Тема 2. История развития и современные представления о научном познании

 

1. Историческая относительность форм, средств, идеалов и норм научного познания.

2. Субъективное и объективное знание в теориях познания.

3. Позитивизм и его роль как методологического базиса наук на определенной ступени развития научного познания.

4. Понятие парадигмы и научной революции по Т. Куну.

5. Принцип фальсифицируемости гипотез в теории критического рационализма К. Поппера.

6. И. Лакатос и концепция внутреннего единства логики доказательства и опровержения.

Основная литература

1. Корнилова, Т. В. Методологические основы психологии: учебник для бакалавров / Т. В. Корнилова, С. Д. Смирнов. ‒ М.: Издательство Юрайт, 2012. ‒ 483 с. ‒ (Серия: Бакалавр. Академический курс). ‒ ISBN 978-5-9916-1888-5. ‒ С. 36‒72

Слово «наука » буквально обозначает «знание». Но научное знание принципиально отличается от других его видов ‒ житейского (или обыденного), философского, религиозного, художественного и др. Наука проникает в сущность вещей за поверхность явлений; выделяет общее в единичном; отвлекается от конкретного, восходя к абстракт­ному; совершает обратное движение ‒ от общего к частному и от абст­рактного к конкретному; отделяет закономерное от случайного. Науч­ное знание носит системный характер и стремится к объективности; оно предполагает возможность проверки на истинность (верифика­цию). Критерии истинности могут быть внутренними (согласованность и логическая непротиворечивость научной теории) и внешними (под­тверждение вытекающих из теории гипотез эмпирическими данными). Рационализм и эмпиризм, стоящие как методологические позиции за принятием этих критериев, исторически меняли свои формы. Но в каждый исторический период развитие научного познания так или иначе ориентировалось именно на них.

Научное знание ‒ это рациональное знание, отвечающее строгим требованиям логического (формального) описания самого знания, методов его получения, используемого инструментария, критериев для оценки его истинности и включенное в контекст той или иной науч­ной теории.

На основе научного знания человек конструирует картину мира и себя в нем. Конструктивная роль теории проявляется уже в выборе понятий (терминов), способов построения высказываний и в про­цедурах их операционализации, необходимых для верификации (под­тверждения истинности) или фальсификации (доказательства ложно­сти) знания.

Первой стадией развития или формой существования науки стала «замкнутая теоретическая наука», примером которой может служить учение Пифагора (вторая половина VI в. до н. э.)^[1]. Научное знание здесь выступает в форме особой (новой по отношению к предметному миру) реальности идеализированных сущностей, прежде всего чисел и геометрических форм. Работа с этой реальностью означала особую форму научной деятельности (в Древней Греции еще не отделенную от философской). Научное знание в пифагоризме превращалось в са­моценность, а установка на чистое познание, на самодостаточность науки предполагала, что задачи ее никак не связаны с запросами прак­тики, хотя ее результаты при случае могут быть применены для реше­ния прикладных задач.

В качестве второй формы научного познания выделилась «фактуально-описательная наука», примером которой может служить гран­диозная для своего времени система научного знания, изложенная Аристотелем и на многие века задавшая основной вектор развития наук. В отличие от оторванной от реальности замкнутой теоретиче­ской науки фактуально-описательной науке свойственна установка на изучение реальных объектов в окружающем человека мире, их клас­сификацию, систематическое описание, сопоставление друг с другом. Представление об идеальных объектах сохранялось, но они не вытес­няли задачу изучения реальных объектов. Натуралистичность такого научного подхода проявлялась в том, что изучаемый объект понимал­ся как не зависящий от акта познания.

Синтез первого и второго подходов был осуществлен в науке Нового времени (XVII в.), когда произошла первая научная революция (Г. Га­лилей, Н. Коперник, И. Кеплер, И. Ньютон и др.). Элементами, факта­ми науки стали признаваться не любые чувственно воспринимаемые события, а факты особые, истолкованные (поддающиеся интерпретации) в контексте определенной теории. Впервые эмпирическая область на­уки строилась как особый слой научной картины мира, в которой функ­ционируют идеальные объекты нового типа ‒ теоретические конструк­ты и научные модели, в которых отражены существенные стороны и связи реальных объектов. Эти модели строятся на допущениях и идеализациях типа: прямолинейное движение, идеальный газ, пустое про­странство, абсолютный вакуум и т. п., которые одновременно и упро­щают, и усложняют научную картину мира. Возможно, наиболее важным приобретением науки Нового времени является появление эксперимен­тального метода, формулирование норм и правил научного эксперимен­тирования. Происходит технологизация мышления, возникает инженер­но-конструктивный тип познания, в котором взаимодействие с реальным объектом опосредствовано идеальным объектом (теоретическим конст­руктом).

На этой стадии развития науки появляется установка не только на познание, но и на преобразование мира с помощью определенных тех­нологических операций. В основе первой научной революции лежало также соединение математических методов с эмпирическими исследо­ваниями, что впервые привело к возникновению собственно теорети­ческой науки ‒ науки классической. Результаты мысленного эксперимен­та ученые стремились воплотить в практико-предметном, вещественном виде^[2]. Немецкий астроном, математик, физик и философ И. Кеплер (1571-1630) работой «О стереометрии винных бочек» положил начало интегральному исчислению. Венцом данного типа познания признается ньютоновская механика, положившая начало современному естествозна­нию и утвердившая идеальный образ «естествоиспытателя».

Классическая наука (классическое естествознание) ‒ система зна­ний и способов его получения, построенная на абстракции познающе­го субъекта, вынесенного за пределы самого процесса познания и тем более познаваемого объекта.

Мир в соответствующей классической картине мира представлялся как совокупность атомов (вещных, конкретных и отдельных), суще­ствующих в пустом пространстве рядоположенно с человеком.

Это как бы две разные вещи, две независимые друг от друга реаль­ности. В научной картине реальности классического естествознания факты и элементы реальности вещественны и субстанциональны, они отделены не только от субъекта, но и друг от друга.

Вторая научная революция произошла в XVIII ‒ первой половине XIX в., когда возникло дисциплинарное строение науки. Механисти­ческая картина мира потеряла статус общенаучной, специфические картины мира появились в биологии, химии и других областях зна­ния. Началась дисциплинарная дифференциация идеалов и норм на­учного знания. Резко возросла производительная сила науки, научные знания стали превращаться в товар, имеющий рыночную цену и при­носящий прибыль при его производственном потреблении. Начала складываться система прикладных и инженерно-технических наук, играющих роль посредника между фундаментальными знаниями и производством. Происходила дифференциация и специализация раз­личных форм научной деятельности и складывались соответствующие им научные сообщества. Эти стадии развития науки соответствуют форме методологической рефлексии над наукой, раскрытой в главе 1 как «онтологизм».

Последнюю треть XX в. связывают не столько с новой научной ре­волюцией, сколько с возникновением новой стадии в развитии совре­менного общества, или новой эпохи в жизни человека, когда труд все больше опосредствуется сферой научного знания. Производство зна­ний начинает занимать главенствующую роль по отношению к мате­риальному производству. Век информационных технологий ‒ одна из метафор, описывающих эту стадию. Коммуникация начинает опосред­ствоваться информационными потоками, а сетевая организация зна­ний ‒ реализованная, в частности, в Интернете ‒ все больше вмеши­вается в функционирование изначально более стройных и замкнутых систем профессиональных знаний.

Раскрытие законов развития научного знания и выработка критериев различения объективного и субъективного в результатах познания ‒ важнейшие направления методологии науки в XX столетии. Научное знание ‒ как объективно установленные факты или надындивидуаль­ные схемы познания и теоретизирования, стоящие за их получением, ‒ является опосредствованным.

Субъективное знание ‒ это система представлений субъекта о не­посредственно знаемом, т. е. получаемом в результате непосредствен­ного наблюдения за внешним миром или во внутреннем плане движе­ния мысли.

Хотя объективное знание невозможно вне или безотносительно к субъективному, логика и рост его не могут описываться психологи­ческими концепциями.

Психологизм ‒ это введение в теорию познания таких представле­ний о роли субъективного знания, которые оправдывают смешение субъективного и объективного в знании. На этапе, когда психология еще не выделилась из философии, это было также путем преодоления схоластики и метафизического взгляда на мир.

С «психологизмом» Д. Юма (1711-1776) боролся И. Кант(1724-1804), а в новейшее время его критиковал К. Поппер, отстаивавший возмож­ность построения объективного знания. Опираясь на идеи Дж. Локка и Дж. Беркли, Юм пытался встать над борьбой материализма и идеа­лизма. Позже (в главе 3) он будет представлен как сторонник ассоцианизма, потому что в отличие от Локка считал ассоциацию преобладаю­щим механизмом работы сознания. Будучи сенсуалистом и агностиком, он отдавал первенство опыту и с презрением говорил о гипотезах (о нем мы будем говорить в главе 8, когда речь пойдет об описатель­ной психологии В. Дильтея).

В теории познания Д. Юма была заложена двойственность в отно­шении к процессу и результатам научного знания. С одной стороны, все, что потом представлено в научном знании, первоначально пред­ставлено как знание субъективное. С другой стороны, законы индук­ции позволяют строить человеку обобщение, предвосхищая то, что будет происходить при тех же условиях в будущем, т. е. в качестве ло­гических законов они позволяют человеку раскрывать объективное знание.

Позже Кант ввел понятие антиномий, учитывая неразрешимость проблемы переноса субъективно воспроизводимого знания на объек­тивное положение вещей в мире.

Антиномии ‒ это противоречащие друг другу, но одинаково дока­зуемые суждения, выступающие возможными ответами на вопросы, которые ставила рациональная космология, в частности:

• о конечности или бесконечности мира во времени и пространстве;

• о законе причинности или свободе причинности.

М. К. Мамардашвили (1930-1990) считал, что на самом деле пробле­му причинной детерминации поставил еще Декарт, а Кант, который не­посредственно не опирался на Декарта, «воспроизвел картезианскую революцию в самоопределении мысли», переформулировав проблему следующим образом: «...существует ли причинная связь между А и Б в общем виде?» [Мамардашвили, 1992, с. 100-1011. Это возвращало к по­ставленной Декартом проблеме: если временные моменты дискретны, то из предыдущего не может ничего вытекать в последующем. То, что имеет место сегодня (будь то восход солнца или состояние добродушия на данный момент), не может быть причиной того, что будет завтра, а то, что есть сегодня, не является следствием того, что было вчера.

Обоснование Декартом теории непрерывного творения мира стави­ло под вопрос само понимание причинности и возможности познания этого мира.

Кант вписал в нее недостающее звено ‒ «врожденные идеи».

К. Поппер (1902-1994), прошедший путь от психолога (с защитой работы по творческому мышлению у К. Бюлера) до крупнейшего ме­тодолога науки и эпистемиолога, наиболее четко выразил позицию, согласно которой нельзя смешивать законы индивидуального позна­ния и законы развития науки как познания, ведущего к объективному знанию. Он, рассматривая основные этапы становления проблемы воз­можности объективного знания, показал следующее. Необходимо четко различать логическую и психологическую трактовки законов индук­ции. Д. Юм считал именно логическую постановку проблемы индук­ции неразрешимой. Действительно, каким образом можно оправдать прорыв в обобщении, который делает человек, выводя общее при ана­лизе последовательности частных явлений? Логически именно сам этот прорыв не поддается доказательству как схема правильного, или до­стоверного вывода в мышления. Многократное эмпирическое подтверж­дение того или иного факта (или многократное наступление одного и того же события) позволяет выводить лишь эмпирические, т. е. наблю­даемые, закономерности.

Законосообразность ‒ это уже другой аспект рассмотрения повторя­емых событий: интерпретация их с точки зрения какого-либо закона. Законы же в науке представляют собой дедуктивные конструкции. И объяснение эмпирических законо­мерностей строилось в науке всегда иным путем ‒ от общего к частному.

Индуктивно законы не выводятся, потому что никакая повторяемость сама по себе не делает событие необходимым. Эта необходимость рас­крывается в ином контексте ‒ представленности сущностного в единич­ном. Индукция ‒ обобщение от частного к общему ‒ ничего не говорит о сущностном, т. е. не может раскрывать закон. Другой вопрос, что ин­дуктивно выявленные закономерности могут учитываться в процессе построения научных гипотез. Сама же гипотеза будет означать наступ­ление догадки о том сущностном, что лежит в основе повторяемости.

Психологическая трактовка законов индукции означает следующее. Чувство уверенности, или вера, ‒ вот то основание, согласно которо­му человек делает индуктивные выводы. Он верит, что если событие многократно наступало, то при тех же обстоятельствах следует ожи­дать его наступления и в дальнейшем. Потребность человека в законо­мерностях, их ожидание ‒ другая предпосылка, толкающая человека в направлении индуктивного построения научного знания. Таким об­разом, проблему индукции можно трактовать как психологическую проблему возникновения прагматической веры в нечто, тесно связан­ное с действием и с выбором между возможными альтернативами.

В логическую постановку проблемы индукции критерий веры не входит. И то событие, в наступление которого человек не верит, т. е. не рассматривает в качестве серьезной альтернативы, не включается им в схему вывода (как не соответствующее прагматической вере). К. Поппер демонстрирует это на примере известного индуктивного вывода, связанного с ожиданием любого человека, что завтра вновь взойдет солнце. Солнце может завтра все-таки не взойти... например, потому что солнце может взорваться, так что никакого завтра не будет. Конеч­но, такую возможность не следует рассматривать «серьезно», т. е. праг­матически, потому что она не предполагает никаких действий с нашей стороны: мы просто ничего не можем тут поделать [Поппер, 2002].

Итак, остановимся на том, что объективное знание не сводится к эмпирически выверенным закономерностям. При этом возникают две проблемы. Первая ‒ проблема объективного наблюдателя. В неклас­сический период развития науки она стала обсуждаться как проблема искажения знания в процессе познания его субъектом, как зависимость научного знания от используемого метода. Вторая ‒ проблема истин­ности научного знания. И здесь в методологии обсуждению подлежа­ли разные аспекты проблемы истинности.

С одной стороны, это проблема существования законов (в кото­рых и представлено объективное знание) именно как субъективно формулируемых, т. е. не существующих вне зависимости от познаю­щего субъекта. Законы устанавливаются человеком вне акта позна­ния, т. е. «в природе» они не существуют («объективно» означает здесь ‒ вне акта их установления). С другой стороны, это проблема включенности критериев объективного (как надындивидуального и сущностного знания) уже в процесс субъективного, или психологи­ческого, познания.

В связи с последней постановкой проблемы вернемся к классиче­ской стадии представления научного знания. При этом мы увидим, что проблема объективного знания так или иначе оказывается связанной с пониманием того, что такое рациональность (в познании).

В истории Нового времени декартовское kogito («мыслю» из мыс­ли-бытия ‒ «мыслю, значит, существую») превратилось в идею гармо­нии, названной рациональностью. Латинское ratio означает «пропор­ция», «мера». Именно духовное усилие претворяет неопределенность в некую гармонию, т. е. мысль вырывает человека из хаоса ‒ хаоса не­знания. М. Мамардашвили обсуждает первый из выделенных аспек­тов ‒ возможность осмысления устройства мира («интеллигибель- ность», или умопостигаемость), вводя далее представление о роли культуры и науки как механизмов воспроизводства надындивидуаль­ного знания. Такое современное понимание рационализма выводит его за рамки отдельного философского направления.

Рационализм ‒ философское направление, признающее разум ос­новой познания. В этом аспекте рационализм противопоставляется эмпиризму как сенсуализму с его признанием только чувственной дан­ности знания. Но в более широком смысле эмпиризм также выступает как объединительное начало для ряда теорий познания.

Эмпиризм как направление в теории познания признает чувствен­ный опыт источником всякого знания. От такого понимания эмпириз­ма идет представление об эмпирическом исследовании как дающем фактическую основу для научных обобщений и высказываний.

Эмпирическое и теоретическое знание различным образом соотно­сились в ходе развития науки. Уже на классическом этапе научное по­знание опирается на эмпирический базис, позволяющий оценивать пра­вомерность теоретико-понятийного состава научного знания.

От рационализма следует отличать априоризм, который выводит критерий истинности знания за пределы разума и опыта.

Априоризм предполагает знание предшествующим опыту и незави­симым от него.

Однако сначала рассмотрим те существенные шаги в выработке критериев объективного, не сводимого к субъективному (эмпириче­скому) знания, которые сделала немецкая классическая философия. И. Кант вложил критерии объективности в сами схемы познания че­ловеком окружающего мира. В его идеалистической теории позна­ния измерения (категории) пространства и времени даны человеку априорно. И рациональность познания заключена уже в самом про­цессе получения эмпирических данных. Действовать же с рациональ­но принятыми законами можно и вне контекста индуктивных дока­зательств.

Кант понимал, что отрицательное решение Юмом проблемы индук­ции уничтожает рациональность оснований ньютоновской динамики ‒ основополагающей теории классической науки. И он придал юмовскому закону индукции статус априорно действующего закона. Кант разделил все предложения, в том числе и научные высказывания, во-первых, по критерию их простоты. Далее неразложимые высказывания он назвал аналитическими, а составленные из них ‒ синтетическими. Для оценки истинности высказываний важно, что истинность или ложность простых высказываний можно установить в рамках логики, или исчисления высказываний. Во-вторых, он предложил рассматривать любое пред­ложение или высказывание по критерию их притязаний на истинность, или верность, как априорные и апостериорные.

Априорные высказывания ‒ это высказывания, не нуждающиеся в эмпирической проверке, поскольку они изначально принимаются как верные.

Апостериорные высказывания ‒ это эмпирически поддержанные, эмпирически верные высказывания.

Априорные аналитические высказывания являются верными по оп­ределению. Однако неясно, могут ли быть синтетические высказывания верными априорно? Кант ответил, что да, могут. Синтетическими и верными априорно он считал арифметику, геометрию и принцип причинности (т. е. значительную часть ньютоновской физики).

При этом он исходил из того, что человеческий интеллект изобре­тает и накладывает свои законы на «чувственную трясину», наводя тем самым порядок в природе. Рациональность задана, таким образом, в априорных структурах познания человека. К. Поппер указывает, что эта дерзкая теория рухнула в тот момент, когда стало ясным, что в но­вой картине мира ньютоновская теория, в свою очередь, оказалась лишь одной из гипотез, а не априорным знанием.

Если согласно теории познания Канта объективное дано в субъек­тивном (посредством априорного знания), то в неклассических пара­дигмах субъективное оказалось включенным в процесс создания объек­тивного.

Третья научная революция, полностью преобразовавшая идеалы и нормы научного познания, произошла в конце XIX ‒ начале XX в. Радикальное изменение картины мира началось еще раньше с открытием электричества, когда было введено представление о поле силы, ишолняющем пространство между объектами. Именно различные имды взаимодействий между объектами заняли центральное место в нивой картине мира. С открытием элементарных частиц и делимости атома, становлением релятивистской и квантовой теории, появлени­ем концепции нестационарной Вселенной в космологии и другими эпо­хальными открытиями сформировалась новая (неклассическая) пара­ди гма естествознания.

Неклассическая наука (неклассическое естествознание) ‒ система мілкий и способов их получения, основанная на представлениях, что < чім процесс и продукты познания нельзя абстрагировать от процедур и средств (включая научные теории), с помощью которых мы познаем мир.

Не существует «чистых» фактов как таковых: если в факте нет места самому субъекту познания, то это не научный факт.

Вслед за возникновением неклассической науки философия стала осмыслять изменения типа рациональности как определенной «онтологии ума», стоящей за представлениями о критериях научного зна­ния. Для классической науки эти критерии предполагали ориентировку науч ного знания как объективного на классический «идеал рациональ­ности». «Неклассическая же проблема онтологии ума... уходит свои­ми корнями в те изменения в ней, которые возникают в XX в. ‒ в связи с задачей введения сознательных и жизненных явлений в научную картину мира» [Мамардашвили, 1984, с. 3].

Изменились сами вопросы, которые можно считать научными. (с точки зрения неклассического естествознания вопрос о том, какова реальность сама по себе, лишен смысла. Познавая мир, мы конституи­руем его и не только обнаруживаем, но и создаем в нем такие свойства, ьоюрые до человеческой деятельности не существовали и возникают юні,ко во взаимодействии с человеком. Эта идея, кажущаяся парадоксальной для обыденного сознания, на самом деле прямо вытекает из і 'ігдуїощего общепринятого утверждения. Любое свойство любого ооы-кта не принадлежит этому объекту самому по себе, а всегда про- ии'їнгтся только во взаимодействии с каким-либо другим объектом, иначе говоря, существует в пространстве между первым и вторым, третьим и т. д. объектом. И с появлением в мире качественно нового объекта, все другие объекты приобретают новые свойства, могущие себя обнаружить только во взаимодействии с этим новым объектом. Таким новым объектом является человек как субъект познавательной деятельности и его сознание. И научная картина мира есть совокупность свойств, обнаруживаемых миром в ходе познавательного взаимо­действия с субъектом познания (форма методологической рефлексии над наукой, раскрытая в главе 1 как «гносеологизм»),

В неклассическом естествознании предмет и метод не отделены друг от друга; предмет не существует до того, как он начинает изучаться. В объективном же знании начинает функционировать та «дельта по­нимания», которая необходимо возникает в связи с «непрозрачностью» самого субъекта познания. Итак, в XX в. изменились идеалы научной истинности и были сформулированы новые идеалы, или типы, рацио­нальности ‒ неклассический, а также постнеклассический. Это было подготовлено также признанием объективного существования случай­ности и тем, что на смену классическим представлениям о жесткой и линейной детерминации пришли идеи вероятностной детерминации, целевой и круговой причинности (подробнее см. главу 4).

Как уже отмечалось в первой главе, философия позитивизма (О. Конт, Г. Спенсер и др.) и особенно его разновидность «сциентизм» (сайентизм) строились на том постулате, что научное знание и есть высшая форма человеческого знания, выполняющая мировоззренческую фун­кцию, т. е. представляет собой знание философское. Подлинное, т. е. позитивное, знание может быть получено только в рамках отдельных специальных наук.

Из этих специальных наук, по Спенсеру, психология уникально вы­деляется сочетанием ассоциаций между внешними и внутренними факторами, в то время как для остальных наук важны либо внешние факторы (естественные науки), либо внутренние (философия и гума­нитарные науки).

Наука как логика исчисления высказываний ‒ высказываний о фак­тах ‒ должна была заменить, с точки зрения позитивистов, собственно философию и в ее рамках ‒ теорию познания. При этом утверждалось, что наука не нуждается в философских основах, самим же философ­ским проблемам отводилась роль «метафизических».

Такое неадекватное преувеличение роли науки в человеческой жизни сыграло тем не менее положительную роль в развитии исследований са­мой науки, в изучении закономерностей и факторов роста научного зна­ния (философия науки ‒ Ч. Моррис, П. Бриджмен; неопозитивизм, логический позитивизм ‒ Ф. Франк, Р. Карнап, Г. Фейгель и др.; логи­ческий эмпиризм, философия логического анализа ‒ Б. Рассел и др., логический атомизм ‒ Л. Витгенштейн).

Позитивизм ‒ направление философской мысли, переоценивающее роль непосредственного опыта, требующее прямой эмпирической про­верки каждого отдельного утверждения и принижающее роль теоре­тического знания (особенно философского).

С точки зрения ортодоксального позитивизма наука не объясняет, а лишь описывает явления и отвечает не на вопрос «почему?», а на вопрос «как?». Критерием истинности выступает опыт, узко понимае­мый как совокупность чувственных переживаний. Эмпиризм и исчис­ление логики высказываний являются для позитивизма основными критериями научного знания.

Для любой разновидности эмпиризма как единственной методоло­гической платформы научного познания стали характерны:

• абсолютизация роли эмпирических данных, их сбора и описания;

• недооценка теории. Задача науки ‒ описание и предсказание, но не объяснение фактов;

• однонаправленная зависимость теории от эмпирии (эмпирия за­дает теорию, но сама от нее не зависит);

• процедура верификации (доказательство, подтверждение истин­ности), которая осуществляется путем проверки гипотез на фак­тическую истинность или соответствие данным чистого опыта (а не практики в широком смысле) и должна быть осуществима в отношении любого отдельного логического утверждения;

• утверждение внеисторичности познания как некоторой естествен­ной способности человека. Такое понимание эмпиризма как ак­центуации методологической позиции не следует смешивать с за­кономерной для научного познания ориентировкой на получение опытных данных и их рациональный, в том числе и теоретический, анализ.

Возникший в XX в. неопозитивизм проставил акцент на роли зна- ково-теоретических средств научного мышления (прежде всего язы­ка), отношениях теоретического аппарата и эмпирического базиса, функции математизации и формализации знания.

Неопозитивизм ‒ в узком смысле слова логический позитивизм 30-х гг. XX в. (или «третий позитивизм»); в широком смысле ‒ все позитивистские течения 1920-1960-х гг.

Основным средством описания и анализа научного знания в неопо­зитивизме становится аппарат математической логики. Чувственно воспринимаемые факты были заменены протокольными предложени­ями. Особое значение придается логическому анализу языков науки и демонстрации зависимости способов рассмотрения действительности от типа используемого языка. При этом с конца 1930-х гг. наряду с анализом синтаксиса языка (его внутренней структуры) начинает раз­виваться анализ семантики языка (семиотики), затрагивающий соот­ношение слова с реальностью, а не только с чувственными пережива­ниями (чистым опытом). До того значения в духе операционализма сводились к способам их эмпирической проверки.

Сильное влияние идей Д. Юма в неопозитивизме отразилось в по­нимании этого течения как соединения его идеи агностицизма с мето­дологией математической логики [Философская энциклопедия, 1967, т. 4, с. 48]. Влияние Э. Маха (1838-1916), австрийского физика и фи­лософа-идеалиста, который противопоставил кантовскому пониманию релятивистское понимание априорных форм познания, отражающее их субъективное происхождение, проявилось в понимании «нейтраль­ности» эмпирического материала науки как невозможности отнесения научных фактов к миру объективного или субъективного. Опытные факты получили название «переживаний» в терминологии Р. Карнапа (1891-1970), ведущего немецко-американского философа и логика, опиравшегося на идеи австрийского философа и логика Л. Витгенш­тейна (1889-1951)^[3] и английского философа, логика и социолога Б. Рас­села. Карнап был одним из участников знаменитого Венского кружка^[4], в рамках которого разработаны основные идеи логического позити­визма.

Доверие к содержанию ощущений как непосредственно данному опыту исключило вопросы об отношении знания к внешнему миру и возникновению чувственных ощущений у субъекта. При этом крити­ческому анализу с рационалистических позиций в неопозитивизме подвергались феноменология, экзистенциализм, интуитивизм А. Берг­сона, неосхоластика. Б. Рассел (1872-1970), сблизившийся с неопо­зитивистами в своих воззрениях в 1920-1930-е гг., а также ряд других ведущих философов этого направления, будучи атеистами, резко вы­ступали против религиозного иррационализма и агностицизма.

Отрицание агностицизма неопозитивисты обосновывали толковани­ем познания как разработки последовательности операций по переводу чувственных данных в знаковую форму, установлением формальных со­отношений между оформленными таким образом высказываниями (вместо теории) и дедуктивным выведением предсказаний из сфор­мированной системы, а также изменением самих формальных систем при обнаружении в них противоречий или несоответствия опытным данным.

Ведущим для неопозитивистской методологии оставался введенный еще в работах Л. Витгенштейна принцип верификации, который пред­полагает установление истинности или ложности научных предложе­ний путем сравнения их с фактами опыта. Различие между значениями и смыслами в научном языке при этом отрицалось. М. Шлик обосно­вал тождество между осмысленностью предложений и их верифицируемостью, т. е. смысл отождествлялся со способом проверки научно­го утверждения.

Критерий же истины отождествлялся с формальными условиями проверки на истинность, а знание истины ‒ с возможностью предска­зания будущих ощущений субъекта (получаемых в этих условиях) как опытных данных. Причинность стала пониматься именно как предска­зуемость.

Постановка проблемы значений в контексте изучения научного зна­ния потребовала перехода к новой трактовке языка. Совместимость предложений в нем стала выступать столь же сильным критерием истинности, как и опытная проверка высказываний. И здесь логиче­ский позитивизм не был последователен, поскольку значение часто по­нималось как возможность выразить одни знаки посредством других, а не как означение реальности. За такой позицией стояла концепция двух видов истинности. Вводилось различие между фактической истин­ностью (так называемый принцип корреспонденции ‒ согласования предложения и факта) и логической истинностью (так называемая когеренция, т. е. взаимосогласованность логических предложений друг с другом).

Требование исчерпывающей верифицируемости каждого осмыслен­ного научного утверждения в неопозитивизме было заменено возмож­ностью его частичной и косвенной подтверждаемости. Для этого пона­добилось наряду с понятием непосредственной верификации (прямая проверка утверждений, формулирующих данные наблюдения и экспе­римента, или утверждений, фиксирующих зависимости между этими данными) ввести понятие косвенной верификации (установление логической связи между косвенно верифицируемыми и прямо верифи­цируемыми утверждениями). Положения научных теорий относятся именно к косвенно верифицируемым утверждениям, поэтому призна­ние правомерности такой процедуры верификации привело к повы­шению статуса самой научной теории, поскольку теоретическая рабо­та приобрела относительную независимость от эмпирии в отсутствие требования пошаговой эмпирической верификации каждого нового ут­верждения или вывода.

Критика позитивизма, включая его поздние разновидности, велась разными методологическими направлениями. Американец У. Куайн (1908-2000), имевший связи с Венским кружком, с позиций логического прагматизма обвинял сторонников позитивизма в недостаточном вни­мании к такому существенному слою научного знания, как система ин­терпретации эмпирических данных, роль которой выполняет именно теория, и справедливо обращал внимание на зависимость самой эмпи­рии от теории. Более развернутая и конструктивная критика позитиви­стской методологии в понимании сущности и развития научного зна­ния осуществлена в работах Т. Куна, К. Поппера, И. Лакатоса, а также в ряде других направлений в философии и науковедении.

Историк науки американец Т. Кун (1922-1996) ввел целый ряд осно­вополагающих понятий для описания закономерностей функциони­рования и развития науки.

Научная парадигма ‒ совокупность фундаментальных достижений в данной области науки, задающих общепризнанные образцы, приме­ры научного знания, проблем и методов их исследования и признаю­щихся в течение определенного времени научным сообществом как основа его дальнейшей деятельности.

Такие образцы должны быть в достаточной мере беспрецедентны, чтобы привлечь на свою сторону сторонников из конкурирующих направлений, и в то же время достаточно открыты, чтобы новые по­коления ученых могли найти для себя нерешенные проблемы любо­го вида. Это модели, из которых вырастают традиции научного ис­следования.

Ученые, деятельность которых строится на основе одинаковых пара­дигм, опираются на одни и те же правила научной практики. В опре­деленном смысле общепризнанная парадигма является основной еди ницей измерения для всех, изучающих процесс развития науки. Эта еди­ница как целое не может быть сведена к ее логическим составляющим. Формирование парадигм является признаком зрелости научной дисцип­лины, т. е. показателем выхода дисциплины на стадию «нормальной науки». Принимаемая в качестве парадигмы теория должна казаться предпочтительнее конкурирующих с ней других теорий, но она вовсе не обязана объяснять все факты и отвечать на все вопросы.