Не прошли они по улице и десяти шагов, как встретили невысокого человека лет пятидесяти с тонким, выразительным лицом.
– А я шел к вам, Бенвенуто, – произнес незнакомец, которому Асканио поклонился не только с уважением, но с глубочайшим почтением, а Бенвенуто дружески протянул ему руку.
– Если вас привело ко мне важное дело, дорогой Франческо, я вернусь с вами; если же вы попросту пришли проведать меня, тогда пойдемте вместе со мной.
– Я пришел дать вам совет, Бенвенуто.
– Охотно выслушаю вас. Совет друга всегда пригодится.
– Но мой совет не для посторонних.
– Этот юноша мое второе «я», Франческо, говорите!
– Сказал бы, если бы считал возможным, – отвечал друг Бенвенуто.
– Простите, учитель, – промолвил Асканио и скромно отошел в сторону.
– Ну что ж, придется тебе одному пойти туда, куда мы думали пойти вместе, сынок, – произнес Бенвенуто. – Ты ведь знаешь – я полагаюсь на тебя, как на самого себя. Осмотри все до мельчайших подробностей. Приметь, хорошо ли освещена мастерская, годится ли двор для отливки и можно ли отделить нашу мастерскую от помещения, где будут работать другие подмастерья. Да не забудь про зал для игры в мяч.
И Бенвенуто, подхватив неизвестного под руку, кивнул на прощанье ученику и вернулся к себе в мастерскую, а молодой человек так и остался неподвижно стоять посреди улицы Святого Мартена.
В самом деле, поручение учителя повергло Асканио в полнейшее смятение. Он уже и так почувствовал растерянность, когда Бенвенуто позвал его осматривать замок. Судите же сами, что стало с юношей теперь, когда учитель послал его туда одного.
Итак, Асканио, два воскресенья подряд видевший Коломбу и не смевший следовать за ней, а на третье последовавший за девушкой, но не посмевший заговорить, теперь должен был явиться к своей возлюбленной… И зачем же? Чтобы осмотреть Нельский замок, который Бенвенуто, желая позабавиться, намеревался в будущее же воскресенье отнять у отца Коломбы, пустив в ход и уговоры, и силу.
Всякий на месте Асканио почувствовал бы себя в ложном положении; влюбленный же юноша пришел в ужас.
По счастью, от улицы Святого Мартена до Нельского замка было довольно далеко. Иначе Асканио и шага бы не сделал; но надо было пройти около полумили, и юноша отправился в путь.
Ничто так не примиряет с опасностью, как время или расстояние, которое нас от нее отделяет. Размышления – могучий пособник для людей, сильных духом или богато одаренных. К такой породе людей и принадлежал Асканио. В те времена среди юношей, едва вступивших в жизнь, еще не было модным напускать на себя разочарованность. Искренни были все чувства, искренни их проявления: в радости люди смеялись, в горе плакали. Манерничанье было почти не принято как в жизни, так и в искусстве, и в те времена двадцатилетний красавец ничуть не почел бы себя униженным, признавшись, что он счастлив.
Итак, несмотря на все свое смятение, Асканио был счастлив. Ведь он думал, что увидит Коломбу только в воскресенье, а увидит ее сегодня. Ведь это означало выиграть шесть дней, а шесть дней ожидания для влюбленного, как известно, равносильны шести векам.
И чем ближе он подходил к замку, тем все казалось ему гораздо проще. Правда, он сам надоумил Бенвенуто попросить у короля позволения обосноваться в Нельском замке и устроить там мастерскую. Но неужели Коломба рассердится на него за то, что он старается быть поближе к ней! Правда, водворение флорентийского мастера нанесет ущерб отцу Коломбы, считавшему замок своей собственностью. Но такой ли это большой ущерб, раз господин Робер д'Эстурвиль там не живет? К тому же у Бенвенуто столько возможностей уплатить за помещение: например, преподнести кубок прево или ожерелье его дочери (и Асканио решил сделать это ожерелье). В ту эпоху расцвета искусства все это могло и должно было устранить любые затруднения. Асканио видывал всемогущих герцогов, королей и пап, готовых продать корону, скипетр и тиару, только бы купить какую‑нибудь чудесную драгоценную вещицу, созданную руками его учителя. Да и, в конце концов, мессер Робер поймет, что дело можно уладить миром, и еще останется должником маэстро Бенвенуто. Ведь маэстро Бенвенуто так великодушен, что если мессер д'Эстурвиль проявит учтивость, то маэстро Бенвенуто проявит королевскую щедрость – Асканио был в этом уверен.
Пройдя всю улицу Святого Мартена, Асканио уже вообразил себя вестником мира, ниспосланным господом богом, дабы поддержать согласие между двумя державами.
Однако, поверив в это, Асканио был не прочь – ведь влюбленные так странны – продлить свой путь еще минут на десять. Поэтому он не перебрался через Сену на лодке, а пошел дальше по набережной, по направлению к Мельничному мосту. Быть может, он и выбрал этот путь лишь оттого, что проходил тут накануне следом за Коломбой.
Впрочем, по какой бы причине он ни сделал этот крюк, а минут через двадцать все же очутился перед Нельским замком. И вот, когда Асканио оказался у цели, когда он увидел узкую стрельчатую дверь, порог которой надо было переступить, когда разглядел прелестное здание в готическом стиле, увенчанное островерхими башенками, дерзновенно устремленными ввысь, когда подумал, что за ставнями, полузатворенными из‑за жары, живет прекрасная Коломба, – великолепный воздушный замок, воздвигнутый им по дороге, рухнул, подобно дивным сооружениям, что появляются в облаках и исчезают, лишь только взмахнет крылами ветер. И юноша оказался лицом к лицу с действительностью, а в действительности не было ничего успокоительного.
Однако, помедлив несколько минут – промедление тем более странное, что в тот знойный день на набережной не было ни души, – Асканио понял, что надо на что‑то решиться. Надо было войти в замок – это и было единственное решение. И вот юноша подошел к двери и поднял молоток. Но трудно сказать, когда он опустил бы его, если бы в ту самую минуту дверь случайно не отворилась и он не очутился лицом к лицу с каким‑то человеком лет тридцати, не то слугой, не то крестьянином, как видно исполнявшим любую работу. Это был садовник мессера д'Эстурвиля.
Асканио и садовник отпрянули друг от друга.
– Что вам надобно? – спросил садовник. – Чего тут стоите?
Отступать было поздно, и Асканио, призвав на помощь все свое мужество, храбро ответил:
– Хочу посетить замок.
– Как это – посетить замок? – удивился садовник. – От чьего имени?
– От имени короля, – отвечал Асканио.
– От имени короля?! – возопил садовник. – Господи Иисусе! Уж не собирается ли король отнять у нас замок?
– Вполне вероятно, – ответил Асканио.
– Но что это значит?
– Сами понимаете, приятель, – произнес Асканио с важностью, которой сам остался доволен, – мне незачем перед вами отчитываться!
– Что ж, верно. С кем вам угодно говорить?
– Скажите, господин прево дома? – спросил Асканио, превосходно зная, что его нет в замке.
– Нет, сударь, он в Шатле.
– А кто заменяет господина, когда его нет дома?
– Дочь его милости, мадемуазель Коломба.
Асканио почувствовал, что краснеет до ушей.
– Да еще, – продолжал садовник, – госпожа Перрина. С кем вам угодно говорить – с госпожой Перриной или с мадемуазель Коломбой, сударь?
Этот простой вопрос поднял целую бурю чувств в душе Асканио. Юноша открыл рот, собираясь сказать, что хочет видеть мадемуазель Коломбу, однако дерзкие слова так и не слетели с его языка, и он попросил провести его к госпоже Перрине.
Садовник, не подозревавший, что этот, по его мнению, естественный вопрос мог вызвать такое смятение, кивнул головой в знак повиновения и зашагал по двору к Малому Нельскому замку. Асканио пошел вслед за ним.
Они пересекли второй двор, затем вошли во вторую дверь, миновали цветник, поднялись по ступенькам на крыльцо, добрались до конца длинной галереи.
И тут садовник открыл дверь и доложил:
– Госпожа Перрина, пришел молодой человек и от имени короля требует, чтобы ему показали замок.
И он посторонился, уступая место Асканио, остановившемуся на пороге.
Асканио прислонился к стене, в глазах у него потемнело: случилось то, чего он не предвидел. В комнате вместе с дуэньей была Коломба, и он очутился лицом к лицу с ними.
Госпожа Перрина сидела за прялкой и пряла. Коломба сидела за пяльцами и вышивала.
Обе подняли голову одновременно и посмотрели на дверь. Коломба сразу же узнала Асканио. Девушка ждала его, хотя рассудок и говорил ей, что прийти он не может. А юноша, встретившись с ней глазами, решил, что сейчас умрет, хотя взгляд девушки и выражал бесконечную нежность.
Дело в том, что, думая о встрече с Коломбой, Асканио предвидел множество затруднений, рисовал в воображении множество препятствий; препятствия должны были воодушевить, трудности – укрепить. И вот все сложилось так просто, так хорошо. Юноша встретился с Коломбой неожиданно, и все великолепные речи, уготованные заранее, пылкие, образные речи, которые должны были тронуть и поразить девушку, исчезли из его памяти – не осталось ни фразы, ни слова, ни слога.
Коломба тоже замерла, сидела не шелохнувшись, не проронив ни словечка. Чистые и юные существа, словно заранее соединенные в небесах, уже чувствовали, что принадлежат друг другу, и, устрашенные первой встречей, трепетали, полные смущения, и не могли вымолвить ни слова.
Госпожа Перрина встала со стула; отложив веретено, она оперлась о колесо прялки и первая нарушила молчание.
– Этот простофиля Рембо мелет вздор! – произнесла достойная дуэнья. – Вы слышали, Коломба?
Коломба не ответила.
И дуэнья продолжала, подойдя к Асканио:
– Кто вам здесь нужен, сударь?.. Ах, да простит мне господь бог! – воскликнула она, вдруг узнав юношу. – Да ведь это тот самый любезный молодой человек, который вот уже три воскресенья так учтиво предлагает мне святую воду у дверей церкви. Что вам угодно, дружок?
– Мне нужно поговорить с вами, – пробормотал Асканио.
– Наедине? – жеманясь, спросила госпожа Перрина.
– Наедине…
И, говоря это, Асканио понимал, что совершает непростительную глупость.
– В таком случае, пожалуйте сюда, молодой человек, пожалуйте сюда, – проговорила госпожа Перрина, открывая боковую дверь и знаком приглашая Асканио следовать за ней.
И Асканио последовал за ней, но, уходя, он бросил на Коломбу один из тех долгих взглядов, в которые каждый влюбленный умеет вкладывать так много, – они непонятны для непосвященных, зато полны глубокого значения для тех, к кому обращены. И Коломба, разумеется, поняла смысл этих речей, ибо, когда ее глаза невольно встретились с глазами молодого человека, она вдруг вспыхнула и, почувствовав это, потупилась, будто разглядывая вышивание, и принялась немилосердно калечить ни в чем не повинный цветок. Асканио, увидев, что личико Коломбы вспыхнуло, тотчас же остановился и устремился было к ней, но в эту минуту госпожа Перрина, обернувшись, окликнула молодого человека, и ему пришлось пойти вслед за ней. Не успел он перешагнуть порог, как Коломба бросила иголку, уронила руки на подлокотники кресла, откинула голову и глубоко вздохнула, причем во вздохе ее – такова необъяснимая тайна сердца – воедино слилось все: и сожаление, что Асканио уходит, и чувство облегчения оттого, что его уже нет.
Асканио же был явно не в духе: он сердился на Бенвенуто, который дал ему такое нелепое поручение; сердился на себя за то, что не воспользовался удобным случаем, а больше всего сердился на госпожу Перрину, ибо по ее вине он вышел именно в тот миг, когда ему показалось, будто Коломба взглядом просит его остаться.
Поэтому, когда дуэнья, оказавшись наедине с Асканио, спросила о цели его прихода, юноша ответил довольно дерзко, решив отплатить ей за свой собственный промах:
– Я пришел, уважаемая, попросить вас показать мне Нельский замок и обойти его со мной вдоль и поперек.
– Показать вам Нельский замок? – переспросила госпожа Перрина. – А для чего вам это понадобилось?
– А чтобы посмотреть, годится ли он для нас, удобно ли нам тут будет и стоит ли нам хлопотать и переселяться сюда.
– Как так – переселяться сюда? Разве вы сняли замок у господина прево?
– Нет, нам дарует замок его величество.
– Его величество дарует вам замок?! – воскликнула госпожа Перрина вне себя от удивления.
– В полную собственность, – ответил Асканио.
– Вам?
– Не мне, милейшая, а моему учителю.
– А кто такой, дозвольте полюбопытствовать, ваш учитель, молодой человек? Уж верно, какой‑нибудь вельможа из иностранцев?
– Поважнее, госпожа Перрина, – великий художник, нарочно приехавший из Флоренции, чтобы служить его христианнейшему величеству!
– Вот оно как! – произнесла дуэнья, которая не совсем хорошо понимала, о чем идет речь. – А что делает ваш учитель?
– Что делает? Да все на свете: перстеньки для девичьих пальчиков, кувшины для королевского стола, статуи для храмов, а в свободное время он то осаждает, то защищает города, если ему вздумается повергнуть в ужас императора или укрепить власть папы.
– Господи Иисусе! – воскликнула госпожа Перрина. – Как же зовут вашею учителя?
– Его зовут Бенвенуто Челлини.
– Странно, не слышала этого имени, – пробормотала дуэнья. – Кто же он по званию?
– Он золотых дел мастер.
Госпожа Перрина взглянула на Асканио, вытаращив глаза от удивления.
– Золотых дел мастер? – повторила она. – И вы воображаете, что мессер прево так и уступит свой замок какому‑то золотых дел мастеру?
– А не уступит – силой возьмем.
– Силой?
– Вот именно.
– Надеюсь, ваш учитель не посмеет идти наперекор господину прево?
– Ему случалось идти наперекор трем герцогам и двум папам.
– Господи Иисусе! Двум папам! Уж не еретик ли он?
– Он такой же католик, как мы с вами, госпожа Перрина. Успокойтесь: сатана нам не союзник, зато нам ворожит сам король.
– Ах, вот как! Ну, а господину прево тоже ворожат, и не хуже, чем вам.
– Кто же это?
– Госпожа д'Этамп.
– Ну, в таком случае наши силы равны, – заметил Асканио.
– А если мессер д'Эстурвиль вам откажет?
– Маэстро Бенвенуто захватит замок силой.
– А если мессер Робер запрется здесь, как в крепости?
– Маэстро Челлини приступит к осаде замка.
– У мессера прево двадцать четыре вооруженных стражника. Подумайте‑ка об этом.
– У маэстро Бенвенуто Челлини десять учеников. Наши силы равны – сами видите, госпожа Перрина.
– Зато сам мессер д'Эстурвиль – опасный противник. Он поверг на землю всех, кто осмелился с ним состязаться на турнире в честь свадьбы Франциска Первого.
– Что ж, госпожа Перрина, вот с таким‑то храбрецом Бенвенуто и хочет помериться силами. Он, как и мессер д'Эстурвиль, поверг на землю всех своих неприятелей. Только те, кого победил ваш прево, недели через две были веселы и здоровы; те же, кто имел дело с моим учителем, так уж и не поднялись, и через три дня их отнесли на кладбище.
– Ох, быть беде, быть беде! – пробормотала госпожа Перрина. – Говорят, в осажденных городах творятся ужасные дела.
– Успокойтесь, госпожа Перрина, – со смехом отвечал Асканио, – ваши победители будут милосердны.
– А сказала я все это, мой юный друг, оттого, что боюсь, как бы не пролилась кровь, – отвечала госпожа Перрина, которая была, очевидно, не прочь приобрести поддержку среди осаждающих. – Ваше соседство, сами понимаете, нам будет приятно. Ведь нам в этой проклятой глуши не хватает общества. Мессер д'Эстурвиль подверг нас – свою дочку и меня – настоящему заточению, как двух бедных монахинь, хоть, сохрани бог, мы не давали обета безбрачия. Нельзя быть человеку одному, гласит Священное писание, а когда священное писание гласит «человек», то тут подразумевается и женщина. Не правда ли, сударь?
– Само собой разумеется.
– А мы здесь в огромных покоях совсем одни и, конечно, ужасно скучаем.
– Разве вас никто не посещает? – спросил Асканио.
– Господи боже! Да живем мы хуже монахинь, я ведь вам уже сказала. Монахини хоть родственников, друзей принимают, видятся с ними через решетку. У них есть трапезная, где они собираются, где беседуют, болтают. Не очень‑то это все весело, конечно, но все же немного отвлечешься. К нам же время от времени только мессер прево приходит да пробирает дочку – видно, за то, что она все хорошеет. Право же, только в том и повинна бедняжка. И меня бранит – построже велит смотреть за ней. Благодарение богу, ведь она не видит ни единой живой души и, если не считать разговоров со мною, только и открывает ротик, чтобы сотворить молитву. И я прошу вас, молодой человек, никому не говорить, что вас сюда впустили и что после осмотра Большого Нельского замка вы зашли побеседовать с нами в Малый.
– Как, после осмотра Большого Нельского замка?.. – воскликнул Асканио. – Значит, я вернусь с вами в Малый? Значит, я… – И Асканио осекся, поняв, что его радость слишком очевидна.
– Вряд ли было бы учтиво, молодой человек, представившись мадемуазель Коломбе, – а она, прошу принять к сведению, здесь хозяйка, когда ее отца нет дома, – итак, по‑моему, вряд ли было бы учтиво с вашей стороны покинуть Нельский замок, поговорив только со мной, не сказав ей ни словечка на прощанье. Впрочем, если вам это не угодно – сами понимаете, вольному воля, – выходите прямо через Большой Нельский, там есть свои ворота.
– Ни за что, ни за что, черт возьми! – воскликнул Асканио. – Госпожа Перрина, право же, я воспитан не хуже других и учтив с дамами. Только прошу вас, госпожа Перрина, осмотрим поскорее покои Большого замка, я очень спешу.
И действительно, теперь, узнав, что можно вернуться в Малый замок, Асканио торопился покончить с осмотром Большого. А госпожа Перрина побаивалась, что вдруг ее застанет врасплох прево, и не хотела задерживать Асканио; прихватив связку ключей, висевшую за дверью, она пошла вперед.
Бросим же вместе с Асканио взгляд на Нельский замок, где отныне будут происходить самые важные события нашего повествования.
Замок, или, вернее, поместье Нель – так его обыкновенно называли и в те времена, – был расположен, как уже знает читатель, на левом берегу Сены, на том самом месте, где потом воздвигли Неверский дворец, а позже построили Монетный двор и академию. Он стоял на юго‑западной окраине Парижа, за стенами его виднелся лишь городской ров и расстилались зеленые лужайки Пре‑о‑Клер. Построил его в конце VIII века владетельный сеньор Нельский из Пикардии, Амори. В 1308 году Филипп Красивый[61]купил замок и сделал его королевской резиденцией. В 1520 году Нельскую башню – память о ее кровавом, разгульном прошлом осталась в веках – отделили от замка, по берегу реки проложили набережную, а через ров перекинули мост. Мрачная башня стояла на острове одиноко и угрюмо, словно кающаяся грешница.
Поместье Нель было так обширно, что отторжение башни на нем почти не отразилось. Оно напоминало целое селение. Высокая стена с широкими стрельчатыми воротами и узкой дверью отделяла его от набережной. Сначала вы попадали в обширный четырехугольный двор, тоже обнесенный стеной, в которой было пробито две двери: одна – слева, а другая – в глубине двора. Если вы входили, как это только что сделал Асканио, через дверь слева, то вашему взору являлось небольшое прелестное здание XIV века в готическом стиле: то был Малый Нельский замок, вдоль южной стены которого тянулся сад. Если же вы проходили через дверь, видневшуюся в глубине двора, то справа от вас вставал Большой Нельский замок, сложенный из камня, с двумя своими островерхими башнями, окаймленными балюстрадами, с фасадом, поднимавшимся уступами, высокими расписными окнами и двадцатью флюгерами, скрипевшими под порывами ветра. В наши дни там хватило бы места для трех банкирских домов.
А если бы вы пошли дальше, вы бы просто заплутались в садах всех видов и размеров, и в садах этих вы увидели бы помещение для игры в мяч, для игры в серсо, литейную, склад военных припасов, а за ними – птичьи дворы, овчарни, хлева и конюшни. В наши дни там хватило бы места для трех ферм.
Надобно заметить, что на всем лежала печать запустения, все обветшало. Садовник Рембо и два его помощника едва успевали ухаживать за садом Малого Нельского замка, где Коломба разводила цветы, а госпожа Перрина выращивала капусту. Но места в замке было много, освещение было хорошее, построено все на славу, и, вложив немного труда и денег, можно, конечно, было устроить там чудеснейшую в мире мастерскую.
Но даже если бы здание и не было таким удобным, Асканио восторгался бы ничуть не меньше, ибо тут, поблизости, жила Коломба, а это было главное.
Осмотр он произвел быстро: проворный юноша все оглядел, все проверил, все оценил в мгновение ока. Госпожа Перрина сначала тщетно пыталась за ним поспеть, но немного погодя отдала ему связку ключей, которую он честно вернул ей, окончив осмотр.
– А теперь, госпожа Перрина, – сказал Асканио, – я в вашем распоряжении.
– Ну что ж, вернемся в Малый Нельский замок, молодой человек, ибо так следует поступить из учтивости.
– Конечно! Иначе я был бы просто нелюбезен.
– Да смотрите, Коломбе ни гугу о причине вашего посещения!
– Господи, о чем же я тогда буду говорить с ней? – воскликнул Асканио.
– Не смущайтесь, ангел мой! Ведь вы сами сказали, что вы золотых дел мастер!
– Так оно и есть.
– Вот и говорите с ней об украшениях. Такой разговор всегда приятен даже самой скромной девице. Или ты дочь Евы, или нет. А ежели ты дочь Евы, то любишь все, что блестит. Да и у бедняжки так мало развлечений, она живет так уединенно, что развеселить ее немного – просто благодеяние. И всякий раз, когда господин Робер приходит к нам, я тихонько говорю ему: «Выдайте ее замуж, выдайте бедняжку замуж».
С этими словами госпожа Перрина направилась к Малому Нельскому замку и вошла в сопровождении Асканио в покой, где они оставили Коломбу.
Коломба сидела с задумчивым и мечтательным видом в той же позе, в какой мы оставили ее, только раз двадцать она поднимала головку и устремляла взгляд на дверь, через которую вышел красавец юноша. И если бы кто‑нибудь проследил за ее взглядами, то решил бы, что она ждет Асканио. Однако, как только дверь приотворилась, девушка проворно принялась за рукоделье. И ни госпожа Перрина, ни Асканио не заподозрили, что работа была прервана.
Как же она догадалась, что молодой человек шел за дуэньей? Все это можно было бы объяснить гипнотизмом, если бы в те времена его уже придумали.
– Коломба, я привела юношу, который давал нам святую воду. Милочка, это он, я его тотчас же узнала. Я собралась было проводить его до ворот Большого Нельского замка, да он сказал, что не простился с вами. И это истинная правда – ведь вы не перемолвились ни словечком. А ведь оба, слава богу, не онемели…
– Госпожа Перрина! – перебила дуэнью Коломба вне себя от смущения.
– Ну да! Что же тут такого? Нечего вам краснеть. Господин Асканио порядочный молодой человек, а вы девица благонравная. Кроме того, он, как видно, превосходный мастер по части безделушек, драгоценных камней и украшений, а хорошенькие девушки их обычно любят. И, если вам угодно, дочь моя, он принесет свои изделия.
– Мне ничего не нужно, – пролепетала Коломба.
– Сейчас, может быть, и не нужно, но, надеюсь, не зачахнете же вы в этом глухом углу! Вам уже шестнадцать лет, Коломба, и придет день, когда вы станете красавицей невестой и вам понадарят уйму драгоценностей; а потом – знатной дамой, и вам понадобятся всякие украшения. Уж лучше предпочесть этого молодого человека иным мастерам, не стоящим его, конечно.
Коломба страдала. Заметив это, Асканио, не слишком обрадованный предположениями госпожи Перрины, поспешил на помощь бедной девушке, которой гораздо легче было бы разговаривать с юношей, чем слушать монолог дуэньи.
– О мадемуазель, – сказал он, – не отказывайте мне в милости, дозвольте принести кое‑что из моих поделок! Теперь мне кажется, что я мастерил все украшения для вас и что, мастеря их, думал о вас. О, поверьте этому, ибо мы, художники‑ювелиры, порой воплощаем в безделушках из золота, серебра и драгоценных камней свои помыслы!..
И, скажем откровенно, как полагается бытописателю, что при этих словах, исполненных нежности, сердце Коломбы возликовало, ибо Асканио, долго молчавший, наконец заговорил, и заговорил так, как подобало говорить тому, кто являлся ей в мечтах, причем, даже не поднимая глаз, девушка чувствовала, какой пламенный, лучистый взгляд устремлен на нее. Иностранный выговор придавал особую прелесть словам юноши, новым, непонятным для Коломбы, придавал глубокий смысл и неотразимое очарование тому неуловимому, гармоничному языку любви, который девушки понимают, прежде чем сами на нем заговорят.
– Конечно, – продолжал Асканио, не сводя глаз с Коломбы, – конечно, мы ничуть не обогащаем вашу красоту. Бог не становится все сильнее оттого, что мы украшаем его алтарь. Мы просто обрамляем красу женщины пленительными и чудесными, как сама она, драгоценностями, и, когда, притаившись в тени, мы, скромные, смиренные мастера блестящих и очаровательных безделушек, видим вас во всей вашей сияющей красоте, мы, размышляя о своем ничтожестве, утешаемся тем, что наше мастерство сделало вас еще прекраснее.
– О сударь, – ответила Коломба, вконец смущенная его словами. – мне, вероятно, никогда не носить ваши очаровательные безделушки! Право же, мне они не пригодятся. Живу я в уединении и безвестности, и уединение это и безвестность меня вовсе не тяготят. Признаюсь, мне хотелось бы так жить всегда. И все же, признаюсь, мне очень хотелось бы взглянуть на ваши украшения… Не иметь их, нет, а просто так, посмотреть… Не надевать их, а просто полюбоваться ими.
И, трепеща при мысли, что она слишком многое сказала, а быть может, чтобы не сказать еще больше, Коломба умолкла, поклонилась и выпорхнула с такой поспешностью, что человек, более опытный в подобных делах, решил бы, что это – бегство…
– Вот и отлично! – воскликнула госпожа Перрина. – Наконец‑то и мы начинаем кокетничать! Надо признаться, вы и вправду говорите как по писаному, молодой человек. Право, видно, в ваших краях знают секрет нравиться людям. И вот вам доказательство: вы сразу же привлекли меня на свою сторону. И, клянусь честью, я от души желаю, чтобы господин прево не обошелся с вами уж слишком худо. Ну, до свидания, молодой человек, да скажите‑ка своему учителю, чтобы он остерегался. Предупредите, что у мессера д'Эстурвиля нрав злой – он сущий дьявол, и, кроме того, он влиятельная персона при дворе. Пусть ваш учитель послушается да откажется от своей затеи: не водворяйтесь в Большом Нельском замке, а главное, не берите его силой. А ведь с вами мы еще увидимся, не правда ли? И, пожалуйста, не верьте Коломбе: она унаследовала от своей покойной мамаши такое богатство, что может позволить себе любую прихоть и заплатит за ваши безделушки в двадцать раз дороже, чем они стоят. Да, кстати, принесите‑ка вещицы и попроще – может, она надумает сделать мне подарочек. Не в таких я, благодарение богу, летах – если принаряжусь, могу еще и приглянуться. Вы ведь поняли меня, не правда ли?
И, решив, что для большей вразумительности следует подкрепить свои слова жестом, госпожа Перрина притронулась к плечу юноши. Асканио встрепенулся, и вид у него был такой, будто его внезапно разбудили. И в самом деле, юноше казалось, будто ему все пригрезилось. Он не мог постичь, что был у любимой, не верил, что это чистое видение, чей певучий голосок все еще звучал в его ушах, а легкая фигурка только что проскользнула перед его глазами, было действительно той, за чей взгляд еще вчера и сегодня утром он отдал бы свою жизнь.
И вот, исполненный счастья и надежды на будущее, он обещал госпоже Перрине все, что ей было угодно, даже не слушая, о чем она просит. Да, он готов был отдать все, чем обладал, только бы вновь увидеться с Коломбой.
Но тут он понял, что оставаться здесь дольше не следует, и распрощался с госпожой Перриной, пообещав вернуться на следующее утро.
Когда Асканио выходил из Малого Нельского замка, ему попались двое встречных. Один из них так посмотрел на него, что по одному взгляду, не говоря уж о костюме, юноша узнал прево.
И предположения Асканио перешли в уверенность, когда он увидел, как двое встречных постучались в ворота, из которых он только что вышел. Тут юноша пожалел, что не ушел раньше, – ведь кто знает, не обратится ли его неосторожность против Коломбы…
И, чтобы не привлекать к себе внимания, если, конечно, прево вообще его заметил, Асканио пошел прочь, не оглядываясь на единственный уголок во всей вселенной, которым в тот миг хотел бы владеть безраздельно.
Вернувшись в мастерскую, он увидел, что Бенвенуто очень озабочен. Человек, остановивший их на улице, был Приматиччо, который поспешил, как оно и подобает доброму земляку, предупредить Челлини, что во время утреннего визита Франциска I ваятель вел себя неосторожно и приобрел смертельного врага – герцогиню д'Этамп.
Глава 7
Жених и друг
Один из незнакомцев, встретившихся Асканио у входа в Нельский замок, и в самом деле был мессер Робер д'Эстурвиль, парижский прево. О другом же мы скоро узнаем.
Прошло минут пять после ухода Асканио, а Коломба все еще задумчиво стояла, притаившись в своей комнате и прислушиваясь к каждому шороху, когда к ней влетела госпожа Перрина и сообщила, что в соседней комнате ее ждет отец.
– Батюшка! – воскликнула испуганная Коломба и тут же добавила еле слышно: – Господи, неужели они встретились?
– Да, ваш отец, милочка, – отвечала госпожа Перрина, не дослышав окончания фразы, – а с ним еще какой‑то важный старик, но кто – не знаю.
– Еще какой‑то важный старик? – промолвила Коломба, вздрогнув от дурного предчувствия. – Боже мой! Что это значит, госпожа Перрина? Пожалуй, впервые за два‑три года батюшка пришел к нам не один.
Однако, несмотря на страх, девушке пришлось повиноваться, к тому же она хорошо знала нетерпеливый нрав мессера д'Эстурвиля. Она призвала на помощь все свое мужество и с улыбкой вошла в комнату, из которой только что убежала. Дело в том, что, несмотря на какой‑то безотчетный страх, который Коломба испытывала впервые в жизни, она любила отца искренней любовью, и, хотя прево обращался с ней довольно сурово, девушка выделяла среди однообразной и унылой череды дней те дни, когда он бывал в Нельском замке, и считала их праздником.
Коломба подошла к отцу и хотела обнять его, сказать что‑нибудь ласковое, но прево отстранился от девушки, не дав ей вымолвить ни слова. Он взял ее за руку, подвел к незнакомцу, который стоял, прислонившись к огромному камину, уставленному цветами, и произнес:
– Вот, любезный друг, представляю тебе свою дочь… – Затем, обращаясь к Коломбе, добавил: – Коломба, это граф д'Орбек, казнохранитель короля и твой жених.
Коломба негромко ахнула, сдержавшись из вежливости, но колени у нее подогнулись, и она оперлась о спинку стула.
И действительно, чтобы понять, как ужаснула новость Коломбу, особенно сейчас, при том душевном состоянии, в котором она находилась, надо было видеть графа д'Орбека.
Правда, и мессер Робер д'Эстурвиль, отец Коломбы, не отличался красотой; он хмурил свои густые брови, когда ему противились или в чем‑нибудь перечили. Лицо у него было суровое, и во всей коренастой фигуре было что‑то грубое, неуклюжее, мало располагавшее в его пользу; но, когда прево стоял рядом с графом д'Орбеком, его можно было сравнить с Михаилом‑архангелом, стоящим рядом с драконом. Во всяком случае, широкое лицо и резкие черты говорили о решительности и воле, а в маленьких серых глазах, проницательных и живых, светился ум. Граф же, хилый, сухопарый, тщедушный, с длинными руками, напоминавшими лапы паука, тонким, комариным голосом, медлительный, как улитка, был не просто уродлив, а омерзителен; причем уродство сочеталось в нем с глупостью и злобностью. По укоренившейся привычке он стоял, чуть склонив голову набок, и мерзко улыбался; в его взгляде было что‑то коварное.
Поэтому‑то, увидев противного старика, которого отец представил ей как жениха в тот час, когда в душе ее, в памяти, в глазах запечатлелся образ красавца юноши, только что исчезнувшего из этой комнаты, Коломба, как мы уже сказали, чуть не вскрикнула, но сдержалась и, побледнев, замерла, со страхом устремив взгляд на отца.
– Прошу прощения, любезный друг, – продолжал прево, – за неучтивость Коломбы. Во‑первых, моя дикарка не выходила отсюда года два, ибо, как тебе известно, веяния наших дней не очень полезны для хорошеньких девушек. Во‑вторых, по правде сказать, я сглупил, не предупредив ее о наших планах. Впрочем, это излишне – ведь мое решение не нуждается ни в чьем подтверждении и выполняется беспрекословно. Наконец, она не знает, кто ты, не знает, что с твоим именем, богатством и при благосклонности госпожи д'Этамп ты можешь добиться всего, чего пожелаешь. И, поразмыслив над этим, она оценит честь, которую ты нам оказываешь, связывая свой славный старинный род с нашим молодым дворянским родом. Она поймет, что сорокалетняя дружба…
– Довольно, любезный друг! Ради бога, довольно! – прервал его граф. Затем, обращаясь к Коломбе с той бесцеремонной и наглой самоуверенностью, которая так не похожа была на застенчивость бедного Асканио, проговорил: – Ну, ну, успокойтесь, моя прелесть! Пусть на ваших ланитах заиграет обворожительный румянец, который так идет вам. О господи, мне ли не знать душу девушки и даже молоденькой женщины – ведь я уже дважды был женат, моя крошка! Ну, право же, не следует так волноваться. Надеюсь, вы не боитесь меня, а? – самодовольным тоном добавил граф, выпячивая грудь и проводя рукой по жиденьким усам и бороде, подстриженной на манер королевской. – Ваш отец напрасно так неожиданно нарек меня женихом – это слово всегда смущает сердца девиц, когда они слышат его впервые, но вы свыкнетесь с ним, крошка моя, и в конце концов произнесете своими хорошенькими губками… Э, да вы еще больше побледнели!.. Помилуй бог!.. Уж не дурно ли ей?
И д'Орбек хотел поддержать Коломбу, но она выпрямилась, отступила на шаг, словно боясь прикоснуться к нему, как к змее, собрала все силы и промолвила, запинаясь:
– Простите, сударь… Простите, батюшка… Это пустяки. Ведь я надеялась, думала…
– О чем это ты думала, на что надеялась? Ну, не мешкай, говори! – приказал прево, не сводя с дочери своих острых, злых глазок.
– Что вы позволите мне навсегда остаться с вами, батюшка, – отвечала Коломба. – Ведь со дня смерти матушки я одна забочусь о вас, люблю вас, и я думала…
– Замолчи, Коломба! – властно сказал прево. – Я не так стар и не нуждаюсь в уходе, а ты уже в том возрасте, когда нужно устраивать свою жизнь.
– Бог мой! – снова вмешался в разговор граф. – Да соглашайтесь же, к чему столько церемоний, милочка! Не передать словами, как вы будете со мной счастливы! Клянусь, завистницы у вас найдутся. Я богат, черт возьми! И хочу, чтобы вы оказали мне честь. Вы будете приняты при дворе, и вашим брильянтам позавидует если не королева, то сама госпожа д'Этамп.
Трудно сказать, какие чувства вызвали последние слова в сердце Коломбы, но на ее щечках вдруг вспыхнул румянец, и она ответила графу, несмотря на суровый, угрожающий взгляд прево:
– Я прошу батюшку, монсеньор, дозволить мне подумать о вашем предложении.
– Это еще что такое?! – с яростью закричал д'Эстурвиль. – Ни часа, ни минуты! Отныне ты невеста графа, запомни это хорошенько! Вы поженились бы нынче же вечером, если бы через час он не уезжал в свое Нормандское графство. Ты же знаешь, что моя воля – это приказ. Не рассуждать!.. Идем, д'Орбек, оставим жеманницу. Итак, отныне она твоя, друг мой, и ты объявишь ее своей невестой когда захочешь!.. Пойдем‑ка осмотрим ваше будущее жилище!
Д'Орбек медлил, собираясь еще что‑то сказать Коломбе, но прево взял его под руку и с недовольным ворчанием увлек за собой; поэтому графу пришлось удовольствоваться лишь поклоном, и, злобно усмехнувшись, он вышел вместе с мессером Робером.
Не успели они выйти, как с противоположной стороны в покой вбежала госпожа Перрина. Она слышала раздраженный голос прево и поспешила прийти, догадываясь, что отец, как всегда, грубо обошелся с