XIII БАСНИ, ПРИТЧИ И СКАЗКИ

Поэтические поверья переходят непосредственно в басни, притчи или иносказания; не менее того, по невежеству, иногда принимаются в прямом смысле, и многие верят слепо тому, что придумано было для одной забавы. К этому числу принадлежит: поверье о том, что медведи были некогда людьми, к чему, конечно, подала повод способность медведя ходить на двух ногах и поступь его, всей плюсной, по-человечьи; люди эти жили в лесу, ни с кем не знались и были не хлебосольны, не гостеприимны. Однажды зашёл к ним какой-то благочестивый старец, постник и сухоядец и, постучавшись тщетно сподряд у всех ворот, прошёл всё село из края в край, отряс прах с ног своих и проклял недобрых хозяев, велев им жить отныне в берлогах. Собака, по такой же сказке, также была человеком; но обращена в пса за обжорливость свою. Пчела просила себе смертоносное для человека жало; оно дано ей, но только с обратным условием: оно смертоносно для неё же самой. Известный древний мудрец, начальствовавший всеми животными, послал ворону, которая случилась у него на вестях, чтобы она привела лучшего певчего: старику хотелось уснуть под сладкие песни. Но он уснул, не дождавшись песен, и проснулся в испуге от страшного карканья: ворона привела ему целое гнездо воронёнков, извиняясь тем, что лучших певчих нельзя было сыскать во всей поднебесной. Есть даже несколько длинных и довольно складных сказок, принадлежащих сюда же, как напр., сказка о Георгии храбром и о волке; Езопова басня о куре и лисе, которая известна едва ли не у всех народов; равно и сказка о Лисе Патрикеевне, которая морочит волка, медведя и многих других животных, промышляя на их счёт. Эта замечательная сказка, отысканная в древних рукописях на французском и немецком языках, живёт доныне в преданиях всех почти европейских народов и пересказывается, между прочим, также у нас, на Руси и на Украине, с небольшими только отменами против той, которую обработал Гёте.

Есть поверье или рассказ о том, что означают видимые на луне пятна: туда посажены навсегда братоубийца и жертва его, в том самом положении, как преступление было совершено: и воображение народа видит на луне двух людей, из коих один закалывает другого вилами. Другие уверяют, что это Каин и Авель.

О ласточках говорят, что они чириканьем своим предостерегали Спасителя от преследователей Его, а воробьи предали Его, крича: жив, жив, за что у воробьёв ноги связаны невидимыми путами, и птица эта не может переступать, а только прыгать. Есть также предание, что ласточки крали у римлян гвозди, коими распинали Христа, а воробьи отыскивали их и опять приносили. Поэтому ласточек, по народному мнению, грешно бить или разорять их гнёзда.

О громе говорят, что это Илья пророк ездит по небу в огненной колеснице, поражая стрелою дьявола, а тот прячется за людей. Суеверие это подтверждается частью находимыми в песчаных местах громовыми стрелами, похожими с виду на минерал, известный под названием чёртов палец. Дело в том, что от удара молнии в песок действительно он сплавляется в виде сучковатых сосулек. Стрелы эти, между прочим, окачиваются водой, коею поят больных от колотья.

Зеркало, как дивная для простолюдина вещь, подало раскольникам повод к особой сказке: какой-то пустынник, не устояв противу соблазна дьявола, возмечтал о себе столь нелепо, что вздумал свататься на какой-то царской дочери. Царевна, по девичьим причудам, отвечала: если он достанет мне ту вещь, которую по всему царству не могли найти, вещь, в которую бы я могла видеть себя чище, чем в воде, то выйду за него. Пустынник пошёл стараться и наткнулся путём на порожнюю избушку, в которой чёрт отозвался ему, сказав, что попал в рукомойник, заперт и заговорён в нём каким-то стариком, и что готов отслужить какую угодно службу тому, кто его выпустит. Порядившись с ним на ту затейливую вещь, которую требовала царевна, пустынник снял деревянный крест, которым накрыт был глиняный висячий рукомойник, чёрт выскочил, встряхнулся, сделал и подал старику зеркало, которое этот отнёс царевне. По словам некоторых, он женился на ней, но был наказан тем, что видел всюду двойника своего, который не давал ему ни днём, ни ночью покоя и замучил его до смерти; а по словам других, старик покаялся до свадьбы, смирился и ушёл навсегда опять в пустыню. По сей причине у раскольников и поныне зеркало есть вещь запрещённая, созданная дьяволом.

В местах, где есть мамонтовые кости, жители не знают и не могут постигнуть, чтобы это были остатки допотопного животного; а потому и сложили повесть о подземном слоне, который живёт и роется всегда под землёй как крот, никогда не выходит наружу, а только по смерти своей случайно попадается, потому что земля изрыгает кости его. Предание о волотах или великанах и о находимых костях их, без всякого сомнения, также основано на ископаемых костях различных животных.

Беда не по лесу ходит, по людям, а как пойдёт беда, растворяй ворота, никогда одной бедой не кончится. Это поверье основано на случайностях, служивших поводом к изобретению его. Но есть кроме того поэтическое поверье в бедовиков, несчастных на все руки, или бедокуров; к чему бы такой человек ни прикоснулся, от этого ожидают только худого; его жалеют, его не хотят обидеть, но всяк сам себе ближе, и бедняка не менее того выпроваживают за порог, если он куда зайдёт, не держат в одной рабочей артели, не дают никуда приткнуться, даже не смеют подать помощи, опасаясь вреда для себя и для других. Жалкое заблужденье это так упорно, что его иногда ничем нельзя победить.

Привязанность к прадедовским обычаям, от коих так трудно отстать народу, и страсть рядиться и красоваться подавали в купеческом сословии нашем повод к забавным явлениям: так напр., купчиха, не устоявшая противу искушения одеваться заживо в немецкое платье, успокаивала совесть свою завещанием, чтобы её похоронили в русском сарафане.

В числе сказок о нечистом, находим также определение различия между многими именованиями его: чёрт смущает, бес подстрекает, дьявол нудит, сатана творит лживые чудеса для соблазна.

Есть сказка о блаженных островах Макарийских, где сытовые реки, кисельные берега, или молочные реки, медовые берега; девка выйдет, одним концом коромысла ударит, готовый холст подымет; другим зачерпнёт, нитки жемчуга вытянет; стоит там и берёза золотые сучья; и корова, на одном рогу баня, на другом котёл; олень с финиковым деревом на лбу, и птица сирин, иначе райская, перья непостижимой красоты, пение обаятельное, лик человеческий, и пр.

Поверье о неразменном или неизводном рубле, который можно достать у нечистого, продав ему на перекрёстке в полночь жареного в перьях гусака, рассказывается различным образом и принадлежит к тем же сказочным вымыслам, принимаемым тут и там за наличную монету, и также распространено у различных народов, напр., в Германии.

В числе, так называемых, лубочных картин, которые ныне уже начинают делаться редкостью, и без цензуры не печатаются, есть, кроме изображения помянутого сирина, известная космография, где расписаны все баснословные, сказочные страны, люди с пёсьими головами, блаженные острова Макарийские и много других чудес. Об этом листе была, помнится, когда-то статья в «Телеграфе». На другом листе находим мы изображение людей дивных или диких, найденных Александром Македонским внутри гор Рифейских: это люди одноногие, трёхрукие, одноглазые, двуносые и пр. Все они выходят навстречу герою-победителю, коему предшествует пеший ратник в полном вооружении.

Всем известно довольно загадочное явление, что в Москве нет сорок; народное поверье изгнало их за 40 вёрст из Москвы; но они есть гораздо ближе, хотя, сколько мне известно, никто не видал, чтобы сорока залетала в самую Москву. На это сложено несколько поэтических сказок; Москва основана на том месте, где убит боярин Кучка; его предала сорока неуместным сокотаньем своим, когда он спрятался под кустом; он её проклял умирая, и сороки исчезли оттуда навсегда. Другие говорят, что сорока унесла с окна последний кусок сыра у одного старца, угодного небесам; он её проклял за это и изгнал из округа.

Третьи сказывают, и это предание сохранилось в народных песнях, что Маринка Мнишек, будучи ведьмой, перекинулась в сороку, когда пришлось ей худо, и вылетела из окна терема своего; за это сорока была проклята в то время и не смеет явиться в Москву.

Есть ещё довольно сложное и старинное поверье о василиске, который родится из петушьего яйца. Заметив, что курица иногда сдуру силится запеть петухом, люди из этого заключили, что и петух может иногда прикинуться курицей и снести яичко. Это яйцо кругленькое, маленькое, называется спорышек, и в сущности есть не иное что, как выносок куриный, т. е. уродливое яичко, как говорят, последнее, когда курица перестаёт нестись. Народ иногда утверждает, не знаю по каким приметам, что это яйцо петушье: что петухам во сто лет разрешено снести одно только такое яйцо; а если девка поносит его шесть недель под мышкой, то из него вылупится василиск. Об этом василиске есть множество рассказов: он делается оборотнем, или соединяется со злым человеком, с колдуном, и невидимо в нём живёт; он вообще исполняет все приказания мачехи своей, выносившей его под мышкой, приносит ей золото, мстит за неё тем, на кого она зла, даёт ей разные вести и пр. Может быть, поверье или сказка эта в связи с преданиями о сожительстве женщин с нечистым духом, со змиями огненными, летучими и другого разбора. Ведьма, по мнению некоторых, есть именно плод подобного супружества, а сказка о Тугарине Змеевиче и ей подобные суть уродливые порождения разгула народного воображения, настроенного на этот лад. Кирша Данилов рассказывает один из подобных случаев, о рождении Волхва Всеславича, такими словами:

По саду саду, по зелёному, ходила, гуляла

Молода княжна Мария Всеславична:

Она с камня скочила на лютого на змея —

Обвивается лютый змей около чобота

зелень-сафьян,

Около чулочка шёлкова, хоботом бьёт по

белу стегну…

А в ту пору княжна понос понесла…

А и на небе просветил ясен месяц.

А в Киеве родился могун-богатырь,

Как бы молодой Волхв Всеславьевич:

Подрожала мать-сыра земля,

Стряслося словно царство индейское,

А и сине море всколебалося

Для ради рожденья богатырского…

У нас осталось ещё предание, в поговорке: обвести мёртвою рукою. Суеверье говорит, что если сонного обвести рукою мертвеца, то человек спит непробудным, мёртвым сном. На этом основании воры нашивали с собою руку мертвеца, и, вломившись тихонько в избу, усыпляли этою рукою, по убеждению своему, тех, кого хотели обокрасть. К сожалению, даже и новейшее суеверное мошенничество прибегало изредка к этому средству, и воры разрывали для этого могилу.

Русские литейщики, собираясь отлить какую-нибудь значительную вещь, напр., колокол, стараются отвлечь внимание праздной и докучливой толпы от своей работы какой-нибудь новостью, выдумкой или вестью, которую молва пускает по городу. Мастера уверены, что отливка от этого лучше удаётся, и в колоколе не будет пузырей. Таким же точно образом тщательно скрывают день и час родов, отвлекая иногда внимание соседей какими-нибудь сказками и заставляя даже домашних отлучиться на это время, под произвольно придуманными предлогами. Этот обычай, впрочем, полезен, потому что всякий лишний человек при подобном деле помеха. По той же причине родильниц уводят тайком в баню, чтобы избежать в тесном доме помех и свидетелей; но топить в это время баню и душить роженицу на полке, в страшном жаре, есть обычай невежественный и вредный.

XIV ПРИВИДЕНИЯ

Все поверья о привидениях, мертвецах и вообще о взаимных сношениях двух миров, видимого и незримого, вещественного и духовного, составляют смешанный ряд преданий и рассказов, принадлежащих, может быть, ко всем видам принятого нами разделения поверий. Эта статья до того обширна, что из неё можно бы составить десятки томов; постараемся объясниться на нескольких страничках.

Под словом видение разумеем мы такое явление, такой видимый предмет, который предстал глазам нашим необыкновенным, сверхъестественным образом, т. е. необъяснимым, по известным нам доселе законам природы. Подразумевается, что человек видит явившееся не во сне, а наяву; что сверх того, видение это, по крайности, большею частью не вещественное, неосязаемо для рук, хотя и видимо для глаз; словом, что оно занимает какую-то неопределённую средину между плотским и бесплотным миром. Видения эти большею частью основаны на явлении тени или духа, как выражаются, т. е. человека, уже отшедшего в вечность и снова принявшего плотской, видимый образ, и в этом-то смысле видение получает более точное, определительное название привидения. Впрочем, есть и видения другого рода, бесконечно разнообразные, как самое воображение человека.

Ум, разум и рассудок наш решительно противятся тому, чтобы допустить возможность или сбыточность видений. Частного, таинственного свидетельства небольшого числа людей слишком недостаточно для изнасилования нашего здравого ума и для вынуждения из нас веры, вопреки убеждению; мы слишком хорошо знаем, что чувства наши и воображение несравненно легче и чаще подвергаются обману, чем здравый смысл наш и рассудок. В деле такого рода, конечно, вернее видеть и не верить, чем верить не видавши. Мы не смеем утверждать, чтобы душа наша ни под какими условиями не могла войти в духовные связи с бесплотным миром, не смеем потому, что у нас нет к тому достаточных доказательств. Но спросим, могут ли сношения эти сопровождаться признаками вещественными? Каким образом душа, коей бренная плоть несомненно давно уже истлела, может облечься снова в ту же плоть, уничтоженную всевечными законами природы? А каким же образом плотское око наше может принять впечатление от чего-либо не вещественного, т. е. для него не существующего? Если допустить даже, что душа может быть приведена особыми обстоятельствами в восторженное состояние, в коем делается независимою от пяти чувств и превыше времени и пространства, что она в ясновидении своём созерцает в настоящем и прошедшее и будущее, то всё-таки этим ещё не будет разрешена загадка: каким образом являющийся нам дух может вызвать из праха истлевшую плоть свою или облечься в её подобие?

С другой стороны, мы видим, что чувства наши беспрестанно подвергаются обманам. Например: не слышим ли мы иногда внезапно звук, звон, свист, даже имя своё, между тем как все около нас тихо, спокойно, и никто не звал нас и не свистал? Не видим ли мы иногда под дрёму, или впотьмах наяву, или забывшись и крепко задумавшись, такие предметы, каких около нас нет? Это происходит от двояких причин: какая-нибудь причина произвела волнение, переворот в крови нашей, от которого последовали на нервы зрения или слуха впечатления, сходные с действием зримого предмета или слышимого звука; тогда орган слуха или зрения передаёт впечатление это в общее чувствилище, и сие последнее бывает обмануто. В этом случае действие основано на вещественной, плотской половине нашего существа; но может быть и противный случай: воображение с такою живостью и убеждением представит себе какой-либо звук или предмет, что впечатления идут обратным порядком из общего чувствилища и до самых орудий чувств, производят там те же перемены, как и явления действительные, и мы опять-таки бываем обмануты.

Что сила воли и воображения производит в нас вещественные перемены, это доказать не мудрено, потому что мы видим это беспрестанно и на каждом шагу: вспомните только мнимобольных; кроме того, каждый из нас в состоянии силою воображения значительно участить биение сердца, если настроить себя умышленно, вообразив живо радость, гнев, беспокойство и пр. Также легко играть зеницей своей, расширяя и суживая её по произволу, если, глядя на один и тот же предмет, воображать попеременно, что напрягаешь зрение для рассмотрения в подробности самого близкого предмета.

Бесспорно, что воображение наше сильно участвует во всех видениях. Вот почему люди нервические, или не привыкшие обуздывать своего воображения более дельным направлением, склонны к видениям. Вот почему мрак или полусвет, опутывая зрение наше непрободаемыми тенётами, бывают всегдашними спутниками видений. Ночная тишина, где каждый малейший шорох раздаётся иначе и громче, нежели днём; покой и сон, потёмки, сумерки, одиночество, настроенное воображение, неприятное и непривычное положение человека, временно лишённого одного из главнейших чувств своих, зрения; наконец, следующий за напряжениями тела и духа прилив крови к мозгу и к самым орудиям зрения, всё это в совокупности олицетворяет перед нами безличное и неодушевлённое, переносит картины воображения в окружающую нас туманную существенность. В других случаях, мы обращаем грёзы в видения; душа не распознаёт, при живости впечатления, минувшего от настоящего, и также бывает обманута. Это в особенности часто встречается у детей, прежде чем они научатся различать сон от действительности; а как и взрослые весьма часто в том или другом отношении походят на детей, то и они нередко поддаются тому же обману.

Если видения, привидения, духи во плоти, тени, призраки, живые мертвецы и пр. возможны, то многие из нас дали бы дорого за то, чтобы увидеть их и созерцать спокойным духом. Людей, кои постоянно видят разные видения или призраки, называют духовидцами. Есть особый ряд видений, по сказанию очевидцев, это двойники, т. е. человек видит самого себя, и тут народное поверье наше о домовом, который-де иногда одевается в хозяйское платье, садится на его место и пр., совпадает с распространённым по всей Европе, особенно северной, поверьем о двойнике. Иногда видят его также другие люди, но обыкновенно видишь его только сам; для прочих он невидимка. Если двойника застанешь у себя в комнате, или вообще, если он предшествует человеку, идёт наперёд, то это означает близкую кончину; если же двойник идёт следом за хозяином, то обыкновенно намерен только предостеречь его. Есть люди, кои, по их уверению, почти беспрестанно видят своего двойника, и уже к этому привыкли. Этот непонятный для нас обман чувств чаще встречается между людьми средних и высших сословий, чем в простом народе.

Загадочная вещь, в царстве видений, это вещественные призраки, сопровождающие, по уверению многих, такие явления. Сюда принадлежат, например, трещины, кои старая, сухая деревянная утварь даёт внезапно, в предвещание бедствия, особенно смерти, или собственно в то мгновение, когда является призрак. В трещины эти, как в предвещание беды, верят почти все народы, и легко было бы набрать целые томы росказней о подобных происшествиях. Вероятнее всего, однако же, что внезапная и неожиданная трещина, иногда среди тихой и спокойной ночи, подаёт собственно повод к тем рассказам, кои сочиняются бессознательно разгорячённым воображением. Допустив возможность предчувствия в животных, в том смысле как это было объяснено выше, мы, однако же, до крайности затрудняемся найти какую-либо связь между усыхающим от погоды стулом или шкапом и долготою дней его хозяина. Недавно ещё я видел разительный пример такой случайности: старинная мебель прошлых веков, простояв столько времени спокойно, внезапно и без всякой видимой причины, начала лопаться с ужасным треском. Без всякого сомнения, воздушные перемены были причиной этому явлению, и если бы наблюдать за сим внимательно, то вероятно это могло бы служить указаниями метеорологическими, имеющими одну только общую и отдалённую связь с долголетием человеческого рода.

Я видел однажды милое, желанное видение, которое не стану ближе описывать, видел очень ясно, и не менее того, не только теперь, но даже и в то же самое время очень хорошо понимал, как это сталось, и не думал искать тут ничего сверхъестественного. Воображение до того живо представило себе знакомый лик, что бессознательно олицетворило его посредством обратного действия на чувства, и очи узрели снаружи то, что изваялось на глубине души…

Я ещё два раза в жизни своей видел замечательные привидения, и оба случая стоят того, чтобы их пересказать. Они пояснят несколько то, что сказал я об этом предмете вообще, то есть, что должно всякую вещь десять раз примерить и один раз отрезать!

Будучи ещё студентом, я жил в вышке или чердаке, где печь стояла посреди комнаты, у проходившей тут из нижнего жилья трубы. Кровать моя была в углу, насупротив двух небольших окон, а у печки стоял полный остов человеческий — так, что даже и в тёмную ночь я мог видеть с постели очерк этого остова, особенно против окна, на котором не было ни ставен, ни даже занавески. Просыпаюсь однажды заполночь, во время жестокой осенней бури; дождь и ветер хлещут в окна, и вся кровля трещит; ветер, попав видно где-нибудь в глухой переулок, завывает по-волчьи. Темь такая, что окна едва только отличаются от глухой стены. Я стал прислушиваться, где завывает так жестоко ветер, в трубе ли, или в сенях, и услышал с чрезвычайным изумлением совсем иное: бой маятника от стенных часов, коих у меня не было и никогда не бывало. Прислушиваюсь, протираю глаза и уши, привстаю, одно и то же; кругом всё темно, холодно, сыро, буря хлещет в окно, а где-то в комнате, по направлению к печи, мирно ходит маятник. Одумавшись хорошенько и сообразив, я встал и начал подходить на слух, медленно, шаг за шагом, к тому месту, где ходит маятник. В продолжение этого перепутья, короткого по расстоянию, но долгого, если не по времени, то по напряжению чувств, я ещё положительнее убедился в том, что слышу не во сне, а наяву, что маятник ходит мерно, звонко, ровно, хотя у меня стенных часов нет. При едва только заметном сумеречном отливе против окон, ощупью и на слух, дошёл я до самой печи и стоял ещё в большем недоумении, носом к носу с костяком своим, коего очерк мутно обозначался против белой печи. Что тут делать и как быть? Маятник явным образом ходит в скелете; из него отдавались мерные удары, но движения незаметно никакого. Ближе, ближе носом к лицу его, чтобы рассмотреть впотьмах такое диво, как остов мой, с кем я давно уже жил в такой тесной дружбе, внезапно плюнул мне в лицо… Невольно отшатнувшись, я обтёрся рукою и удостоверился, что всё это было не воображение, а существенность: брызги, разлетевшиеся по лицу, были, точно, мокрые. Этим следовало бы кончить исследования, и я попросил бы вас переуверить меня, что я ошибся, что всё это было не то, и не так! Я стоял, всё ещё сложа руки перед постоянным товарищем, пялил глаза и прислушивался к мерным ударам маятника, который, однако же, вблизи стучал несколько глуше; но подумав ещё немного и не видя ни зги, я безотчётно протянул руку и погладил череп по лысине: тогда я вздохнул и улыбнулся, всё объяснилось. В кровле и потолке, подле трубы или печи, сделалась небольшая течь, капля по капле, на лысую, костяную, пустую и звонкую голову моего немого товарища!

Другой случай состоял в следующем:

Сидя вечером в кругу товарищей, я сказал, как пришлось к слову, что робость и пугливость не одно и то же: первое может быть основано на опасении, поселяемом в нас здравым рассудком; второе, напротив, есть склонность к страху безотчётному, а потому иногда и безрассудному; что, может быть, я иногда робок, но не пуглив, и не могу робеть, страшиться, или опасаться чего-нибудь, если опасение это не оправдывается моим рассудком. «Ну, ты в мертвецов веришь?» Верю в мёртвых. «А в живых?» Нет, не верю. «Стало быть, и не боишься их?» И не боюсь; впрочем, если бы я и верил в мертвецов по-твоему, то и тогда ещё не вижу, для чего их бояться. «А пойдёшь ли ты в полночь на кладбище?» Пожалуй, пойду. «Нет, не пойдёшь!» Нет, пойду! За спором дело стало, и решено было, чтобы мне идти, как пробьёт полночь, одному на кладбище, отстрогнуть щепочку от креста и принести её, и завтра всем вместе идти и примерить щепочку, для поверки дела.

Ночь была тёмная, до кладбища версты две, дорога под конец едва заметная; я сбился немного и не счёл за нужное отыскивать торную дорогу, а пошёл знакомым путём вперевал, по направлению, где против неба темнела едва заметно кладбищенская церковь. Прихожу ко рву, окружающему кладбище, перескакиваю его; ножичек у меня в руках и я хочу уже отстрогнуть щепочку от первого пошатнувшегося в сторону креста, но мне показалось, что завтра осмеют меня, скажут: рад, что добрался, небось, не прошёл дальше! — и я стал подвигаться ощупью вперёд, спотыкаясь между могил, ям, кустов, камней и разрушенных памятников. В это время, помню, родилось во мне двоякое опасение, ускорившее, при таких обстоятельствах, биение сердца и дыхание: первое, чтобы товарищи не вздумали подшутить надо мною и не сделали какой-нибудь глупости; второе, чтобы какой-нибудь сторож не принял меня за вора и не вздумал бы, выскочив внезапно сбоку, прежде всего поколотить меня порядком, чтобы, может быть, потом уже, за вторым приёмом, допросить, кто я и зачем пришёл. Первое опасение устранилось, однако же, тем, что сидевшие со мною товарищи не могли опередить меня на этом пути, а второе тем, что сторожа, конечно, теперь все спят и мне только не должно шуметь. Во всяком случае, я, скрепив сердце, дал себе слово быть спокойным, рассудительным и хладнокровным, не пугаться, что бы ни случилось. Глупое сердце продолжало стучать вслух, хотя, право, не знаю о чём и почто.

Вдруг я слышу подземный глухой стук, удара два, три сряду. Я остановился: через несколько секунд повторилось то же, потом ещё раз, а потом раздался слабый подземный стон или вздох. Всё это, сколько я мог заключить, полагаясь на слух свой, происходило в самом близком расстоянии от меня и притом именно «под землёй». После нескольких секунд молчания и нескольких шагов моих вперёд, повторилось опять то же; но подземные удары были звучнее и до того сильны, что мне показалось, будто земля подо мною дрогнула; стон, довольно внятный, исходил из земли и, бесспорно, от мертвеца. Если бы я кончил похождение своё на этой точке, то уже и этого было бы довольно, и я бы, конечно, поныне мог бы вам только божиться по совести, что всё это точно святая истина и действительно так со мною случилось… но дело зашло ещё дальше: я опять подвинулся несколько шагов вперёд, по тому направлению, откуда звук до меня доходил, прислушивался и всё подвигался ощупью вперёд. Внезапно стук этот очутился почти подо мною, у самых ног; что-то охнуло, закашляло; земля вскрылась и расступилась; меня обдало, обсыпало землёй, и мертвец в белом саване медленно потянулся из могилы, прямо передо мной, никак не далее двух шагов… Кончим на этом; примите от меня совестливое уверение, что всё это случилось точно таким образом, как я описываю, и скажите после этого, есть ли привидения и живые мертвецы, или их нет?

Я остановился и глядел во все глаза на мертвеца, у которою в руках увидел я, несмотря на потёмки, заступ. Я не думал и не мог бежать, а стоял, растерявшись и не зная, что именно делать. Помню, что я хотел завести разговор с покойником, но по незнакомству с ним не знал, с чего начать, чтобы не сказать ему какой-нибудь глупости. К счастью, он вывел меня из этого тягостного положения, спросив сам первый: «Кто такой ходит тут, зачем?» Эти слова возвратили мне память и объяснили вдруг всё. — Да я, любезный, не попаду на дорогу, сбился, от берега, где и канавы не заметил, и не знаю куда выйти. — «А вот сюда ступайте, вот!» — Да ты что же тут делаешь? «Известно что, копаем могилу». — Для чего же ночью? «А когда же больше? Как с вечера закажут, чтобы к утру готова была, так когда же копать её, как не ночью?»

Вот всё, что я по собственному опыту могу сказать об этом предмете. Я бы мог рассказать ещё кучу подобных приключений, наприм., как один офицер искрошил в ночи саблей, вместо привидения, белый канифасный халат свой, висевший на гвозде, на который надета была ещё и шапка; как привидения ходят за любовными приключениями, или просто на какой-нибудь промысел, пользуясь робостью хозяина; но всё это известно и при том, конечно, ничего не доказывает; надобно каждому предоставить веру в собственное своё убеждение, которое, однако же, тогда только может иметь место, когда оно основано на собственном, безошибочном опыте, и когда опыт этот, как в приведённых мною случаях, доведён до конца.

Недавно ещё рассказывали мне, поставив и свидетелей, следующее: хозяин, прохаживаясь в сумерки в зале, услышал и увидел в окно, что на двор прикатила карета четвернёй. Он заглянул в гостиную и сказал жене: приготовься принять гостей: кто-то приехал. Но как всё оставалось по-прежнему тихо и спокойно и никто не входил, то хозяин выглянул в переднюю: покойная бабушка его стояла там у дверей, но исчезла в ту же минуту; пол под нею треснул, а карета покатила со двора, по направлению к кладбищу. Иные прибавляли ещё к этому, что посторонние люди видели, как карета исчезла в самой ограде погоста. Что прикажете сделать из такого рассказа? Если бабушка могла воротиться с того света, то где и как успела она собрать всю упряжь свою, карету, лошадей и кучеров, которые, конечно, не были ею взяты с собою на тот свет? Не короче ли предположить, что добрый хозяин, внук или сын, задумался о бабушке, которой с недавнего времени не стало в доме, и что он увидел её не плотскими глазами своими, а оком души?

О двойниках, предвещающих кончину, говорят почти всюду и во всех землях. Известно, что горным шотландцам приписывают способность видеть двойников в высшей степени. Если объяснить явление это языком магнетизёров, то явление двойника значит, что душа наша получила возможность, как бы отделившись от тела, созерцать его вне себя, со стороны. Это довольно тёмно, хотя и несколько понятнее, чем явление покойников.

Может быть, некоторые читатели слышали, что рассказывают многие из современников наших, как очевидцы, о смерти довольно известного в кругу своём человека. Он был начальник учебного заведения; дети, в хороший зимний день, кажется, в сочельник перед Рождеством, бегали по саду, где лежал глубокий снег и были расчищены только три дорожки, в виде П. Несколько молодых людей сидели на скамье и, увидав подходящего к ним со стороны здания начальника, привстали; он прошёл, но не успели они оглянуться, как увидели его вторично, идущего тем же путём, по тому же направлению, тем же мерным шагом и точно в таком же положении. С крайним изумлением они снова ему поклонились; он поздоровался с ними и обошёл кругом дорожек. Двойники так быстро прошли один за другим, что не было никакой возможности допустить, будто старик сделал круг и обошёл вторично. Дети изумлялись и перешёптывались весь день; что происходило в душе старика, никому неизвестно; но он на другой же день в каком-то припадке лишил себя жизни. Случай этот весьма замечателен тем, что несколько посторонних свидетелей единогласно утверждают сказанное нами и убеждены в том, что сами видели двойника. При таких обстоятельствах остаётся только пожать плечами и предоставить дело на совесть каждого.

XV КЛАДЫ

Сюда же, к этому же разряду поэзии народной и игры воображения, принадлежит целый ряд сказок и поверьев о цвете папоротника, который-де цветёт ночью на Иванов день. Этот небывалый цвет (папоротник тайниковое, бесцветное растение) почитается ключом колдовства и волшебной силы, в особенности же для отыскания кладов: где только зацветёт папоротник в полночь красным огнём, там лежит клад; а кто сорвёт цвет папоротника, тот добыл ключ для подъёма всякого клада, который без этого редко кому даётся.

Предмет этот, о кладах, богат поверьями всякого рода. С суевериями о кладах связывается и много сказок и преданий; у каждого края свой герой или разбойник прежних лет, коему приписываются все находимые и искомые клады. В восточных губерниях клады принадлежат Пугачёву, на Волге — Стеньке Разину, на Украине — Гаркуше, в средней России — Кудеяру и проч. Клад вообще не всякому даётся; хозяин клада, по смерти своей, бродит тихо вокруг и бережёт его строго и чутко: либо вовсе не найдёшь, либо и найдёшь, да не возьмёшь, не дастся в руки; не подымешь по тяжести; обмираешь, как тронешь, ровно кто тебе руки и ноги перебьёт; кружишь на этом месте и не выйдешь, ровно леший обошёл, поколе не положишь клад опять на место; или, если клад под землёй, в подвале, глубокой яме, то взявший его не вылезет никак, перед тобою земля смыкается, железные двери с запорами затворяются; либо выскочит откуда ни возьмётся невидимка, схватит и держит на месте, покуда не выпустишь из рук клада; либо навалится на плечо ровно гора, так что и языка не повернуть; либо ноги подкосятся, либо станут, упрутся, словно приросли к земле; или, если и возьмёшь клад и унесёшь, то сколько ни носишь его домой, берёшь золото, а принесёшь черепки; или же, наконец, возьмёшь, да и сам не рад: вся семья сподряд вымрет. Всё это от того, что клад кладётся со свинцом или с зароком, что клад бывает всегда почти заповедный и даётся тому только, кто исполнит зарок; избавляет же от этой обязанности только цвет папоротника или разрыв — прыгун — скакун — плакун — или спрыг-трава, железняк или кочедыжник; папоротнику и плакуну повинуются все духи, а прыгун ломает замки и запоры, побеждая всякое препятствие. Иногда клад бродит не только свечой, огоньком, но даже каким-нибудь животным или человеком; если, догадавшись, ударить его наотмашь и сказать: аминь, аминь, рассыпься, то перед тобою очутится кубышка с деньгами. Во время выемки клада приключаются разные страсти, и черти пугают и терзают искателя. Брать взаймы у клада иногда можно, если он даст, но к сроку принеси, иначе постигнет беда большая. Можно также менять деньги у клада и при этом даже иногда обсчитывать его, положив то же число монет, меньшей ценности.

У нас почти всюду есть много рассказов и преданий о кладах, а Саратовская губерния, где волжские вольницы зарывали когда-то свои награбленные богатства, едва ли не богаче прочих подобными воспоминаниями. Мы упомянули, что клад даётся со словцом или по завету: это значит, что кто его зарывает, тот должен во всё время причитывать вслух, какой зарок на него кладёт: напр., семидневный пост, а затем рыть голыми руками, на молодой месяц, или на разрыв-траву и проч. Один человек зарывал клад, приговаривая: «на три головы молодецких»; стало быть, клад не дастся никому, если не поклониться ему тремя головами молодецкими; а другой бродяга, сидя случайно тут же в дупле, подслушал его и переговаривал каждый раз: «на три кола осиновых». Клад слушается всегда последнего заговора; посему, когда хозяин ушёл, а подсидевший его вырубил три осиновые кола и поклонился ими кладу, то и взял его преспокойно. Есть также заговоры, во всём похожие на прочие заговоры, как для укладки клада, так и для развязки его.

В одном месте Рязанской губернии, где исконное поверье искало кладов, уверяя, что целовальник рязанский встретил земляка в Сибири, в ссылке, и узнал от него тайну нескольких кладов, получив и запись с приметами, где они лежат, люди с седыми бородами рассказывали вот что: «Я рубил в лесу жерди, привязав лошадь к дереву; вдруг вижу: под деревом высыпан из земли и уже порос травой и мохом крест; я вспомнил, что это была одна из примет, и выхватил топор, чтобы натюкать на деревьях зарубки; вдруг как понесёт моя лошадь, сорвавшись, как загремит, я за ней, за ней, а она дальше, дальше, затихла и пропала; я воротился, а она стоит привязанная, где была, а места того, где высыпан крест, не нашёл, хоть сто раз был опять в лесу да искал нарочно». Другой рассказывал так: «И я по дрова ездил, да нашёл на знакомом месте, где сто раз бывал и ничего не видал, погреб: яма в полчеловека, в пояс, а на дне устлана накатом, который уже порос травой и мхом, да кой-где доска прогнила, провалилась. Подумав немного и оглянувшись, да опознавшись ещё раз на месте, я спустился в яму; только что я было припал, да стал заглядывать в провалы, как меня хватит кто-то вдоль спины хворостиной, так я насилу выскочил да бежать, а он всё за мной, до самой дороги! Я на другой день показывал хозяйке своей синевицы на спине».

Третьему рязанцу посчастливилось лучше: он без больших хлопот у себя дома под углом нашёл съеденный ржавчиной чугунчик, в коем было с пригоршню серебряных монет. Их купил г. Надеждин, а описал г. Григорьев, в Одессе; это были замечательные арабские монеты IX до XI века.