К нам подсел один полицеймейстер, или что‑то в роде. Он говорил, что Власовский отказывался от устройства народного праздника с одною полицией и просил войска, но вел. кн. Сергей отказал в войске, сказав, что во время похорон Александра народ вел себя примерно и что он поэтому и тут не ударит в грязь лицом. Архитектор Николин, строивший буфеты, показал, что ямы во рву нарочно не зарывались, чтоб они сдерживали народ. Хотя местность эта отведена была в ведение дворцового ведомства, но полиция все‑таки имела право наблюдать за ней и приказать выравнять ямы.
Е. В. Богданович говорил, со слов якобы вел. кн. Константина Константиновича, что императрица Мария Феодоровна говорила государю, что он может ехать на французский бал, но чтобы не оставался там более получаса. Но вел. князья Владимир и Сергей уговорили его остаться, говоря, что это – сентиментальность, что тут‑то и надо показать самодержавную власть, что в Лондоне будто бы погибло на каком‑то празднике 4000 человек, и ничего.
Говорят, что назначено следствие под начальством графа Палена. Но также, говорят, что оно отменено по настоянию вел. кн. Владимира, что государь на одном дню три раза менял свои решения. Он издал манифест о том, что чувства «одушевленной любви и безмерной преданности своему государю» послужили ему утешением в «опечалившем, его посреди светлых дней несчастий, постигшем многих из участников празднества» на Ходынском поле. «Русское Слово» (№ 143) об этом напечатало статью.
* * *
В «милостивом» манифесте упомянуто слово «ликовать» или ликование. Митрополит Сергий, при встрече их величеств в Троицкой лавре, сказал между прочим: «Великая обитель сия, преданная тебе, со священным ликованием сретает тебя, моляся, да благополучно будет и долговременно твое царствование».
|
|
В моей первой повести «Чужак» («Воронежская беседа») выведен мужик‑ханжа, живший с красивою бабою и проводивший с нею ночи. Он говорил, что вместе с бабою «они ликуются». Это слово действительно употребляется.
* * *
Е. В. Богданович говорил, что будто 13‑го найдена целая лаборатория и что некий Модестов сослан. Изготовляли динамитные орешки. Один студент выдал. Явились листки и по поводу Ходынской катастрофы. Во «Всей Москве» есть Бор. Петр. Модестов, служащий в обсерватории.
* * *
Про Горемыкина говорят, что он ни разу не принял начальника жандармов, ген. Штама, и ни разу не был на Ходынке, ни до, ни после катастрофы.
Июня.
Живу в деревне, в усадьбе «Тасино» г. Нижинского, в 10 верстах от ст. Максатиха по Рыбинско‑Бологовской дороге. Приехал сюда 3‑го, из Москвы, где провел несколько дней.
* * *
На Ваганьковском кладбище был с Чеховым, неделю спустя после катастрофы. Еще пахло на могилах. Кресты в ряд, как солдаты в строю, большею частью шестиконечные, сосновые. Рылась длинная яма, и гробы туда ставились друг около друга. Нищий говорил, что будто гробы ставились друг на друга, в три ряда. Кресты на расстоянии друг от друга аршин, на 2. Карандашные надписи, кто похоронен, иногда с обозначением: «Жития его было 15 лет, 6 месяцев», или: «Жития его было 55 лет». – «Господи, прими дух его с миром». – «Пострадавшие на Ходынском поле», в одном месте – «Пострадавшиеся». – «Новопредставленные». – «Внезапно умершие» – «Внезапно скончавшиеся». – «Путь твой скорбный всех мучений в час нежданный наступил, и от всех забот и горя господь тебя освободил», на крестах образки божией матери, кое‑где спасителя. На одном кресте серебряный крестик на шнурке с шеи погибшей. «Рабы божии Анна и Мария и девица Варвара, погибли 18 мая. Тульская губ., Богородского уезда», – под одним крестом все трое.
|
|
* * *
Среди рабочих в Москве большое движение. В Петербург их стянулось до 30 тысяч. Говорят, въезд государя в Петербург отложен по этому случаю. Боятся, что рабочие станут подавать прошения. Среди фабричных ходит слух, что якобы в милостивом манифесте сказано о 12‑ти часовом дне, но господа это скрыли. Петербургский градоначальник Клейгельс запретил лавочникам отпускать в кредит рабочим, чтобы заставить их работать. Рабочие не пускали на фабрику тех, кто не принадлежал к стачке. Жандармы и казаки били рабочих. Настроение было грозное. Ходит слух, что стачники получают пособие от «Тред‑Юниона».
Июня.
Сегодня видел сон. Будто в многочисленном обществе, что‑то вроде залы, где сидели за столами до двое, по трое. Я иду и вижу Плещеева. Он смотрит на меня. Я подхожу с мыслью, что увидеть мертвого в живых – к смерти, и говорю: «Я скоро умру», и палкой, которая у меня в руках, начинаю сдвигать с носа Плещеева очки. Физиономия его стала меняться, и он стал не походить на Плещеева, и я проснулся.
Июня.
Читал драму «La portense du pain» par X. de Montéspin et Jules Dorney (Paris, 1892) и там, на стр. 28, следующая фраза: «Gardien: Mes jabloskoff sont eteintes». Это – имя Яблочкова., электрические фонари которого горели в Париже и носили название «jabloskoff». Драма представлена была на Ambigu 11 января 1889 года.
|
|
* * *
Эти дни переводил купленную мною за 1000 руб пьесу «The Paris of Cross», Wilson Barett.
В литературном отношении вещь не важная, хотя эффектная, но пропустить ее едва ли могут.
* * *
Н. Ф. Сазонов достал через одного знакомого следственное дело о Ходынке с пометками Муравьева. Все направлено против Власовского и Бера, слава богу, «виноватых» нашли! Когда разобьется поезд, всегда виноват стрелочник. Впрочем, Беру поделом. Если его уберут, это хорошо.
Августа.
Получил телеграмму, что Яворская женит на себе кн. Барятинского. Она старше его и не любит его. Если она не родит от него, то не уживется с ним долго, или он не уживется с ней.
Августа.
Сидел вчера вечером у С. Ю. Витте часа три. У него зашиблены ноги. Говорили о разных разностях. Почти кончено дело с Китаем, Сибирская дорога прямо пройдет на Владивосток и оттуда к Желтому морю. Остается только уладить вопрос о ширине рельс. Китай просит, чтобы мы приняли ширину его рельс на китайской территории, мы не соглашаемся. Говорил об Ухтомском, который говорит государю все.
* * *
Была Т. Л. Щепкина‑Куперник и рассказывала о неблагодарности Яворской. За завтраком, где была Яворская с мужем Барятинским и Щепкина, разговор зашел о прошлом этих двух дам, о котором столько болтали. – «Нет дыму без огня», – сказала Т. Л. – «Как?! Так правда то, что говорили о тебе и обо мне?» – воскликнула новая княгиня Барятинская. Т. Л. поправилась и сказала, что она разумела только себя, что она, Щепкина, вела себя так, что остались одни перья. После завтрака Яворская‑Барятинская накинулась на Щепкину, при горничной, говорила на французском языке – укоряла ее в болтовне и т. д. Одним словом, новая княгиня ругалась за намек на это прошлое, полное скандалами и любовными связями, о которых Щепкина хорошо знает. «С мужем истерика», – сказала она. – «Если хочешь, я пойду к нему и объяснюсь, что я тебя совсем не разумела.» – «Он тебя больше видеть не хочет, и ты должна сейчас же уехать». – «Но я в блузе, позволь мне переодеться». – «Переодеться можешь». И Щепкина уехала, не переодевшись. Она взяла у меня 500 руб. и собирается ехать слушать лекции в Лозанну. Огорчена она очень. Говорила, что молодой князь ругает Буренина, но что Яворская еще держит его около себя, думая, что он еще будет нужен ей или ее супругу в его литературных упражнениях, – довольно глупых и детских пока.
* * *
Читал «Следственное производство судебного следователя по делу беспорядков 18 мая 1896 г. на Ходынском поле, во время народного гулянья», и «Записку министра юстиции» по этому делу. «Записку» эту упрекали в пристрастии, говорили, что Муравьев хотел подслужиться к вел. князю и свалил всю ответственность на министра двора Воронцова. Это неправда. «Записка» написана основательно, и основательно обвинены в «бездействии власти» Власовский, помощник его Руднов, полицеймейстер московской полиции Будберг и начальник особого установления по устройству коронационных народных зрелищ и праздника Бер. Витте вчера справедливо заметил, что Воронцов назначил в коронационную комиссию разную великосветскую дрянь, и что этот человек, если бы кто попробовал ему советовать, ответил бы, как Власовский: «Это не ваше дело, а мое».
Самое следствие очень интересно. Это, действительно, страшная драма, в которой начальство является поистине презренным, достойным народной расправы. Оно и в высших, и в низших своих представителях; являлось ничтожным и дрянным. Как Власовский ничего не делал, так и городовые. Как он говорил, так и они. Бер с Николиным – поистине вопиющая дрянь, которую могут держать только в таком изношенном министерстве, как министерство двора. И как это начальство в своих показаниях лжет, лицемерит, оговаривает других, является малодушным! Показания простых людей и правдивее, и интереснее. Вот несколько выписок, бессвязных, на которых я останавливался при чтении.
В коронации 1883 года было 100 буфетов, в коронации 1896 года – 150.
– «В проходах между палаток (так называет мещанин Зернов «буфеты») теснилась масса людей, которые поднимали руки вверх, кричали, гикали и ловили бросаемые из палаток узелки и, отдельно, сайки. Выбрасывали узелки спешно. Кто мог из толпы вылезть назад с полученным узелком, был весь оборван, как будто из паровой бани. Слышались крики о помощи, визги женщин и детей; последних даже передавали поверх голов публики. Народ с наружной стороны перелезал через палатки и набегал к проходам палаток с внутренней стороны. И с той, и с другой стороны давили друг друга. Часто прибывали свежие партии людей и устремлялись к проходам между палаток, и еще более энергичная происходила давка, так как стоявшие в стеснении, вследствие обессиления, не могли сопротивляться свежим людям. Кто падал, того топтали, ходили по нем. Особенную давку с топтанием людей можно было видеть на углу против шоссе, так как сюда масса людей шла от Тверской заставы. Много лежало на земле раненых. Около навеса лежало много задавленных. Это было около 7 часов утра. Многие влезали на палатки, ломали крыши и доставали узелки с верхних полок. Я расспрашивал одного из охраны: отчего это началась выдача несвоевременно? – «Артельщики баловали: стали выдавать своим знакомым по несколько узелков. Когда же народ это увидел, то начал протестовать и лезть в окна палаток и угрожать артельщикам. Те испугались и стали выдавать». Передо мной упали люди, я на них, на меня следующие. Я лишился чувств, может быть, на полчаса, может, на час. Когда меня привели в чувство и подняли, то надо мной было трупов 15 и подо мной –10 трупов».
«Я споткнулся на мертвого человека, когда толпа меня понесла, на меня упало несколько человек. Тут я чувствовал, как народ перебегает по тем, которые на мне лежали».
С вечера было много народу. «Кто сидел около костра, кто спал на земле, кто угощался водкой, а иные пели и плясали». Много одетых налегке: портки, рубаха неподпоясанная и фуражка, а многие были босоногие. «Около меня оказался мальчик, который сильно кричал. Я и еще кто‑то приподняли его над толпой, и он пошел себе по головам». – «Мой локоть оказался на руке какой‑то женщины. Я слышал, как у нее треснула рука, и она упала на землю».
Когда перед царской палаткой начальник губернской дворцовой охраны Кристи расставлял охрану, из толпы кричали: «Передайте государю, что из‑за Власовского не одна сотня душ положила здесь свои головы».
– «Где же Власовский?» – спросил Воронцов‑Дашков. – «Я здесь, ваше сиятельство, давно здесь,» – отвечал он. – «То есть не так давно… Сколько жертв?» – «Сто, ваше сиятельство, и их увозят».
Около 3‑х часов дня народ говорил: «Что же вы нас умирать заставляете в давке». Около 4‑х часов передавали людей нал, головами без признаков жизни.
«Через полчаса я выглянул из будки (показание одного из раздававших) и увидел, что в том месте, где ждала публика раздачи, лежат люди на земле, один на другом, и по ним идет народ к буфетам. Люди эти лежали как‑то странно: точно их целым рядом повалило. Часто тело одного покрывало часть тела другого – рядышком. Видел я такой ряд мертвых людей на протяжении 15 аршин. Лежали они головами к будкам, а ногами к шоссе».
Городовые шли к «трибунам», охранять их.
Уже около часу ночи из толпы были вытащены девушка, в бесчувственном состоянии, и несколько подростков. К 4‑м часам народ стал волноваться у буфетов, которые трещали. Из толпы говорили: «Скоро ли будут раздавать?» Во внутренней площади набралось народу тысяч 15. Но как только началась раздача, бросилась толпа к буфетам и смешалась с толпой, кинувшейся к буфетам снаружи. Невообразимая давка. В проходах люди падали.
Чижевская, одна из раздававших, рассказывает так.
«Приемка гостинцев началась 13 мая. Ящики вскрывали на Ходынке и распределяли по буфетам. Работали по 12 часов в сутки до 17 мая. В то же время доставляли сайки на фургонах и телегах. На каждую будку приходилось от 2000 до 5000 ящиков. Артель пригласила еще приказчиков, конторщиков, купцов и рабочих. Среди купцов был Мих. Фед. Москвин. Всего раздававших было 800 человек. Участие их было безвозмездное. На каждую будку было от 3‑х до 7‑ми человек. В 5‑м часу уже нельзя было удержать толпу. Максимов пошел разыскивать полицейского полковника, которого кто‑то видел, но не нашел. Встретил Бера и его помощника Иванова, которых сопровождал Лепешкин, Вас. Ник., начальник какой‑то части охраны. Тут же был и Капитан Львович, морской комендант. После совещания, стали раздавать. Это – в 3/4 шестого. Узелки бросались в толпу, но не могли упасть на землю, так как толпа была плотная. «Я видела, как из толпы, которой удалось пробраться во внутрь площади через проходы, выбегали люди в растрепанном виде, большею частью женщины, в разодранном платье, с дикими глазами, мокрые, с непокрытыми, всклокоченными волосами, и со стонами прямо ложились, падали на землю. У многих не было в руках узелков. Иные крестились, говоря: «слава богу, что остались живы». Некоторые кричали, что у них сломаны ребра. У некоторых на лице была кровь. Пехоты было 400 человек и 13 офицеров. Им было наказано, что, когда их поставят в цепь, чтобы пальцем не смели трогать, а убеждали бы словами. Было 10 казаков. Полицию вызвали около 6 часов. Солдаты стояли на расстоянии 8–10 шагов, как от толпы, так и от палаток. Но толпа разорвала цепь и солдаты стали в проходах. Офицеры уговаривали толпу не напирать. Народ вел себя смирно, но сзади напирали. Многих спасали, выхватывали из толпы, из передних рядов, но тем, которые стояли глубже, не могли помочь. «Народу на наших глазах погибло много, но мы ничего не могли сделать потому, что нас было слишком мало и, в особенности потому, что уж слишком тесны были проходы между буфетами.» Солдаты входили в толпу аршина на три и выхватывали «ослабевших». «Тут мы, т.‑е. я и еще три солдата, встали в проходе между двумя будками. С толпой мы были почти нос к носу. Тут по толпе, сверху, по головам, стали катить бессознательных людей, которые, прикатившись к первому ряду толпы, скатывались к нам на руки. Таких людей мы приняли человек десять. Среди них был и крепкий народ, хотя больше было слабых, детей и женщин».
…«Я обратился к городовому», – другой рассказчик – «дать умирающему воды я вообще оказать какую‑нибудь помощь», он отвечал: «нам ничего не приказали».
«Распорядительство» не заготовило, и ведра воды!
В 1883 году проходы были шире, на 4 человека; местность не была так изрыта; буфеты были без углов; была полиция и войска; был забор вокруг всей площади и 2 забора примыкали к Пет‑му шоссе. Проход между буфетами – 2 аршина. Архитектор Бадер устраивал тогда. Наряд полиции в 1883 году был назначен за два дня до гулянья.
Пожарные дроги с мертвыми, положенными грудами. «Из этих груд торчали конвульсивно сведенные руки и ноги, выбившиеся из‑под недостаточных покрышек. Толпа крестилась и роптала, мужчины и женщины плакали и недоумевали».
В 5 колодцах не оказалось ни трупов, ни трупного запаха, ни следов крови, ни обрывков. 1 колодец – 5 аршин глубины.
Раздача продолжалась 1/2 часа.
Толпа была страшно возбуждена против полиции, негодуя, между прочим, и на отсутствие воды, которой не было для подания первой помощи пострадавшим, и на отсутствие медицинской помощи.
«Всего больше тел было в углу пересечения линий буфетов. Здесь на небольшом пространстве лежало до 300 трупов. Вся местность составляла второй район, куда наряд полицейских был назначен к 9 часам Власовским». Первый наряд – к 5 часам. Архитектор Никодин говорит, что, по желанию Бера, вместо шестиугольной формы буфета, бывшей в 1883 году, приняли пятиугольную. Расстояние – 2 аршина, то же самое.
…«Уборка трупов и подача помощи началась не раньше 9 часов. Убирали пожарные и народ»…
…«Из толпы часто кричали: «Уберите мертвецов».
Полк. Подъяновский старался осадить задние ряды. Послан был офицер и 20 солдат. Они углубились на 100 шагов в толпу, но дальше не могли.
Наряд полиции 20 мая 1883 года был 1200 человек, а 18 мая 1896 года – около 1800 человек и 100 человек пехоты и 4 сотни казаков.
…«Покойников, которых я вытаскивал из толпы, я находил стоящими в толпе. Толпа с ужасом старалась от них отодвинуться, по не могла этого сделать (передает один унтер‑офицер).
Около пивных бараков было по 6 городовых, а народа – тысячи. Все они были разбиты, но никто не пострадал.
Форкатти не было дано знать, когда начинать представление. В самый день гулянья Особое Установление выпустило афиши, на них было назначено начало в 12 часов, но эти афиши Форкатти увидел только 27 мая. Форкатти издал особый «Народный альбом», с портретами членов Особого Установления, которые прислали свои портреты, но альбом этот не раскупался. Из показаний Форкатти ясно, что узелков было недостаточно, вероятно менее 400 тысяч, а потому говор толпы, что надо торопиться, а то не достанет – понятен.
Августа.
Третьяго дня был в Царском в гостях, говорили о Яворской. Е. В. говорил, что Анат. Барятинский, брат мужа Яворской, говорил, что будто государь обещал развести их. Но это – вздор. Ал. П‑чу Кол‑ну Анат. Барятинский говорил: «нельзя ли развести?» Ал. П. отвечал, что это весьма мудрено, «Да ведь они женились без позволения начальства». – «Ничего не значит, за это священник ответит. – А у нас если несовершеннолетний женится, и то не разводят».
* * *
От Гольдштейна телеграмма из Вены: Envoyez argent Vienne Residenzhotel par telegraphe Goldstein.
Он взял в редакции 600 руб. и сейчас уже просит денег снова. Это – невозможный человек.
Гольдштейн говорит, что будто поездка высчитана в 1400 р. и что он купил круговой билет по Дании и Англии, когда этого вовсе не было определено.
* * *
Сегодня ночью почти не спал. Очищал свои корзины от бумаг и порвал целую груду.
* * *
Приехала Пасхалова. Такая же неинтересная и бесцветная.
Августа.
Вчера, 13‑го, уехал в Вену государь.
* * *
Сегодня был в Озерках, видел Райскую. Федоров‑Юрковский видит в ней чуть не звезду. У нее есть средства, приятный голос, хорошая наружность, но большая неопытность и, как будто, говорение роли с чужой указкой, без внутреннего огня, по шаблонному приему.
* * *
От Гольдштейна ни письма, ни телеграммы. Послал ему сегодня телеграмму: «Вена. Residenzhotel. Ни письма, ни телеграммы. Очевидно, так надо понимать вас: вы взяли из «Нового Времени» 600 руб. для своего семейства, из «Петербургских Ведомостей» – 200 для себя и предоставили мне послать другого корреспондента, более добросовестного. Не забуду этого никогда. Никто еще так не поступал. – Суворин».
Августа.
Вчера был Леонтьев‑Щеглов, которого приглашают редактором в «Новости дня», вследствие гонения, воздвигнутого на эту газету Соловьевым. Соловьев требует соиздательства Щеглова, говоря, что его надуют, что «жидишки», как он выражается, контракты заключают для того, чтобы их нарушать. Главный сотрудник Липскерова, Гурлянд, предложил Щеглову просить разрешения на новую газету и бросить Липскерова – пускай погибает.
* * *
Была С. И. и очень хвалила норвежскую пьесу «У врат богатства», которую я ей рекомендовал.
* * *
Была Яворская – княгиня Лидия Борисовна Барятинская. Когда она сказала, за что она поссорилась с Щепкиной, – она вся вспыхнула и начала говорить вздор, что она нервная, что та рассердилась за то, что Л. Б. отсоветовала ей ехать в Моему, а она «поклялась гробом матери» – «она религиозная, мистическая. Отец ее женился на третьей жене и бросил Таню на руки бабушки» и проч. Звала к себе, говорила о муже с горячностью. «Едем на два месяца к моим родителям, а потом, может, за границу». – «Стало быть, зимой вы не будете здесь?» – «Может быть, вернемся в Петербург. Я уговариваю мужа устроиться в Петербурге. Он подал в отставку, а затем хочет служить по министерству иностранных дел. Муж хочет ехать, слушаясь советчиков, которые говорят, что надо уехать на год, чтоб все забылось. А я думаю, что надо здесь оставаться. Зло не забывают». Это умно, опять‑таки. Вообще она – умная. «Во вторник», – говорила она, – «вышел развод, а в пятницу мы поженились». О муже говорила: «У него так расстроены нервы! Согласитесь, чтобы сделать, что он сделал, надо было очень много решимости и нервов. Теперь они у него истрепаны.»
* * *
Сыромятников говорил, что гравер экспедиции заготовления государственных бумаг Орлов изобрел средство печатать с одного клише гравюру в несколько красок. Немцы дают ему за изобретение 4 миллиона, а экспедиция дала 4 тысячи жалования и честь изобретения купила за 7000 руб. Орлов – крестьянин. Он говорит, что его изобретение – железо в красках.
* * *
Амфитеатров просит 1000 руб. Надо выдать.
* * *
Подумаешь, сколько видишь, сколько говоришь, сколько волнуешься, ежедневно. И все по пустякам, «А жизнь – пустая и глупая шутка». В драме Байрона «Вернер» есть эта фраза, и Лермонтов, конечно, оттуда и взял.
* * *
Был Филиппов и предлагал взять на себя издание «Научного Обозрения». Он представлял рассчет в 19 000 руб., едва‑ли верный. Все у меня в среднем ящике стола в пакете.
Сентября.
С 23 августа в Феодосии. Вчера приехал Чехов из Кисловодска.
* * *
Вчера Булгаков описывал положение помещиков. Члены совета банка (здесь отделение) – купцы; имея кредит и делясь с директором, они дают помещикам из 12 %. Помещики не имеют никакого кредита.
* * *
Вчера послал телеграмму, чтоб открыли спектакли не «Властью Тьмы», как было предположено, а «Женитьбой» и «Игроками» Гоголя и «Сценой у фонтана» Пушкина. Лучше ли это? Веселее по крайней мере.
Сентября.
Завтра день моего рождения. Я почему‑то считал 10 или 11, а на корпусном жетоне сказано 14 сентября. Правда, там же год 1834 обращен в 1837. Впрочем, не все ли равно, когда родился. Скверно, что чем раньше родился, тем раньше умрешь. Чехов сегодня говорит: «Мы с Алексеем Сергеевичем умрем в XX столетии.» – «Вы – да, но я умру в XIX непременно», – сказал я. – «Почему вы знаете?» – «Совершенно уверен, что в XIX веке. Оно и не трудно отгадать, когда с каждым годом становишься хуже и хуже и только ешь много, к сожалению, не щадя старого и уставшего желудка.»
Сентября.
«Чайка» Чехова пойдет 17 октября в бенефис Левкеевой. Она на‑днях была у меня и говорила о распределении ролей. Потом был Карпов. О том же говорили. Он рассказывал, что даже автор очень доволен.
* * *
Завтра у нас идет «Граф Ризоор» (Отечество) Сарду. Поставлено очень хорошо. Правдин понимающий человек. Я в нем ошибался. Пасхалова на репетиции была очень хороша.
Сентября.
«Ризоор» – большой успех. Публика очень довольна постановкой.
Сентября.
Был у Литвинова с драмой «Новый Мир». Слова совершенно простые и добродетели простые и проч. из Евангелия вычеркиваются. Слова Муция: «Раздай имение и иди за мной» зачеркнуты; но Литвинов, очень разумный и благожелательный человек, не пропустил «Ганнеле».
Литвинов рассказывал, что шиллеровский «Вильгельм Телль» был пропущен для сцены в 1865 году, но после покушения Каракозова постановлением совета главного управления по делам печати был приостановлен.
* * *
Читал драму Гнедича «Разгром». Интересная вещь, но конец плох.
Октября.
Я записываю очень неаккуратно. Когда есть что записать и стоит, я либо не имею времени, либо забываю. Таким образом, моя запись – совершенно случайная. С 24 сентября ни строки не записано, а столько людей видел и столько слышал вещей интересных. Но раз не записал, все это исчезает из памяти.
* * *
В четверг, 17‑го, был Д. В. Григорович. Он совсем умирающий. Чехов, который с ним говорил о болезни, по тем лекарствам, которые он принимает, судит, что у него рак и что он скоро умрет. Сам он не подозревает этого. Заболел он на Нижегородской выставке, где работал, как вол. Он вдруг почувствовал отвращение к пище. Затем еще у него был злокачественный насморк и ему делали операцию в носу. Пожалуй, и у меня так во рту – какая то рана, которая долго не заживает. Сегодня меня это очень беспокоит.
* * *
Чехов говорят, что у него недавно было опять кровохарканье. Он здесь для постановки «Чайки». Савина сказала, что роль для нее слишком молода. Она отказалась в пользу Комиссаржевской, сама взяла Машу. У нас в театре тоже перемены. Яворская снова вступает. Она была у меня вместе с мужем и сказала, что желает 1500 руб. в месяц, так как бенефиса, по своему положению, она взять не может: продажа билетов из квартиры, за что обыкновенно платят дороже. Говорил с А. П. Коломниным и Бурениным. Оба находят, что дорого. Холева совсем ее не хочет. Коломнин предлагает 800 руб. Холева справедливо говорит, что это недостойно кружка. Маслов сказал, что в деле поступления есть сторона нравственная. Могут сказать, что кружок бьет на скандал, что он пользуется своим влиянием на князя, который не может устоять против этого влияния и влияния своей жены То, что касается князя Барятинского, доходит до государя, и потом о нас могут говорить скверно. Я это рассказал князю и его жене, извинившись, что принужден говорить откровенно. Князь сказал, что это не имеет значения, что отвечает он, а никто другой, так как он это дозволяет.
– «А если государю угодно будет передать вам, что он этого не желает?»
– «Государь может только посмеяться», – сказала она.
– «Если государь не скажет», – сказал он, – «я ему скажу; дайте мне 20 тысяч и тогда я этого не сделаю».
– «Значит, вы не позволили бы ей, если бы у вас были деньги?»
– «Да, но тогда я в своих салонах сделал бы для нее, как артистки, гораздо больше, чем она может получить на сцене». Далее говорил, что для кружка это важно (этого отрицать невозможно), что если он позволит своей жене вновь вступить на сцену, то тем самым показывает свое уважение к кружку. Мать его не против того, что она – артистка, а только против того, что она – разводка. Одним словом, пришлось этот вопрос устранить. Я сказал, что предлагают ей 800 рублей. Она тотчас сказала, что согласна. – «Но может быть дирекция еще подумает и согласится на тысячу», – сказал князь. Ранее этого он говорил, что мать его сказала, что если он женится, ему придется жить на средства жены. «Но предоставь мне знать, на какие средства я буду жить». Разговор был длинный и откровенный. Мне будет трудно помирить влияния в труппе. Юрковский прямо против ее вступления. Говорят, что скажут, что кружок прибег к Яворской, как к якорю спасения, что без нее он бы погиб. Для наших премьерш это прямой зарез. Пасхаловой обещали роли в двух пьесах и обе придется передать Яворской. Друг друга они ненавидят. Яворская ненавидит Ге и просит, если она поступит в труппу и будет играть «Принцессу Грезу», чтоб играл не Ге, а Судьбинин. Одним словом, начинается переделка. Самое распределение уборных вызовет неудовольствие. Чорт меня дернул на старости лет погрузиться в эту театральную пучину. Денег она стоит пропасть, а удовлетворения от нее очень мало. Князь обещал приехать и узнать, берем ли мы ее или нет.