Священник Петр Андриевский

"Диавол славянского языка ненавидит", - писал Иоанн Вишенский, афонский подвижник, живший на рубеже XVI-XVII веков, обличитель латинства и ревностный сторонник воссоединения Западной и Восточной Руси. Ярким подтверждением слов Иоанна Вишенского является случай из недавнего прошлого нашей Церкви, когда безбожные гонители пытались стереть ее с лица Русской земли. В 1928 г. антирелигиозная комиссия при ЦК ВКП(б) рассматривала ходатайство обновленцев об издании молитвослова на русском языке (к этому времени Патриаршая Церковь не имела возможности издавать никаких богослужебных книг). В прениях по этому вопросу один из членов антирелигиозной комиссии, известный идеолог антирелигиозной пропаганды и гонитель Церкви Е. Ярославский (Губельман) заявил, что "не возражает против издания небольшого тиража молитвенника на русском языке", мотивируя тем, что "богослужение на русском языке теряет свою обаятельную мистику". (Выделено везде мной. - В.К.) Очевидно, что бесы в лице красных комиссаров, специализировавшихся по борьбе с Православием, прекрасно понимали мистическую силу языка церковнославянского, бегали ее и трепетали.

Известно, что в конце XIX - начале XX века в нашей Церкви поднялась реформаторская волна, призывавшая к обновлению церковной жизни. При этом церковные реформаторы ссылались на православный верующий народ, имевший якобы сильнейшую нужду в церковных преобразованиях. Спор между церковными традиционалистами и реформаторами разрешился довольно скоро. Революция в стране и последующие за ней события привели к появлению множества так называемых обновленческих храмов, в которых реформаторы получили возможность осуществить на практике все свои мечтания: замену славянского богослужебного языка русским, ревизию богослужебных текстов, устранение из храмов иконостаса, введение женатого епископата и второбрачия священства, чтение вслух тайных священнических молитв и многое другое. Очевидно, что если бы осуществленные обновленцами реформы были жизненно необходимы православным людям, о чем вещали реформаторы несколько десятков лет со страниц церковных изданий, то эти преобразования были бы приняты православными с радостью. Однако, вопреки ожиданиям обновленцев, православный народ не пошел в храмы своих мнимых "благодетелей". Обновленческие храмы были пусты, и эта пустота убедительнейшим образом свидетельствует о пустоте и безосновательности аргументов, полагавшихся обновленцами в основу их рассуждений. На самом деле православный верующий народ в своем подавляющем большинстве не нуждался, как и ныне не нуждается, ни в какой церковной и богослужебной реформе. Проблема реформирования церковной жизни, усиленно насаждавшаяся в предреволюционные годы ее апологетами, - проблема искусственная, рожденная и существовавшая только в головах иных интеллигентских мечтателей, зараженных церковной "маниловщиной". Крах обновленчества - это великий исторический урок всем, кто рождает и раздувает несуществующие в действительности проблемы, всем реформаторам, как прошлым, так и нынешним.

К сожалению, этот урок оказался не усвоенным некоторыми современными церковными обновленцами. Один из них - протоиерей Н. Балашов, автор книги "На пути к литургическому возрождению". В своей книге о. Николай пытается, правда, как бы отмежеваться от обновленцев, которых "опыты литургических реформ, большей частью бездарные, скороспелые и безвкусные - справедливо были отвергнуты церковным народом" (с. 6-7). Сам же о. Балашов выступает якобы за "живое, творческое развитие богослужения и бережное, разумное упорядочение литургической практики". Но и обновленцы всегда выступали за живое и творческое развитие богослужения, и вызывает большое сомнение, что "литургические опыты" современных обновленцев в чем-либо превзойдут "опыты" обновленцев начала XX века. Скорее наоборот.

Хотя о. Балашов и отмежевывается от обновленцев, тем не менее уже самим наименованием своей книги солидаризируется с таким одиозным деятелем обновленчества, как епископ Антонин (Грановский), основавшим в 1923 году обновленческую организацию с претенциозным названием "Союз церковного возрождения". Грановский утверждал тем самым, что Церковь переживает период упадка и разрушения, и литургические реформы должны были вновь оживить и возродить церковную жизнь. То же утверждение содержит само наименование своей книги о. Балашова: литургическая жизнь в Церкви в упадке, мертва и находится только на пути к возрождению. Очевидно, что на этот "путь к литургическому возрождению", согласно логике прот. Балашова, Церковь вывела только обновленческая писанина, и совершится литургическое возрождение вместе с осуществлением всех реформаторских начинаний. Эти начинания о. Балашов подробно излагает в виде полемики, развернувшейся в церковной печати в начале века, накануне Поместного Собора 1917-1918 гг. и на самом Соборе. Они касались всех сторон богослужебной и церковной жизни - от русификации богослужебного языка до ревизии самого богослужения и церковных таинств. При этом по каждому вопросу, подлежащему реформированию, будь то богослужебный язык или календарь, в книге приведены практически все аргументы обновленцев. Так что труд о. протоиерея можно назвать своеобразной энциклопедией обновленчества. Правда, для придания своему сочинению по апологетике обновленчества вида некоего научного исследования о. Балашов приводит по рассматриваемым вопросам и некоторые возражения оппонентов, однако не скрывает, что не разделяет их мнения. "Работая над этой книгой, - признается о. Балашов, - я не мог ощущать себя бесстрастным исследователем, преследующим чисто академические цели" (с. 12).

В своей апологии обновленчества прот. Балашов не стесняется приводить в качестве аргументов в защиту церковных реформ мнения откровенных обновленческих раскольников: архимандрита Спиридона (Кислякова), о. П. Кремлевского и др. Это и понятно. Так же как и прежние обновленцы, о. Балашов стремится как будто бы к "церковному возрождению", или, как он выражается, к "литургическому возрождению", и даже "к более "литургичной" литургии" (так о. протоиерей назвал одну из глав своей книги) (с. 378). Что же это такое - "более литургичная литургия"? Прот. Балашов вряд ли сможет сам это толком объяснить. Очевидно, что "более литургичная литургия" - словоблудие, подобное небезызвестной "экономной экономике". Многие помнят еще, что разрушение экономики в бывшем советском государстве произошло именно после воплощения в жизнь крылатого лозунга генсека тов. Л. И. Брежнева: "Экономика должна быть экономной".

Безусловно, что целью кропотливого труда прот. Балашова является разрушение традиционной богослужебной практики, однако аргументы его вряд ли могут показаться читателю убедительными. Так, в обоснование насущности обновленческих реформ о. Балашов ссылается на "Отзывы епархиальных архиереев", которые они дали в 1905 году на поставленные им вопросы по поводу возможного реформирования церковной жизни. Как справедливо замечает исследователь А. Кравецкий: "Отзывы занимают особое место среди источников по истории Русской Церкви…... При этом характер материала позволяет легко подобрать цитаты, подтверждающие любое произвольное утверждение автора. И сторонник идеи о революционной настроенности епископата, и придерживающийся мнения о его крайне консервативной позиции без труда аргументирует свою позицию цитатами из Отзывов" [1].

В небольшой статье невозможно подробно рассмотреть все аргументы обновленцев, дотошно собранные о. Балашовым, по всем выдуманным ими проблемам. Остановимся только на проблеме богослужебного языка. Русификация богослужения, очевидно, должна стать для обновленцев тараном в разрушении всего богослужебного и церковного строя. Вот почему призывы к переходу в богослужении на русский язык находятся у обновленцев - как старых, так и нынешних - на первом плане. Причина же для такого перехода обновленцами видится лишь в одном: непонятность церковно-славянского языка, а отсюда - всего богослужения для молящихся, из-за чего прихожане якобы не участвуют в богослужении, а просто простаивают службу. В последние же годы, по мнению беспокойного о. Балашова, необходимость перехода на русский богослужебный язык сильно возросла. "Можно с уверенностью сказать, - пишет он, - что после 1988 года богослужебные проблемы приобрели для нашей Церкви еще большую значимость. Ведь именно за эти годы в Церковь влились массы новых членов. В связи с этим вопрос о богослужебном языке приобретает особую миссионерскую важность. Нельзя забывать, что среди молящихся в наших храмах теперь преобладают неофиты, у которых не было ни времени, ни возможности изучить церковнославянский язык. А это не простое дело, для пришедших же к вере на склоне жизни - чаще всего просто непосильное" (с. 7-8).

Изучить церковнославянский язык действительно дело нелегкое. Даже изучение русского языка, коему в школе посвящается немало лет, представляет для учащихся серьезные трудности, при этом далеко не каждый выпускник может похвалиться хорошим его знанием. Но одно дело язык изучать, а другое - понимать. Хотя изучение русского языка - дело трудное, тем не менее это не значит, что некий безграмотный двоечник русского языка не понимает. Так и церковнославянский язык. Он труден для изучения, однако понимать церковнославянскую речь может каждый, даже пришедший в Церковь на склоне жизни. Ведь церковнославянский язык для русского человека-славянина - это наш родной язык. Чтобы убедиться в этом, достаточно взять Четью Минею на славянском языке и предложить для чтения человеку, впервые пришедшему в Церковь, предварительно объяснив ему произношение нескольких букв. Конечно, чтение в первый раз будет не настолько быстрое, нежели при чтении русского текста, но то, что читающий будет иметь полное понимание прочитанного, - несомненно. При этом следует учесть, что для человека, пришедшего в Церковь, церковнославянский язык становится языком молитвы, то есть тем языком, которым человек пользуется не время от времени, а постоянно (1 Фес. 5,17). Ежедневное прочтение утренних и вечерних молитв, молитвенное обращение к Богу на славянском языке в течение дня закономерно приводит к тому, что славянский язык для верующего человека становится вторым родным языком, очень дорогим для него, поскольку на этом языке он разговаривает с Богом. Неудивительно, что у простых сердцем православных христиан причитания модернистов, подобных оо. Балашову, Кочеткову, Борисову и проч., о непонятности церковнославянского языка вызывают, мягко говоря, удивление.

В то же время следует согласиться с тем, что не все богослужебные тексты одинаково понятны молящимся, особенно новоначальным. Но это непонимание происходит не потому, что богослужение совершается на церковнославянском языке, а потому что богослужебные тексты - это духовная поэзия, стилистические образы которой источником своим имеют ветхозаветную и новозаветную историю, историю Церкви, догматическое и нравственное учение Церкви. Без этих знаний богослужебные тексты, даже переведенные на русский язык, будут также непонятны. К примеру, сможет ли понять неофит весь духовный смысл, заложенный преп. Андреем Критским в тропарях покаянного канона: