фоне симбиотического единства с терапевтом и сопровождались регрессией на уровень первичного нарциссизма.

Тот же пациент через несколько лет снова обратился ко мне за помощью. Он был в похожей затруднительной ситуации, которая сковывала его активность и ввергала в депрессию на протяжении уже нескольких месяцев. Нынешний кризис был не столь глобальным, как тот, что он пережил годы назад, но более длительным и безнадежным, и пациент не знал, что ему делать. Постепенно в процессе лечения мы приблизились к очагу базисного расстройства. Ситуация переживалась как состояние полного бессилия и растерянности, когда не было ни малейшего намека на перспективу выхода и на какую-либо личную инициативу. Описывая это состояние только как депрессию, мы исключили бы некоторые особенности данного расстройства. Во время первого интервью выяснилось, что пациент, будучи на три года младше своих братьев, долгое время находился в симбиотических отношениях со своей матерью, которые имели продолжение и после ее смерти. Отношения такого рода он упорно переносил на других женщин. Он научился справляться со своей тенденцией к симбиотической близости, неизменно производя впечатление приятного молодого человека, идущего по жизни «с сияющей улыбкой». Он делал все, чтобы избежать конфликтов и необходимости разрешения межличностных проблем. Его карьера застопорилась несмотря на очевидные возможности, и он уже не предпринимал попыток к продвижению по службе.

В тон своему чувству бессилия пациент вспоминает сцены, когда его брат ясно давал ему понять, насколько он неуклюж и нелеп. Например, когда он хотел познакомиться с соседскими детьми, его брат не жалел оскорблений и издевок в его адрес. После этого интервью я позволил ему визуализировать, не предлагая какой-либо терапевтической помощи. Он представил следующее:

Ему около трех лет, и он играет со своим шестилетним братом на лестнице, в доме. Брат, сидящий на несколько ступеней выше, держит в руках игрушечный паровоз. Пациент знает, что брату недавно подарили больший и лучший паровоз, и просит того отдать ему старый. Этот паровоз всегда был предметом его желаний, так как он, младший ребенок в семье, никогда раньше не имел такой красивой и привлекательной игрушки. Вместо того, чтобы отдать паровоз, брат бросает его вниз с лестницы. Паровоз разбивается и становится не пригоден для игры. Пациент очень реалистично переживал эту сцену в символдраме. Подобно маленькому ребенку, он был глубоко вовлечен в происходящее и по-настоящему ударился в слезы. Потеряв дар речи, на пределе возможностей понимания, он был захвачен типичным для базисных расстройств чувством полного бессилия и беспомощности. С тем, чтобы дать пациенту возможность обрести опыт переживания и проживания боли, терапевт, вместо терапевтических интервенций, лишь тоном голоса выражал ему свое эмпатическое понимание. Драма развивалась дальше. Маленький мальчик искал маму, но нашел ее не сразу. Наконец найдя ее, он зарывается головой в ее колени. Он становился все меньше и меньше, и в позе эмбриона плотно прижался к коленям матери.

КОММЕНТАРИЙ

Фокус конфликта обрисовывается во время 10-минутного интервью перед представлением образа. Регрессия к трехлетнему возрасту возникла спонтанно, она явно указывает на обозначившийся ранее конфликт. Пациент представил эту сцену именно потому, что сопутствующий ей аффект бессилия соотносился с аффектом, на который направлена терапия. Я вижу терапевтическую важность этой регрессии прежде всего в рациональном понимании взаимоотношений пациента, достигнутом им, а также в его осознании ожившего образа подавленного маленького мальчика в связи с его отношениями с братом. Но терапевтический эффект, конечно же, превосходит это, проявляясь в неограниченной аффективной вовлеченности с мягкой реакцией облегчения (в форме плача), которая перекликается с чувством бессилия, и которая в результате приобретает смысл «переживания и проживания». Возврат к чувству бессилия маленького ребенка был столь основательным, что, по крайней мере, в этой сцене не было видно ни путей решения сложившейся проблемы, ни даже намека на дальнейшие действия. Вместо этого происходит уход от конфликта через регрессию, также как в жизни маленького ребенка, ищущего защиты и успокоения у матери. Недвусмысленно демонстрируется первичное нарциссическое отношение, когда пациент переживает себя в форме эмбриона. Только так, под защитой матери, в «ситуации защищенности», делается попытка как-то компенсировать угнетающую фрустрацию, переживаемую как экзистенциальная угроза. Нарциссическая регрессия является типичной попыткой преодолеть трудности и отказы орального периода. Wilke (1982) описывает аналогичные наблюдения, сделанные во время лечения больных неспецифическим язвенным колитом.

Этот пример может служить моделью того, как возрастная регрессия используется в лечении базисных расстройств. Она может возникнуть спонтанно, как в этом примере, когда в результате определенных действий фокусируется конфликт. Или же регрессия может возникнуть в ответ на терапевтические интервенции в символдраме. Регрессия к нарциссическому уровню может быть признана терапевтической, если рано или поздно наступает прогресс, который подразумевает нарастание конфронтации с конфликтом как таковым (Balint 1970). Наряду с терапевтической регрессией может происходить развитие регрессии патологической, когда на первый план выходит фиксация на ранних стадиях эмоционального развития в детстве с его симбиотическими тенденциями и орально детерминированной пассивностью. Патогенные регрессии также изредка случаются в символдраме. Wilke наблюдал их в 3 случаях из 23 пациентов. Пациенты впадали в состояние, которое характеризовалось стремлением к повторению, когда отсутствовали какие-либо признаки новизны. Такие реакции, в сочетании с тенденциями к зависимому поведению, могут быть признаками злокачественной регрессии. Wilke считает эти случаи неподдающимися лечению и ссылается на Freyberger (1972). Впрочем, с клинической точки зрения, такие случаи могут быть поводом для обсуждения важной роли неадекватно проанализированного контрпереноса со стороны терапевта. Нам еще предстоит более детально рассмотреть этот вопрос.

Удовлетворение архаических потребностей.

 

Динамика, сопряженная с этим понятием, была уже описана в других источниках. Она может расцениваться как эффективная только тогда, когда есть прогресс в индивидуальном развитии.

ПРИМЕР

Брачный агент, в возрасте чуть более 30 лет, замужем, двое детей, пришла к неврологу с жалобами на типичные симптомы кардионевроза. Жалобы появились четыре месяца назад. В процессе сбора анамнеза становится ясно, что пациентка обладает живым, богатым воображением, проявляющимся в повседневной жизни. Это позволило психотерапевту предложить пациентке представить какой-либо образ (без заданного мотива). Возникает образ поля, посреди которого находится открытый гроб. Пациентка тихо и спокойно лежит в гробу и видит рядом мужскую фигуру, внушительных размеров, в белом одеянии, стоящую слева от нее. Эта фигура излучает безмятежность и мир. Пациентка ощущает способность на какое-то время полностью отдаться этому состоянию и переживает чувство утешения, мира и безопасности. В течении сеанса из ее глаз беззвучно катятся слезы. Терапевт ведет себя крайне сдержанно и избегает прямых терапевтических вмешательств в эту драму, полностью захватившую пациентку и переживаемую ей как крайне жизненная и глубокая. Сюжет продолжает развиваться, пациентка поднимается из гроба, воспаряет вверх по склону холма, садится на скамейку и созерцает прекрасно озаренный ландшафт, который действует на героиню завораживающее. Она может полностью отдаться этому состоянию и снова переживает глубокое удовлетворение. Затем она продолжает путь. Ее встречает молодой человек, в котором она узнает предмет своей первой любви. Несмотря на взаимные чувства симпатии и привязанности, в возрасте 18 лет она по своей инициативе разорвала с ним. Уже вдвоем, беседуя, они двигаются дальше, что сопровождается переживанием душевной близости и доверия. Тропинку, по которой они идут, пересекает широкая улица, идущая слева. На этом месте пациентка колеблется и отказывается пересекать улицу. Благодаря осторожному участию со стороны терапевта стало ясно, что дальнейшее движение в образе на этом этапе заблокировано, и сеанс на этом прерывается.

На следующем (втором) сеансе, терапевт, проявляя осторожность, снова не предлагает определенного мотива, а позволяет пациентке, которая, как уже говорилось, обладает богатой способностью к визуализации, обратиться к грезам, условившись об определенной форме этого обращения. Пациентка предпочитает начать с того момента, которым окончился прошлый сеанс. Она опять стоит на перекрестке. Слева по улице неспешно подходит к ней ее муж. Стоит отметить, что отношения с ним были на тот момент довольно прохладными, в основном потому, что он, будучи инженером по профессии, был мало включен в психологические и общечеловеческие проблемы пациентки, и вообще дистанцировался от любых переживаний, актуальных для нее в ее работе. Она оказывается в конфликтной ситуации между двумя мужчинами. Те же остаются тихими и недвижимыми. Она внезапно решает оставить эту сцену, и следует по другой тропе, которая снова ведет на возвышение, где обнаруживается летний домик. Дом открыт, и она в него входит. Терапевт предлагает ей осмотреться. Дом рассчитан на двоих, обставлен просто, но уютно. После того, как дверь приоткрылась сама по себе, она покидает дом и опять возвращается на тропу. На полпути вниз к ней подходит ее муж. Некоторое время они продолжают стоять на расстоянии нескольких метров. Они пристально смотрят друг на друга. Терапевт обращает внимание пациентки на глаза мужа, и она видит в них отражение неутоленного желания, тоски и притяжения. Какое-то время длиться пауза, а затем они возвращаются, взявшись за руки, и вместе входят в дом. На этом драма завершается.

На следующем сеансе, через неделю, пациентка отмечает, что симптомы кардиофобии исчезли. Катамнестический опрос через три года свидетельствует, что симптоматика за это время не возобновлялась. Пациентка обращает внимание на то, что ее отношения с мужем изменились, стали более открытыми и свободными. Она также почувствовала, что теперь её взаимоотношения с её детьми тоже улучшились, что она теперь может глубже разделять их проблемы и свободнее разговаривать с ними. Схожие перемены произошли и в ее работе брачным агентом.

КОММЕНТАРИИ

Рассматривая этот случай с точки зрения терапевтической регрессии, за которой, по определению, должен следовать прогресс, этот пример можно прокомментировать следующим образом. Основываясь на изложенных выше концептуальных положениях, не вызывает сомнений, что сцена с гробом и с мужской фигурой, которая в дальнейшем была воспринята как образ Иисуса Христа, воспарение вверх по холму и захватывающий пейзаж могут быть интерпретированы как переживание первичного нарциссического опыта (примерно в том смысле, как описывал Kohut) с тенденцией к симбиотической привязанности и слиянию. Очарование богатством образов, к тому же разделяемое терапевтом, является дополнительной характеристикой этого процесса. Причины нарциссической регрессии в самом начале первого сеанса символдрамы трудно объяснимы. Сюжет первой регрессии (лежа в гробу, готова к похоронам, и т.п.) ассоциируется с кризисом в отношениях с мужем, а также с ее по прежнему сильной привязанностью к умершему отцу. Она, возможно, не вполне осознавала этот факт, и динамика бессознательного проявилась в символдраме. Образы, предшествовавшие конфликту на перекрестке, адресуют нас к мысли Angelander (1972). Он подчеркивает, что в моменты доминирования первичных, нарциссических объектных отношений в «Я» вливается потрясающее количество психической энергии.

Прогрессивный аспект, т.е. освобождение от нарциссической регрессии, начинается с момента встречи пациентки с ее первой любовью. Реальные, эротические, хотя и по-прежнему незрелые отношения развиваются независимо от архаических, симбиотических связей с фигурой Христа, в которых, видимо, резонирует неразрешенный эдипов конфликт с отцом (что частично выражается в переносных реакциях на терапевта, который занимает спокойную, поддерживающую, «материнскую» позицию). Это как будто бы была потребность возобновить преждевременно утерянные отношения и привести их к

завершению. Во всяком случае, здесь присутствуют реальные объектные отношения, которые можно определить как влюбленность с нарциссическими нотками. В краткосрочной терапии не было возможности прояснить динамическую подоплеку конфликта между двумя мужчинами, впрочем, вполне очевиден объектный уровень взаимоотношений в этом сюжете. Встреча с мужем, по моему мнению, указывает на потребность в разрешении существующей актуальной ситуации. Но это может произойти только под сенью нарциссического чувства близости и доверия, что выражается в их примиряющем взгляде глаза в глаза, в их спокойствии и согласии. Драма завершается, когда они вместе идут домой. И как результат, качественно новая открытость чувств к партнеру и к детям.

 

Суммируя изложенное следует сказать, что терапевтический прогресс заключается в

принятии более зрелых объектных отношений, пережитых в опыте временной сепарации и рефлексии зрелого «Я» на пути в дом. Процесс взросления в миниатюре был обеспечен обращением к базисному нарциссическому опыту, в результате чего большое количество «психической энергии» насытило «Я». К сожалению, у меня нет возможности проследить все интересные теоретические выводы, следующие из этого положения.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-10-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: