Облетали побледневшие лепестки вишни, навевая грустные воспоминания о минувшем, когда Нара была столицей. Было жарко, но Гонноскэ и Иори бодро шагали вперед.
– Он все идет за нами. – Иори потянул за рукав Гонноскэ.
– Делай вид, будто не замечаешь, – не оглядываясь, ответил Гонноскэ.
– Мы видели его на постоялом дворе, где ночевали.
– Не волнуйся, взять грабителю у нас нечего.
– А наши жизни? Это совсем не пустяк.
– А за нее мы постоим,– ответил Гонноскэ, крепче сжимая дубинку.
Гонноскэ знал, что шедший следом человек – тот самый отшельник, который накануне вызвал на поединок Нанкобо, но не мог предположить, почему тот преследует их.
– Он исчез, – сообщил, оглянувшись, Иори.
– Устал, верно, – ответил Гонноскэ. – От этого мне, правда, не легче.
Переночевав в придорожной деревне, Гонноскэ и Иори утром следующего дня добрались до Амано Кавати. Это была деревенька, тянувшаяся вдоль прозрачного горного ручья. Гонноскэ пришел сюда, чтобы поставить в храме Конгодзи табличку в память о матери. Конгодзи еще называли «Женской горой Коя». Первым делом он хотел найти женщину по имени Оан, которую знал с детства, и попросить ее иногда возжигать благовония перед поминальной табличкой.
В деревне Гонноскэ сказали, что Оан – жена Тороку, винокура при храме. Гонноскэ недоумевал, услышав такое, потому что при входе в храм висели объявления, запрещавшие сакэ и прочие горячительные напитки на всей его территории. Могла ли там находиться винокурня?
Все выяснилось из разговора с самим Тороку, который вызвался договориться с настоятелем храма относительно объявления. Тороку рассказал, что в свое время Тоётоми Хидэёси похвалил сакэ из винокурни при храме, и монахи решили построить специальную винокурню для поставки сакэ Хидэёси и другим даймё, которые покровительствовали храму. После смерти Хидэёси производство сократилось, но до сих пор сакэ поставляли некоторым знатным семействам.
На следующее утро, когда Гонноскэ и Иори проснулись, Тороку уже не было дома. Он вернулся после полудня с сообщением, что настоятель готов их принять.
К удивлению Гонноскэ и Иори, настоятель, полноватый человек, был одет в поношенное облачение, как простой монах. Его наряд дополнили бы посох и драная тростниковая шляпа.
– Это те люди, которые заказывали молебен? – добродушно спросил настоятель.
– Да, – ответил Тороку, касаясь лбом земли в поклоне.
Они прошли зал Якуси, трапезную, одноярусную пагоду – сокровищницу, кельи монахов. Перед входом в зал Дайнити к настоятелю подошел молодой монах. Настоятель что‑то сказал ему, и тот, достав огромный ключ, открыл двери.
Гонноскэ и Иори опустились на колени. Перед ними возвышалась трехметровая золоченая статуя Дайнити, верховного Будды одной из мистических сект. В алтаре появился торжественно облаченный настоятель, он начал читать сутры. Теперь он выглядел внушительно и величаво, как и подобает настоятелю храма.
Легкое облачко затуманило взор Гонноскэ, и вдруг он увидел перевал Сиёдзири, где он сражается с Мусаси, а мать, сидя с прямой, как доска, спиной, наблюдает за ними. Он услышал ее голос, который спас его от смерти.
Когда Гонноскэ вернулся к действительности, чтение молитвы закончилось, и настоятель ушел. Рядом сидел Иори, завороженно взиравший на статую Дайнити, шедевр великого Ункэя, жившего в тринадцатом веке.
– Это моя сестра! – произнес мальчик. – Этот Будда похож на мою сестру.
Гонноскэ рассмеялся.
– Ты что выдумал? Ты ведь ее никогда не видел. Такого милосердного и отрешенного лица, как у Дайнити, не может быть ни у одного смертного.
– Я ее видел! – тряхнул головой Иори. – Даже говорил с ней. Это было в Эдо, недалеко от усадьбы князя Ягю. Я не знал тогда, что она моя сестра. Когда настоятель читал молитву, статуя вдруг обрела ее лицо и что‑то мне сказала.
Они вышли из храма и сели на ступеньки, все еще переживая волнение, вызванное поминальной службой.
Невдалеке старая монахиня в шелковой белой повязке на голове и немолодой дородный человек мели дорожку. На мужчине были простое хлопчатобумажное кимоно и безрукавка. На ногах соломенные сандалии с кожаными носками, на боку – короткий меч.
– Ты устала, мама. Отдохни, я один домету, – сказал мужчина. Монахиня засмеялась.
– Я‑то не устала, а у тебя с непривычки горят ладони.
– По правде, уже мозоли натер.
– Хорошая память о храме.
– Мне нравится работать. Я чувствую себя обновленным. Наш скромный труд угоден богам.
– Пора, уже темнеет.
Коэцу и Мёсю прошли мимо Гонноскэ и Иори. Мёсю, улыбнувшись, спросила:
– Осматриваете храмовые достопримечательности?
– Нет, я заказывал поминальную службу по матушке.
– Отрадно видеть людей, почитающих родителей, – сказала Мёсю, погладив Иори по голове. – Коэцу,– обратилась она к сыну, – у тебя осталось печенье?
Коэцу достал пакетик из рукава кимоно и, извиняясь, проговорил:
– Простите, что предлагаем вам остатки.
– Можно я возьму? – попросил Иори у Гонноскэ.
– Пожалуйста,– сказал Гонноскэ и поблагодарил Коэцу.
– Судя по говору, вы с востока, – заметила Мёсю. – Далеко ли держите путь?
– Наша дорога бесконечна. Я и этот мальчик избрали Путь Меча, – ответил Гонноскэ.
– Тяжкий путь. Кто ваш учитель?
– Миямото Мусаси.
– Не может быть! – воскликнула Мёсю.
– Где он сейчас? – спросил Коэцу.– Много воды утекло со дня нашей последней встречи.
Слушая рассказ Гонноскэ, Коэцу понимающе кивал, словно говоря: «Я знал, что все так и произойдет». Закончив рассказ, Гонноскэ спросил:
– Позвольте узнать ваше имя.
– Прошу прощения, что забыл представиться! – воскликнул Коэцу и назвал себя.
Гонноскэ знал имя выдающегося мастера по полировке мечей, но не предполагал, что когда‑нибудь встретит его при тАких обстоятельствах. Зачем богатому горожанину подметать дорожки в храме?
– Здесь у вас могила родственника? Или вы любуетесь красотой окрестностей?
– Нет, мы не на прогулке, – возразил Коэцу. – Это святые места. Все здесь воплощает дух страны – храмы, сосны, скалы, трава. Подметая дорожки, мы с матушкой приносим дань уважения одухотворенной красоте Японии.
Взошла луна. Четверо людей медленно спускались по склону холма, отбрасывая призрачные тени.
– Мы уезжаем завтра, – сказал Коэцу. – Если увидите Мусаси, передайте ему, что мы с нетерпением ждем его.
Гонноскэ и Иори подошли к глубокому ручью, который тек вдоль внешней стены храма, служа естественным рвом. Едва они ступили на деревянный мост, как на них бросилась белая фигура, вооруженная палкой. Гонноскэ успел увернуться, но Иори полетел в ручей. Человек в белом принял боевую стойку. Его мощные ноги походили на стволы деревьев. Гонноскэ узнал преследовавшего их монаха.
– Кто ты? – крикнул Гонноскэ, но ответа не получил. – Объясни, почему ты нападешь на Мусо Гонноскэ? В чем причина?
Монах словно оглох. Глаза его горели ненавистью, он неотвратимо надвигался. Раздался оглушительный треск, и половина палки полетела из рук монаха в воздух, а вторую он метнул в Гонноскэ. Тот пригнулся, а монах, обнажив меч, неистово топая по настилу моста, пошел в атаку.
– Негодяй! – крикнул Иори и запустил в монаха камнем. Тот схватился за глаз и вдруг побежал прочь.
– Стой! – кричал Иори, выбираясь из ручья.
– Оставь его, – обнял мальчика за плечо Гонноскэ.
– Получил свое! – торжествующе сказал Иори, швыряя в воду горсть камней.
Вскоре после их возвращения в дом Тороку налетел ураган. Ветер ревел, грозя сорвать крышу с дома, тревожно гудел в роще. Иори размышлял о таинственном монахе. Ему казалось, что страшная, как привидение, фигура наступает на него из мрака. Закрывшись с головой одеялом, Иори провалился в тяжелое забытье.
Утром, когда Гонноскэ и Иори отправились в путь, над горами сияла радуга. Едва они вышли из деревни, как к ним присоединился человек, похожий с виду на бродячего торговца. Он возник словно из утреннего тумана. Гонноскэ сдержанно ответил на веселое приветствие незнакомца. Тот явно старался завязать разговор.
– Вы останавливались у Тороку? – болтал он. – Я его давно знаю. У него чудесная семья.
Гонноскэ неопределенно хмыкнул.
– Я изредка бываю в замке Коягю. Кимура Сукэкуро оказал мне немало добрых услуг.
Молчание собеседников не обескураживало торговца.
– Вы были на «Женской горе Коя»? Теперь вам непременно надо посетить саму гору Коя. Самая подходящая пора. Снег растаял, дороги подправлены. Можно добраться через перевалы Амами и Киими, а переночевать в Хасимото или Камуро.
Гонноскэ насторожился. Торговец пытался выведать их маршрут.
– Чем торгуешь? – поинтересовался Гонноскэ.
– Крученой веревкой. – Торговец похлопал по небольшому мешку. – Эту веревку недавно стали продавать, но на нее хороший спрос. Тороку мне помог, потому что рассказывал о моем товаре паломникам в Конгодзи. Я хотел переночевать у него, а в его доме уже было двое гостей, то есть вы. Не повезло! Когда я у него останавливаюсь, он допьяна Угощает меня превосходным сакэ.
Гонноскэ, немного успокоившись, стал расспрашивать случайного Попутчика про дорогу. Торговец прекрасно знал здешние места. Когда они достигли плато Амами, беседа их текла непринужденно.
Неожиданно появился еще один человек.
– Эй, Сугидзо! – окликнул он торговца. – Почему не подождал меня? Я неотлучно был в деревне Амано. Ты ведь обещал взять меня с собой.
– Прости, Гэнскэ! – ответил торговец. – Мы так разговорились, что я совсем забыл про тебя.
Гэнскэ оказался тоже торговцем веревками.
Когда путники подошли к узкому оврагу глубиной метров в шесть, Сугидзо остановился перед громадным бревном на опорах, заменявшим мост.
– Рискованное дело, – сказал он, внезапно посерьезнев. Овраг, скорее всего, появился после землетрясения.
– Почему? – не понял Гонноскэ.
– Опоры слабые. Щебень из‑под них вымыло. Надо укрепить их камнями. Потрудимся ради других путников.
Торговцы принялись забивать камни под опоры. Гонноскэ удивился. Конечно, торговцы много путешествуют и знают тяготы пути, но они не из тех, кто задаром старается для людей.
– Готово! – сказал Гэнскэ и сделал несколько шагов по бревну, пробуя его надежность.
Балансируя, он перебрался на другую сторону и позвал попутчиков. Гонноскэ пошел впереди, следом за Иори. Они вдруг вскрикнули в один голос – у Гэнскэ неизвестно откуда в руках появилось копье. Иори оглянулся – Сугидзо тоже держал копье.
– Гонноскэ! – в растерянности закричал Иори.
Гонноскэ обнял мальчика за плечи и на миг закрыл глаза, поручая себя воле небес.
– Негодяй! – крикнул Гонноскэ.
– Придержи язык! – раздалось откуда‑то сверху.
Гонноскэ взглянул вверх и увидел на дороге знакомого отшельника. Глаз монаха украшал огромный синяк.
– Спокойно! – шепнул Гонноскэ Иори, а потом громко прокричал: – Это ты, подлец, все подстроил! На этот раз ты дал промах.
– Я знаю, что у вас и взять нечего. Зато я скоро узнаю, почему вы шпионите.
– Ты назвал меня шпионом?
– Собака Токугавы! Брось дубинку и заложи руки за спину. Не делай глупостей!
– Послушай, ты ошибаешься. Я из Эдо, но никакой ни шпион. Я изучаю боевые искусства, зовут меня Мусо Гонноскэ.
– Не ври!
– С чего ты взял, что я шпион?
– Друзья сообщили нам, что из Эдо под видом странника, путешествующего с мальчиком, направлен шпион. Вас послал Ходзё, владелец Авы. Брось дубинку и не вздумай сопротивляться.
– Никуда я не пойду.
– Тогда умрешь.
Гэнскэ и Сугидзо сделали шаг вперед. Гонноскэ хлопнул Иори по спине, чтобы вывести его из‑под копья, и тот с криком рухнул в кусты, росшие на дне оврага. Гонноскэ, рыкнув, бросился на Сугидзо. Тот сделал выпад вперед, но Гонноскэ оказался проворнее. Наконечник копья прошел мимо цели, а Гонноскэ оседлал поваленного на землю противника и припечатал кулаком его физиономию. Вскочив на ноги, Гонноскэ схватил свою дубинку.
– Жду вас, трусы! – крикнул он, а в этот же миг поверх травы, как змеи, скользнули четыре веревки: одна обвила руку Гонноскэ, вторая – его ноги, третья – шею, четвертая – дубинку. Гонноскэ дернулся, как кузнечик в паутине, пытаясь освободиться, и из леса к нему подскочило с полдюжины мужчин, которые связали его крепче снопа соломы. Все до одного были одеты как продавцы веревок.
– Достаньте коня! На гору Кудо его надо доставить в добром здравии, – распорядился монах.
ЦВЕТОК ГРУШИ
Под темными сводами криптомерии птичий хор звучал как песня мифической птицы Калавинка.
Два человека спускались с горы Коя, где посетили пагоды и внутреннее святилище. Они остановились на маленьком арочном мосту, соединявшем внутреннюю и внешнюю части храмовой территории.
– Нуиноскэ, – неторопливо проговорил человек постарше, – жизнь наша – бренный и краткий миг.
Тяжелый домотканый плащ и простые хакама делали его похожим на деревенского самурая, но при нем были превосходное оружие и_ весьма щегольского вида спутник, который вряд ли оказался бы в обществе деревенского самурая.
– Ты видел могилы,– продолжал тот, что постарше. – Ода Нобунага, Акати Мицухидэ, Исида Мицунари, Кобаякава Кинго – знаменитые военачальники, всего несколько лет назад пребывавшие в здравии. И рядом лежат замшелые камни на могилах великих мужей из кланов Минамото и Тайра.
– Друзья и враги в одной земле.
– Теперь от них остались лишь надгробные камни. Гремели ли слава Уэсуги и Такэды или их деяния пригрезились нам!
– Мною владеет странное чувство, словно мир, в котором мы живем, нереален.
– Может, нечто неземное витает над этими местами?
– Как знать...
– Недаром этот мост зовут Мостом грез.
– Выразительное название.
– По‑моему, иллюзия – это истина, равно как просветление – реальность. Будь иллюзии бесплотны, мир не существовал бы. Самурай, посвятивший жизнь сюзерену, ни на минуту не должен усомниться в своем предназначении. Дзэн, которому я служу, являет собой живое учение. В нем воплощен наш грешный мир. Самурай, который дрожит при мысли о непостоянстве или презирает мир, не способен до конца исполнить свой долг. Перейдем от Моста грез в другой мир.
Человек шел с легкостью, необыкновенной для его возраста. Уви‑' дев монахов из Сэйгандзи, он хмуро проговорил:
– К чему это?
Монахи из храма, где накануне ночевал пожилой человек, выстроились шеренгой, чтобы пожелать счастливого пути, хотя гость распрощался со всеми утром, избегая формальностей этикета.
Пожилой человек вежливо простился с монахами и заспешил по дороге, вьющейся по склону горы над долиной Кудзюкутани. Ступив наконец в естественный мир природы, он успокоился. Запахи земли вдохнули силы в его подверженную мирским слабостям плоть.
– Кто вы? – раздался голос на повороте дороги.
– Кто вы? – эхом откликнулся Нуиноскэ.
– Простите, вы случайно не господин Нагаока Садо, старший вассал князя Хосокавы Тадатоси? – спросил статный самурай, стоявший посреди дороги.
– Я – Нагаока. Кто ты и как узнал, что я здесь?
– Меня зовут Дайскэ, я – единственный сын Гэссо, который живет отшельником на горе Кудо.
Видя, что названное имя не произвело впечатления на собеседника, Дайскэ добавил:
– Отец принял новое имя, но до битвы при Сэкигахаре его звали Санада Саэмонноскэ.
– Вернее, Санада Юкимура?
– Да, господин. Утром к отцу заходил монах из Сэйгандзи и сообщил, что вы совершаете паломничество на гору Коя. Вы путешествуете, не оглашая своего имени, но отец счел за честь пригласить вас на чай.
– Очень любезно, – ответил после короткого молчания Садо. – Полагаю, мы можем принять ваше приглашение.
– Вы окажете отцу честь, переночевав у нас,– сказал Дайскэ. Садо размышлял, разумно ли пользоваться гостеприимством человека, который считается врагом Токугавы.
– Ну что же, я не прочь выпить чаю с твоим отцом, а ты как думаешь, Нуиноскэ?
– Да, господин. \
От деревни на горе Кудо они взобрались еще выше, где стоял одинокий дом, окруженный стеной, увитой плющом. Дом походил на усадьбу мелкого феодала. Во всем чувствовался утонченный вкус.
– Отец вон в том домике под соломенной крышей, – сказал Дайскэ, когда они вошли в ворота.
Во дворе был небольшой огород. Главный дом стоял тыльной стороной к отвесной скале, вдоль веранды рос бамбук, а далее видны были еще два строения.
Садо провели в комнату, а Нуиноскэ опустился на колени перед входом.
– Какая здесь тишина, – заметил Садо.
Вскоре появилась молодая женщина, жена Дайскэ. Подав чай, она тИхо удалилась.
Из комнаты открывался вид на сад и долину. Внизу лежала деревня й совсем далеко – городок Камуро. Маленькие белые цветы цеплялись за мох, покрывавший соломенную крышу, в комнате пахло редкими благовониями. Поблизости журчал невидимый ручей. Изысканная обстановка напоминала о том, что дом принадлежал второму сыну Сана‑ды Масаюки, владетеля замка Уэда, и что доход его составлял около четырех тысяч коку риса.
Столбы и балки казались тонкими, потолок низким. Стена за ни‑шей‑токонома обмазана красной глиной. Единственным украшением в нише была цветущая грушевая ветка в тонкой желто‑зеленой керамической вазе. Садо вспомнил Бо Цзюйя и его «Одинокий цветок груши, омытый весенним дождем», стихи о любви китайского императора и Ян Гуйфэй. Ему даже почудились беззвучные рыдания возлюбленных.
Взгляд Садо переместился с цветка на висящий над ним свиток, на котором нетвердым детским почерком было выведено «Хококу Даймёд‑зин» – имя Хидэёси, данное ему после смерти, когда его обожествили. Рядом висела маленькая табличка, которая гласила, что эта надпись сделана сыном Хидэёси, Хидэёри, в возрасте восьми лет. Садо немного подвинулся, чтобы не сидеть спиной к свитку. Он понял, что приятный аромат исходил от сёдзи и стен, пропитанных благовониями, которые здесь возжигали каждое утро в память о Хидэёси. Вероятно, ежедневно совершались и приношения сакэ, как полагается при почитании синтоистских богов.
«Юкимура по‑прежнему предан Хидэёси», – подумал Садо. Он не понимал, почему Юкимура выставляет свиток на всеобщее обозрение. Об этом человеке, выжидающем момента для возвращения на государственную службу, давно должны были донести Токугаве.
Послышались легкие шаги, и в комнату вошел невысокий худой человек в безрукавке и с коротким мечом за поясом. Выглядел он самым обыкновенным человеком. Он низко поклонился гостю. Непритязательная скромность хозяина смущала Садо. Формально Юкимура отказался от своего звания, став ронином под именем Дэнсин Гэссо, но он оставался сыном Санады Масаюки, а его старший брат Нобу‑юки был даймё, приближенным к Токугаве. Садо был простым вассалом, занимая более низкую ступень в обществе.
– Вы ставите меня в неловкое положение вашей учтивостью, – проговорил Садо, склоняясь в поклоне. – Ваше приглашение – неожиданная честь для меня. Рад видеть вас в добром здравии.
– Мне тоже приятно повидать вас, – ответил Юкимура, выпрямляя спину, хотя Садо все еще не поднял головы. – Я слышал, что князь Тадатоси вернулся в Будзэн.
– Да, пошел третий год со дня кончины Юсая. Тадатоси решил, что настала пора вернуться.
– Неужели третий год?
– Да. Я сам был в Будзэне, хотя не понимаю, зачем Тадатоси ветхая развалина вроде меня. Я состоял еще при его дедушке.
После формальностей, положенных по этикету, начался непринужденный разговор.
– Вы поддерживаете связь с Гудо, нашим наставником в учении Дзэн? – спросил Юкимура.
– Нет, я давно ничего о нем не слышал. Ведь я впервые встретил вас в его комнате для медитаций. Вы были тогда мальчиком, вас привел отец.
– Да, много страждущих стремилось тогда к Гудо в поисках утешения,– произнес Юкимура. – Он принимал всех, старых и молодых, даймё и ронинов. Помните, в ту пору у ног Гудо сидел молодой ронин из Мимасаки по имени Миямото...
– Миямото Мусаси?
– Да‑да, Мусаси. Он поразил меня глубиной мыслей, хотя ему было всего двадцать лет. Он всегда был одет в невероятно грязное кимоно.
– Да. Недавно я слышал о нем в Эдо.
– У него большое будущее. Гудо говорил, что Мусаси проник в суть Дзэн. Потом Мусаси исчез, а года два назад до меня донеслась молва о его блестящей победе над школой Ёсиоки.
– Я встретился с ним совершенно случайно,– сказал Садо. – В провинции Симоса он научил крестьян обороняться от бандитов, а потом помог им преобразить дикую пустошь в плодородные поля.
– Да, этот ронин из тех людей, которых Гудо называл жемчужиной в бескрайнем синем море.
– Вы действительно так считаете? Я рекомендовал Мусаси Тадатоси, но отыскать его оказалось труднее, чем жемчужину. Я твердо верил, что такой самурай на государственной должности будет служить не за жалованье, а ради осуществления своих идей. Он никогда не изменит своему идеалу. Не исключено, что Мусаси предпочтет гору Кудо дому Хосокавы.
– Что?
Садо лишь засмеялся в ответ, притворившись, будто оговорился.
– Вы, конечно, шутите, – проговорил Юкимура. – В теперешних стесненных обстоятельствах я не могу нанять даже слугу, не говоря об известном ронине. Сомневаюсь, что Мусаси придет, если я его приглашу.
– Известно, что Хосокава на стороне Токугавы, а вы – главная опора Хидэёри. Увидев свиток, я восхитился вашей преданностью.
Юкимура сделал вид, что обиделся.
– Его подарил мне один человек в замке Осака в обмен на портрет Хидэёси. Я берегу этот свиток, но Хидэёси давно мертв. Времена меняются, Осака приходит в упадок, а клан Токугава набирает силу. Я не могу нарушать присягу и менять сюзерена.
– Думаю, что все гораздо сложнее. Простите мою откровенность, но всем известно, что Хидэёри и его мать ежегодно направляют вам крупные суммы денег, так что вы мгновенно можете выставить войско в пять‑шесть тысяч ронинов.
Юкимура иронически засмеялся.
– Увы, молва далека от истины. Уверяю вас, Садо, нелепо превозносить человека, забыв его истинное положение в жизни.
– Не гневайтесь на меня. Вы пришли на службу к Хидэёси совсем молодым. Он любил вас больше других, а ваш отец говорил, что вы – Кусуноки Масасигэ нашего времени.
– Вы смущаете меня.
– Разве это неправда?
– Я хочу дожить остаток дней в покое здесь, на горе, где царит Закон Будды. Я простой смертный. Я хотел бы возделывать землю, увидеть внука, есть осенью гречишную лапшу, а весной – лакомиться свежей зеленью и прожить долгую жизнь вдали от войн и слухов об усобицах.
– Это действительно предел ваших желаний? – простодушно спросил Садо.
– Можете посмеяться над стариком, но я осознал, что жизнь – это раДость. Иначе какой смысл жить?
– Ну и ну! – с наигранным удивлением воскликнул Садо. Они беседовали около часа за чаем, поданным женой Дайскэ. Наконец Садо сказал:
– Я отнял у вас много времени своей болтовней. Нуиноскэ, нам пора идти.
– Не спешите! – остановил Юкимура. – Сын и сноха приготовили лапшу. Это простая деревенская еда, но надеюсь, вы не откажетесь отведать ее. Если вы хотите заночевать на постоялом дворе в Камуро, у вас еще много времени.
Дайскэ зашел спросить отца, можно ли подавать ужин. Юкимура встал и пошел вперед по коридору в глубь дома. Все сели, и Дайскэ подал Садо палочки со словами:
– Еда скромная, но извольте все же попробовать.
Жена Дайскэ, не привыкшая к гостям, смущенно протянула Садо чашечку сакэ, от которой тот отказался. Вскоре Дайскэ ушел с женой.
– Что за шум? – спросил Садо хозяина.
Доносившийся шум походил на стук ткацкого станка, только был погромче.
– Это деревянное колесо крутильной машины, которая вьет веревку. Моя семья и все слуги изготовляют веревки, чтобы заработать немного денег. Мы давно привыкли к шуму, но я прикажу остановить колесо, чтобы оно не докучало гостям.
– Мне оно совсем не мешает. Пусть работает.
Садо рассчитывал, что составит представление о состоянии дома по еДе, но так ничего и не понял. Юкимура казался окутанным тайной и совсем не походил на того молодого самурая, которого Садо знал в далеком прошлом. Садо услышал приглушенный шум из кухни, словно там происходило движение людей, порой доносился звон пересчитываемых монет. Опальные даймё не могут заниматься каким‑либо тяжелым трудом и понемногу распродают имущество. Возможно, Осака перестала снабжать Юкимуру средствами, но не верилось, что он испытывает денежные затруднения.
Садо предполагал, что Юкимура заведет разговор о доме Хосокавы, но хозяин ни слова не упомянул об этом.
Странно, но Юкимура не поинтересовался, почему Садо прибыл на гору Коя. Садо охотно ответил бы на этот вопрос. Много лет назад Хидэёси направил Хосокаву Юсая в храм Сэйгандзи, где тот прожил долгое время. С тех времен на горе Коя остались книги и некоторые вещи Юсая, которые семья пожелала вернуть в дом. Садо договорился с храмом о возвращении семейных реликвий Тадатоси.
Нуиноскэ, все это время сидевший на веранде, выказывал заметное беспокойство. Отношения между Осакой и Эдо, мягко говоря, были не из лучших. Почему Садо так рискует? Прямая опасность Садо, конечно, не грозила, но Нуиноскэ слышал, что Асано Нагакира, правитель провинции Кии, получил указание держать гору Кудо под неусыпным наблюдением. Если люди Асано донесут, что Садо тайно посетил Юкимуру, сёгунат заподозрит дом Хосокавы в вероломстве. «Настал мой час», – подумал Нуиноскэ.
Небо нахмурилось, налетел ветер, заморосил мелкий дождь. Нуиноскэ, пройдя через коридор, заглянул в комнату, где сидел Садо с хозяином.
– Пошел дождь, господин, – сказал Нуиноскэ. – Не пора ли нам в путь?
Садо немедленно поднялся и начал прощаться, благодаря в душе находчивость Нуиноскэ. Юкимура его не удерживал.
– Дай нашим гостям шляпы от дождя и проводи их до Камуро, – попросил он сына.
У ворот Садо поблагодарил хозяина дома за гостеприимство.
– До скорой встречи,– сказал Садо.– Мы можем сойтись и в дождь, и в ветреный день. Желаю доброго здоровья!
Когда Садо, Нуиноскэ и Дайскэ вошли в Камуро, они увидели связанного человека, которого везли на лошади. Лошадь вел монах в белом облачении. Заметив Дайскэ, монах окликнул его, но тот притворился, что не слышит.
– Тебя зовут, – сказал Садо, обменявшись с Нуиноскэ многозначительным взглядом.
Дайскэ больше не мог изображать, что не видит монаха.
– А, Ринсёбо! – произнес он. – Прости, я не заметил тебя.
– Я только что с перевала Киими,– громким взволнованным голосом сообщил монах. – Человека из Эдо, о котором нас предупредили, я увидел в Наре, и мы его выследили. Пришлось силой взять его. Он здорово сопротивлялся. Теперь осталось доставить его в Гэссо и заставить говорить...
– Что это ты болтаешь? – прервал его Дайскэ.
– О человеке, которого везу. Он – лазутчик из Эдо.
– Замолчи, болван! – зашипел Дайскэ. – Знаешь, кто со мной? Нагаока Садо из дома Хосокавы.
Ринсёбо тупо уставился на Садо и пробормотал:
– Хосокавы?
Теперь Садо и Нуиноскэ изобразили безмятежность на лицах. Дайскэ, отведя монаха в сторону, что‑то зашептал ему. Он вернулся к гостям, и Садо сказал:
– Иди домой. Мы сегодня доставили вам много хлопот.
Они распрощались. Когда гости отошли достаточно далеко, Дайскэ обратился к монаху:
– Какой же ты глупец! Пора бы научиться прежде открывать глаза, а потом уже рот. Отец рассердится.
Человек в монашьем одеянии, конечно, не был монахом. Это был Ториуми Бэндзо, один из старших вассалов Юкимуры.
ГАВАНЬ
– Гонноскэ!.. Гонноскэ!.. Гонноскэ!
Иори был безутешен. Он непрестанно повторял имя Гонноскэ, хотя почти не сомневался, что того уже нет в живых. Прошел день, за ним ночь. Иори брел, не разбирая дороги, словно в тумане. Ноги у него стерлись до крови, кимоно порвалось. Он/го ругался, то, глядя в небо, кричал: «Я готов!» Порой его охватывала леденящая волна ужаса, потом ему чудилось, что он сошел с ума. Увидев в луже свое отражение, Иори успокоился – внешне он не изменился.
Иори очнулся на дне оврага и не мог вспомнить, что случилось накануне. Ему не приходило в голову вернуться в Конгодзи или Коягю.
Иори упал на колени и стал молиться, крепко смежив веки. Когда он открыл глаза, то увидел синюю полосу моря, блестевшую между горами.
– Мальчик, что с тобой? – раздался ласковый женский голос. Иори невидящим взором посмотрел на двух женщин, которые появились словно из‑под земли.
– Мама, с ним что‑то случилось, – сказала неизвестная помоложе. Вторая женщина подошла к Иори и, заметив кровь на его одежде, нахмурилась.
– Ты ушибся?
Иори отрицательно покачал головой.
– Он, похоже, понимает меня, – сказала она дочери. Женщины расспрашивали Иори, как его зовут, где он родился, как он здесь оказался и о чем только что молился. Иори с трудом, но отвечал, и память понемногу возвращалась к нему.
Девушка, которую звали Оцуру, пожалела мальчика.
– Давай возьмем его в Сакаи. Он может нам пригодиться в деле. И возраст подходящий, – предложила она матери.
– Согласится ли он? – ответила мать, которую звали Осэй.
– Конечно! Пойдешь с нами?
Иори утвердительно кивнул.
– Вставай и возьми наши вещи.
Иори покорно тащил их и молчал, пока они не пришли в Кисива‑ду. Здесь, среди людей, он разговорился.
– Где вы живете? – спросил он своих спутниц.
– В Сакаи.
– А где это?
– Рядом с Осакой.
– А Осака где находится?
– Отсюда поплывем на корабле, и ты увидишь.
– На корабле? – обрадовался Иори и рассказал, как несколько раз он бывал на переправе в Эдо, но никогда не плавал на корабле, хотя его родная провинция Симоса недалеко от моря.
– Доволен? – спросила Оцуру.– Только не зови мою маму «тетей». Ты должен называть ее «госпожа». Скажи: «Да, госпожа».
– Да, госпожа.
– Вот и хорошо. Будешь прилежно трудиться, со временем можешь стать помощником приказчика.
– А чем вы занимаетесь?
– Мой отец владеет кораблями.
– Как это?
– Он купец. Его корабли плавают по всему западному побережью.
– Подумаешь, купец! – разочарованно протянул Иори.
– Как ты смеешь такое говорить? – воскликнула девушка. Мать отнеслась к замечанию Иори поспокойнее.
– Он, верно, считает, что купец – это торговец сладостями или мануфактурой, – предположила Осэй.
Врожденная гордость купцов Кансая взяла верх в Осэй, и она пустилась в рассказ о том, что у ее отца были три огромных склада в Сакаи и десятки судов, он имел свои конторы в Симоносэки, Марукамэ, Сикаме. Услуги, которые ее семья оказала дому Хосокавы в Кокуре, были столь велики, что корабли отца получили официальный статус при доме Хосокавы. Отцу Осэй пожаловали право носить фамилию и два меча, подобно самураям. В западной части Хонсю и на Кюсю каждый знает Кобаяси Тародзаэмона из Симоносэки. Во время войны У Симадзу, Хосокавы и других даймё не хватало кораблей, поэтому отец Осэй выполнял важную роль военачальника.
– Простите, я не хотел вас огорчать, – сказал Иори. Мать и дочь рассмеялись.
– Мы не обиделись,– сказала Оцуру, – просто мальчику твоего возраста не пристало поспешно судить о вещах, в которых он не разбирается.
– Простите меня.
С моря дул крепкий соленый ветер. Оцуру показала на корабль У пристани, на который заносили груз.
– Мы поплывем на нем.
Капитан и два торговых посредника Кобаяси вышли из чайной, чтобы встретить хозяйку с дочкой.
– Хорошо погуляли? – спросил капитан. – Мы берем большой груз, извините, что будет тесновато. Я провожу вас на корабль.
Путешествие по заливу Осака было спокойным. К вечеру корабль причалил в Сакаи. Управляющий Сахэй и конторские служащие высыпали навстречу хозяйке с дочерью.
– Сахэй, присмотри за мальчиком, – распорядилась Осэй.
– Где нашли этого оборванца?
– Он смышленый мальчик, его можно пристроить в конторе. Надо отмыть его как следует, на нем могут быть вши. Дай ему новую одежду.
В следующие несколько дней Иори не видел ни хозяйки, ни дочери. Контора отделялась от жилой части дома ширмой, за которую запрещалось заходить. У Иори был свой угол в конторе, где он спал. Поначалу портовый город увлек его новизной, ему нравились корабли и разные заморские диковинки. В конторе Иори не знал ни минуты покоя. Все, от управляющего до последнего приказчика, гоняли его как собаку. Распоряжения дождем сыпались на Иори. В разговорах с хозяевами или посетителями конторские мгновенно преображались в милых и предупредительных людей, что особенно возмущало мальчика. С утра до вечера говорили только о деньгах. «И они считают себя приличными людьми!» – сокрушался Иори.
– Ио, Ио, где ты? – окликнул его однажды управляющий.
Иори в это время мел двор между конторой и складом. Он слышал голос управляющего, но не отзывался.
– Эй, новичок, почему не отвечаешь, когда тебя зовут? – закричал появившийся из конторы Сахэй.
Иори взглянул на него и спросил:
– Вы меня звали? – спросил Иори, глядя в глаза Сахэя.
– Надо добавлять «господин». Понял?
– Да, господин.
– Почему не отвечаешь?
– Я слышал, кто‑то кричал «Ио, Ио». А меня зовут Иори... господин.
– С тебя хватит и короткого Ио. Да, кстати, больше не носи меч.
– Да, господин.
– Отдай его мне.
– Меч – память о моем отце. Я не могу отдать его в чужие руки.
– Тупица! Сказал, отдай меч!
– Не могу. Я вообще не хочу быть купцом.
– Люди не прожили бы ни дня без купцов, – загорячился Сахэй. – Кто привозит заморские товары? Нобунага и Хидэёси – великие люди, но без купцов они никогда бы не построили свои замки – Адзути, Дзюракудай, Фусими. Посмотри, кто живет в Сакаи: Намбан, Рудзон, Фукиэн, Амои. Все они ведут огромную торговлю.
– Знаю.
– Откуда?
– Всем известны огромные прядильни в кварталах Аямати, Кинумати и Нисикимати. Мануфактуры Гудзона возвышаются на холме, как замки. Дома и склады купцов тянутся бесконечными рядами. Хозяйка и Оцуру гордятся своим городом, но он ничтожен в сравнении с другими местами.
– Да как ты смеешь...
Иори, бросив метлу, скрылся. Сахэй позвал грузчиков и велел им поймать строптивого мальчишку.
Иори поймали. Сахэй кипел от негодования.
– Что прикажите делать с таким негодником? У него десять слов в ответ на любое ваше замечание. Он нагло насмехается над нами. Дайте ему взбучку и не забудьте отобрать меч.
Сахэй ушел. Грузчики взяли меч Иори, а его самого со связанными руками веревкой привязали к большому ящику, как обезьяну.
– Пусть над тобой потешится народ, – сказали грузчики. Сначала Иори громко просил прощения и обещал исправиться, но вежливость не помогла, и он стал ругаться.
– Управляющий – выживший из ума дурень! Отдайте меч! Я не желаю жить в таком доме.
– Замолчи! – одернул его Сахэй, выйдя во двор.
Иори не утихомирился, и Сахэй решил заткнуть ему рот, но мальчик укусил его. Грузчики оказались проворнее.
Иори рвался на веревке. Он не мог сдержать слез от позора. Струя конской мочи, едва не окатившая его, привела его в чувство. Иори поднял глаза и подумал, что грезит наяву – на шедшей мимо лошади сидела молодая женщина в широкой лакированной шляпе, защищавшей ее от солнца. Дорожное кимоно из грубой ткани было подобрано для верховой езды, в руках она держала тонкий бамбуковый прут.
Иори попытался позвать ее. Вытягивая шею, он едва не задохнулся. Глаза его были сухими, хотя плечи содрогались от рыданий. Невероятно, но Оцу была рядом. Куда она направлялась? Почему покинула Эдо?
– Сахэй, почему мальчик у тебя на веревке, как медведь? Это жестоко, да и дурная молва пойдет о вас.
Человек, заговоривший с управляющим, был двоюродным братом Тародзаэмона. У него было прозвище Намбанъя, по названию конторы, в которой он служил. Рябины от оспы придавали его лицу зловещий вид, но по натуре он был добрым и часто угощал Иори сладостями.
– Ты вправе наказать его, – продолжал Намбанъя, – но нельзя этого делать прилюдно. Зачем позорить имя Кобаяси? Развяжи его!
– Слушаюсь, господин, – ответил Сахэй.
– Если мальчишка вам не ко двору, я заберу его к себе. Поговорю с <