Воспоминания Шершеневича
А вот забавные воспоминания поэта-имажиниста В.Шершеневича об отношениях друзей:
«Мы с Мариенгофом были плохими издателями. Практически издавали Кусиков и Есенин. Оба они это дело знали и любили, и чем труднее было издавать, тем больше азартного желания рождалось в них. Типографии, где они издают, и места, где они покупают бумагу, они всегда таили друг от друга.
– Сандро! Ты выпускаешь сборник?
– Нет, Сереженька, еще материала не собрал.
– Врешь! Знаю, что собрал. Вадим тебе дал то-то, Ивнев то-то, у Толи просил то-то. Ну зачем врешь? Скажи прямо, как я тебе говорю. Вот я уже печатаю.
– А где, Сережа?
– Нашел одну типографию на Арбате. Только никому не говори. А то Анатолию или Вадиму скажешь, они и разболтают.
– Никому не скажу. А где на Арбате?
– В Мерзляковском переулке. А ты где думаешь печатать?
– На Маросейке. Знаешь, маленькая книгопечатня во дворе. Только, Сережа, ни гу-гу! А то, сам знаешь, как можно влипнуть.
Есенин хитрит с улыбочкой, по-рязански. Сандро – с нарочитой любезностью, по-кавказски.
На другой день Сандро ведет подводу в типографию в Камергерском переулке. Со двора на извозчике Сережа вывозит из той же типографии уже отпечатанную книгу, Арбат и Маросейка встретились в Камергерском. Рязань перехитрила Армавир».
Кусиков написал о Есенине воспоминания «Только раз ведь живем мы, только раз… Памяти Есенина», а также посвятил стихотворение «Кудри день. – Это ты в гранях города гость…» (1919):
Кудри день. – Это ты в гранях города гость,
Сын полей хлебородной тиши.
Я люблю твоих дум черноземную горсть,
Золотые колосья души.
Я люблю твои лапти сплетенных стихов,
Деревенскую грусть ресниц.
Мне в оковах асфальта с тобою легко
Среди бледных, раздавленных лиц.
Вот и день, как вчерашний, больней и больней,
Скалясь, горлом фабричным хрипит.
О, какими молитвами выцветших дней
Мне страданья свои искупить?
Если сердцу вершинному в муках звонков
Полюбились равнины твои,
Где-то там, по горам, далеко, далеко
Тари звонкий печаль раздвоит.
Письмо из Америки
…Начало 1923 года. Сергей Есенин и Айседора Дункан пребывают в Америке: он знакомится с городами и страной «желтого дьявола», восхищается, негодует, очаровывается и проклинает Изадору, зазвавшую его погастролировать в заокеанских (для Есенина) американских штатах.
Читает стихи перед русскоязычной аудиторией, скандалит с местной полицией, пишет письма в Россию, в Рязань, в Париж своим близким и друзьям, коллегам по поэтическому цеху. Летит из Нью-Иорка послание и Александру Кусикову, который к тому времени покинул родную Россию и обосновался во Франции. В письме весь Есенин, его тогдашнее настроение, его отношение к Америке, его тягостное восприятие Советской России и ощущение своей творческой и личной судьбы.
«7 февраля 1923 г. Атлантический океан
Милый Сандро!
Пишу тебе с парохода, на котором возвращаюсь в Париж. Едем вдвоем с Изадорой. Ветлугин остался в Америке. Хочет пытать судьбу по своим «Запискам», подражая человеку с коронковыми зубами.
Об Америке расскажу после. Дрянь ужаснейшая, внешне типом сплошное Баку, внутри Захер-Менский, если повенчать его на Серпинской.
Вот что, душа моя! Слышал я, что ты был в Москве. Мне оч<ень> бы хотелось знать кой-что о моих делах. Толя мне писал, что Кожеб<аткин> и Айзенш<тат> из магазина выбыли. Мне интересно, на каком полозу теперь в нем я, ибо об этом в письме он по рассеянности забыл сообщить.
Сандро, Сандро! Тоска смертная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что там ждет меня, так и возвращаться не хочется. Если б я был один, если б не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это блядское снисходительное отношение власть имущих, а еще тошней переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу! Ей-Богу, не могу. Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу.
…
Слушай, душа моя! Ведь и раньше еще, там в Москве, когда мы к ним приходили, они даже стула не предлагали нам присесть. А теперь – теперь злое уныние находит на меня. Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь. Ну да ладно, оставим этот разговор про Тётку. Пришли мне, душа моя, лучше, что привез из Москвы нового... И в письме опиши все. Только гадостей, которые говорят обо мне, не пиши. Запиши их лучше у себя «на стенке над кроватью». Напиши мне что-нибудь хорошее, теплое и веселое, как друг. Сам видишь, как я матерюсь. Значит, больно и тошно.
Твой Сергей.»
Свыше сорока лет А. Кусиков не стремился публиковать есенинское письмо. Лишь утром 8 января 1968 г. в Париже он позволил английскому исследователю Г. Маквею снять с него копию с сохранением пунктуации и орфографии Есенина.
«Неужели это случилось?»
Как же смерть?
Разве мысль эта в сердце поместится?
Впоследствии Кусиков неоднократно обращался к творчеству Есенина. В некрологе «Неужели это случилось?», опубликованном в газете «Парижский вестник» (1925, 30 декабря), А.Кусиков называл Есенина «первой своей любовью» и вспоминал, как писался цикл «Москва кабацкая» после долгих бесед в ночи, под гитару Сандро, как дружески называл его Есенин…
Несколько отрывков из воспоминаний А.Кусикова
…
«Все тот же спокойный и безразличный газетный шрифт, с каждым днем все спокойнее и безразличнее растягивается в черную гармонику: Самоубийство Есенина. – Смерть Есенина. – Похороны Есенина.
Как же смерть?
Разве мысль эта в сердце поместится?
Но больше никогда, никто не увидит голубые васильки его глаз, голубое золото кудрей его.
Боже мой!
Неужели пришла пора?
Неужель под душой так же падаешь, как под ношей?
А казалось… казалось… еще вчера…
Дорогие мои… дорогие… хор-рошие…
Немногие поймут сложную душевную трагедию Есенина, трагедию последних пяти лет, которая так безжалостно и, на первый взгляд, так неожиданно завершилась.
Гадают друзья, гадают враги.
Но самое отвратительное, что в этом гадании пытается принять участие и гнуснейшая в мире эмигрантская пресса русской белогвардейщины. Филипповые литераторы из «Русского времени» «разгадывают», конечно, первыми: «результат советского режима», «продукт всемирной революции», «так и следует», «дыра, яма»… и прочее.
И невольно вспоминаешь, прочитывая эти «передовицы», насыщенные злобой, бессознательной и жестокой, злобой гнилой, первую статью об убитом Лермонтове: «Собаке собачья смерть».
Горько за русского писателя, за русскую культуру стыдно.
Еще не приспело говорить об Есенине в целом. Мне – особенно. О поэте? Но наша долгая, почти неразрывная дружба заслоняет пока все, кроме личного. Еще предо мною, во сне и наяву, не один из самых талантливых русских лириков, Сергей Есенин, а Сережа, ласково улыбающийся, Сережа страдающий, Сережа буйный…
Еще боль. Еще немая, тупая тоска. Еще непримиримость.
Как же смерть?
Разве мысль эта в сердце поместится?
…
В 1922 году мы встретились с ним за границей. Но Запад и заокеанские страны ему не понравились. Вернее, он сам не хотел, чтобы все это, виденное им впервые, понравилось ему. Безграничная, порой слепая, есенинская любовь к России как бы запрещала ему влюбляться. «А, знаешь, здесь, пожалуй, все лучше, больше, грандиознее… Впрочем, нет! – давит. Деревья подстриженные, и птахе зарыться некуда; улицы, только и знай, что моют, и плюнуть некуда…
Из Берлина приехали в Париж. Он уехал в Америку, я остался в Париже».
Это стихотворение запомнилось мне особенно.
Рюрику Ивневу
Мои мысли повисли на коромысле –
Два ведра со словами молитв.
Меня Бог разнести их выслал,
Я боюсь по дороге пролить.
Я хочу быть простым и маленьким.
Пойду по деревне бродить,
В зипуне и растоптанных валенках
Буду небо стихами кадить.
И, быть может, никто не заметит
Мою душу смиренных строк. –
Я пройду, как нечаянный ветер,
По пути без путей и дорог.
Кусиков в русском романсе
А романс «Бубенцы» на музыку Николая (в других источниках Владимира) Бакалейникова хоть единожды, но слышали все. Вот только знаменитейший припев:
Слышу звон бубенцов издалёка –
Это тройки знакомый разбег,
А вокруг расстелился широко
Белым саваном искристый снег.
С далёких 1920-х годов, почти столетие, романс радует слушателей своей мелодичностью, задушевностью и сердечностью.