Число, в которое родился
«Число, в которое родился - сумело все перевернуть» – так писал позднее о дне рождения Геннадия Евплова его младший брат Юрий.
22 июня 1941 года с утра Ефим Евсеевич Евплов с сыном были в кузнице. В этот день Геннадию исполнилось 6 лет.
Отец, не откладывая на домашние поздравления, надрал Генке уши. До полудня они провели в работе. Её было предостаточно: впереди – сенокос, а там уборочная. Заказов полно: как колхозных, так и личных.
Сын с весны не расставался с кузницей. Его привязанность чрезвычайно радовала Ефима. Генка рано вставал, чтобы отправиться на велосипеде с отцом. Иногда даже на весь день с перерывом на обед. И сегодня они возвратились на велосипеде.
Ожидаемого праздничного стола не получилось. Мать с порога ошарашила:
- Ефим, ведь войну объявили.
Заходил в раздумье по комнате. Потом вышел, посидел на завалинке, пообщался с соседями. Возвратившись, сказал жене:
- Фимка, надо собираться. Повестка будет.
Повестку принесли в 9 часов вечера. Самому первому в селе Куроедове. Только ночь оставили на сборы. Рано утром он простился с семьей, матерью, с родным селом. И, как оказалось, навсегда.
Что-то подтолкнуло?
- Не так, Фимка, ты Ефима проводила. Надо бы еще раз его увидеть. А вдруг надолго расстались…, - эти и другие мысли сверлили, не давали покоя.
- Мама, я все-таки схожу, провожу Ефима… Посиди с ребятишками (кроме Генки у Евпловых было двое грудных: девочка и мальчик).
Свекровь одобрительно закивала (как будто ждала):
- Конечно, Фима, обязательно сходи. А за нас не беспокойся. «Сходить» надо было за 18 километров в Карсун…
Сказали, что их увезли в военкомат.
Оказывается «сходить» решились со всех сел и деревень округи.
И вот группа провожающих растянулась по всей дороге. Уж село Вешкайму миновали. Видят, им навстречу идут из Карсуна такие же группы.
- Бабоньки, их уже угнали на станцию Вешкайма. Нонче целый состав провожать будут.
Вернулись по домам. Кто-то успел поесть и что-то собрать, а кто-то, как Фимка, только грудничков покормил.
Мысль, оброненная дорогой одной женщиной, покоя большинству не дала:
- Айдате, бабоньки, на станцию… может, мы их все-таки увидим.
Почти тем же «окрестным» табором ринулись на станцию Вешкайма.
У которых детей маленьких не было, или вовсе еще не родили, темп ходьбы другой. Далеко впереди бегут.
Ефима с кондаратской женщиной безнадежно от всех отстали. Чуть двигаются, обессилили от многокилометрового перехода. Обмениваются мнениями - наверное, не дойдем. «Передовские рейда» принесли на станцию весть:
- Ефим, Николай, ваши жены идут, опешили, отстали. Дойдут или нет к вам. Идите встречайте.
Действительно, хоть немного, но помогли добраться.
Женщины пить захотели: с голыми руками, а дома не поели как следует. Да столько пробежали за один день. Ефим раздобыл банку литровую. Воды с Николаем с родника принесли женам.
Потом квартиры на ночь нашли женщинам.
Набили их полно. А утром пошли к поезду.
Состав на запасном пути формировали.
Плачет толпа женщин в предчувствии прощанья. Перед ними формирования вагонные организуются. За одну команду - ответственный старшина Ефим Евплов. Освободился чуть-чуть перед отъездом, взял жену на руки и в вагон:
- Ефимия, можешь проводить меня до Глотовки. Хоть полчасика вместе побудем.
Там не только побыть вместе, «стоять» рядом невозможно. Людей набито: не прислониться, не продохнуть.
- Думаю: куда я поеду, когда вернусь. У меня там два грудных ребенка.
- Нет, Ефим, не смогу я. Не поеду.
Протиснулась к ступеньке и спрыгнула.
Он на коленях записку домой написал.
- Тронулся состав. За поездом с ревом побежали. Так-то с составом не по пути. Бежим-бежим. Он все удаляется, уже никого не различить. Мы же все вдоль путей бежали - встали. Опомнились. Перевели дух. И домой сельскими кучками направились. Ну уж никто вперед не вырывался. Только сейчас поняли, как устали все вчера после многокилометровых переходов.
Сначала- то переговаривались. Потом уже молча брели. Каждый думал о своем. Да и устали очень.
Пришла. Умылась. Капельку передохнула с дороги. Начала детей кормить грудями. Одного. Другую. Генка соскучился, крутится около матери. Тоже внимания требует. Свекровь сокрушается: только сейчас поняла, что надолго сына проводила.
Брат пришел. Фима плачет, рассказывает:
- …Погрузили состав целый…
Генка жмется к матери. Дядя откинул его:
- Ты к матери-то не тянись. Она чуть жива пришла…
Он заревел огорченный.
Только двое полугодовалых двойняшек мирно посапывали под приглядом сердобольной свекрови.
* * *
Три дна прошло, как объявили о начале войны. Позавчера Евпловы в числе первых в селе простились с сыном, мужем, отцом. А вчера Ефимия махала рукой вслед уходящему составу на станции Вешкайма… стоял ее Ефим на ступеньках… улыбался и плакал одновременно.
Поплакали, потужили…
Утром уже «очухнуться» пришлось… с одними вопросами остались. Чем кормить завтра? Что сделать в первую очередь? Какие проблемы самые спешные сейчас?
…А ведь не за горами и осень, и зима. Надо срочно для коровы и овец сено запасать. Где и как? Лугов в округе нет.
…И идет Фимка в поисках полянок в лес. Ребятишки с бабушкой Аленой (со свекровью) остаются. Соседка-старушка сочувственно спрашивает:
- Фимка, как ты ходишь одна? Не боишься?
- Нет, не боюсь.
Слукавила, конечно. Уж чего не боится. Каждый день – одни страхи. Дорогой-то не ходила, все сторонкой-сторонкой. Чтобы ни с кем не встретиться.
А иногда в такую сторону уйдет, что невольно захочется встретиться с кем-нибудь.
Найдет полянку, радостная станет. Сегодня есть возможность побольше накосить, чем вчера. Завтра с тарантайкой можно. Если дождя не будет, то и высохнет сено.
Видимо, и Генку взять придется. Он и сегодня просился.
Утром раненько Генку на тарантайку - и в лес.
Тянет-тянет ее в гору. Генка уснул дорогой. Ввезет его к очередной, вчера еще разведанной поляне…
- Вставай. Я косить буду пока, а ты сиди, следи.
Косит с азартом. Добрая полянка попалась. Вдруг Генка заорал дурью. Косу кинула и к нему бежать. А он смотрит на меня и слова вымолвит не может. Оказывается, он уснул, а к нему на грудь змея заползла. Теперь уже не видно ее, но…
- Господи, как ты ее скинул, сердешный.
Он плачет.
А вот как Генка потом вспоминал: «Прибыли мы в лес раненько. Еще перед восходом солнца. Поставила мать тележку около кучи хвороста. Накосило бремечко травы вокруг. Меня посадила караулить. Тут солнце стало всходить. Пригрело…»
Генку разморило, и он заснул. Во сне чувствует, что-то шипит в ушах-то. Встрепенулся, а змея стоит перед ним, голову подняла, водит ей и шипит. Не то, что Генка ее напугал. Наоборот, его как ветром сдуло. В другую сторону перевернулся и заорал испуганный. Сучок кинул и попал в нее. Тут-то мать и подбежала.
Все-таки тележку вместе со вчерашним сенокосом добротную увязали.
Хоть и нагруженная телега, но под горку легче. Генка сбоку бежит. А на подъемах тужится, помогает матери.
Потом Ефимия всю войну и после по различным надобностям в лес ходила, но никогда никаких змей не встречала.
* * *
Сестренка двоюродная пришла:
- Фима, у нас дрова кончаются. Давай съездим вместе.
- У нас тоже немного осталось. Только надо к Ивану Гордеевичу обратиться за поддержкой.
Иван Гордеевич Гордеев – это объездчик. Его никогда не забудешь. Как он жалел, понимал людей. К нему шли за поддержкой. И он как-то помогал.
- Иван Гордеевич, разрешите нам съездить в лес. Может, сучков наберем.
- Собирайте, везите, только с корню не валите.
Утром пошли и встретились с ним.
- Иван Гордеевич, мы только идем.
- А где же пила-то у вас?
- Нет. Мы же сучков только наберем как-нибудь. Вот топоришко у нас есть.
- Как же без пилы-то? Вы же в лес идете. Вот пилу возьмите. Только, если полещик будет отнимать, не отдавайте ни в коем случае. Даже, если и не попадетесь, все равно по возвращении под кровать спрячьте.
Так и сделали. Напиленные чурбаки вниз положили, туда же пилу спрятали. Сверху сучков навалили, увязали, как смогли.
Везут. И тут полещик:
- Это где это вы дрова нарезали-то. Ну-ка сваливайте сейчас же.
Сестра молчит. А Фимку вдруг осенило:
- Сваливай сам.
- Сваливайте, я сказал. Что, в суд что ли захотели? В тюрьму?
- Не свалим. Подавай в суд. Напугал тюрьмой. Мы там отдохнем, если нас засудят. В тюрьме-то тепло. А здесь мы без варежек вот в такую стужу тащим. У самого-то вон руки замерзли, в фуфайку веревку прячешь. Вот и сваливай. Разогреешься. В лесу полно таких-то палок. Мы сколько оврагов пролазили, чтоб их натаскать.
- Поезжайте, базарницы. Но чтоб это было в последний раз.
Только на улицу-то въехали, другой встречает, кричит:
- Откуда дрова везете?
- Откуль? Из лесу, конечно.
Так он их к школе с санями подогнал. Генка в это время в классе у окна сидел, видел, как мать с теткой дрова сваливали. Плакал от обиды.
* * *
Другой раз поехали тоже с разрешения Ивана Гордеевича.
- Только на корню не валите.
Привезли сани в самую чащобу. Там ветер, видимо, березу старую свалил.
Так они обрубили ее, распилили ее на посильные коротышки, примерно в два чурбака. Наклали полные сани и повезли. Доехали до родника. А там в гору-то вовсе не вывезут. Тут полещик бежит. Инда задохнулся. Он ее дядя. Она ему крестницей доводится.
- Вы чью это березу, окаянные, везете…
- Крестный, мы ее вон там нашли сваленную.
- Сваливайте без разговоров.
Тут уж Ефимка заплакала:
- В избах у нас невозможно, как холодно. Протопить нечем. Дядя Ваня, мы замерзаем. Пойми нас.
Не понял никак. Все веревки изрубил и свалил. Идут с пустыми санями. Идет сестренка и причитает:
- Это разве человек. Ничего не понимает. А ведь я его крестница. Как он мог?
* * *
Однажды, зимой «Костя-Серега» (так по-уличному полещика звали) обходил свои владения. Обнаружил свежий срез хорошего дуба.
Снега в эти дни не выпало. И он сам начал «следственное дело». По санному следу двенадцать километров прошагал, точно нарушителя определил.
Увезли дубочек в Ахматово-Белый Ключ к безногому инвалиду войны. Лошадей-то не было. Пешком, запрягшись в сани, привезли в санях заветный дубочек на задуманную баню.
Тот, почувствовав возможное серьезное разоблачение, стал уговаривать «Костю-Серегу» оставить это дело:
-Ты прости меня.
Бутылку ему поставил. Два десятка яиц уложил ему. Все вроде уладил.
Через два дня «Костя-Серега» явился снова. За двенадцать километров.
Ветеран, но уже при свидетелях, еще бутылку поставил и яйца (уже три десятка) положил. Но предупредил:
- Если ты еще раз придешь, то мы на тебя протокол составим.
Какая-то типичная непродуманность
Или наоборот, чтобы заранее ничего не пропало.
Во всяком случае, многие считали это издевательством. Его никто не исправлял.
Как только начинает снег таять, женщин отправляют за семенами за двадцать восемь километров. Зимой-то гораздо легче на санях привезти. Нет, доводят до самой ростополи: на санях уже невозможно, на тарантайке еще нельзя.
И вот в апреле на салазках отправилась группа женщин за семенами. В лаптях. Другой-то обуви нет.
По морозцу-то бегут еще терпимо, а как солнышко пригреет, с лаптями начинается невероятное: они перетираются, просто рвутся, заготовленные завязки не спасают.
У Ефимки ушки у лаптей оборвались.
Идут Озерками (село), женщина им вслед кричит:
- Остановитесь! Погодите!
Остановились.
- Я вот гляжу (показывает на Ефимию) женщина-то без ног останется, если дальше так пойдет. Она ведь разувши движется. Давайте, я помогу ей переобуться.
Как не помогали, все равно нога у Ефимии заболела, раскраснелась, распухла.
А бригадир вызов делает уже на следующий день:
- Фимка, иди.
- Не могу, с постели даже не встаю. А если сяду, то в окружении ребятишек.
Ушел. Малость погодя уполномоченного ведет. Уже вдвоем требуют.
- Что хотите делайте, но встать не могу.
Оба молчат, но от требований не отступают. Так сестра и ездила за Ефимию.
И ведь эти поездки все бесплатные. Остановятся, сложат все запасы скудные, вместе поедят.
Одна в сторонке села:
- Пашка, ты чего отделяешься?
- С чем мне присоединяться-то?
- А чего не взяла? Забыла что ли?
- Чего я возьму? У меня нет ничего. Сюда ушла порожней. И отсель ничего не принесу. А меня двое детей ждут…
…Вот так и ходили, как томленые тараканы.
Кто нас пожалеет? Кому мы нужны?
* * *
Каждый день одни проблемы – неразрешимые: и дома, и в колхозе, и в поле, и в лесу…везде. И все на себе всегда.
Но справлялись как-то. Все поля засеяны. До самого последнего клочка.
И убирали не косами, а серпами. Косой только потом стали овсы. А рожь, пшеницу – аккуратненько, без потерь. И только серпом. Все – в снопы.
А бригадир, или уполномоченный, фуражку снимет в поле.
Найдет колос, показывает:
- Лучше убирайте.
* * *
Нищих было очень много в селах. Казалось, нескончаемый конвейер: один выходит, другой заходит.
Мать оставляла Генке три картофелины. Это когда он один оставался в доме.
- Давай только самым близким и родным.
Генка эти три картофелины еще напополам разрежет. Уже шестерым подаст. Хлеб на подаяние – роскошь. Картофель, перемешанный с лебедой, считался хлебом. Зернового, настоящего просто нет.
…Гордится Ефимия Михайловна, что она с детьми не собирала. Никогда горбушки хлеба ни у кого не занимала. Небольшой набор: свекла, картошка, хлеб из лебеды, молоко изредка… но все свое. Да еще Генка предовольный в теплое время года огольцов с речки Туармы притаранит.
* * *
У Захарьиных шестеро детей было. Трое мальчишек-приемыши. Васька у Евпловых играл в этот день. Мать его не беспокоилась, Евпловы его голодного не оставят.
Время обеда. На блюде – картошка. Всем по одной. Съели. Только Васькина осталась. Смотрит: они голодные. Глаз не отрывают от блюда.
- Ну, давайте поделим… пока Васьки нет.
…В это время у Евпловых обед затеяли. Ваську пригласили, а он: «Я не хочу».
…Сел у окошка, палочку ножичком тешет на улицу. Тесал, тесал – потом заявил: «Я домой пойду».
…Вбегает и с порога:
- Мама, я есть хочу.
- Батюшки,- запричитала Василиса,- мы и твою-то долю съели. Ничего больше нет. Прибежала к соседям, плачет:
- Ефимия, нет ли у вас какого кусочка. Васька прибежал, есть хочет. А его кормить-то нечем.
- Вот вреднющий. Мы же его двадцать минут, как приглашали обедать. А он твердил: «Я не хочу».
- А вот сейчас все наоборот…
* * *
Вчера Ефимии по очереди хлеба не досталось. Ночью слышит на улице – народ галдит. Господи, видимо, уж с вечера начали занимать.
Вскочила, быстренько собралась. Подбегает к толпе:
- Кто тут крайний?
Ей недоуменно отвечают:
- Никого. Нет тут крайних. Все первые.
- Что не сказывайте? За кем я буду?
- Какая тебе очередь? Видишь, Мордовский (это село напротив) догорает. Нас всех пожар собрал. А ты в какую-то очередь прилупила.
После войны и лошади в селе появились. Хоть чуток полегче стало, можно иногда без тарантаек и саней обойтись.
Ефимия в лесу, на прежних памятных ей полянках, травы накосила. Подсчитала, прикинула: полувозочек неплохой наберется.
Выпросила лошадь на бригадной. Дали хоть и строгую, но податливую.
Приехала в лес довольная удачей. Укладывает с удовольствием заветный полувозочек. И тут (ни дна бы ему, ни покрышки) подходит полещик:
- Кто разрешил тебе здесь косить?
Уж начал лошадь выпрягать. И тут внезапная догадка, как прострелила:
- Со мной Иван Гордеевич. Он сейчас подойдет. Он вон туда пошел.
Полещик что-то про себя взвесил. И пошел в обратную сторону. То есть не туда, откуда Иван Гордеевич появиться должен.
- Это меня, наверное, Бог надоумил на спасение.
* * *
Двенадцать лет исполнилось, и Генка твердо решил: «Пойду работать».
На торфяные разработки пацанов брали. Мать ему хлеба с картошкой, муку, яичек в дорогу насобирала.
Неделю проработал. Всего три рубля получил.
Дядя, Михаил Михайлович Мелентьев, предложил:
- Айда с нами лес валить.
- Какой из меня вальщик?
- Сучки будешь обрубать и убирать.
Первое время Генка рубль в день получал. Постепенно Генка уже пилу стал тягать как заправский лесоруб. Работали бригадой родственников (дядя Михаил, тетя Лида, их зять Григорий Бормутов и Генка).
Со всеми в паре перепробовал пильщиком. Нарезали до тридцати кубометров метровок за день. За каждый кубометр на выходе бригаде платили по десять – двенадцать рублей. Генка за полкуба получал, то есть по пять – шесть рублей в день.
Немного, конечно, по сравнению с другими членами бригады. Но в его возрасте никто в округе из пацанов не приносил домой даже половину такого заработка.
* * *
Однажды отец дал маленькому Генке задание:
- Сходи на конюшню, скажи дяде Андрею, чтоб он привел лошадь Гниду подковать.
Генка передал содержание просьбы. Только добавил от себя:
- Папа велел обязательно.
Тот вытаращил на него глаза в гневе… Чуть успокоился, потом:
- Скажи своему папке, пусть Площатого подкует, а потом за Гнидой придет…
Генка прибежал отцу доложить о решении дяди Андрея Конюшнова. Только потом Генка понял, что все это был обыкновенный розыгрыш: отец его начал, Генка передал как эстафету, а дядя Андрей профинишировал.
Конюха по-уличному звали Гнидой. Лошади под таким именем в округе не существовало вовсе. Площатым же звали по-уличному кузнеца, главного соперника отца. Он такой высокий сухопарый.
Поединок этот выиграл конюх дядя Андрей, подкузьмив Ефима Евплова предложением попробовать «подковать», то есть превзойти в кузнечном деле Площатого.
…Потом уже. После войны. Одно время Геннадий Евплов подрабатывал молотобойцем у старика Площатого.
Однажды нужно было отверстие точно продлить у какой-то важной детали. Генка размахнулся ударил посильнее. Мастер его внезапно предупредил:
- Генка, потише.
Он придержал, да по большому пальцу мимо бородка и вдарил…
Как ветром сдуло Генку из кузницы, а он ему вдогонку ручник пустил по пяткам.
Минут через пятнадцать пришел Геннадий прощения просить.
- Ладно, Генка, чего не бывает в кузнечном деле.
Напротив Евпловых жил Николай Фирсов, по-уличному Семишник. Дедушка еще ругался: «Мать твою – в семишник». Потом прозвище через поколение и к внуку привязалось. А еще умение плести лапти тоже от деда перекочевало.
Николай предложил Генке:
- Давай, я тебя научу лапти плести?
Николай старше Генки на четыре года…он с 1931. Но эта разница в возрасте не помешала им схлестнуться в общем увлечении.
Пошли в весенний лес. Сокодвижение началось. Надрали лыка и Генка начал курс учебы. Первые им сплетенные лапти Генка подарил двоюродному брату Володе. Он женился.
На следующий год юные мастера – «лаптежники» были востребованы по-настоящему.
Внезапно поступил заказ на лапти. Генкин дядя, Михаил Михайлович Мелентьев, пришел с фронта.
Девчатам-работницам ходить не в чем. Обратились к Николаю:
- Давай-ка, наплети нам лаптей.
- Лыка нет.
- Я тебе привезу.
Целый воз лыка приволокли. Николай Геннадия в напарники пригласил: «Давай, попробуем выполнить заказ».
Даже хороший плетельщик до обеда только пару сплетет. И хватает максимум на неделю, даже при сверхаккуратной ходьбе.
Для повышения качества лаптей придумали остатки ремней от хомутов использовать.
Юные мастера – лаптежники все рекорды побили. Поначалу никто не поверил; но они вдвоем за день двенадцать пар продукции лаптежной делали.
Разумное разделение труда помогло: Николай режет, а Генка заплетет, потом поменяются. Приноровились одним лыком один лапоть сплетать.
Первая же партия лаптей получила высочайшую оценку. По сравнению, конечно, с прежним обувным оснащением.
Для сохранности обуви девчата от села до леса, вплоть до торфболота, босиком пройдут. А потом по колено в торфе ходят в лаптях. Он же их разъедает.
А в это время «лаптежники» (это звание Николай и Генка основательно на все лето присвоили) новую партию готовят.
* * *
Отец хорошо играл на гитаре. Он вспоминал о ней даже в госпитале. В письме домой он писал: «Пальцы мои не работают, на гитаре я, наверное, уже никогда не сыграю». Его ранило. На правой руке пальцы оторвало.
Гитара висела в комнате после проводов отца на фронт. Где-то в конце войны мать решила продать патефон и велосипед. А потом – и гитару. Отца уже не было в живых. Генка сильно плакал и не давал гитару. Он хорошо помнил игру отца, и ему так хотелось самому научиться играть.
Но все-таки рев сына не убедил мать. Она взяла гитару, вышла на улицу, и вдруг инструмент падает с ее плеча, и гриф отлетает.
Мать возвратилась домой и принесла гитару с оборванными струнами.
Генка обрадовался внезапному возвращению, хоть и пораненной, гитары, повесил ее на прежнее место… И начал строить планы ее излечения…
На Мордовском жил старичок, который делал балалайки за пять фунтов проса. Пацаны, любители музыкальных инструментов, частенько «добывали» в колхозе проса и получали от него долгожданную балалайку.
Генка пришел к Гавриле Кузьмичу в смутной надежде вылечить гитару. Она же не балалайка.
- Приноси. Посмотрю. Скорее всего сделаю.
Раздобыл Генка мешочек проса. Даже больше, чем за балалайку.
Гаврила Кузьмич искусно вылечил гитару. Понравилось и Генке, и матери, и бабушке, и маленьким двойняшкам.
Поехал Геннадий в Карсун, струны нашел, натянул. Самоучкой стал пиликать. Как рассказывают односельчане и родные: Геннадий сильно играл и пел. В этом он напоминал, по мнению многих, своего отца. Могли бы и посоревноваться.
Пришел из армии. Отцовской гитары нет. Брательник младший Юрка нечаянно разбил.
Поехал в район и сразу приобрел гитару. Через год и ее разбили. Геннадий третью купил. Ее сам. Четвертая очень долго была. Сейчас уже пятая висит.