ФЕНОМЕН ШИЧКО
О Ленинградском психофизиологе Геннадии Андреевиче Шичко ходят легенды. Человек с виду вроде бы незаметный, он будто бы обладает удивительной способностью переубеждать людей. Одна-две беседы, и пьяница становится трезвенником.
Как-то в разговоре с академиком Федором Григорьевичем Угловым я спросил о Шичко: правду ли говорят и пишут о его необыкновенном даре?..
— Встречаться с ним не приходилось, — сказал Углов, — но слышал о нем не однажды. Геннадий Андреевич много лет — пожалуй, лет тридцать — трудится в НИИ экспериментальной медицины, ведет там группу ученых. Помнится, лет десять назад читал его монографию о рефлексах — Шичко исследовал вторую сигнальную систему и ее физиологические механизмы. Работа любопытная: много новых и смелых мыслей, интересные наблюдения. Жаль, что монография мало известна в медицинском мире.
— Ну, а пьяниц... действительно излечивает?
Федор Григорьевич скептически улыбнулся, пожал плечами — видно, и сам не очень-то верил в это.
Через несколько лет я, оказавшись в Ленинграде, вновь побывал у Углова. За ужином снова зашел разговор о Шичко. Федор Григорьевич показал пачку материалов: одни были отпечатаны на машинке, другие представляли собой публикации в газетах и журналах. И все о Шичко, о клубе трезвости, созданном им.
— По-моему, он первый у нас, — говорил Углов. — Институтское начальство, как мне рассказывали, не одобряло его затеи, а кое-кто и смеялся над ним. Но он упрямый!.. — Федор Григорьевич на секунду задумался и вдруг предложил: — Хотите побывать у него?..
Вечером следующего дня отправились в гости к Геннадию Андреевичу.
Живут Шичко в небольшой квартире вдвоем. Хозяйка — Люция Павловна — веселая, добродушная женщина. Оба они — люди нашего, фронтового поколения.
К тому времени мне уже доводилось слышать: "Шичко — самый лучший гипнотизер. Глянет — и ты уснешь, или подымешь руки и не сможешь их опустить".
Потому теперь я пристально рассматриваю сильную спортивную фигуру ученого, правда, несколько ограниченную в движениях (он был тяжело ранен под Сталинградом, у него повреждены ноги) — и пытаюсь понять, что же в нем такого необыкновенного? Разве что речь — проникновенная, веская, отточенная. Сразу после войны Геннадий Андреевич закончил Медицинскую академию, потом — философское отделение университета. Несколько лет преподавал философию...
— Вы что же, владеете искусством гипноза? — спросил я.
— В некотором роде это моя профессия. Но только к гипнозу я подхожу не с общепринятыми мерками. Бытует мнение: гипноз — сноподобное состояние, а я утверждаю принцип гипнотического бодрствования. — Он улыбнулся. — Впрочем, если хотите, можно "проиллюстрировать".
Мы согласились, и он приступил к сеансу. Нас было четверо. Удобно расположив "пациентов" рядком на небольшом диванчике, Шичко попросил нас и наших жен настроиться на волну его желаний. Заметил:
— В отношениях между людьми очень важно взаимопонимание... Уважать человека — значит верить в него. Быть чутким ко всему, что он говорит. Нам иногда кажется, человек говорит пустое, на самом же деле... великое таинство заключено в словах...
Говорил он все тише, монотоннее. И все медленнее ходил возле нас. Жесты и движения сделались плавными, он как бы замирал, настраивал и нас на отдых... Да, мы на себе испытали силу его внушения. Много ли он говорил, мало ли — ощущения бытия оставили меня, наступил провал сознания...
Потом я услышал:
— Ну вот... вы отдохнули. Пойдемте в другую комнату. Будем пить чай.
Смотрю на своих соседей — они вяло и будто бы сонно улыбаются, и только Надежда Николаевна, моя жена, хранит на челе печать бодрости.
Геннадий Андреевич пояснил:
— Ваша супруга скептически усмехнулась — для нее нужны были дополнительные усилия.
Сели за стол. Люция Павловна неожиданно спросила меня:
— Вы пьете?..
— Вообще-то... непьющий, но... в гостях, при встречах...
— Иван Владимирович — ритуальщик, — пояснил Геннадий Андреевич, — сам в одиночку не пьет и тяги к алкоголю не имеет, но при случае... когда все пьют...
Мне не понравилось, что за меня так бесцеремонно расписались, особенно резануло слово "ритуальщик". Больше всего на свете я ценю свободу, внутреннюю независимость от чужих мнений, взглядов. И вдруг: ритуальщик!
— Извините, — стал возражать я, — ритуал — обычай, правило... Что-то вроде секты. А я…
— Верно — правило, обычай, — продолжал Шичко. — Скажу вам больше — вы запрограммированы на винопитие. Самой жизнью, всем объемом жизненных впечатлений. Вы были младенцем, а уж видели, как пьет кто-то из ваших близких. Вы видели свадьбы, похороны... Везде пили. И так каждому из нас в сознание закладывалась программа. Ритуал, как перфокарта, — у нас в сознании...
Умом я понимал правоту рассуждений Геннадия Андреевича, а сердце... протестовало. Все-таки содержалось что-то обидное, унижающее во всем, что говорилось о моей психологии, о сознании, внутреннем мире — о том, что составляло главную суть моего "я", чем втайне я дорожил и что свято хранил от всяких внешних вторжений.
Наступила пауза — долгая, неловкая. Все думали о природе казавшихся нам невинными винопитий — нам всем, почти всем: ведь из гостей только Федор Григорьевич совершенно и ни при каких обстоятельствах не пил вина, а мы попивали и не видели в этом ничего зазорного.
Люция Павловна, наклонившись ко мне, тихо проговорила:
— А вы попробуйте совсем не пить. Совсем-совсем. Ну вот... как мы — Взглядом она указала на графины и графинчики с соками, стоявшие на столе, Ведь это же свобода, это — независимость. Полезно и красиво