По материалам фондов низовых профсоюзных организаций Государственного архива историко-политических документов Московской области.
Государственный архив историко-политических документов начал свою работу в 2012 г., тогда же из Центрального государственного архива Московской области поступили на хранение фонды низовых профсоюзных организаций Московского региона с 1867 до 2009 г. Основная масса документов относится к периоду с конца десятых до конца тридцатых годов ХХ века – время крушения привычного уклада жизни: революции, войн, падения монархии, богоборческого террора, раскулачивания, голода, коллективизации, репрессий, эпоха переоценки ценностей. В эти годы делопроизводство еще не было строго регламентировано, поэтому многие документы составлены в произвольной форме. Такой текст гораздо ярче, колоритнее и непосредственнее раскрывает облик автора, характеризуя время в его трагичности и комизме, причудливой смеси черт старого и нового мировоззрения и быта. История начинается с личности, причем, для полноты картины важны не только великие события и герои, но и жизнь «маленького человека» на фоне грандиозных событий современности.
Подавляющее большинство материалов архива не только не публиковалось, но и не введено в научный оборот. Документы фондов представляют огромный интерес для исследований в области микроистории, истории повседневности, истории культуры, гендерной истории, социальной истории, социологии, культурологии, а также помогут в поисках информации о родственниках. В фондах, помимо отчетов и протоколов, хранится множество автобиографий, объяснительных записок, жалоб, доносов, немало фотографий.
Документы профсоюзных организаций освещают самые различные сферы жизни и профессиональной деятельности своего времени: образование, наука, культура, искусство, строительство, коммунальное и сельское хозяйство, пищевая, текстильная, добывающая промышленность и многое другое. Материалы фондов касаются проблем кульпросветработы и антирелигиозной пропаганды, ликвидации неграмотности и безработицы, материально-бытовых условий жизни людей, борьбы с голодом и хищениями, коллективизации и чистки аппарата. Многие вопросы, затронутые в документах профсоюзных фондов, не только не потеряли своей актуальности, но приобрели еще большее значение в век высоких технологий, духовной толерантности, повышенного внимания к гендерным проблемам.
В 1913 г. в Санкт-Петербурге, в последнее воскресение февраля был отпразднован первый День работниц. 23 февраля 1909 г. Женский день отмечался социалистками в Нью-Йорке. Впервые Международный женский день («Международный праздник трудящихся женщин») был учрежден в 1910 г. по инициативе Луизы Зитц, по другим данным – Клары Цеткин[1] на Втором международном конгрессе женщин-социалисток в Копенгагене. В 1914 г. празднование его прошло в Петрограде, Самаре, Киеве. Тогда же увидел свет первый номер журнала «Работница». В 1915-1916 гг. наблюдается затишье в женском движении, издание журнала также приостановлено. 23 февраля/8 марта 1917 г. День работницы в Петрограде проходит с требованиями окончания войны – «империалистической бойни», и снижения цен на продукты питания. Возобновляется издание журнала «Работница».
В 1918-1919 гг. празднование Дня работницы идет под лозунгом «укрепления красного фронта и снижения натиска мирового капитала»[2]. В 1920 г. работницы призывались к объединению вокруг Коминтерна. В 1921 г. В. И. Ленин издал декрет, установивший празднование Международного женского дня в Советской России 8 марта, работницы и крестьянки призывались к активной деятельности на хозяйственном фронте. 1922 г. ознаменовался борьбой с голодом и женской безработицей и требованием объединения женщин с партией и профсоюзами. В 1923 г. был провозглашен приоритет поднятия культурного уровня работниц и крестьянок, а также создание общественных форм быта – столовых, прачечных, яслей, детских домов. В 1924 г. празднование прошло под лозунгом «Без Ленина, но по его пути», в 1925 – «Ликвидация неграмотности». В 1925-1926 гг. женский праздник нередко именуется Международным коммунистическим женским днем[3].
В целом лозунги 1920-х годов отличаются антицерковной, антикулацкой, антикапиталистической риторикой с подчеркиванием необходимости ликвидации неграмотности и участия женщины в производстве и общественной работе. Например: «Работницы, помните, только рабы ходят в церковь мозолить лбы», «Нынче обычай крестьянский таков: на чистую воду выводить кулаков», «Если грамотны крестьянки, на деревне меньше пьянки», «Чтобы к помещикам в кабалу не попасть, крестьянки, берегите советскую власть»[4] и т.п.
В фондах профсоюзных организаций сохранилось немало материалов о тяжелых условиях труда и быта работниц и крестьянок. Так, протокол расширенного пленума Щелковского облторфкома 1922 г. содержит жалобы торфяниц на «непосильные уроки ворочки сырого торфа», грубое обращение начальства, недостаток спецобуви и медикаментов[5]. Протоколы общих собраний торфяниц за 1924 г. также свидетельствуют об отсутствии спецодежды – лаптей, панталон, медицинской помощи, о недостатке продуктов питания, неоплате сверхурочных работ, требованиях руководства работать под дождем[6].
Среди рукописей статей селькоров профсоюза работников земли и леса («Всеработземлеса»), предназначенных для публикации в периодических изданиях, хранится заметка «Делишки хозяйчиков»[7], в которой повествуется о нарушении хозяевами батрачек условий трудового договора, антисанитарных условиях проживания (баня, столовая, уборная и спальня в одном непроветриваемом помещении), грубость, матерщину хозяев, сексуальные домогательства рабочих, поощряемых хозяевами. В докладе о работе среди женщин рассказывалось о распространенной практике зажиточных крестьян жениться на бедных девушках весной, использовать их на сезонных работах и разводиться осенью, чтобы не платить денег за труд. При этом плата работницам, по сравнению с работниками, была в два раза ниже[8]. Выписка из протокола общего собрания женщин из фонда Мосрайкома профсоюза металлистов 1922 г. свидетельствует о несправедливом распределении одежды между рабочими и работницами (женщинам выдавались чулки и нижние юбки, а мужчинам костюмы, теплая одежда и сапоги)[9].
В 1925 г. сотрудники железнодорожного профсоюза, обследуя условия жизни рабочих, в своих заключениях писали, что до революции людям жилось лучше[10]. В деле имеются письменные свидетельства о скудном питании – хлеб, картошка, каша, полном отсутствии теплой одежды и мебели, проживании в дырявых сараях, вагонах, непроветриваемых, сырых, неотапливаемых подвальных помещениях, аварийных зданиях, стены и потолки которых обрушиваются прямо на жильцов, раня взрослых и детей. Многие рабочие и члены их семей больны туберкулезом. Дети не посещают школу из-за отсутствия одежды и обуви. В фонде Серпуховского городского совета профсоюзов хранится письмо работницы фабрики «Красный текстильщик» Ксении Алексеевны Захаровой И. В. Сталину от 1936 г., где она сообщает, что ее семья из трех человек, включая больного ребенка, занимает помещение площадью 4½ квадратных метра, где зимой углы покрываются инеем[11]. Таких жалоб в данном деле немало, есть даже свидетельство о гибели ребенка из-за холода и сырости жилого помещения[12].
Протокол 1925 г. Первой Каширской Уездной конференции работниц совхозов и батрачек гласит со ссылкой на В. И. Ленина: «Раскрепощение женщин есть дело самих работниц и крестьянок»[13]. Поэтому женщинам настойчиво предлагалось ликвидировать неграмотность и принимать активное участие в общественной работе, организации изб-читален, написании статей для периодических изданий.
В фонде Мосгуботдела профсоюза рабочих пищевой промышленности хранятся фотографии конференций женщин-работниц, различных культурных мероприятий с участием женщин[14]. Материалы Мосрайкома профсоюза рабочих металлистов содержат автографы М. И. Ульяновой и Н. К. Крупской, поддерживавших в работницах пролетарское сознание и верность «делу Ильича»[15]. Для резолюций профсоюзных собраний характерно требование, с одной стороны, выдвигать женщин на ответственные должности, с другой стороны, их «как наиболее отсталых в культурном отношении и наименее активных» рекомендовалось привлекать в фабзавкомы клубы, кружки, отправлять в школы по ликвидации неграмотности[16], на рабфаки и профкурсы, не оставляя вниманием и домашних хозяек, жен рабочих и наемных домашних работниц. Планировалось привлекать женщин в клубы при помощи создания курсов кройки и шитья, а также детских уголков «на основе самодеятельности самих работниц»[17]. Им предлагалось «смотреть друг за другом», чтобы не «собираться кучками» в рабочее время, а после работы не «бегать из комнаты в комнату», а отправляться в комитет для бесед и чтения[18].
Немалое внимание уделялось «втягиванию» крестьянок и работниц[19] в профсоюзную деятельность путем организации лекций правового и медицинского характера, заступничества за них перед нанимателями и обещанием врачебной помощи молодым матерям и их детям, а также помощи в «отыскании отцовства», устройстве малышей в ясли[20]. Нередко шефство над крестьянками брали городские активистки профдвижения. Охлаждение к общественной работе и непосещение женских собраний подвергались крайнему осуждению, что отразилось в документах[21].
Протоколы профсоюза Горнорабочих декларировали: чтобы «управлять государством вместе с мужчиной», «выполняя заветы Ильича», «догнать мужчину», женщине необходимо преодолевать культурную отсталость путем ликвидации неграмотности, в том числе и политической[22]. Для этой цели создавались ликвидационные пункты, проводились политпросветбеседы, посещаемые работницами с большей охотой, чем собрания, нередко применялся метод игры в вопросы и ответы. В отчете 1924 г. о работе среди торфяниц настоятельно рекомендовалось продолжить занятия с сезонницами в деревне, поскольку при их возвращении домой, старое мировоззрение берет верх[23]. «До тех пор, пока не будет вестись работа в деревне, не будет хороших результатов, так как все знания, приобретенные в течение 3-х месяцев, на производстве вытравливаются [24] временем пребывания торфяниц в деревне»[25]. Большое значение придавалось наличию журналов «Работница» для воспитания сознательности женщин, это самое упоминаемое в списках рекомендованной литературы издание. Кроме того, предлагались для прочтения журналы: «Крестьянка», «Рабочий край», «Коммунистка», «Делегатка», «Батрачка», «Батрак», «Лесной рабочий», «Беднота», «Лес и лесные работники». Активистки также сетовали на предпочтение читательницами беллетристики.
Культкомиссия, учитывая увлечение сезонниц гармонью и частушками, через руководство данным видом развлечения пыталась «втянуть» их в общественную работу[26].
Образ В. И. Ленина выступает в документах профсоюзных фондов как образ весьма близкого человека. Общее собрание женщин фабрики Покровской прядильни 1922 г. «приказывает» Ильичу исполнять предписания врачей[27]. В протоколе общего собрания работниц фабрики тонких сукон им. Свердлова 1923 г. зафиксировано решение отправить ему следующую резолюцию: «Шлем горячий привет нашему учителю и вождю работниц и рабочих всего Мира Владимиру Ильичу ЛЕНИНУ и желаем скорого выздоровления от тяжкой болезни и скорого прихода к рулю Всемирной Революции. Твоя болезнь – наша болезнь»[28]. В материалах профсоюзных фондов всячески подчеркивается то главенствующее значение, которое вождь придавал роли женщины в мировой революции – «без женщины-общественницы не построить коммунизма», «каждая кухарка должна управлять государством». Особенно четко этот мотив звучит в документах 1925 года, призывающих жить по заветам Ильича в память о нем[29].
Для протоколов женских профсоюзных собраний характерно частое обращение к теме интернационализма. В фонде Московского губернского совета профсоюзов хранится переписка швейников Подмосковья и Германии. Нередко в документах второй половины 1920-х годов высказывается порицание буржуазных правительств за вмешательство в дела СССР, выражается поддержка победоносной пролетарской армии Китая. Женское собрание фермы «Бодрое детство» даже изрекает проклятие «китайским тюремщикам» пролетариата, борющегося за свои права. Собрание батрачек и домашних работниц в 1927 г. всерьез задается вопросом: пойдет ли против них английский пролетариат в случае войны «под предлогом защиты отечества»?[30]. Нередки случаи отражения в протоколах сбора средств «в пользу детей Германии», бедствующих пролетариев разных стран, жертвователям выдавались портреты Ленина[31].
В 1920-е годы требования освобождения женщин от домашнего хозяйства были весьма популярны. Для реализации их ощущалась необходимость в обеспечении детей работниц местами в яслях и очагах, которых катастрофически не хватало. Бывало, что туда помещались и дети голодающих Поволжья. При этом практиковалось ежедневное дежурство членов родительского совета в данных учреждениях и, особенно, на кухне, чтобы избежать воровства продуктов и плохого обращения с детьми. Предлагались также поочередные дежурства с детьми работниц на дому и в детских комнатах при клубах[32]. Параллельно шла борьба за родовспоможение не на дому, а в больнице и за помещение матерей отдельно от новорожденных[33]. При этом создание детских домов мыслилось как один из способов «полного раскрепощения работниц от домашнего быта»[34]. Кроме того, активистки брали шефство над беспризорниками[35].
Среди работниц немалой популярностью пользовались в 1920-1926 гг. лекции по семейному праву с весьма своеобразными историческими экскурсами в духе своей эпохи. В одной из них утверждалось, что в доисторические времена царил матриархат, дети являлись общими для всех женщин племени, а мужчина там был «как бы гость». Потом женщина превратилась в рабыню, затем, после революции, она получила возможность свободного вступления в брак, «не по расчету, а по любви». Однако, по мнению пролетарского суда, это не означало, что брак можно заключать «направо и налево»[36]. Работницам разъяснялось, что не могут вступать в брак «больные умопомешательством» и венерическими болезнями, близкие родственники, лица, уже состоящие в браке, также рассказывалось о праве женщины сохранять свою фамилию и свободу передвижений при заключении брака, о праве забрать приданное при его расторжении, обязательстве суда устанавливать «точное отцовство в одном лице», о праве детей выбрать, с кем остаться после развода родителей. В эпоху «революционной законности» жена уже не «переходит в собственность мужа вместе со своим имуществом». Вместе с тем, в протоколах зафиксированы и вопросы о том, как мужчине оградить себя от необоснованных претензий в плане установления отцовства, когда он «только поговорил» с работницей. Особо подчеркивалось, что церковный брак и мнение родителей теперь не имеют значения, активно противопоставлялось советское и буржуазное семейное законодательство. Однако в докладе 1925 г. профсоюза «Всеработземлес» признавалось, что женщина до революции могла выбрать себе специальность по сердцу[37].
В 1920 г. в Советской России впервые в мире были разрешены аборты. В протоколах профорганизаций за 1924-1927 гг. нередко встречаются выступления, посвященные абортам и «большой и трудной» борьбе с проституцией и ее причинами, в числе которых назывались тяжелые бытовые условия, возрастающая женская безработица, несознательность, отсталость и падение нравов. Отмечались случаи принудительного сожительства торфяниц с администрацией – «скрытой проституции», что приводило к «хождению по бабкам для производства абортов» и ухудшению здоровья работниц[38]. «Были случаи, когда председатель торфкома приходил вместе с хозяйственником – сдвигали койки вместе и ложились среди 2-3 торфяниц»[39].
Аборт, судя по текстам, воспринимался как нечто вредное для здоровья, не более того. Медицинский аборт оценивался как забота о здоровье женщины и упоминался всегда в противопоставлении с посещением «бабки». «По просьбе работниц были устроены гражданские похороны одной работницы.., которая была жертвой предрассудков и темноты, т.е. неправильно сделанный аборт бабкой-знахаркой[40]. На похоронах присутствовало очень много женщин-работниц и крестьянок, на могиле выступали представители от партийной и профессиональной организации, говорили о положении женщины и предрассудках»[41]. Тематика документов о работе среди женщин в профсоюзных фондах практически полностью совпадает с тематикой журнала «Работница». Если в 1920-начале 1930 гг. в вышеназванном издании женщина изображена как неряшливая мужеподобная «баба-мастер» неопределенного возраста, то примерно с 1932 г. ее образ постепенно приобретает все более черт женственности. Помимо статей о медицине и гигиене, появляются заметки о моде. В 1936 г. И. В. Сталин запретил аборты. С этого времени в «Работнице» возникают красочные изображения матерей с младенцами, статьи о многодетных семьях, о строгих наказаниях непутевым отцам.
Одной из приоритетных задач культурно-просветительской деятельности профсоюзов была антирелигиозная пропаганда: сознательному рабочему не нужен Рай Небесный, он должен построить рай земной. Женщина, «как наиболее отсталая» настойчиво пребывала в плену «религиозных предрассудков», не смотря на призывы прекратить «верить обману попов и таскать к нему крестить детей» и начать их «октябрить». Церковь провозглашалась «орудием угнетения», от которого избавляла партия коммунистов, «отрицательно относящаяся к религии». Документы свидетельствуют о проведении «Комсомольских Рождеств», «Ком-Пасх» с кощунственными переодеваниями, воскресников, постановке антирелигиозных пьес, устройстве танцев в канун праздников, обещании премий за снятие икон и т.п. Однако атеизм не смог до конца завладеть душой даже самых активных его проповедников. Имело место и завуалированное противостояние богоборчеству, и открытое исповедничество. Так, в протоколах Щелковского профсоюза текстильщиков за 1922-1923 гг. содержатся требования о выдаче зарплаты к Рождеству, о предоставлении рабочим выходных, совпадающих с восьмью важнейшими церковными праздниками[42]. В протоколе Дмитровского районного отделения «Медсантруд» 1922 г. отмечено мнение одного из участников обсуждения, что отказ от «религиозных и прочих предрассудков» эффективен лишь тогда, когда станет результатом «напряженной внутренней работы человека», поскольку вера связана с мировоззрением, которое медленно изменяется под действием «культурного просвещения». Поэтому нельзя требовать от «бессознательной массы» «отказа от исполнения культа», что вызовет лишь лицемерие, подорвет взаимное доверие и укрепит верующих в их предрассудках[43]. В одном из протоколов 1922 г. отражено решение открыто верующих о пожертвовании церковных ценностей, не имеющих Богослужебного значения в пользу голодающих. В объяснительной записке текстильщицы Матрены Зудиной, уличенной в воровстве, отражается дореволюционное сознание в духе Ф. М. Достоевского. Не смотря на революционную риторику о происхождении и невежестве, в тексте присутствует признание своей вины. Она не оправдывает преступление, но ищет милости евангельским вопросом: «Кто не преступник?»[44].
Вся работа среди женщин шла под лозунгом эмансипации и уравнения в правах с мужчинами. Женский труд активно применялся в мужских профессиях. Однако в отчетах 1922-1924 гг. о работе среди женщин фиксировались не только случаи сексуальных домогательств со стороны начальства, но даже абсолютно безнаказанных изнасилований[45]. Пренебрежительное и недоверчивое отношение к женщине («баба, и слушать ее нечего») стойко сохранялось не только в среде мужчин, но и в протоколах женских собраний, где предлагалось «подтянуть умственное развитие женщины до мужчины», не смотря на подчеркивание важности роли женщины в производстве и необходимости участвовать в заседаниях наравне с мужчиной. Особенную неприязнь к работницам выражали «алиментщики», женщины жаловались, что их «затирают», даже если они «втянуты» в общественную работу и не отстают на производстве. При этом женщин, даже получивших образование и квалификацию, гораздо менее охотно брали на работу, критиковали за медлительность и консерватизм. Даже обеспеченные яслями сотрудницы вынуждены были дополнительно нанимать няню, домашнее хозяйство по-прежнему оставалось на женщинах[46]. Кроме того, обозначение женщины как равного партнера позволяло соревноваться с ней, не церемонясь. Материалы по изучению женского труда МГСПС 1924-1926 гг. свидетельствуют о жалобах мужчин на то, что женщины только накладывают землю в тачки, а мужчины возят, а это труднее[47]. Академик В. М. Бехтерев в статье 1925 г. предлагал перенести акцент с обсуждения «физиологической трагедии женщины» на ее социальную трагедию и призывал общество признать ее социальное равенство»[48]. На уровне мышления это означает не физиологическое равенство, а духовное.
В документах 1927-1931 гг. уже отмечается, что «женщины достигли всего, не отстают ни в чем», показывают лучшие результаты в производстве, лучшую дисциплину, в их работе меньше брака, они нередко «впереди в культурной жизни», работница стала «свободной гражданкой»[49]. Но стала ли женщина счастливой? Разделение права и обязанности всегда ведет к ложному положению вещей. Добровольно или поневоле приняв на себя мужские обязанности, утешаемая иллюзией равных прав и фактически утратив священное право на материнство и полноценное воспитание детей, женщина не избежала ни одной из своих обязанностей. Это во многом дезориентировало и сознание мужчин, фактически получивших право не исполнять своих обязанностей главы семейства. Такое положение вещей, усугубляясь дехритианизацией сознания, постепенно вело к деградации личности, пьянству, безответственности. Это принесло плоды в форме разрушения трациционных форм семьи и брака. Важно усвоить уроки прошлого, чтобы не растеряться в настоящем и не утратить будущего. Задача архива – сохранить и донести до исследователя свидетельства прошлого.
Суржик О.С.,
главный хранитель фондов Государственного архива
историко-политических документов Московской области,
канд. ист. наук.
[1] См.: ГАИПДМО. Ф.132. Оп.1. Д.210. Л.7.
[2] Там же.
[3] См.: Там же. Ф.138. Оп.1. Д.17. Л.16-16 об.
[4] См.: Там же. Ф.46. Оп.1. Д.957. Л.179.
[5] См.: Там же. Ф.293. Оп.1. Д.575. Л.114.
[6] См.: Там же. Л.100.
[7] См.: Там же. Ф.183. Оп.1. Д.601. Л.33-34.
[8] См.: Там же. Д.804. Л.77-78.
[9] См.: Там же. Ф.135. Оп.1. Д.731. Л.160.
[10] См.: Там же. Ф.46. Оп.1. Д.1526.
[11] См.: Там же. Ф.294. Оп.1. Д.279. Л.370-371.
[12] См.: Там же. Л.212.
[13] См.: Там же. Ф.183. Оп.1. Д.804. Л.133.
[14] См.: Там же. Ф.131. Оп.1. Д. 1, 2, 869, 935.
[15] См.: Там же. Ф.135. Оп.1. Д. 59а, 59б.
[16] См.: Там же. Д.2694. Л.2-3.
[17] См.: Там же. Ф.46. Оп.1. Д. 269. Л.9-11; Д.957. Л.11.
[18] См.: Там же. Ф.147. Оп.1. Д. 224. Л.70.
[19] См.: Там же. Ф.141. Оп.1. Д.5.
[20] См.: Там же. Ф.183. Оп.1. Д. 804. Л.25-40.
[21] См.: Там же. Ф.138. Оп.1. Д.17.
[22] См.: Там же. Ф.293. Оп.1. Д.575. Л.28-28 об., 136-137 об.
[23] См.: Там же. Л.26-27.
[24] Курсив мой – О.С.
[25] Там же. Ф.293. Оп.1. Д.575. Л.23-24.
[26] См.: Там же. Ф.183. Оп.1. Д.804. Л.123-124.
[27] См.: Там же. Ф.144. Оп.1. Д.128. Л.66.
[28] Там же. Д.123. Л.59.
[29] См.: Там же. Ф.287. Оп.1. Д.316. Л.16, 65, 66.
[30] См.: Там же. Ф.138. Оп.1. Д.17. Л.25; Ф.183. Оп.1. Д.804. Л.141, Д.1234. Л.5; Ф.293. Оп.1. Д.575. Л.16.
[31] См.: Там же. Ф.309. Оп.3. Д.31. Л.16.
[32] См.: Там же. Ф.131. Оп.1. Д.154. Л.17; Ф.132. Оп.1. Д.210. Л.22 Об.; Ф.135. Оп.1. Д.730. Л.31 Об.; Ф.147. Оп.1. Д.224. Л.26, 50; Ф.293. Оп.1. Д.1489. Л.26.
[33] См.: Там же. Ф.135. Оп.1. Д.730. Л.74 Об.; Ф.136. Оп.1. Д.154. Л.110.
[34] См.: Там же. Ф.127. Оп.1. Д.30. Л.39; Ф.293. Оп.1. Д.575. Л.96 Об.
[35] См.: Там же. Ф.138. Оп.1. Д.17. Л.22; Ф.287. Оп.1. Д.316. Л.86, 386.
[36] См.: Там же. Ф.135. Оп.1. Д.730. Л.42-43; Ф.309. Оп.3. Д.31. Л.29.
[37] См.: Там же. Ф.132. Оп.1. Д.189. Л.25-25 Об.; Д.210. Л.5-5 Об.; Ф.183. Оп.1. Д.965. Л.272; Ф.287. Оп.1. Д.387. Л.16; Ф.293. Оп.1. Д.575. Л.99-99 Об.
[38] См.: Там же. Ф.46. Оп.1. Д.2197. Л.253; Ф.183. Оп.1. Д.965. Л.245; Ф.287. Оп.1. Д.457. Л.77-77 Об.; Ф.293. Оп.1. Д.575. Л.60, 81 Об.
[39] Там же. Ф.293. Оп.1. Д.1261. Л.56.; См.: Ф.293. Оп.1. Д.575. Л.117.
[40] Так в документе – О.С.
[41] Там же. Ф.43. Оп.1. Д.465. Л.72.
[42] См.: Там же. Ф.46. Оп.1. Д.957. Л.231; Ф.127. Оп.1. Д.80. Л.23, 61; Ф.131. Оп.1. Д.869; Ф.141. Оп.1. Д.1; Ф.144. Оп.1. Д.123, Д.129. Л.5; Ф.287. Оп.1. Д.272. Л.38 Об., 49; Д.316; Ф.293. Оп.1. Д.575. Л.19; Ф.309. Оп.3. Д.31. Л.4.
[43] См.: Там же. Ф.136. Оп.1. Д.154. Л.102, 122.
[44] См.: Там же. Ф.165. Оп.2. Д.76. Л.52-53 об.
[45] См.: Там же. Ф.293. Оп.1. Д.575. Л.117; Д.670. Л.2-3.
[46] См.: Там же. Ф.46. Оп.1. Д.2197. Л.121; Ф.138. Оп.1. Д.17; Ф.183. Оп.1. Д.804. Л.18, 114; Д.965. Л.117-118, 269-270; Ф.287. Оп.1. Д.498. Л.26, 32, 37; Ф.304. Оп.1. Д.169. Л.26 Об.
[47] См.: Там же. Ф.46. Оп.1. Д.957. Л.148.
[48] См.: Бехтерев М.В. Недооценка социальной роли женщины // Вестник знания. – 1925. – №11. – С.771-774.
[49] См.: Там же. Ф.286. Оп.1. Д.493. Л.1-2.