Завтра — Новый год.
На фасадах домов, украшенных гирляндами электрических лампочек, большими цветными буквами написано: «С Новым годом!» О празднике красноречиво напоминают веселые улыбки красноносых Дедов Морозов, выставленных в витринах магазинов.
Праздничное настроение охватывает всех.
Павлик одевается и выходит во двор. Пушистые белые хлопья мелькают перед глазами и холодят щеки… И снегу так много!..
Вы когда-нибудь лепили снеговика?.. Ну, тогда вы, конечно, знаете, какое это веселое и вместе с тем кропотливое дело. Оно требует серьезности, таланта и, главное, старательной дружной работы. Имеется в виду не какой-нибудь чахленький снеговичок-подросток, а настоящий солидный новогодний снеговик — двухметрового роста, с ведром вместо шляпы, с морковиной-носом и с метлой в могучей руке. Снеговик, который всю зиму напролет стоит во дворе, вызывает всеобщий восторг и удивление.
Вот такого-то снеговика и лепила вся их компания, когда Павлик вышел во двор. В этом дворе жило целых восемнадцать человек из их класса.
Работа только началась, и Павлик сразу же присоединился к друзьям.
Скоро на пригорке возле забора выросло туловище снеговика.
Девчата побежали за метлой и ведром, а Вася Дубчак, который уже второй год ходит в художественную студию, начал лепить голову снеговика. Все завороженно следили, как бесформенный ком снега оживал прямо на глазах. Вот уже видны уши, рот, подбородок, угольки-глаза… Большая толстая морковина пристроилась над губами — и вот симпатичный толстяк-снеговик весело усмехнулся, будто благодаря за то, что ему дали жизнь.
Это было так здорово, что все захлопали в ладоши.
— Эх, жаль, что весной он растает, — вздохнула Тося Рябошапка.
— Ничего, до весны еще далеко! — беспечно махнул рукой Валера Галушки некий.
— Во всяком случае, до весны простоит — это факт! — с обычной уверенностью сказал Игорь Дмитруха.
— А то нет?! Простоит!
— Абсолютно!
— Х-ороший снеговик!..
А снеговик усмехался, и всем казалось, что он даже подмигивает — непременно, мол, простою до самой весны!
И вдруг…
Из-за забора вылетел камень и ударил снеговика по голове так, что всех запорошило снегом. С грохотом покатилось ведро-шляпа. Веселая усмешка снеговика рассыпалась на тысячи серебристых снежинок.
Несколько мгновений снеговик стоял без головы. Но тут же другой камень бухнул ему в грудь, снеговик пошатнулся, метла выпала из его руки, и он упал.
— Бу-га-га! — из-за забора показалась голова мальчишки в мохнатой шапке-ушанке.
— Рыжий!
— Ах ты гад рыжий!
— Пожарная команда!
Они почем зря ругали парня, но даже не двинулись с места, чтобы поймать его и дать ему взбучку. Они хорошо знали, что это безнадежное дело. Он был неуловимый.
Презрительно усмехаясь, мальчишка в насмешку помахал рукой и пропал…
Зовут его Тимка. Но никто никогда не называет его так, а некоторые даже и не знают его настоящего имени. Для всех он — ненавистный Рыжий, «пожарная команда».
Вот уж полгода — откуда он только взялся такой — тянется эта отчаянная вражда. Он и они: он — один, их — восемнадцать, десять мальчишек и восемь девчонок. Но это вовсе не значит, что на их стороне перевес. Наоборот, потому они так и ненавидят его, что ничего не могут с ним сделать. Даже Игорь Дмитруха припал свое бессилие.
Сколько всяких обид от него!..
У Тимки большие, навыкате, бледно-голубые глаза, наглые и насмешливые: «Бесстыжие глаза», — сказала про них Таня Верба. Его лицо в мелких веснушках, словно какой-то шутник-маляр брызнул на него золотистой краской. А волосы, как жар, огненно-красного цвета.
Ну, конечно же, он — Рыжий. Это первое слово, какое срывается с языка, когда увидишь его. И какие же обидные язвительные оттенки приобретает оно в устах его восемнадцати врагов!
Рыжий Тимка хорошо знает, как к нему относятся, и не оттого ли в его выпученных глазах то и дело вспыхивают злые огоньки. Эти огоньки разгораются в пламя мести, и вскоре «вражий лагерь» уже дрожит в бессильной ярости.
Рыжий расстраивает игры, всем мешает и все портит. Сколько раз они пробовали отлупить его; но это им не удавалось. Тимка такой отчаянный и верткий, что всегда вырывается и наутек, оставляя на лицах врагов синяки и ссадины.
За две недели до Нового года Тимка заболел. Все почувствовали себя счастливыми. Во дворе настали тихие, мирные дни.
В канун Нового года все и думать забыли про Тимку. Будто его и вовсе не было.
И вот сегодня…
Они молча стоят посреди двора и чуть не плачут, глядя на жалкие останки снеговика.
— Ну — все!.. Капец!.. — стиснув зубы, цедит Игорь Дмитруха. — Сегодня не будем портить себе праздник, а завтра… подловим и дадим ему так, чтоб на всю жизнь запомнил! Все!
— Правильно! — поддерживает Валера Галушкинский.
— Абсолютно! — соглашается Ленчик Монькин.
Итак, решено. Завтра же, в первый день Нового года, с пакостями Рыжего будет покончено. Или он, или они.
В гнетущем молчании все расходятся по домам.
…Павлик слоняется по празднично убранным комнатам. На душе у него тошно. Из головы не идет Рыжий Тимка. Такого снеговика развалил! Ну чего он лезет? Чего хочет от них? Для чего все время шкодит? Ну, погоди, завтра тебе будет!
В воображении Павлика встает картина справедливого суда над Рыжим Тимкой. Мальчишки лупят его, приговаривая: «Это тебе за снеговика!.. А это за поломанный скворечник!.. А это за футбольный мяч!..»
— Павлик, вынеси мусор, — говорит из кухни мать.
Павлик одевается и выходит во двор.
На дворе уже совсем темно. Снег валит густыми хлопьями и кружит белым роем в лучах фонаря, который висит у ворот. Как раз там стоят мусорные ящики. Павлик выбросил мусор и повернулся, как вдруг заметил возле забора какую-то темную фигурку. Фигурка возилась в снегу на том самом пригорке, где еще совсем недавно стоял снеговик. Что можно делать одному там, в потемках? Кто это?
Павлик хотел было крикнуть, но почему-то передумал. А вдруг вор? Или шпион?.. А-а глупость! Откуда может взяться тут, во дворе, шпион? И все-таки Павлик осторожно поставил ведро в снег и, крадучись, подался вдоль забора к фигурке.
Снег бьет в лицо, набивается за ворот, но Павлик не обращает внимания. Все ближе, ближе.
Вот он уже слышит голос — фигурка что-то бормочет приглушенно. И… Павлик аж присел от неожиданности. Он узнал голос Рыжего! Малодушный страх сковал тело Павлика и холодом проник в сердце. Павлик хотел убежать, но ноги словно приросли к земле и, бессильные, не смогли двинуться с места.
Тем временем Рыжий, не замечая его, продолжал возиться на пригорке, что-то тихонько бормоча. Павлик прислушался. То, что он услышал, так удивило его, что он забыл про страх.
— Игорек, а ну возьмись, браток!.. А ты, Павлик, с того края заходи! Разом! Взяли! Галочка, не крутись под ногами, а то еще придавим невзначай. Вася, отойди, тебе еще работы хватит. Ты художник. Ты будешь лепить голову. Ну-ка, хлопцы! Разом!..
Только теперь Павлик разглядел, что делает Рыжий. Рыжий лепил снеговика! Один, огромный ком снега уже стоял на пригорке, а Рыжий катал второй. Он лепил снеговика один. Если закрыть глаза и не смотреть, то казалось, что все восемнадцать тут, рядом с ним. Рыжий назвал каждого по имени, обращался к каждому и сам отвечал за них. И голос у него был такой добрый, что даже не верилось, что это говорит Рыжий. Это было невероятно: Рыжий изображал всю их компанию. И себя самого считал их другом. Тут, в одиночестве, когда никто из них не знал и не видел этого. Рыжий дружил с ними со всеми…
Тимка подкатил второй ком к первому, обхватил его руками и пытался поднять. Он стонал от натуги, ноги его скользили по снегу, он падал, вставал и снова силился поднять, но тяжелый ком не поддавался. И как он ни подбадривал себя — все напрасно. Он был один. А одному такое не под силу. Рыжий глубоко вздохнул и вдруг припал к забору, спрятав лицо в согнутый локоть.
Его плечи начали вздрагивать.
Рыжий плакал!
Он плакал тихо, сдерживая всхлипывания и тяжело дыша. Так плачут только те, кто редко плачет и стыдится своих слез. Так плачут одинокие и гордые люди.
Павлик почувствовал, что сердце его кто-то стискивает все сильнее и сильное и слезы наворачиваются ему на глаза. Он вдруг понял все. Он понял, как тяжко Рыжему, как страдает он от своей одинокой жизни, как опротивело ему враждовать с ними и как хочется дружить…
И тут Павлику припомнился случай, который так удивил его когда-то. Однажды он увидел, как Рыжий встречал свою маму на трамвайной остановке. Она работала водителем трамвая и приходила домой поздно. Рыжий иногда подолгу ожидал ее на остановках. И вот Павлик стал свидетелем как раз такой встречи.
Рыжий — этот дерзкий и злой забияка — припал к матери, как совсем маленький мальчонка, и нежно так и тоскливо шептал: «Мамочка, родненькая! Я так соскучился без тебя…»
Ух как удивился тогда Павлик! «Ишь, — подумал он, — как придуривается!»
А выходит, что нет. Выходит, Рыжий не такой уж злой. Он добрый и нежный. Только очень гордый и самолюбивый. И затравленный, как волчонок. Ведь они же никогда не сказали ему доброго слова. Даже когда он не задевал их. Гнали его, дразнили и насмехались над ним. Трудно теперь выяснить, кто первый начал и кто больше виноват — он или они. Но так уж сложилось, и поздно о том говорить.
Ясно одно: Рыжему очень худо. Ему намного хуже, потому что он один.
Еще совсем недавно, каких-нибудь полчаса назад, Павлик люто ненавидел Рыжего, ненавидел и боялся. А теперь…
Павлик решительно поднялся, вышел из-за своего укрытия и подошел к большому снежному кому, рядом с которым лежал еще один — поменьше. Они должны были стать туловищем снеговика.
— Тимка! — крикнул он и не узнал собственного голоса.
Рыжий вздрогнул и поднял голову.
— Тимка! — повторил Павлик, — А ну-ка, помоги мне! Давай поднимем этот ком. Вдвоем мы его осилим. Знаешь, ты здорово придумал — слепить сейчас снеговика. Вот хлопцы завтра удивятся! Вот будут рады! Ну-ка, давай!
Первое утро Нового года — ясное, солнечное, радостное. Небо чистое и безоблачное, и снег так слепяще искрится на солнце, что даже глазам больно…
Во дворе веселый гам. От звонкого смеха вздрагивают заснеженные ветки деревьев. Ребятишки катаются на санках, барахтаются в пушистом снегу, играют в снежки.
А на пригорке, у забора, стоит снеговик. Он не очень красивый, чуть-чуть кривобокий, но ужасно симпатичный. Прищурив один свой глаз-уголек, снеговик обводит взглядом всю компанию. Сколько их? Девятнадцать! Да! Не восемнадцать и один, а девятнадцать!
И снеговик радостно улыбается…
А после зимних каникул Тимка Довганюк перешел к ним в школу, в их класс «Б».
И только теперь они узнали, что из-за этой вражды он полгода не хотел переходить сюда, а каждый день ездил в школу на противоположный конец Киева, где раньше жил…
* * *
За предпоследней партой в правом ряду у окна сидит паренек в синей спортивной блузе от тренировочного костюма с белыми полосками на рукавах и на вороте. Это Вовка Онищенко, один из лучших спортсменов не только в четвертом «Б», но и во всей школе, а может быть, даже и в городе. У него второй разряд по плаванию и первый по прыжкам в воду. Он не раз на соревнованиях занимал призовые места. Вовка, так сказать, спортивная гордость школы.
А в этом году случилось вот что…
Вовка Онищенко
— По-про-шу-у ти-ишины!.. Урок начался.
Но тишина пришла не сразу — еще с минуту слышалось шарканье ног и переговоры.
Учительница математики Мария Васильевна терпеливо ждала.
Наконец гомон утих.
— Кто не выполнил домашнее задание, поднимите руку. — Класс не шевельнулся. — Хорошо. Тогда начнем.
Палец учительницы медленно ползет по журналу, по синему столбику фамилий, а глаза поверх очков внимательно оглядывают класс.
Вовка пригнулся, прямо лег на парту грудью, спрятав голову за спину Витасика Дьяченко, сидящего впереди. Тело напряглось, словно перед прыжком, а в голове только одно: «Неужто не пронесет? Неужто не пронесет? Не…»
— Онищенко!
«Все!..» Вовка тяжко вздохнул, медленно поднял крышку и встал, повесив голову, как осужденный. Он ничего не говорит, да и к чему?.. Учительница и без слов все поняла.
— Садись! Единица «с обманом»!
Потом она вызвала Любу Присяжнюк, и та стала бойко отвечать урок.
Вовка не слушает. Вовка сидит, подперев кулаком щеку, и исподлобья смотрит на Марию Васильевну. Смотрит с такой бессильной яростью и отчаянием, как может смотреть только побежденный на победителя.
Что она наделала этой своей единицей!.. Что она наделала!.. Все пропало! Сергей Петрович ни за что на свете не допустит Вовку к соревнованиям. Ни за что на свете!.. Его тренер Сергей Петрович — железный человек.
Да что и говорить — в спортивной школе, куда ходит Вовка, это закон: у кого плохие отметки, к воде не подходи.
А как Вовка ждал этих соревнований! Городские ведь! Первые три призера едут в Лейпциг на международную встречу породненных городов — Киева и Лейпцига.
Лейпциг… Международные соревнования… Представляете?..
А у Вовки были реальные шансы на призовое место. Сам Сергей Петрович сказал: «Если хорошо отработаешь вхождение в воду, твой прыжок «сальто с пируэтом» может потянуть на девять баллов».
Сам Сергей Петрович… И вот… Ну, конечно, он, Вовка, виноват… Конечно… Ну, не выучил…
Но вчера же по телевизору был хоккей. Большой хоккей! СССР — Канада. Матч с канадскими профессионалами!.. Люди добрые, разве же можно было в это время готовить уроки? А перед этим тренировка. А позавчера — такие две серии шли в кино, закачаешься! Что? Нельзя уж и посмотреть? Все видели, а ему нельзя?.. Когда уж эти уроки делать? Ночью, что ли?.. Сергей Петрович сам говорил, что переутомляться нельзя, а то потеряешь спортивную форму.
Да к тому же Вовка был абсолютно, ну абсолютно уверен, что его не спросят. Ведь Мария Васильевна его совсем недавно вызывала. И поставила тройку с плюсом. С плюсом! Вполне хорошая оценка… Спокойненько можно было его, Вовку, сегодня не трогать. Но ведь нет же — вызвала! Назло… Ну как к ней можно относиться после этого?..
И что это вообще за учительница?! Какая-то чудачка.
А отметки какие она ставит! Это ж комедия, а не отметки! Ни у одного учителя в мире не бывает таких отметок. И выдумала же! Единица «с обманом» (Единица, обведенная кружочком, единица за обман — это когда сразу не признаешься, что не выучил урока)! «Двойка — почти тройка» (2–3) — это когда старался, готовил урок, но ничего не вышло. А плюсы и минусы!.. Тройка с двумя минусами. Четверка с тремя минусами. Пятерка с плюсом. Просто плюс без всякой цифры (когда хорошо ответил на частный вопрос).
Какие-то допотопные оценки. И куда только директор смотрит?..
А это надоевшее в начале каждого урока: «По-опрошу ти-ишины!»
Выговаривает она эту фразу, растягивая слова и смешно складывая свои сморщенные старческие губы дудочкой.
Ну что за учительница, скажите на милость! Карикатура! Смехота!
…На столе у Марии Васильевны лежит портфель. Старый потертый кожаный портфель, на крышке которого белеет похожая на параллелограмм металлическая пластинка с надписью, тоже стертая и поцарапанная, так что слов уже не видно и надпись разобрать невозможно. Этому портфелю очень много лет, наверное, в два раза больше, чем Вовке. А она все еще его носит. Такое старье! Не может купить новый. Просто противно смотреть.
Вовке почему-то вспомнилось, как он однажды летом встретил случайно Марию Васильевну в Ботаническом саду. Она сидела на лавке с маленькой белокурой девочкой лет пяти. Та капризничала, кривила губки и не хотела есть хлеб с маслом.
— Настуся, ну съешь хоть кусочек. И тебя прошу, — ласково уговаривала ее Мария Васильевна.
Настуся отворачивалась и махала своей пухленькой ручкой:
— Ой, отстань, ба! Сказала не буду, и все. Не приставай!
Словом, Мария Васильевна ничем не отличалась от тех многочисленных бабушек, которого целыми днями гуляют со своими внуками в Ботаническом саду, — кто с шитьем, кто со старой зачитанной книжкой, и каждая с неизменной кошелкой, в которой бутылка молока да завернутые в бумагу бутерброды.
И как всякая капризная внучка, беленькая Настуся имела над Марией Васильевной беспредельную власть. Трудно было поверить, что это та самая Мария Васильевна, которая безжалостно выводила в классном журнале единицы «с обманом» и другие страхолюдные оценки.
Как не любил теперь Вовка Марию Васильевну!.. Больше всех на свете!
…В соревнованиях Онищенко не участвовал. Сергей Петрович оказался и вправду железным человеком. И хоть Вовка, утратив всякую гордость, старался оправдаться, доказывал, что это случайно, что он не виноват, и даже, чуть не плача, клялся: «Я больше не буду», — ничего не помогло.
Мало того! Когда в классе узнали, что Вовку не допустили к соревнованиям, все с гневом накинулись на него.
— Ты что — сдурел?! — кричала Макаронина. — Схватить единицу перед самыми соревнованиями!.. Это ж нужно уметь!
— Не мог решить какой-то несчастной задачи! — вторила ей Надя Травянко.
— Ты же не только себя подвел! Ты же подвел всю команду! — захлебывался Валера Галушкинский.
— Мы на тебя так надеялись! — чуть не плакала Таня Верба. — Думали, у нас в классе будет чемпион. А ты…
— Пигмей! — резал ему в глаза Игорь Дмитруха. — Ты же Сергея Петровича знаешь как подвел!.. Ему же за тебя, может быть, заслуженного тренера дали бы. Пигмей! — Игорь Дмитруха был признанный авторитет в спортивных делах.
Как горько Вовке было слушать эти укоры! Сердце его разрывалось на части. Он был страшно самолюбив. А самолюбивые люди в своем унижении стараются обвинить кого угодно, только не себя. И Вовка винил во всем Марию Васильевну. «Все она, все из-за нее!» — в бессильном отчаянии думал он.
Он усердно готовил уроки и ждал. Ждал, что Мария Васильевна вот-вот его вызовет, он блестяще ответит, получит пятерку с двумя плюсами и скажет: «А между прочим, я же и тогда все отлично знал. Только у меня очень болела голова, и я не мог отвечать. А вы даже не спросили меня, в чем дело. Вы сразу поставили единицу «с обманом». И я промолчал — из принципа. Вы же видите, что я все знаю. А вы… Эх вы!.. Вы испортили жизнь не только мне, но и моему тренеру Сергею Петровичу. Из-за вас ему не присвоили звание заслуженного тренера. Можете радоваться!..» Гордо подняв голову, он выйдет из класса. И Мария Васильевна наконец поймет, как она была несправедлива и жестока. Но будет поздно.
Такую благородную и красивую месть придумал Вовка.
Но Мария Васильевна все почему-то забывала вызвать его. К тому же в этом году она стала прихварывать, и ее уроков часто не бывало. И сказанные благородные слова Вовки звучали в его душе — никому не слышные.
Настал март. Всюду лежал снег, ночами мороз частенько разукрашивал окна причудливыми узорами, но в воздухе уже пахло не по-зимнему, свежо и задористо, — прелой прошлогодней листвой и набухшими ночками. А когда выпадали погожие безоблачные дни, на пригорках из-под снега проступали черные проталины влажной земли. Проталины будто дышали мартовским воздухом.
Близилось 8 Марта — Международный женский день. По традиции, в классе женщин поздравляли накануне — седьмого.
Вовка целый месяц мастерил маме подарок — чемоданчик-аптечку со множеством отделений и ящичков для лекарств (Вовкина мама работала врачом на «скорой помощи»), Но вручить его утром не смог — мама спала после ночного дежурства.
Поэтому Вовке не сиделось на уроках. Ему не терпелось побежать домой и торжественно поднести маме подарок. Он боялся — а вдруг мама, проснувшись, подумает, что он вообще ей ничего не подарит в этот день?
Как долго тянутся сегодня уроки! И как назло последним был урок Марии Васильевны. Этот урок казался Вовке просто нестерпимым.
Вовка уже не думал о том, чтобы Мария Васильевна вызвала его. Ему сегодня было не до того.
Ну что она тянет? Могла бы в конце концов и чуть пораньше отпустить. Все-таки праздник. Да и сама ведь женщина. Пусть бы шла праздновать.
Но Мария Васильевна, должно быть, не понимала этого. Она дотянула объяснение урока до самого звонка. Когда прозвенел звонок, ученики сразу засуетились, доставая портфели. Но с места вставать не отваживались — Мария Васильевна все еще стояла у стола.
Было непонятно, чего она мешкает, раньше ведь никогда не задерживалась в классе после звонка.
Мария Васильевна сняла очки, провела рукой по утомленным глазам и улыбнулась какой-то странной, дрожащей улыбкой. Потом тихо, как будто самой себе, сказала:
— Вот и закончился мой последний урок… Всего вам доброго, дети…
Наконец-то! Вовка рванулся с места и выскочил из класса. Но в коридоре вдруг остановился. Что такое? За ним никто не выбежал. Мария Васильевна, видно, еще что-то говорила. На миг Вовка заколебался: «Как-то нехорошо вышло». Но потом решил: «А! Наверно, говорит, чтоб мы своих мам поздравили с праздником. Сами знаем! Не возвращаться же из-за этого», и побежал домой.
Мама очень обрадовалась Вовкиному подарку. Она была так растрогана, что слезы навернулись ей на глаза. И все потому, что Вовка сам, собственными руками, смастерил аптечку. И хотя подарок отца — шерстяной костюм — стоил дорого, он все же проигрывал рядом с Вовкиным. Чувствовалось, что отец завидует сыну. Торжествующему Вовке даже стало жаль отца. И он из благородства начал хвалить его подарок, но мама сказала, что Вовкин все равно лучше.
Настроение у Вовки было таким, как будто он совершил геройский поступок, это очень приятно. Когда мать и отец наконец взялись за свои дела, Вовка пошел к соседям. Соседи, конечно, все уже знали про подарок и тоже стали хвалить Вовку. Правда, значительно сдержаннее, чем родители. А восьмиклассница Нюрка и совсем ничего не сказала. Она крутилась перед зеркалом, куда-то собираясь. Такое Нюркино поведение не понравилось Вовке.
— Куда ты так расфуфырилась? — спросил он.
— Как это — куда? — подкрашивая ресницы, пискнула Нюрка, — в школу. На торжественное собрание, посвященное 8 Марта.
Вовка хмыкнул — подумаешь, счастье, торжественное собрание! Нюрка сегодня его раздражала.
— Слушай, Вовка, — она обернулась, — чего же ты скрывал, что ваша Мария Васильевна уходит на пенсию? Ее сегодня на собрании торжественно провожают.
— Что-о? — от удивления Вовка аж рот разинул.
Нюрка внимательно посмотрела на него:
— Ты что — не знал?
— Да нет… А что тут такого?.. Подумаешь…
Теперь уже Нюрка хмыкнула:
— Тоже мне — фрукт! Отношение называется. Все-таки — на пенсию…
Вовка пробормотал что-то невнятное и выскочил из комнаты.
…Игоря Дмитрухи не было дома. Витасик Дьяченко пошел в кино. Шурика Бабенко забрала к себе тетка. Валера Галушкинский пошел с мамой к портнихе. Ну, как назло — никого. Даже Таня Верба — Вовка пересилил себя и забежал к ней, хоть никогда не ходил домой к девчонкам, — и та была в библиотеке.
У Вовки голова пошла кругом. Как же так? Как он мог не понять ее слов: «Вот и закончился мой последний урок…» И выскочил. Даже не подождав, что она скажет дальше. А она что-то еще говорила. Конечно, говорила. Прощалась. И вышло так, будто Вовка нарочно выбежал, чтобы не присутствовать при этом. И Мария Васильевна попрощалась со всем классом. Со всеми, кроме него…
Ну и пусть!.. Кстати, злополучную единицу «с обманом», конечно, теперь можно считать недействительной. Не будет новая учительница обращать внимание на эти страхолюдные оценки.
Нет! Нехорошо все-таки вышло. Ну что бы ему подождать еще минутку… И тогда — вместе со всеми. А так: все вместе, а он — один. И Вовка вдруг почувствовал себя одиноким-одиноким. Такое у него бывало, когда он запаздывал и прогуливал урок или когда его выгоняли из класса. Ему тогда казалось, что все делают что-то правильное, нужное, но для него теперь уже недосягаемое. И становилось тревожно и как-то страшновато…
Вовка осторожно проскользнул в дверь школы и, воровато оглядываясь, стал подниматься по лестнице на второй этаж, где находился зал. Вовка знал, что на такие торжественные собрания учеников младших классов не приглашают — а только старшеклассников. Знал также, что если его увидят, то отправят домой — дисциплина есть дисциплина. Но Вовка не мог не прийти сейчас в школу. Что-то тянуло его сюда неудержимо, как тянет, говорят, преступника на место преступления.
Когда Вовка подкрался к дверям, послышались громкие аплодисменты — наверно, закончилось чье-то выступление. Дверь осталась приоткрытой, и Вовка видел часть зала и сцену, где расположился президиум. В центре президиума сидела Мария Васильевна. Очевидно, ее уже начали провожать, так как все аплодировали и смотрели на нее, а она одна не аплодировала. И лицо у нее было взволнованное и такое растерянное, как бывало в классе, когда поднимался шум. И казалось, она сейчас встанет и по привычке скажет: «По-опро-ошу-у ти-иши-ны-ы!» Но она не встала и не сказала. А встал Павел Павлович, учитель физкультуры, который тоже сидел в президиуме, только с краю. И сразу в зале стало тихо, очень тихо, так что Вовка даже затаил дыхание, чтобы не выдать себя.
— Дорогая Мария Васильевна…
Вовка не узнал голоса Павла Павловича — мужественный и властный на уроках, сейчас он звучал тихо и смущенно.
— Дорогая Мария Васильевна… Вы знаете, что я не умею выступать и говорить речи. Вы хорошо это знаете. Вы даже укоряли меня за такую особенность, когда я был еще Павликом-Равликом[1], вашим учеником. В этой самой школе вы были нашим классным руководителем. Но сегодня я не могу не выступить. Сегодня из нашего коллектива уходите вы, самый дорогой для меня человек, мой бывший учитель и мой нынешний товарищ по работе… Эх, не умею я говорить… Но, знаете, я ведь благодаря вам стал учителем… Хотел быть таким, как вы… И не знаю… может… Да что я говорю… Не то я говорю… Мария Васильевна, родная, дорогая вы моя… Спасибо вам за все, что вы сделали для меня, для нас, для всех, кого вы учили. А их сотни, тысячи… Наша школа навсегда останется для вас родным домом. Вы не покидаете нашу семью, а просто, просто…
Павел Павлович вдруг покраснел, заморгал, потом вышел из-за стола, подошел к Марии Васильевне, склонился и поцеловал ей руку. Он какое-то время так и стоял, склонившись и припав губами к ее руке. А Мария Васильевна другой рукой гладила его по голове и что-то шептала. Глаза у нее были влажные и часто-часто моргали.
В зале царила мертвая тишина. Вовка весь съежился. Ему стало казаться — будто все здесь уже знают, что он стоит за дверью, и знают, как он невзлюбил Марию Васильевну, и знают даже, какую «благородную» месть придумал для нее. И такою жалкой и никчемной показалась Вовке эта «благородная» месть, построенная на уловках и лжи, что захотелось убежать, но он не мог двинуться с места.
Снова послышались рукоплескания, а потом на сцену вышла какая-то не знакомая Вовке девятиклассница. Она говорила звонким торжественным голосом, каким обычно декламируют стихи на школьных вечерах самодеятельности. От волнения Вовка плохо слушал, но одна фраза сразу дошла до его сознания: «Ваши единицы «с обманом» учили нас честности и правдивости».
Единица «с обманом»! Это же была последняя его оценка у Марии Васильевны. И вообще это была последняя единица «с обманом», которую поставила Мария Васильевна: после Вовки больше никто не получил такой оценки. А Вовка так и не исправил ее. Она осталась теперь у него навеки.
Будут у Вовки и четверки, и пятерки, но никогда ему не исправить этой единицы «с обманом». Потому что оценки ему будут ставить другие учителя. А Мария Васильевна уже никогда не поставит ему ни «двойки — почти тройки», ни четверки с двумя минусами, ни пятерки с плюсом — никогда. И Вовка вдруг впервые понял всю безнадежность и непоправимость короткого слова — никогда. Его охватило отчаяние.
«Но ведь и то, что я сейчас стою под дверью и подслушиваю — это ведь тоже обман, это нечестно. Неужто я всю жизнь буду врать и делать что-то нечестное? Неужели на всю жизнь мне одна оценка — единица «с обманом»?»
Может быть, потому что Вовка был захвачен своими мыслями, а в зале снова захлопали, — он не услышал шагов. И только когда кто-то толкнул его, он резко обернулся. Позади стояло четверо семиклассников: три ученицы и с ними Костя Лось, которого Вовка хорошо знал. Тот тоже был заядлым спортсменом — чемпионом школы по гимнастике. Семиклассники держали в руках две корзины с цветами.
— Чего стоишь на пороге? — спросила Вовку белокурая девочка, которая несла корзину в паре с Костей.
— Да это Вовка Онищенко. Из четвертого «Б». Прыгун в воду, — скороговоркой выпалил Костя. — Мария Васильевна у них преподавала. Пришел, наверное, приветствовать от класса, запоздал и боится, чудак, войти… Ну, пошли, старик! Давай быстрее, а то кто-нибудь снова начнет выступать, тогда неудобно.
Тут Костя ловко подтолкнул Вовку коленом, и тот очутился в зале. Все произошло так неожиданно и молниеносно, что Вовка не успел сказать ни слова.
Аплодисменты, которые уже затихали, раздались с новой силой. Весь зал поднялся и стоя аплодировал, пока семиклассники несли на сцену корзины с цветами. Проход между рядами стульев здесь узкий, Вовке некуда было деться, и он, бледный, перепуганный насмерть, поневоле шагал перед семиклассниками, ощущая себя, как во сне.
И вот Вовка — на сцене. Семиклассники ставят цветы на стол президиума и тут же возвращаются назад в зал. И Вовка, вдруг утратив над собой власть, торчит на месте в каком-то отчаянном оцепенении.
Директор школы Осип Гаврилович некоторое время вопросительно смотрит на него, потом улыбается и неожиданно говорит:
— Слово имеет ученик четвертого класса «Б» Онищенко Владимир.
У Вовки потемнело в глазах. Невыразимый страх охватывает его. Как это случилось? Для чего он здесь? Что делать?..
Все тело у Вовки — будто чужое. Особенно руки. Он не знает, куда их деть. Они мешают ему. Он то закладывает их за спину, То засовывает в карманы, то сжимает так, что трещат суставы…
Все ждут. Вовка молчит.
— Говори, Онищенко, не стесняйся, — ласково приглашает директор.
— Ну! «Дорогая Мария Васильевна…» — шепотом подсказывает Павел Петрович, который сидит совсем близко.
— Дорогая Мария Васильевна, — машинально повторяет Вовка, пугается собственного голоса и замолкает.
Но уже поздно. Теперь нужно что-то говорить. И слова вырываются сами собой — судорожные, бессвязные, неудержимые…
— Я… у меня… Я ничего не хотел… Я просто… У меня… единица «с обманом»… последняя… больше ни у кого… И я не исправил… Не успел, просто… Я хотел… Учил… Честное слово… Теперь все-все знаю… Честно…
Вовкин голос вдруг задрожал, сорвался, перед глазами поплыли огненные круги. Вовка рванулся с места, кинулся в глубь сцены и, забившись в угол, горько заплакал.
Тут он почувствовал, как кто-то обнял его за плечи и куда-то повел. Он шел, закрыв лицо руками, и ничего не видел.
Потом, все еще всхлипывая, он сидел на диване, и кто-то в молчании гладил его по голове. А когда Вовка наконец успокоился и открыл глаза, то увидел, что сидит в учительской, а рядом с ним — Мария Васильевна, и больше никого.
Заметив, что Вовка уже не плачет, Мария Васильевна улыбнулась ему и почему-то шепотом, хотя никого в комнате не было, сказала:
— Глупенький, глупенький мой хлопчик! Ишь что выдумал! Нет у тебя никакой единицы «с обманом». Ты ее только что исправил. Слышишь?.. Исправил. Не каждый способен осознать свою вину и громко при всех признаться. Только честный человек…
Пройдет много лет, Вовка станет Владимиром Ивановичем, инженером, космонавтом, а может, и учителем, но никогда в жизни он не забудет этой минуты и этих слов.
* * *
Перед Вовкой Онищенко рядом с Любой Присяжнюк сидит чернявый, цыганистый Витасик Дьяченко. Витасик — первый ученик в классе, круглый отличник. Но он совсем не похож на тех горе-отличников, которые ничего, кроме уроков, не знают и знать не хотят. Когда вертлявые хорошисты и троечники весело играют в футбол, они все сидят за столом, уткнувшись носом в книжку.
И Витасик, конечно, любит читать, но его тянет также поиграть в футбол, в казаки-разбойники, в салочки… А иногда он не чурается и таких ребячьих затей, какие, казалось бы, совсем не к лицу круглому отличнику. Как, например, с этим Фантомасом…
Витасик Дьяченко
Витасик волнуется. Витасик страшно волнуется. Сегодня у его старшего брата, девятиклассника Романа, — премьера. Первая в жизни премьера! И не в какой-то там школьной самодеятельности, а в театре. В Народном театре Механического завода, в самом настоящем театре, на спектакли которого продают билеты и которым руководит заслуженный деятель искусств Анатолий Сергеевич Алмазов.
Роман хочет стать артистом, мечтает поступить в Киевский театральный институт. И какая же это была радость, когда Алмазов, разыскивая по школьным драмкружкам хлопца-исполнителя на роль Яшки в пьесе «Именем революции», выбрал именно его, Романа.
И вот сегодня премьера.
Роман с самого утра ушел в театр на последний прогон перед премьерой. А Витасик ходит и волнуется. Ему кажется, что если бы он сам выступал, то так бы не волновался. Он очень любит своего брата.
Витасик долго бродил около гигантских колонн заводского Дворца культуры. Его так и тянуло хоть одним глазком… Но двери были заперты, и он повернул к дому.
Возле подъезда его окликнули:
— А мы тебя ищем. Айда с нами!
Он обернулся.
Это был Игорь Дмитруха со всей ватагой. У Витасика не было сейчас желания идти с ними, но и не хотелось, чтобы они подумали, будто он трусит. И он пошел.
Возле крайнего дома на их улице, который только в этом году заселили, они остановились.
— Ты станешь тут, ты на углу, а ты на лестнице, — приказывал Игорь, тыча мальчишек в грудь пальцем. — А мы с Витасиком туда!
Настороженно озираясь, он шмыгнул в подъезд.
Витасик за ним.
По-кошачьи, бесшумно поднялись они по лестнице. Вот уж и пятый этаж. Возле пятьдесят восьмой квартиры перевели дух, прислушались. Игорь вытащил из кармана мел и написал на двери большими буквами: «Берегись Фантомаса!» Потом оба в страшной панике, будто за ними гнались волки, загремели вниз по лестнице, пулей выскочили из подъезда и уже всей гурьбой пустились наутек.
Это началось недели две назад, когда мальчишки посмотрели фильм «Фантомас». Все, конечно, были под впечатлением. Особенно Игорь Дмитруха. Он выпячивал нижнюю челюсть и по-фантомасьи дико хохотал. И где только мог, писал мелом «Фантомас».
Как-то под вечер, когда все сидели и думали, что бы еще такое выкинуть в духе этой страхолюдины, возле них остановился приземистый незнакомый мужчина в береге. Посмотрел на стену, где было нацарапано здоровенными буквами «Фантомас», поморщился и сказал:
— Вы бы, ребятки, стерли это… бог знает что! Дом-то ведь новый… Разве для того вас грамоте учили?
И хоть он говорил довольно миролюбиво, Игорь Дмитруха ощетинился:
— А мы тут при чем? Вы видели? А докажите!
Человек ничего на это не ответил, подошел и сам стер надпись. Посмотрел устало на ребят:
— Эх, вы… писатели! — и пошел.
Игорь Дмитруха не любил, когда ему делали замечания. Глаза его вспыхнули:
— Фантомас таких обид не прощает!.. Ха!.. Ха!.. Ха!.. Нужно проследить, где он живет.
И мальчишки, сгибаясь в три погибели и держась поближе к стенам, устремились за незнакомцем.
Жил он в крайнем новом доме, в пятьдесят восьмой квартире. В тот же день на ее двери появилась надпись: «Берегись Фантомаса!» Война была объявлена!
И хоть был это самый обыкновенный дяденька и фамилия его была простая (на первом этаже висел «Список жильцов», где они прочитали: «58 — Захарченко В. Г.»), но разыгравшееся мальчишеское воображение делало его таинственным, загадочным и опасным.
Завидев во дворе приземистую фигуру, Игорь Дмитруха приглушенно выкрикивал: «Захарченко!»
И вся фантомасья ватага кидалась врассыпную…
А то, что Захарченко больше к ним