М. В. Горбаневский, Ю. Н. Караулов, В. М. Шаклеин
НЕ ГОВОРИ ШЕРШАВЫМ ЯЗЫКОМ
(О нарушениях норм литературной речи в электронных и печатных СМИ)
В монографии собраны и проанализированы десятки конкретных примеров нарушений норм русского литературного языка, допущенных как популярными, маститыми, так и менее известными сотрудниками средств массовой информации – ведущими теле- и радиопрограмм, дикторами, корреспондентами, обозревателями. Публикуются и комментируются нарушения речевых норм, допущенные российскими политиками, бизнесменами, военными, деятелями культуры 90-х годов двадцатого столетия и ставшие достоянием общественности благодаря СМИ.
“Как уст румяных без улыбки...”
(Лингвистическая и социально-психологическая мотивация речевых ошибок: апология, типология, персонология)
Ответ на этот вопрос знает каждый: ошибка — это отклонение от общепринятых рекомендуемых нормами литературной речи правил употребления слов, словосочетаний и предложений. Правила эти складываются исторически под воздействием двух условий — системных закономерностей языкового строя и некоторого набора условных соглашений, которые касаются образования и произношения отдельных форм, слов и целых выражений. Последние, т.е. условные соглашения, своим происхождением в конечном счете тоже обязаны системным закономерностям, но более глубоким хронологически, связанным с ранним, не современным состоянием языка, а кроме того, они дополняются еще поправками, своего рода “возмущениями”, вносимыми в логически строгий, системный порядок языкового строя так называемыми экстралингвистическими факторами, — историко-культурными, политическими, идеологическими соображениями. Такие “поправки” представляют собой результат сознательного воздействия общества на язык и формируют специфические традиции речевой культуры. Таким образом, ошибкой становится нарушение (незнание) либо системных правил, либо установленной обществом конвенции, которая касается кодифицированного, одобренного обществом облика конкретных языковых единиц.
Например, в системной цепочке форм мешать — помешать, строить — построить, целовать — поцеловать, писать — написать, читать — прочитать кодифицированные нормы литературной речи запрещают пару “ложить — положить”, и хотя убедительное объяснение этому запрету дать трудно, это нарушение считается грубой ошибкой (ср. “те продукты, которые ложат на стол...” — А. Заверюха; “Камины я ложил сам...” — А. Тяжлов). Глагольная основа ложить употребляется согласно действующей норме со всеми приставками в русском языке (в-, воз-, вы-, до-, за-, из-, на-, об-, по-, под-, пред-, предпо-, при-, раз-, распо-, с-, сопо-, у-). Однако не может употребляться самостоятельно: такова культурно-речевая традиция, таково соглашение о том, что правильно, а что неправильно.
Другой пример условности некоторых нормативных правил: до недавнего времени правильным, соответствующим нормам литературного языка считалось сочетание с Украины в ряду таких противопоставлений, как с Урала, с Оби, с Дальнего Востока, но из Молдавии, из Белоруссии, из Якутии. Тем не менее, по соображениям национального престижа, дескать “с Украины, значит с окраины” (хотя исторически это именно так), украинскими политиками эта форма была осуждена как неправильная и отвергнута, и теперь в средствах массовой информации мы читаем и слышим только “из Украины”. Более того, влияние средств массовой информации на наше языковое сознание столь велико, что автор этих строк, с детства воспитанный на системно обусловленной в русском языке форме “с Украины”, поймал себя недавно на том, что совершенно спонтанно употребил в своей речи (обыденной речи, не публичной!) форму “из Украины”, повторив статистически преобладающее теперь сочетание. Аналогичного, т.е. национально-политического, происхождения эстонская норма Таллинн, к счастью, не прижившаяся в русском как противоречащая правилам его правописания и произношения.
Все это были образцы нарушений конвенционально принятой части литературных норм, ошибки же против системно обоснованных правил более очевидны и поддаются логическому объяснению. Так, в приводимых ниже фразах, взятых из собранной в нашей книге “летописи” нарушений литературной нормы, содержится одна и та же довольно типичная не только для устной, но и для письменной речи, ошибка:
— проснувшись завтра, за окном уже будет ноябрь (М. Малахов);
— наблюдая за прыжком Павла Ольшанского, у вас может возникнуть вопрос (А. Праслов);
— зная Бориса Николаевича достаточно хорошо, это тот случай, когда речь идет о личном (А. Чубайс);
— посулив Смурову 50 тысяч, договоренность была достигнута (Н. Николаев);
— слушая все эти истории, во мне взыграло мужское самолюбие (В. Комиссаров).
Деепричастный оборот, которым начинается каждая из фраз, относится к определенному грамматическому лицу (я, мы, вы) и обозначает дополнительное действие по отношению к основному действию того же лица, т.е. логический и грамматический субъект деепричастного оборота и последующего действия (глагола) в такого типа конструкциях должен оставаться одним и тем же: проснувшись завтра, я увижу, что за окном уже ноябрь, или зная Бориса Николаевича достаточно хорошо, я могу утверждать, что это... или наблюдая за прыжком Павла Ольшанского, вы можете задаться вопросом и т.п. Если же говорящий хочет сохранить противопоставление двух субъектов (мы и наша договоренность, я и мое самолюбие), ему придется все высказывание (в состав которого входит деепричастный оборот) преобразовать в сложноподчиненное предложение с придаточным времени: пока я слушал все эти истории, во мне взыграло мужское самолюбие.
Занимаясь фиксацией и объяснением языковых ошибок, мы тем не менее в глубине нашего сознания готовы повторять веселую, но одновременно мудрую фразу поэта, начало которой вынесено в заголовок этого раздела: “без грамматической ошибки я русской речи не люблю”. Эта мысль, содержащая последнее оправдание ошибки в силу ее как будто фатальной неизбежности, вынуждает лингвиста обратиться к самому механизму ее возникновения. Дело в том, что подавляющее число нарушений литературных норм в собранной здесь их летописи принадлежит живой устной речи, речи заранее не подготовленной, спонтанной, момент произнесения которой совпадает с моментом ее порождения. А такая сиюминутная устная речь в отличие от речи подготовленной, продуманной, обладает своими особенностями, обнажая протекание актуального речемыслительного процесса, в ходе которого “мысль говорящего одновременно и оформляется, и формируется в слове” (Л.С. Выготский). Живое речепроизводство оказывается под воздействием нескольких конфликтующих сил. С одной стороны, говорящий стремится точно передать свою мысль, с другой, он должен использовать для этого адекватные языковые средства, выбор которых необходимо произвести моментально. Языковая компетенция говорящего “предлагает” ему на выбор сразу несколько вариантов, но в силу ограниченности эфирного времени он готов отдать предпочтение наиболее краткому из них, а краткость и нормативность выражения зачастую приходят в противоречие одна с другой (т.н. ложный лаконизм).
Сказанное не может служить оправданием ошибок, и замедление темпа речи не спасает от них, если нет знания норм литературного языка. Эти нормы необходимо знать, необходимо овладевать ими специально, что особенно важно для “языковых авторитетов”, к которым относятся политики, деятели культуры и науки, журналисты и телеведущие, формирующие массовое языковое сознание сегодня. Характерно, что намеренное замедление спонтанной речи, которое, например, использует в публичных высказываниях наш Президент, не избавляет речь от лексических, орфоэпических и грамматических ошибок (“я очень большую роль возлагал на эту встречу”, ср. возлагать надежды и придавать роль; “нужнО” вместо нУжно, “никаких цензур” вместо никакой цензуры).
Конечно, степень “лингвистической грубости” отклонения откультурно-речевой нормы бывает различной. Так, от обычной оговорки (опечатки), вызванной объективной причиной — сбоем в работе речепорождающего механизма, — не застрахован даже носитель элитарной речевой культуры. Поэтому простительными следует считать “ошибки” типа “на чем жиждется мафия” (В.И. Колесников) или “на открытии памятнику Высоцкому” (Н. Даръялова), примеры так называемой регрессивной ассимиляции — в первом случае фонетической, во втором — морфологической. С подобной оговоркой, но уже лексического плана, мы имеем дело во фразе М. Арбатовой “представительница флоры (вместо фауны) делает свой выбор самостоятельно”. Эти бессознательные, неконтролируемые случаи нарушений правильности всегда замечаются слушателями, останавливают их внимание, но не разрушают адекватное восприятие речи. Грубые ошибки, которые мы рассмотрим в следующем разделе, могут искажать смысл сообщаемого, но, что самое главное, они подрывают доверие к личности говорящего и содержанию его речи.
Бывают сознательно вводимые в литературную речь отклонения от ее правильности, которые по замыслу говорящего призваны создавать определенные стилистические эффекты. Например, когда Б. Ноткин говорит: “каждая такая приклейка стоит около двух долларов”, он употребляет этот окказионализм, т.е. слово, образованное на случай, вовсе не потому, что оговорился или не знает нейтрального слова “наклейка”. Созданным им новообразованием он хочет подчеркнуть сниженную — в глазах обычного, нормального человека — оценку обсуждаемой реалии на фоне относительно высокой ее стоимости. Аналогично просторечное “Так шо ж вы думаете...” (Е. Киселев) призвано характеризовать интеллектуальный и культурно-речевой уровень тех самых лиц из рассказа обозревателя, которые находились в джипе: это почти цитата из их обычной речевой практики. Слово “мразь” не имеет в сложившемся узусе форм множественного числа и употребляется всегда в единственном — либо по отношению к индивиду, либо собирательно. Если бы Н. Кондратенко использовал в своей реплике (“я не хочу об этих мразей пачкаться”) нормативное единственное число, фраза приобрела бы абстрактный, собирательно-обобщенный смысл, тогда как окказионально употребленная форма множественного придает этому обозначению необходимую конкретику. Она связывает его с совершенно определенными, хорошо известными и говорящему, и слушающим лицами.
Вообще живая устная речь стимулирует языковое творчество, которое иногда может идти вразрез с традиционной нормой, но не нарушает при этом системных закономерностей русского языка. Так возникают потенциальные слова, которые могут остаться окказиональными образованиями, а могут — в случае их повторения — перейти в разряд неологизмов, часть которых оказывается способной закрепиться потом в языке надолго, обогатив его словарный состав. Поэтому вполне допустимыми в речи наших “языковых авторитетов” я бы посчитал следующие непривычные словоупотребления, вписывающиеся тем не менее в устойчивые системные отношения:
— самый смотрибельный сериал (И. Палей) — ср. существующее в языке слово “читабельный” (окказиональное словообразование по аналогии);
— Валентина Матвиенко не удовлетворена малостью суммы, которую выделяет правительство на образование (Е. Новикова). Ср. довольствоваться малым = довольствоваться малостью или дело за малым = дело за малостью (окказиональное значение);
— серая ящерица, которой отрубливают хвост (Л. Гурченко). Неожиданная глагольная форма с суффиксом -ива- является потенциальным словом, которое очень точно передает многократность соответствующего действия, а именно этот смысл — многократность (“отрубают в несколько приемов”) — и хотела подчеркнуть автор [окказиональное словообразование];
— вернуть нашему Отечеству роль балансира в мире (Г. Зюганов). Здесь мы имеем дело с окказиональным употреблением, образованным путем переноса значения по функции и его расширения: балансир — не только как цирковой шест, т.е. инструмент для сохранения равновесия канатоходца, но как средство сохранения равновесия вообще.
В ряде случаев автор высказывания прибегает к сознательному отклонению от нормы, используя прием языковой игры, чтобы достичь каламбурного эффекта и передать с помощью новообразования или непривычного словоупотребления некий дополнительный смысл. Так, в словах С. Кучера (“стиль его программы весьма традициозный”) содержится выразительная характеристика объекта, который, с одной стороны, квалифицируется как вполне традиционный, но при этом получает дополнительную отрицательную оценку из-за суффикса -озн-, который в словах с заимствованными корнями (а именно с такими словами ассоциируется у слушающего “традициозный”), является носителем негативного смысла: ср. тенденциозный, претенциозный, нервозный. Аналогичным образом кажущееся на первый взгляд ошибочным соединение понятий “назначение” (на пост) и “случиться” (“чашу терпения журналистов переполнило назначение, случившееся после рождественских каникул” — Е. Латышев) на самом деле призвано подчеркнуть непредсказуемость, зависимость от “случая” в современной обстановке в нашем государстве всякого рода перемещений по служебной лестнице — отрешений от должности и назначений — на всех уровнях власти.
Зафиксированные в нашей “летописи” приемы языковой игры встречаются лишь в речи журналистов (наряду с названными, к таким приемам прибегают П. Орлов, Л. Стрельцова, С. Супонев), тогда как политические деятели использовать это риторическое средство в своих высказываниях и текстах не рискуют.
Справедливости ради надо отметить, что в публикуемом нами мониторинге в число ошибок попали и спорные явления, связанные с вариативностью, неустойчивостью самой нормы, например, допустимыми считаются колебания в ударении прАвы (статистически преобладающий вариант) и правЫ(Познер), мелкоОптовый и мелкооптОвый (А. Веселовский); слово “добыча” с ударением на первом слоге является профессионализмом (см. М. Задорнов) и довольно часто встречается в речи специалистов в области добывающей промышленности; глагол “стрелять” в одном из своих значений может употребляться как переходный, т.е. без предлога (ср. стрелять уток; не стреляйте белых лебедей), поэтому фраза В. Кара-Мурзы (“вплотную подходят к трибуне и стреляют председателя совнаркома в упор”) может восприниматься и как допустимая; в цитате “волос на голове встает...” (В. Черномырдин) первое слово употреблено в собирательном значении, что делает высказывание допустимым, а формулировка И. Хакамады “после того, как обстановка успокоится...” не содержит ошибки, потому что глагол реализует здесь одно из нормативных своих значений — “стать менее напряженным” (ср. боль успокоилась, море успокаивается, обстановка успокоится).
Уделив так много места рассмотрению негрубых ошибок в спонтанной речи, появление которых имеет объективные основания и связано с особенностями речемыслительного процесса, мы хотели показать, что “ошибка” иногда находится на грани языкового изменения и может дать начало тенденции вариативности языковых явлений. Именно такие “ошибки” мы готовы воспринимать с улыбкой понимания. К сожалению, процент подобных ошибок в нашей “летописи” невелик, составляя десятую часть от 450 зафиксированных в ней случаев. Подавляющее же их число представляет собой грубые нарушения правил грамматического и фонетического строя, лексической семантики, стилистических норм русского языка и заставляет еще и еще раз обратить внимание наших “языковых авторитетов” на недопустимость в публичной речи безграмотных, неточных (вплоть до двусмысленных) и неряшливых выражений, которые вызовут у слушателей уже не “улыбку понимания”, а ядовитый смех осуждения. Для преодоления этих негативных фактов есть только один путь — сознательное обучение и овладение нормами правильной и красивой русской речи.
Дело в том, что ошибка — это всегда палка о двух концах: одним концом по барину, другим по мужику. Для “барина”, т.е. для говорящего, ошибка опасна в двух отношениях. Она подрывает доверие к тому, что он говорит, вызывает сомнение в истинности им сказанного, а с другой стороны, негативно характеризует его как личность, плохо владеющую русским языком. Как удачно заметил один известный русист, оценка примерно такова: “Мы-то думали, что он..., а он говорит “лОжит”, “средствА” или “я одел этот китель”. Для “мужика” же, т.е. для слушающего, ошибка в адресованной ему речи — это свидетельство неуважительного отношения к нему со стороны “барина”.
Ведь проникший на страницы печати и в эфир мат (или “матизмы”, как не вполне удачно называют это явление в лингвистической литературе) и другие инвективы выполняют в публичной речи совсем иную функцию, чем та, которая им свойственна, например, в “мужском” разговоре шоферов в гараже, обсуждающих свои профессиональные проблемы. В последнем случае “матизмы”, составляющие иногда до 30% словоупотреблений, — это просто вводные модальные слова или слова-паразиты, передающие эмоциональную тональность речи, не несущие никакого оценочного смысла и не относящиеся к содержанию разговора. В публичной речи те же слова выполняют преимущественно номинативную роль, обозначая соответствующие предметы и действия, а это уже намеренное снижение культурного уровня слушателя, знак пренебрежения и неуважения. Правда, в речи журналистов, отдающих в таких случаях предпочтение фекальной лексике (что вовсе их не оправдывает), собственно матизмы довольно редки и встречаются в материалах нашего мониторинга лишь у Ю. Гусмана, С. Мостовщикова и А. Черкизова, а из политиков ими грешит только А. Лебедь.
Ошибка, особенно если она связана с некорректным употреблением метафоры или фразеологизма, способна иногда обнажить глубинные, обычно скрываемые мотивационные стереотипы и установки языковой личности. Так, из фразы А. Чубайса (“Глядя на эту ситуацию, у меня рука не поднималась критиковать местные власти”), содержащей “запретный” деепричастный оборот (см. выше), слушатель может извлечь информацию не только о незнании автором правил русской грамматики, но также и о том, что в критике он готов “дать волю рукам”, превращая “оружие критики в критику оружием”, как выразился один публицист, таким образом, ошибка позволяет иногда делать заключения о личностных качествах говорящего, добавляя определенные штрихи к его речевому портрету и открывая новую область анализа — “персонологию ошибок”, но об этом — далее, а теперь рассмотрим наиболее массовидные ошибки в речи языковых авторитетов.
Если сгруппировать собранные здесь дефектные высказывания по лингвистическим основаниям, сведя в единый блок однотипные ошибки, мы получим два десятка их разновидностей, среди которых статистически преобладающими оказываются стилистические, грамматические (управление, согласование, неправильное формообразование), лексические и акцентологические, т.е. погрешности в ударении. Единичными фактами представлены нарушения, связанные с грамматическим родом аббревиатур (одно ЦК вместо один ЦК, сама МВФ вместо сам МВФ, НАТО — оно вместо она и под.; с образованием сравнительной степени прилагательных и краткой формы (слабже, более слабее, более скромнее, более хуже, более подробнее, прежен вместо прежний); с пропуском слова во фразе (внести Черномырдина вместо внести кандидатуру Черномырдина; порывы ветра достигали пятнадцать—двадцать метров в секунду вместо достигали скорости; фильм “Армагеддон” состоится вместо просмотр или премьера фильма; итог нашего круга вопросов вместо итог рассмотрения; кого имел Президент вместо имел в виду Президент и др.); с логическим противоречием в высказывании, порожденным скрытым психическим конфликтом, или с контаминацией нескольких словосочетаний (я впервые еще раз увидела; температура не будет очень холодной; Гайдар сказал, что я глазам своим не поверил; интернационалистическая группа преступников, в составе которой два таджика, грузин, чеченец, украинец и москвич).
В дальнейшем комментарий будет касаться перечисленных выше наиболее частых типов ошибок, но прежде мы хотели бы выделить две группы специфических нарушений правильности и чистоты русской речи, которые, помимо частоты их встречаемости и лингвистических оснований появления, характеризуются дополнительными социопсихологическими свойствами, требующими отдельного рассмотрения.
Прецизионные ошибки
Итак, первая из двух групп ошибок объединяет слова и конструкции, которые мы назвали прецизионными. Термин, несколько его переосмыслив, мы взяли из теории перевода, где прецизионными называют языковые единицы, которые требуют особо высокой точности при передаче их на других языках. Это, как правило, имена собственные, числовые величины и какие-то вновь возникающие наименования, не получившие еще однозначных эквивалентов в других языках. Все они требуют точного знания. В применении же к языковым ошибкам, которые нарушают точность русской речи, в объем понятия “прецизионные” мы включаем слова и конструкции, которые служат камнем преткновения в овладении нормами литературной речи. В них постоянно совершаются в речевой практике отклонения от правил, столь же постоянно и настойчиво отмечаемые специалистами по культуре речи, искоренить которые в узусе не удается в течение длительного времени. Этого типа ошибки и служат своего рода лакмусовой бумажкой, культурно-речевым тестом для говорящих, определяющим степень владения ими культурой русской речи. Девизом группы так понимаемых прецизионных слов и форм должен стать призыв:
“Это надо выучить и знать!” В их число входят ошибки всех уровней языкового строя — грамматические, лексические, орфоэпические. Начнем с лексических ошибок. Это недопустимость употребления:
— бесприставочной формы “ложить”;
— глагола “одеть” [на себя] вместо “надеть”: надо одевать другую обувь — Е. Додолев;
— могу джинсы одеть — В. Третьяк;
— ничего не могу одеть — А. Пугачева;
— он на себя одел — Глэм;
— оденем часы, одевайте наушники, одену очки и т.п. Надо сказать, что эта ошибка имеет вековую историю, и большинство совершающих ее сегодня в практике спонтанной речи теоретически знают, что по отношению к себе следует употребить глагол “надеть”, поскольку настойчивые рекомендации лингвистов по этому поводу всем известны. Такой внутренний конфликт между распространенным узусом и знанием приводит иногда к обратному эффекту с каламбурным смыслом: “на мне было столько надето..., т.е. не надето, а надежд” (вместо одежд);
— предпринять меры вместо принять меры, но предпринять шаги или действия;
— озвучить в значении “назвать, сообщить, произнести вслух”:
кандидатуры, которые озвучены (Н. Рыжков); озвучил информацию о том, что (О. Ситнова); сообщение озвучил (Н. Петкова); озвучил точку зрения (М. Дементьева); и, наконец, двойная ошибка — озвучил о том, что (Г. Зюганов). Глагол озвучить в литературном русском языке имеет значение “записать звуковое сопровождение (фильма) отдельно от съемки”. Его использование в указанном выше смысле (“произнести”) является грубым нарушением нормы, искажающим законы сочетаемости слов и эстетически оскорбляющим слух носителя русского языка, но в этом ошибочном употреблении он так полюбился некоторым политикам и журналистам, что стал принадлежностью, своеобразным знаком политико-публицистического “жаргона”.
Видимо, политический “жаргон” мог бы стать предметом отдельного изучения. Входящие в него слова и словоформы выполняют особую социопсихологическую роль, служа для использующих их приметой принадлежности к одному кругу тесно взаимодействующих (взаимодействующих не только кооперативно, но и находящихся на разных позициях в этом взаимодействии) и понимающих друг друга людей. Такой приметой, например, оказывается слово с неправильным ударением “намерЕния” (Ю. Маслюков, Г. Кулик, Ю. Лужков, Г. Явлинский). Аналогично в свое время в кругу лиц, близких к И. В. Сталину, получило распространение произношение слова “лавирУет”, которое должно было подчеркнуть, что тот, про кого это говорят, не всегда твердо следует генеральной линии партии. К числу единиц политического жаргона нашего времени я бы отнес также ошибочное ударение в форме “прИнять”, несостоявшуюся, к счастью, тенденцию произносить “нАчать”, употребление глаголов “проголосовать кого” вместо “проголосовать за кого (проголосовать Степашина) и “внести кого (Черномырдина)” вместо “внести кандидатуру Черномырдина”;
слово “подвижки” и конструкцию “о том, что” (об этой последней — ниже);
— довлеть: это слово в искаженном смысле “оказывать нажим, давить” часто отмечается специалистами как культурно-речевая ошибка, но тем не менее продолжает встречаться у лиц, склонных к некоторой манерности и вычурности речи (“...Иванишевич довлеет на француза...” — С. Ческидов). В литературно правильном употреблении довлеть означает “быть самодостаточным, удовлетворять”.
К числу лексических ошибок, свидетельствующих о незнании формы или значения иностранных слов, можно отнести такие употребления, как:
—...последнее высказывание является кредом...” вместо кредо (С. Белошапкина);
— “Ждите экспансии креативных людей” (М. Марголис);
— дебюторы этого банка... (А. Князева), где в основе ошибки — паронимическое сближение слов дебит и дебют;
— “основной темой митинга стали противоречия между протестантами” (Е. Глазунова), где последнее слово во фразе является авторским новообразованием из словосочетания прилагательного с существительным ПРОТЕСТ-ующие + демонстр-АНТЫ. Но при этом говорящая не почувствовала, что созданный ею путем стяжения двух слов в одно окказионализм совпал с уже существующим в языке словом с совершенно другим значением, что породило трудности в восприятии высказывания слушателями;
— неправильное произношение слов “инциндент” (О. Маяцкая) и “компроментировать” (Д. Муратов, Н. Петкова) с лишним звуком “н” в корне.
В сфере грамматики мы обнаруживаем застарелые, в течение многих лет неискореняемые ошибки:
— в падежном управлении: согласно многолетних наблюдений (А. Лебедь), согласно законов (В. Комиссаров, Г. Селезнев), где употреблена форма родительного падежа вместо дательного (правильно — согласно законам); оплачивать за услуги (Ю. Лужков) вместо оплачивать услуги или платить за услуги;
— в образовании словоформ: рекламой чулков (“МК”) вместо рекламой чулок (но носков); сколько время вы отводите (В. Комиссаров) вм. сколько времени;
— в согласовании: обоих кафедр, обоих сторон (газета “Дружба”, М. Леонтьев) вместо обеих; из семидесяти дел двое приняты к рассмотрению вместо два дела, но двое людей.
Наибольшее число ошибок на согласование дают составные числительные, которые правильно изменять по падежам, согласуя формы составляющих их частей, не умеют многие журналисты, Политики и государственные чиновники: к восемьсот пятидесятилетию Москвы (А. Кротова) вместо восьмисотпятидесятилетию; во всех четырехсот семидесяти томах этого дела (Н. Николаев) вместо четырехстах семидесяти; проголосовало триста семьдесят депутатов при шестьдесят три против (А. Андреев) вместо при шестидесяти трех, и т.п. в высказываниях В. Синельникова, С. Миронова, П. Лобкова, Е. Новосельской, в текстах “МК”. В качестве одного из объяснений большинства ошибок в образовании падежных форм сложных числительных нужно иметь в виду следующее обстоятельство. Говорящий хочет, чтобы называемое им число было в точности, без искажений воспринято слушающим. Устная же речь протекает в разных условиях и зачастую встречается с помехами — посторонними шумами, отвлечением внимания самого слушающего, возможными произносительными дефектами говорящего, неполадками в технических средствах связи. Чтобы на пути передачи числовой информации свести воздействие помех к минимуму, говорящий, учитывая интересы адресата речи, проговаривает числительные как неизменяемые слова. Это обстоятельство, естественно, не оправдывает ошибку, но как-то помогает понять ее возможные причины (Напомним, что в языке профессиональных военных во избежание искажений запрещается склонять названия населенных пунктов и числительные, передающие цифровые обозначения.).
Из области синтаксиса к группе прецизионных ошибок я отношу рассмотренный выше запретный деепричастный оборот (“глядя в окно, у меня слетела шляпа”) и конструкцию “о том, что”. Можно “говорить о том, что”, можно “рассказать” или “услышать”, но далеко не все глаголы передачи и получения информации допускают такое управление. Распространение в публичной “о том, что” на все большее число “информационных” глаголов, став приметой политико-публицистического жаргона, превращается теперь в массовую тенденцию, которая оказывает давление на литературную норму, а по отношению к использующим эту конструкцию является свидетельством недостаточно строгого отношения к собственной речи. Недопустимыми следует считать такие выражения: обсуждали о том, что (Б. Березовский); утверждают о том, что (А. Анкудинов); поняли/было понято о том, что (С. Сорокина, А. Крупенин, В. Токменев); в тот период времени, о котором вы указываете (В. Путин); означает о том, что (М. Задорнов); не верите о том, что (А. Лукьянов); ожидал о том, что (В. Илюхин); допущена ошибка о том, что (П. Гусев), озвучили о том, что (Г. Зюганов); говоря о том, о чем заметил (Е. Киселев).
Наконец, последнюю разновидность некодифицированных выражений в этой группе составляют ошибки в ударении. Вообще акцентологические ошибки,
зафиксированные в рассматриваемом материале, весьма разнообразны, однако к прецизионным я отношу те из них, которые обнаруживаются в небольшой группе слов, но повторяются постоянно и с которыми специалисты по культуре речи борются десятилетиями. Эти слова в правильном произношении (договОр, квартАл, срЕдства, намЕрения, языковОй, принЯть, начАть) надо просто заучить тем, кто грешит этими ошибками, добавив в этот список группу причастий, произносимых часто с неправильным ударением на корне -нес- и корне -вед-, тогда как нормативное их звучание требует постановки ударения на суффиксе (проведЁнный, нанесЁнный) или на окончании (приведенЫ, возведенО, внесенА и т. п.). Слово “начАть” имеет сложную акцентологическую парадигму с подвижным ударением в разных его формах, и хотя неправильная исходная форма “нАчать” стала притчей во языцех и породила множество анекдотов, ошибка, изгнанная в дверь, влетает в окна других его словоформ: пожар начАлся (А. Медведев) — вместо нАчался или началсЯ; нАчавшихся переговоров (А. Степаненко) — вместо начАвшихся; нАчала увлекаться (В. Вульф) — вместо началА и т.п.
Хотя отмеченных в нашем материале прецизионных ошибок суммарно не больше 10%, они наиболее остро режут слух носителя языка. Любое из перечисленных в этом разделе слов и выражений можно использовать для проверки речевой грамотности говорящих: “как вы произнесете слово “средство” во множественном числе?” В целом эти прецизионные слова нужно знать, выучить раз и навсегда.
Контаминация слов и форм
Вторая группа нарушений правильности и точности речи объединяет явления иной, чем рассмотренная выше, природы и является одной из самых многочисленных, составляя около 20% всего массива. Этот тип ошибок связан уже не со статичным знанием или незнанием правил и конкретных слов, а определяется динамикой языковой компетенции говорящего, его способностью к контролю и развитию своей речи. Иными словами, природа таких ошибок уже не только лингвистическая, но и психологическая. В языковую компетенцию, помимо знаний и опыта, входят способность к рефлексии по поводу формы произносимого текста и способность к самооценке сказанного. В условиях дефицита эфирного времени телеведущий или интервьюируемый политик, формулируя мысль, стремится выразить ее предельно кратко, но это тот случай, когда “сестра таланта” оказывается ему не родной и близкой, а далекой, сводной: “я не буду лить много слов”, — говорит А. Асмолов. Это высказывание является результатом сокращения, сжатия примерно такого нормативного и нормального текста: “я не буду лить воду и говорить много слов”.
Подобные факты, порождаемые стремлением говорящего совместить, “слить в единое слово” смысл развернутого, многословного выражения, получили в лингвистике специальное наименование — универбация. Тенденция к универбации имеет свои плюсы, отвечая принципу “экономии усилий” — одному из фундаментальных законов развития языка и речевой практики. Сравним: мы говорим “разрядка” вместо “разрядка международной напряженности” или “филфак” вместо “филологический факультет” и др. Но положительный эффект может превратиться в свою противоположность, и универбация приводит к искажению правильной русской речи в ситуациях, когда у говорящего при формулировании им мысли имеют место “соперничающие планы преартикуляции”, или “конфликтные речевые интенции”, как выражаются психоаналитики.
В лингвистическом плане это явление квалифицируется как контаминация, т.е. пересечение и наложение друг на друга двух одинаково возможных, правильных способов описания события или факта, например, во фразе “с окончанием футбольного матча количество звонящих должно активизироваться” (В. Ильинский). В конфликт речевых намерений вступают идея активизации зрителей, звонящих в студию, и, как следствие, идея роста числа звонков. Правильная конструкция выглядела бы примерно так: “С окончанием футбольного матча зрители должны активизироваться и количество звонков увеличится” или фразу “Есть у нас тут один миллионер в долларах” (В. Комиссаров) следовало бы трансформировать в правильную “Есть у нас тут один богатый человек, состояние которого исчисляется в миллионах долларов”. Сравним также “какие доходы вы зарабатываете?” (В. Матвиенко) — вопрос, в котором скрыты две части: какие у вас доходы + сколько вы зарабатываете?
Конкурирующие намерения говорящего проявляются чаще всего в смешении и наложении друг на друга таких единиц языка, которые обладают повышенной выразительностью:
— двух устойчивых сочетаний или фразеологизмов: жизнь поставила перед Татьяной неразрешимый тупик — В. Комиссаров (из “поставила неразрешимый вопрос” + “поставила Татьяну в тупик”); говорят, что вы нашли общий язык в племени людоедов — Е. Киселев (из “найти общий язык с племенем” + “найти понимание в племени”); я считал необходимым довести до мнения Президента... — Г. Явлинский (из “довести до сведения Президента” + “чтобы узнать его мнение”);
— двух синонимов или синонимических выражений, требующих разного глагольного управления: люди становятся из врагов в оппонентов — Д. Якушкин (из “становятся оппонентами” + “превращаются в оппонентов”); “я бы не назвал, что это криминальный район — И. Иванов (из “не назвал этот район криминальным” + “не сказал, что это криминальный район”); “мы хотим обратить внимание общества к этой проблеме” — Г. Явлинский (из “обратить внимание на” + “привлечь внимание к”); “эта номинация занимает большое и важное значение” — И. Верник (из “занимать важное место” + “иметь важное значение”); сравним два выражения: “речь-то еще идет и в том, что” (В. Комиссаров) и “вопрос идет только об одном...” (В. Геращенко). В обоих высказываниях допущена ошибка, вызванная контаминацией синонимических оборотов “речь идет о” и “вопрос (заключается) в том, что”;
— двух однокоренных и близких по смыслу слов: “а вам не возникает обидно, что так произошло?” — А. Максимов (из “у вас не возникает обида” + “вам не (становится) обидно); “и мы как-то к этому свыклись” — В. Илюхин (из “к этому привыкли” + “с этим свыклись”); “обязанности свои они справляют” — М. Дейч (из “отправлять обязанности” + “справляться с обязанностями”).
Приведенные образцы ошибок показывают, что при отсутствии контроля за своей речью говорящий может обратить богатейшие средства