Патрисия Корнуэлл
Суть доказательств
Кей Скарпетта – 2
Издательский текст https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=6298240
«Суть доказательств»: Азбука, Азбука‑Аттикус; СПб.; 2013
ISBN 978‑5‑389‑05539‑1
Аннотация
Известной писательнице кто‑то звонит с угрозами, а через некоторое время ее находят убитой в собственном доме. Ситуацию осложняет исчезновение рукописи, способной пролить свет на преступление. К расследованию подключается Кей Скарпетта, главный судмедэксперт Ричмонда. Постепенно один за другим начинают погибать люди из ближайшего окружения писательницы, а сама Кей становится новой мишенью преследователя. Ей остается лишь одно – раскрыть дело и поймать убийцу прежде, чем он доберется до нее.
Патрисия Корнуэлл
Суть доказательств
Эду – специальному агенту и другу
Пролог
13 августа
Ки‑Уэст
Привет, М.
Тридцать дней минуло в отмеренных оттенках света и переменах ветра. Я слишком много думаю и совсем не мечтаю.
После полудня сижу обычно на веранде в «Луи». Пишу и смотрю на море. Какая мозаика цвета! От изумрудно‑зеленого на отмелях до темно‑синего на глубине. Небо исчезло где‑то в бесконечности, и белые перышки облаков плывут, будто колечки дыма. У берега купаются отдыхающие, за рифами замерли на якоре шлюпки. Я вижу, но не слышу их, – все звуки смывает постоянный бриз. Веранда крытая, так что, когда вдруг налетает шторм – такое случается обычно ближе к вечеру, – я остаюсь за столиком, вдыхаю запах дождя и смотрю, как пробегает по воде зыбь – будто кто‑то поглаживает мех животного против шерсти. Бывает так, что дождь льет, а солнце светит.
Мне никто не докучает. Я уже стала здесь своей, частью ресторанной семьи: командир – Зулу, черный лабрадор, гоняющийся за фрисби, а его команда – бродячие коты, забредающие сюда регулярно и терпеливо, молча ожидающие подачки. Четвероногие подопечные Луи питаются лучше, чем иные люди. На душе светлеет, когда видишь, что мир способен по‑доброму относиться к своим созданиям. В общем, дни проходят размеренно и довольно приятно.
Страшно бывает ночами.
Когда мысли заползают в темные щели и начинают плести свою жуткую сеть, я бегу от них, ищу спасения на тесных улочках Старого города. Шумные бары влекут меня, как свет мошку. Уолт и Пи‑Джей придают моим ночным блужданиям некую осмысленность и упорядоченность. Уолт приходит с работы первым: он занимается бизнесом – держит магазинчик на Мэллори‑сквер, где торгует поделками из серебра, – к вечеру обычно покупатели уже не заходят в его лавочку. Мы открываем по бутылочке пива и ждем Пи‑Джея. Потом шатаемся по барам и заканчиваем обычно у «Неряхи Джо». За то время, что я здесь, мы стали неразлучны. Надеюсь, они не разбредутся без меня. Их любовь уже не кажется мне больше чем‑то из ряда вон выходящим. Как и многое другое. Кроме смерти, которую я вижу.
Мужчины тщедушны и скучны. Их глаза – окна, и, глядя в них, я обнаруживаю измученные души. СПИД – вот чума, поглощающая приношения этого крохотного островка. Странно, но мне здесь комфортно, среди изгнанных и умирающих. Хотя, может быть, многие из них еще меня переживут. Я лежу в постели, слушаю гудение вентилятора и не могу уснуть. Мысли лезут в голову. Мысли и картины того, как это случится.
Деться мне некуда. Я вспоминаю это каждый раз, когда звонит телефон. Я оборачиваюсь, едва услышав шаги за спиной. Каждый вечер я открываю шкаф, откидываю шторы, заглядываю под кровать и приставляю стул к двери.
Боже, как не хочется возвращаться домой.
Берилл
30 сентября
Ки‑Уэст
Привет, М.
Вчера, когда мы сидели в «Луи» на веранде, Брент позвал меня к телефону. Сердце сразу запрыгало, но в трубке только щелкнуло и начались гудки.
Ты представить не можешь, как это на меня подействовало! Я ведь постоянно пытаюсь убедить себя, что бояться нечего, что виной всему мое воображение, способное довести до паранойи. Уж лучше бы он что‑нибудь сказал, порадовался бы моему страху. Как ему удалось узнать, что я здесь? Как он нашел меня в городе? Одну из официанток зовут Стью. Она порвала со своим парнем и приехала с севера. Может быть, звонили ей, а Брент просто не разобрал и вместо Стью позвал Стро? Звонивший услышал чужой голос и повесил трубку.
И зачем только я всем сообщаю свое прозвище!
Так или иначе, будь я Берилл или Стро, мне страшно.
Книга не закончена, но денег почти не осталось, да и погода поменялась. Утро выдалось хмурое, дует сильный ветер. Я осталась сегодня дома, потому что на веранде в «Луи» работать невозможно. На улице мигают фонари. Пальмы от ветра похожи на вывернутые зонтики. Мир за окном стонет, как раненый, капли дождя бьют в стекло, и кажется, что Ки‑Уэст осаждают какие‑то темные силы.
Надо уезжать. Мне будет недоставать этого островка, не хватать Пи‑Джея и Уолта. Благодаря им я чувствовала себя в безопасности. Они заботились обо мне. И что я буду делать, когда вернусь в Ричмонд? Может быть, сразу же и уеду, да вот только не знаю куда.
Берилл
Я положила письма туда, где они лежали, – в бумажный пакет, достала хирургические перчатки, засунула их в свой черный медицинский чемоданчик и, войдя в лифт, спустилась на первый этаж. В морг.
В выложенном плиткой коридоре было еще сыро после недавней уборки, а прозекторскую уже заперли. Выйдя из лифта, я прошла по диагонали к холодильнику из нержавеющей стали и потянула на себя тяжелую, массивную дверь. Изнутри привычно пахнуло холодом и скверным запахом. Долго искать нужную каталку не пришлось, причем я даже не смотрела на бирки – просто узнала торчащую из‑под белой простыни тонкую, изящную ступню. Берилл Мэдисон я изучила с головы до пят.
Дымчато‑голубые глаза бесстрастно смотрели из‑под полуопущенных век; лицо казалось расслабленным, глубокие порезы, большая часть которых пришлась на левую сторону, побледнели. Шею раскроили до спины, перерезав подъязычную мышцу. Девять проникающих ран над левой грудью казались большими красными бутоньерками и располагались почти строго вертикально. Удары наносили быстро, один за другим, и с большой силой – кое‑где на коже остались следы рукоятки. Порезы на руках, от запястий до плеч, разнились по длине – от четверти до четырех с половиной дюймов. Всего режущих ран насчитывалось двадцать семь, включая две на спине и не считая колотые на груди и шее, и все их жертва получила, пытаясь защититься от широкого, острого лезвия.
Мне не нужны были ни фотографии, ни диаграммы. Закрыв глаза, я видела перед собой лицо Берилл Мэдисон. Видела во всех отвратительных подробностях, что сделали с ней ненависть и злоба. Левое легкое проколото в четырех местах. Сонная артерия почти перерезана. Пострадали дуги аорты и маммарная артерия, пробиты сердце и околосердечная сумка. К тому моменту когда безумец практически обезглавил жертву, она уже была мертва.
Я пыталась понять, как такое могло случиться. Ей угрожали. Перепуганная до смерти, она сбежала в Ки‑Уэст. Берилл Мэдисон не хотела умирать. И погибла в первую же ночь после возвращения в Ричмонд.
Зачем ты впустила его в дом? Почему ты это сделала?
Я поправила простыню и откатила тележку к задней стене холодильника. Завтра после полудня тело кремируют, а прах отправят в Калифорнию. В следующем месяце Берилл исполнилось бы тридцать шесть. Живых родственников у нее, похоже, не осталось, только сводная сестра во Фресно. Тяжелая дверь стальной камеры закрылась с глухим, всасывающим звуком.
Бетон парковочной площадки за офисом службы судебно‑медицинской экспертизы прогрелся за день, в воздухе ощущался слабый запах креозота от расположенных неподалеку железнодорожных эстакад. Погода стояла не по сезону теплая. И это под самый Хеллоуин.
Боковая дверь была открыта, один из уборщиков поливал из шланга бетон. Увидев меня, он поднял шланг, так что я прошла под водяной аркой.
– А вы сегодня рано, доктор Скарпетта.
Часы показывали половину пятого, а уходила я обычно не раньше шести.
– Вас подвезти? – спросил уборщик.
– Спасибо, за мной приедут.
Я родилась в Майами, неплохо знала ту часть света, где скрывалась летом Берилл Мэдисон, и легко могла представить Ки‑Уэст с его волшебными красками. Закрыв глаза, я видела его яркую зелень, необычайную голубизну неба и закаты, настолько кричаще роскошные, настолько вульгарно‑цветистые, что такое могло сойти с рук только Творцу. Уж лучше было бы Берилл Мэдисон оставаться там и никогда не возвращаться в Ричмонд.
Сияющая как черное зеркало, новенькая «корона виктория» неспешно и с достоинством вплыла на стоянку. Ожидая увидеть знакомый потрепанный «плимут», я слегка растерялась, когда оконное стекло «форда» почти бесшумно скользнуло вниз.
– Ждешь автобуса или как?
В отполированной до блеска дверце отразилось мое удивленное лицо. Лейтенант Пит Марино безуспешно пытался изобразить пресыщенность жизнью и равнодушие к ее дарам. Электронный замок открылся с уверенным, твердым щелчком.
– Впечатляет, – сказала я, устраиваясь в шикарном интерьере автомобиля.
– Шла в придачу к назначению. – Он поддал газу. Мотор заревел. – Неплохо, а?
Замученные, хрипящие клячи ушли наконец‑то в прошлое – Марино приобрел настоящего жеребца.
Доставая из пачки сигарету, я заметила дырку на приборной панели.
– Откуда это? Пытался подключить мигалку или только электробритву?
– Черт!.. – жалобно простонал лейтенант. – Какой‑то придурок слямзил мой прикуриватель. На автомойке. Представляешь? На следующий же день после того, как я ее купил. Жуть, да? Сначала недоумки сломали щеткой антенну, и, пока я прочищал им мозги, кто‑то спер прикуриватель. Так расстроился, что…
Иногда Марино напоминал мою мать.
– …увидел чертову дырку уже возле дома. – Он на секунду замолчал и, пока я искала в сумочке спички, выудил из кармана зажигалку и бросил мне на колени. – Как же так, док? А кто божился, что бросает курить?
– Я и бросаю. С завтрашнего дня.
* * *
В тот вечер, когда убили Берилл Мэдисон, мне сначала пришлось высидеть два часа на скучной опере, а потом в дорогущем английском пабе выслушивать напыщенные разглагольствования отставного судьи, поведение которого плохо соответствовало статусу человека, носившего почетный титул «ваша честь». У меня не было с собой пейджера, и полиция вызвала на место преступления моего заместителя Филдинга. Вот почему в дом убитой писательницы я отправлялась впервые.
Виндзор‑Фармс не тот район, где убийства – привычное дело. Дома здесь большие, они расположены на идеально ухоженных участках в глубине от дороги. Большинство снабжены охранной сигнализацией и системой кондиционирования, так что открывать окна для проветривания помещения вовсе не обязательно. За деньги бессмертия не приобретешь, но купить некоторую долю безопасности на них можно. Раньше по служебным делам я здесь не бывала.
– Похоже, деньжата у нее водились, – заметила я, когда Марино остановился перед запрещающим знаком.
Старушка с белыми как снег волосами провела мимо пушистого мальтийца. Собачонка уставилась на нас, обнюхала травку и задрала лапу.
– Ну какой от нее толк! – неодобрительно пробормотал Марино, провожая старушку и ее любимца неодобрительным взглядом. – Ненавижу этих шавок. Только и знают, что тявкать до хрипоты да гадить в каждом углу. Хочешь завести собаку – возьми кого‑нибудь клыкастого.
– Некоторым они нужны только лишь для компании, – отреагировала я.
– Да уж. – Лейтенант помолчал и, вспомнив мою последнюю реплику, пояснил: – Деньжата у Берилл Мэдисон точно были, но пошли, как я думаю, на строительство своего гнездышка. А все сбережения профукала в Краю Гомосеков[1]. Бумаги еще не разобрали.
– Их кто‑то трогал?
– Не похоже. Между прочим, с писательством у нее неплохо получалось. В смысле зелени. Публиковалась под несколькими псевдонимами. Эдер Уайлдс, Эмили Стрэттон, Эдит Монтегю.
Имена ничего мне не говорили. Только Стрэттон показалось знакомым.
– Стрэттон… Ее второе имя.
– Может быть, от него и прозвище? Стро – Соломинка.
– Или оттого, что у нее светлые волосы, – напомнила я.
Волосы у Берилл были цвета меди, с выгоревшими на солнце золотистыми прядями, черты лица ровные и тонкие, фигура хрупкая. Возможно, ее находили красивой. Трудно сказать. Из прижизненных фотографий я видела только одну, на водительском удостоверении.
– Я разговаривал с ее сводной сестрой, – продолжал Марино. – Стро ее называли только близкие. Тот, кому она писала из Ки‑Уэста, определенно входил в этот круг. Такое у меня сложилось впечатление. – Он поправил «козырек». – Только вот зачем понадобилось копировать собственные письма? Сколько ни думаю, понять не могу. А ты, док? Тебе попадались люди, которые делают фотокопии личных писем?
– Ты уже сказал, что она вообще много чего хранила.
– Точно. Это мне и не дает покоя. Предположим, тот псих угрожал ей несколько месяцев. Что делал? Что говорил? Не знаю. Ничего этого она не записывала. Ни звонки на магнитофон, ни даже время. Странно, да? Дамочка делает фотокопии личных писем, но не удосуживается записать ни слова из угроз, которыми ее стращал маньяк. Ты что‑нибудь понимаешь?
– Не все думают так, как мы с тобой.
Лейтенант покачал головой:
– А я так скажу. Некоторые не думают потому, что голова у них забита кое‑чем другим. Чем‑то таким, о чем посторонним лучше не знать.
Машина свернула на подъездную дорогу и вскоре остановилась перед дверью гаража. Лужайка заросла травой, ведь за ней некому было ухаживать. Кое‑где покачивались под ветром высокие одуванчики. Возле почтового ящика висела табличка с надписью «Продается». Переднюю дверь серого цвета запечатывала желтая полицейская лента.
– Колеса в гараже, – сказал Марино, когда мы вышли. – Очень даже приличная черная «хонда аккорд ЕХ». Думаю, тебе стоит на нее взглянуть. Есть кое‑что интересное.
Я остановилась и огляделась. Косые, но еще теплые лучи солнца согревали плечи и шею, хотя в воздухе уже ощущалась прохлада. Нас окружала тишина, нарушаемая лишь нетерпеливым жужжанием осенних насекомых. Я медленно и глубоко вдохнула. Не знаю почему, но на меня вдруг навалилась усталость.
Дом, спроектированный в так называемом интернациональном стиле, отличался упрощенным силуэтом, горизонтальным передним фасадом из больших, опирающихся на пилястры первого этажа окон. Он отдаленно напоминал корабль с открытой нижней палубой. Построенный из плитняка и дорогого дерева, он мог бы принадлежать богатой молодой парочке – просторные комнаты, высокие потолки, много дорогого и неиспользованного пространства. Участок Берилл был последним на Уиндэм‑Драйв, и это объясняло тот факт, почему никто ничего не видел и не слышал. С двух сторон его окружали дубы и сосны, создавая естественный барьер между Берилл и ближайшими соседями. Задний двор заканчивался крутым склоном глубокого, заросшего кустами и заваленного булыжниками оврага, за которым начинался, простираясь насколько хватало взгляда, густой, нетронутый лес.
– Черт! Бьюсь об заклад, у нее тут лани под окном ходили, – сказал Марино, когда мы обошли дом. – Ничего местечко, да? Выглядываешь из окна – и весь мир перед тобой. А зимой вид, наверно, вообще потрясающий. Не отказался бы от такой хижины. Разжигаешь камин, наливаешь бурбона в стаканчик, и больше ничего не надо – просто сидишь и смотришь на лес. Похоже, быть богатым не так уж и плохо.
– Особенно если ты при этом еще и жив.
– И то верно, – согласился Марино.
Сухие опавшие листья похрустывали под ногами. Мы обогнули западное крыло. Передняя дверь была на одном уровне с патио, и я заметила в ней «глазок». Он таращился на меня как пустой, невидящий глаз. Марино щелчком отбросил окурок, и тот, описав дугу, упал в траву. Пиджак лейтенант снял, оставшись в белой рубашке с короткими рукавами, расстегнутой вверху и смявшейся у левого плеча, где висела кобура. Над ремнем зеленовато‑синих брюк колыхался живот.
Порывшись в карманах, Марино выудил ключ с желтой полицейской биркой и стал возиться с замком. Меня уже не впервые поразили его руки. Огромные, заскорузлые, сильные, они напоминали бейсбольные рукавицы. Ни музыкант, ни дантист из него никогда бы не получился. Лет пятидесяти с небольшим, с редеющими седыми волосами и давно потерявшим товарный вид лицом, лейтенант выглядел достаточно грозно, чтобы посеять сомнения в душе самого отчаянного правонарушителя. Большим копам вроде него драться приходится редко. Уличная шпана с появлением такого представителя закона обычно затихает, засовывая браваду в задний карман.
Мы вошли в прихожую и, остановившись в прямоугольнике света, натянули перчатки. В доме присутствовал тот характерный запах пыли, плесени и залежалого сыра, который сам собой появляется в запертых надолго помещениях. Хотя прибывшая по вызову оперативная бригада отдела ричмондского полицейского управления провела здесь несколько часов, все осталось на своих местах. Марино заверил меня, что дом выглядит точно так, как и при обнаружении тела Берилл Мэдисон двумя днями раньше. Он закрыл дверь и включил свет.
– Как видишь, – голос запрыгал эхом между стенами, – она впустила его сама. Никаких признаков взлома и насильственного проникновения не обнаружено. В доме установлена система сигнализации повышенного, тройного уровня надежности. – Марино привлек мое внимание к панели на стене возле входной двери. – Сейчас она отключена, но когда мы приехали сюда в тот вечер, завывала на полную. В общем‑то поэтому ее и нашли так быстро.
Все началось со звонка. В начале двенадцатого ночи один из соседей Берилл набрал «911» и сообщил, что уже полчаса слышит вой сирены. К дому направили патрульную машину. Передняя дверь была приоткрыта. Через пару минут патрульный связался с участком и затребовал подкрепления.
В гостиной царил совершенный хаос. Стеклянный кофейный столик лежал на боку, выставив вперед свои хрупкие ножки. Коврик устилали осколки хрустальной пепельницы, пары стеклянных чаш в стиле ар‑деко, цветочной вазы и растрепанные журналы. У стены – перевернутое кресло, обитое голубой кожей. Рядом – подушка от такого же голубого диванчика. На белой стене, слева от ведущей в холл двери, – темные пятна засохшей крови.
– Сигнализация срабатывает сразу или с задержкой? – спросила я.
– С задержкой. Дверь открывается, она срабатывает и жужжит секунд пятнадцать, прежде чем включиться на полную силу. Так что времени, чтобы ввести код, вполне достаточно.
– Тогда получается, что она открыла дверь, отключила сигнализацию, впустила гостя и снова ее включила, пока он был еще здесь. В противном случае сигнализация не сработала бы после того, как он ушел. Интересно.
– Да уж, интересней некуда.
Мы стояли в гостиной у опрокинутого стеклянного столика, припорошенного темно‑серым порошком. Журналы на полу, новостные и литературные издания были далеко не новые.
– А свежие газеты и журналы кому‑нибудь попадались? Если она купила здесь местную газету, то могла увидеть какой‑то материал. Куда она отправилась, сойдя с самолета? Не мешало бы проверить.
Марино поиграл желваками. Он не терпел, когда ему указывали, что и как делать.
– Кое‑что нашли в спальне наверху, там, где она оставила сумки и «дипломат». Обе газеты местные. «Майами геральд» и какой‑то «Обзор» с перечислением всей предлагающейся к продаже недвижимости. Может, подумывала перебраться в Ки‑Уэст? И та и другая вышли в понедельник. Скорее всего, она и купила их уже в самый последний момент перед посадкой, в аэропорту, когда возвращалась в Ричмонд.
– Хотелось бы узнать, что говорит ее риэлтор…
– Ничего, – перебил Марино. – Ему сказать нечего. Утверждает, что понятия не имел, куда Берилл уезжала, а в доме после ее отъезда побывал только раз. Им интересовалась одна молодая парочка. Цена показалась завышенной, и дальше разговора дело не пошло. Берилл просила за дом триста тысяч зеленых. – Он огляделся, с трудом сохраняя непроницаемое выражение на своем суровом лице. – Похоже на то, что теперь кто‑то неплохо погреет руки.
– Вечером в аэропорту Берилл взяла такси. – Я упрямо старалась следовать за фактами и не давать Марино отвлекаться.
Он вытряхнул из пачки сигарету и ткнул ею, как указкой.
– Да. Квитанцию нашли вон там, в холле, на столике у двери. Таксиста уже проверили. Парня зовут Вудро Ханнел. Тупой как пробка. Сказал, что стоял в очереди на стоянке в аэропорту. Она села в его машину около восьми. В самый дождь. Высадил ее здесь, возле дома, минут через сорок. У нее было два чемодана. Парень донес их до двери и уехал. Заплатила двадцать шесть баксов, включая чаевые. Примерно полчаса спустя он уже взял другого пассажира. Там же, в аэропорту.
– Ты уверен или полагаешься только на то, что он сказал?
– Конечно, уверен. – Марино помял сигарету, постучал фильтром по пальцу. – Мы все проверили. Ханнел сказал правду. Дамочку он не трогал. Да и времени у него не было.
Я проследила за его взглядом и увидела темные пятна возле двери. Убийца наверняка перепачкался в крови. Таксист в окровавленной одежде вряд ли сел бы за руль и преспокойно вернулся в аэропорт за другим пассажиром.
– Дома она пробыла недолго. Приехала около девяти, а сосед позвонил в одиннадцать. К тому времени, по его словам, сигнализация работала уже полчаса, значит, убийца ушел около половины одиннадцатого.
– Верно, – согласился Марино. – Вот тут и начинается самое непонятное. Судя по тем письмам, леди кого‑то боялась. И вот она возвращается тайком в город, запирается в доме, даже кладет сдачу, три восемьдесят, на кухонный стол – я тебе потом покажу – и вдруг… Звонок в дверь или что? Так или иначе, она впускает этого психа в дом и переустанавливает сигнализацию. О чем это говорит? О том, что они были знакомы.
– Я бы не стала категорически исключать незнакомца. Если он вел себя прилично и не показался ей подозрительным, она, возможно, поверила ему и почему‑то впустила.
– В такой‑то час? – Лейтенант с сомнением покачал головой. – С какой стати? Что он мог предложить? Подписку на журнал? Шоколадный батончик? В десять часов вечера?
Я не ответила. Потому что не знала, что ответить.
Мы остановились у двери, ведущей в холл.
– Это первая кровь, – сказал Марино, указывая взглядом на засохшие пятна на стене. – Здесь он ее ударил. Она побежала, он за ней. С ножом.
Я представила раны на лице и руках Берилл.
– Думаю, порезал ей левую руку, или лицо, или спину. Кровь на стене – капли с лезвия. Он замахнулся для второго удара, а капли с лезвия полетели на стену.
Пятна были эллиптической формы, около шести миллиметров в диаметре, и все более удлинялись по мере удаления от двери. Растянулись они никак не меньше чем на десять футов. Нападавший размахивал орудием убийства, как теннисист ракеткой. Какое чувство руководило им? Не злость, в этом я уже не сомневаюсь. Здесь было кое‑что похуже.
Почему она его впустила?
– Судя по расположению пятен, он был здесь. – Марино отошел на несколько ярдов и остановился слева от двери. – Бьет ее еще раз, ранит, нож продолжает движение, и капли летят на стену. Следы, как видишь, начинаются отсюда. – Лейтенант указал на верхние пятна, находящиеся почти на высоте головы. Заканчивался кровавый пунктир в нескольких дюймах от пола. Марино с вызовом посмотрел на меня. – Ты ее осматривала. Что думаешь? Левша или нет?
Копы всегда об этом спрашивают. И сколько им ни объясняй, что гаданием я не занимаюсь, они все равно продолжают этим интересоваться.
– По одному лишь расположению пятен определить невозможно. – Во рту стало сухо, словно я наглоталась пыли. – Все зависит от положения убийцы относительно жертвы. Что касается колотых ран на груди, то они нанесены с небольшим наклоном слева направо. Так мог бы нанести удар левша. Но опять‑таки все зависит от его положения относительно жертвы.
– Мне показалось интересным, что порезы есть только на левой стороне тела. Представьте, она убегает. Он нападает слева, а не справа. Нетрудно сделать вывод: убийца – левша.
– Все зависит от положения жертвы и нападающей стороны относительно друг друга, – снова, но уже нетерпеливо повторила я.
– Да, я понял, – буркнул Марино. – Все от чего‑то зависит.
Пол в коридорчике был деревянным. Обведенные мелом пятна крови вели к лестнице футах в десяти налево от нас. Берилл бежала туда, к лестнице. Страх сильнее боли, и он гнал ее наверх. Почти у каждой ступеньки на левой стене остались длинные следы перепачканных кровью пальцев.
Черные пятна на полу, на стенах, на потолке. Берилл добежала до конца верхнего холла, где убийца оттеснил ее в угол. Здесь крови было много. Погоня возобновилась, когда она, наверное, проскочила мимо него в спальню и перебралась через кровать. Преследователь кровать обошел. Здесь Берилл швырнула в него «дипломат», или, что вероятнее, «дипломат» лежал на кровати и его просто сбросили оттуда. Полицейские нашли кейс с открытой крышкой на полу. Здесь же валялись высыпавшиеся бумаги, в том числе фотокопии писем из Ки‑Уэста.
– Кроме писем было что‑то еще? – спросила я.
– Квитанции, пара путеводителей, брошюра с картой города. Если хочешь, сделаю фотокопии.
– Пожалуйста.
– И еще стопка отпечатанных листов на туалетном столике. Вон там. Может быть, то, что она писала в Ки‑Уэсте. На полях много карандашных пометок. Отпечатков нет, по крайней мере таких, которые могли бы о чем‑то сказать. Пара мазков, непригодных для идентификации.
На кровати остался только голый матрас; покрывало и простыни со следами крови отправили в лабораторию. Силы иссякли, Берилл теряла контроль, слабела. Она выбралась в холл, где и упала – я помнила эту фотографию – на молитвенный коврик. На полу остались отпечатки ее окровавленных ладоней. Берилл еще смогла заползти в гостевую спальню за ванной, и там наконец ее настигла смерть.
– Я так думаю, – говорил Марино, – для него весь кайф был в погоне. Он мог бы схватить ее и убить сразу, еще в гостиной, но хотел растянуть удовольствие. Может, еще и ухмылялся при этом. Она кричит, убегает, падает, умоляет, а он идет за ней и улыбается. Потом она валится, и все – шоу закончено. Здесь он ее и добивает.
Комната была холодная, с преобладанием бледно‑желтого цвета оттенка январского солнца. На деревянном полу у двуспальной кровати чернела высохшая лужа, на побеленной стене – черные полосы и брызги. Я помнила фотографии – Берилл лежит на спине, раскинув ноги, руки за головой, лицо повернуто к зашторенному окну. Без одежды. Рассматривая снимки, я не смогла определить даже цвет ее волос – видела только красное. Возле тела полицейские нашли окровавленные брюки. Блузка и белье исчезли.
– Ты упомянул таксиста, Ханнела, или как его там… Он запомнил, в чем она была одета, когда села к нему в аэропорту?
Марино пожал плечами:
– Было уже довольно темно. Парень сказал, что она была вроде бы в слаксах и куртке. Слаксы нашли рядом, а куртка висела на стуле в спальне. Так что, похоже, переодеться она не успела. Наверное, просто сняла куртку, бросила на стул и занялась чем‑то. Блузку, белье, что‑то еще, если что и было, убийца забрал с собой.
– Сувенир.
Марино стоял, вглядываясь в темное пятно на полу.
– По‑моему, дело было так. Он валит ее здесь, срывает одежду, насилует или пытается это сделать. Потом бьет ножом в грудь и режет горло. Жаль только, не наследил. – Лейтенант имел в виду, что взятые мазки дали отрицательный результат на сперму. – Так что на ДНК рассчитывать не приходится.
– Если только мы не найдем его крови, – заметила я. – В противном случае о ДНК можно забыть.
– Волос тоже нет.
– Нет. Те, что нашли, принадлежат жертве.
В притихшем доме наши голоса звучали неестественно громко. Всюду, куда ни посмотри, взгляд натыкался на жуткие пятна. Я видела их, и перед глазами тут же вставала страшная картина: колотые раны на груди, отпечатавшиеся на коже следы рукоятки, зияющая, разверзшаяся, как распахнутый в крике рот, рана на шее. Я вышла в холл. Пыль раздражала легкие. Дышать становилось все труднее.
– Покажите, где нашли ее оружие.
Прибыв на место преступления, полицейские обнаружили автоматический пистолет Берилл на кухонном столе, рядом с микроволновкой. Пистолет был заряжен и стоял на предохранителе. Отпечатки на нем принадлежали убитой.
– Коробку с патронами она держала в столе около кровати, – сказал Марино. – Там же, наверное, лежал обычно и пистолет. Леди вернулась домой, отнесла наверх сумки, разобрала вещи, бросила тряпки в корзину в ванной и поставила в шкаф чемоданы. Тогда же, наверное, достала оружие. Значит, нервничала. Сильно нервничала. Бьюсь об заклад, дамочка проверила все комнаты и только потом спустилась. Будешь спорить, док?
– Хотела бы, да не могу.
Он огляделся.
– А сюда зашла, может быть, для того, чтобы перекусить.
– Может быть, да. А может быть, нет. В любом случае содержимое желудка не превысило пятидесяти миллиметров, то есть менее двух унций темно‑бурой жидкости. Если она что‑то и съела, пища к моменту смерти – или, точнее, к моменту нападения – успела полностью перевариться. Острый стресс или страх останавливает пищеварение. Если бы она что‑то съела дома, пища осталась бы в желудке.
– Да тут и пожевать‑то особенно нечего, – заметил Марино и, словно желая подчеркнуть важность этой детали, открыл холодильник.
Внутри мы увидели сморщенный лимон, два брикетика масла, кусочек заплесневевшего сыра «хаварти», приправы и бутылку тоника. В морозильной камере нашлось несколько упаковок куриных грудок, пара коробок «Ле меню» и рубленый бифштекс. Кулинария, очевидно, не являлась источником удовольствия для Берилл. Это была неизбежная необходимость. Я знала, как выглядит моя собственная кухня. Эта же угнетала своей стерильной чистотой. В просачивающихся через серые жалюзи полосках жидкого света висели редкие пылинки. Раковина и сливная полка были пустыми и сухими. Кухонная техника присутствовала здесь разве что в качестве украшения.
– А может, ей захотелось выпить, – продолжал делиться мыслями Марино.
– Тест на алкоголь отрицательный, – отмела я его предположение.
– Это еще не значит, что малышка не собиралась опрокинуть рюмашку.
Он открыл шкафчик над раковиной. Свободного места на трех полках почти не было: «Джек Дэниелс», «Чивас ригал», «Танкрей» и много еще чего. Мое внимание привлекла бутылка гаитянского рома «Барбанкур» пятнадцатилетней выдержки, стоявшая на верхней полке. Стоил он не меньше марочного шотландского виски.
Я сняла бутылку с полки и поставила ее на стол. Гербовая марка отсутствовала, печать вокруг позолоченной пробки осталась нетронутой.
– Думаю, это ее недавнее приобретение. Скорее всего, купила в Майами.
– То есть привезла с собой из Флориды?
– Наверное. Ясно только, что в выпивке она разбиралась. «Барбанкур» – отличная вещь.
– Тебе, док, виднее, – съязвил Марино. – Ты же у нас знаток.
Бутылка с ромом была чистая, хотя те, что стояли рядом, успели покрыться слоем пыли.
– Возможно, Берилл пришла в кухню именно за этим, – продолжала я. – Отнесла ром. Или подумывала побаловать себя парой глоточков на ночь. И тут в дверь позвонили.
– Может быть. Только это все равно не объясняет, почему она оставила оружие на столе, а не захватила с собой, когда пошла открывать. Она ведь кого‑то боялась, верно? Вот почему я склоняюсь к мысли, что дамочка ждала гостей и знала убийцу. Подумай сама, док. Посмотри на все эти дорогущие бутылки. Она что же, по‑твоему, пила в одиночку? Сомневаюсь. Логичнее предположить, что писательница все же позволяла себе немного развлечься в мужской компании. Может, тот, кого она ждала, ее и пришил.
– Другими словами, ты полагаешь, что убийца тот самый «М»? – спросила я.
– А ты такую возможность исключаешь?
В голосе лейтенанта появились агрессивные нотки. Он все еще мял незажженную сигарету, и это потихоньку начинало действовать мне на нервы.
– Я никаких возможностей не исключаю. И вполне, например, допускаю, что она вообще никого не ждала. Принесла в кухню бутылку, поставила на полку и, может быть, раздумывала, стоит ее открывать или нет. Нервничала – отсюда и пистолет на столе. Звонок или стук ее напугал…
– Точно, – перебил меня Марино. – Напугал. Тогда почему она пошла открывать эту чертову дверь, а пистолет оставила на столе?
– Она практиковалась?
– Практиковалась? – Лейтенант удивленно посмотрел мне в глаза. – В чем?
– В стрельбе.
– Черт… не знаю…
– Если Берилл не практиковалась, то еще не выработала в себе рефлекс. Постоянно держать при себе оружие не стало для нее автоматическим и необходимым действием. Ей приходилось напоминать себе об этом. Многие женщины носят с собой в сумочке газовый баллончик. Тем не менее пользуются им для самозащиты лишь некоторые из них. Остальные вспоминают про баллончик слишком поздно, потому что у них не сформирован навык самозащиты.
– Ну, не знаю…
Марино, может быть, и не знал, но я знала это точно. У меня в сумочке постоянно лежал револьвер «рюгер», заряженный патронами «силвертип» и обладающий огромной убойной силой. Но оружие я носила только потому, что регулярно, по нескольку раз в месяц, ходила в тир. Оставаясь одна дома, я чувствовала себя гораздо увереннее и комфортнее, когда рядом со мной лежал револьвер.
Было и еще кое‑что. Я подумала о каминных принадлежностях, которые видела на стойке в гостиной. Там же, в той самой комнате, Берилл отбивалась от убийцы, но при этом ей и в голову не пришло воспользоваться кочергой или лопаткой для угля. У нее отсутствовал защитный рефлекс. Вместо того чтобы обороняться и драться, она предпочла прятаться и убегать. Сначала она убегала в Ки‑Уэст, потом – по лестнице в спальню.
– Возможно, она плохо владела оружием, – объяснила я. – Не привыкла к нему. Представь ситуацию. В дверь звонят. Берилл вздрагивает. Ей уже страшно. Так страшно, что она забывает о пистолете. Она идет в гостиную и смотрит в «глазок». Мы не знаем, кого она там увидела, но с ним ее страхи никак не связаны. По крайней мере, Берилл доверяла ему настолько, что впустила в дом. Об оружии она забыла.
– Может, так оно и было. Или же она его ждала, – не уступал Марино.
– Допускаю. Но только при условии, что этот человек знал о ее возвращении.
– Значит, знал.
– И тогда, может быть, он и есть тот самый «М». – Сказав то, что лейтенант так хотел услышать, я поставила бутылку на место.
– Вот именно. Самое разумное объяснение, верно?
Я закрыла шкафчик.
– Ее терроризировали на протяжении нескольких месяцев. Она жила в постоянном страхе. В близкого друга верится с трудом, а появление незнакомого или малознакомого человека развеять ее подозрительность не могло.
Марино насупился, взглянул на часы и полез в карман за ключами. Берилл открыла дверь незнакомцу? Бессмыслица. Но еще бессмысленней предполагать, что такое мог сотворить с ней человек, которому она доверяла. Почему она его впустила? Я снова и снова задавала себе этот вопрос и не находила ответа.
Дом соединялся с гаражом коротким крытым переходом. Солнце уже спряталось за деревьями.
Громко щелкнул замок.
– Я сам зашел сюда только перед тем, как позвонить тебе, – сказал Марино. – Можно, конечно, было бы сделать это и раньше, но зачем? – Он пожал могучими плечами, словно желая убедить меня, что плечи эти при желании способны не только сорвать с петель дверь, но свалить дерево или сдвинуть мусорный контейне