Василий Ян
Никита и Микитка
https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=4964334Книга по требованию; Москва; 2011
Аннотация
«Через заиндевевшее окно, сложенное из кусочков слюды, пробивался тусклый утренний свет. В жарко натопленной спаленке, на изразцовой лежанке, покрытой ковром, разметался во сне краснощёкий мальчик в белой косоворотке. Над ним склонился тощий, с козьей бородкой «дядька» Филатыч и осторожно похлопывал его по плечу…»
Василий Ян
Никита и Микитка
В боярской усадьбе
Через заиндевевшее окно, сложенное из кусочков слюды, пробивался тусклый утренний свет. В жарко натопленной спаленке, на изразцовой лежанке, покрытой ковром, разметался во сне краснощёкий мальчик в белой косоворотке. Над ним склонился тощий, с козьей бородкой «дядька» Филатыч и осторожно похлопывал его по плечу:
– Князинька, Никита Петрович, пора подыматься! Лошадей уже запрягают. Дорога дальняя, а в Москву надо приехать засветло. К вечеру поставят поперёк улиц брёвна и решётки, тогда никого не пропустят.
– Не поеду! Пошёл прочь, старый дуралей!
– Зачем же ты сказал непристойное слово? Как можно не поехать! Это царский приказ! Дяденька Борис Фёдорович осерчает, коли ты не приедешь!
– А я сказал – не поеду! По‑моему и будет!
Бесшумно, в шерстяных чулках, подплыла пухлая нянюшка в красном сарафане и заячьей телогрейке‑безрукавке.
– Что же ты, князинька Никита Петрович, упрямишься? – нараспев начала она. – Полно брыкаться ножками! Ведь это твой старый верный дядька Филатыч. Он тебя повезёт в Москву. Дай‑ка я тебе тёплые чулочки и валенцы надену, чтобы ты, сохрани господь, не простыл на морозе.
|
|
Нянюшка подняла и усадила сонного мальчика, а Филатыч стоял рядом и приговаривал:
– Запряжём мы в саночки‑умчалочки коньков‑бегунцов с бубенчиками… Усядемся поплотнее и запахнёмся полостью медвежьей, чтобы не выпасть на поворотах, и покатим с заливным колокольчиком по снежку, по первопутку, в сторонку не ближнюю, не дальнюю, в Москву златоверхую, что раскинулась на холме высоком, между рекой Яузой и Москвой‑рекой…
– А я в Москву не поеду! – повторял мальчик. – Я с Микиткой сегодня в лес пойду, будем сеткой ловить снегирей… Микитка научит меня играть на пастушьей дудке‑жалейке. Он и горку ледяную полил водой. Теперь мы с ним будем кататься с горки на салазках…
– Как же можно ослушаться, когда сам батюшка царь Иван Васильевич повелел боярским сынкам грамоте учиться! Теперь к тебе приставят дьячка с указкой, а рядом с тобой будут сидеть не какие‑нибудь простые людишки, а тоже такие, как ты, сынки боярские.
– Пускай учатся дьячки! А я на коне поеду на войну и буду воеводой!
– Красавчик ты наш, черноглазенький! – поддакивала нянюшка, а сама в то же время продолжала одевать мальчика. – Вестимо! К чему воеводе грамота? Да что же поделать, когда сам великий государь приказал! Он невесть что повыдумывает.
Нянюшка умыла и причесала мальчика, затем, поставив его на колени рядом с собой, помолилась перед старой, тёмной иконой в серебряной ризе. Вместе с дядькой Филатычем она повела Никиту по лесенке наверх, в опочивальню княгини, чтобы показать его перед отправкой в Москву. А мальчик всё твердил:
– Если Микитка поедет со мной в Москву и захватит дудку и сетку для снегирей, то и я поеду. А без него я ни за какие пряники не поеду! С дороги сбегу.
|
|
В избе у Микитки
Боярская усадьба «Весёлые пеньки», в которой жил Никита, раскинулась на холме, среди старого леса, на берегу извилистой речушки. Усадьбу окружал высокий тын из заострённых брёвен‑стояков. Дубовые ворота с затейливой крышей были всегда на запоре. Большие злые собаки на цепи охраняли усадьбу и от зверя – волка и медведя, – часто бродившего в лесу, и от недобрых людей с большой дороги.
Посреди холма красовались нарядные боярские хоромы с раскрашенным и покрытым резьбою крыльцом, с гребнем и весёлыми петушками поверх тесовой крыши. Усадьба была видна издалека, и новые бревенчатые хоромы поблёскивали на солнце слюдяными окошками с замысловатым свинцовым переплётом.
По сторонам боярского дома выстроились людские избы для жилья дворовых слуг, амбары, конюшни с сенником наверху, клети, скотный двор со стойлами и сараями и для сена и для дров, а в стороне, отделённый забором поменьше, был особый двор, где находились гумно, овин для хранения хлеба и высокие скирды ещё не обмолоченных снопов.
На краю усадьбы, над самой речкой, чернела закоптелая кузница; тут же, на плотине, перегородившей речку, образовав запруду, шумела неугомонным колесом старая мельница. Близ самого берега расположились бани – мыльни – в виде чёрных срубов, покрытых дёрном, для холопов.
Немного дальше вдоль речки протянулись крестьянские избы.
В одной из них жил крестьянский мальчик Микитка.
Рано утром, ещё до рассвета, в полутёмной избе горела, потрескивая и дымя, длинная тонкая лучина, воткнутая в поставец. Шипя, потухали, отваливаясь с лучины, угольки, падая в глиняную миску с водой. Всю долгую ночь мать Микитки, молчаливая, сгорбленная, со скорбным лицом, просидела около деревянного гребня с куделью и, поплёвывая на пальцы, сучила нитку. Жалобно шуршало и прыгало веретено, иногда мать запевала песню, тягучую, как завывание вьюги за окном:
|
|
– Что же ты, лучинушка,
Неясно горишь,
Что не вспыхиваешь?
Неужели ты, лучина,
Во печи не была?..
– Я была‑была в печи
Во сегодняшней ночи…
Когда маленькое окно, затянутое промасленной холстиной, засветилось тусклым пятном, мать вздохнула и подобрала на лавку плясавшее на нитке веретено:
– Вот и утро приспело и день настаёт!
Она встала, отодвинула гребень и вышла из избы. Нахохлившиеся под печкой две рыжие курицы встрепенулись. Петух, отряхнувшись, важно вышел на середину избы и, захлопав крыльями, пропел «кукареку». Хромой ягнёнок, лежавший вместе с курами, поднялся, прошёл, стуча копытцами, по избе и, не найдя хозяйки, беспокойно заблеял.
Мать вернулась с охапкою хвороста и, оставив раскрытой дверь, раздув угли, засыпанные с вечера золой, стала растапливать громоздкую печь, занимавшую половину избы.
Раздался сильный стук в окно. С улицы кто‑то кричал:
– Эй, хозяйка! Эй, Василиса! Выдь‑ка на улицу. Старая боярыня меня до тебя прислала.
– Что ещё за беда с нами стряслась? – прошептала крестьянка, оставляя кочергу.
Накинув зипун, она выбежала из избы.
– Это я, Филатыч, стремянный покойного князя Петра Фёдорыча. Али не узнала? Тебе счастье привалило. Наш княжич Никита едет в Москву грамоте учиться и пристал к боярыне, что хочет‑де с собой взять твоего Микитку: «Не поеду, говорит, без него, сбегу с дороги».
– Да на что он ему дался? – стала голосить Василиса. – Какое же это счастье! Завезут моего Микитку в Москву да и отдадут в чужие руки! И никогда его я больше не увижу! Лучше бы он дома помер – хоть могилка от него осталась бы! Ныло бы где по нём поплакать и материнской тоской убиваться! Вот она, наша доля холопская: по воле боярина от дома родного отрывают! Что теперь с бедным Микиткой станет! Кто его пожалеет!
– Брось ты, хозяйка, голосить! Рано его хоронить. Это царский приказ…
– Царский приказ!.. Ой, горюшко наше! – воскликнула, всплеснув руками, Василиса и заголосила ещё пуще.
А Филатыч спокойно продолжал:
– Ну, скажем, царский приказ! Тебе‑то чего пугаться? Говорится в приказе, чтобы смышлёные ребята при церквах грамоте учились. У царя ведь большое царство растёт. Ему теперь много надо и дьяков и подьячих. Земли прибавилось, а грамотеев‑то нет. Кто будет подсчитывать дани да оброки? Наш княжич Никита тоже время ревёт: не хочет ехать учиться в Москву, – а всё же сегодня поедет.
– Ну и пускай едет, а моего Микитку чего тащит?
– Твой Микитка – паренёк бойкий: он и силки поставит, и сеть сплетёт, и на дудочке играть умеет. Всему его дед Касьян Гаврилыч научил. Я не знаю, что ли! Так чего ему дома сиднем сидеть? Пускай едет с князьком: подле него он не только будет его ярыжкой, а и сам грамоте научится… Эй, Микитка, поди‑ка сюда!
Микитка вышел на порог избы с взлохмаченными светлыми волосами и блестящими, как у испуганного зверька, глазами.
– Ну, молодец‑удалец, собирайся в дорогу! Князинька Никита Петрович едет в Москву и тебя с собой берёт. Такова воля боярская. Вот тебе старая боярыня приказала полушубок заячий выдать и пару лаптей! – Филатыч показал старый, заплатанный полушубок и новые лапти. – Скорее оболакивайся! Скоро уже и ехать.
Микитка обнял мать за шею и ладонями вытирал на её лице слёзы:
– И чего ты, маманя, раньше времени убиваешься? Чего Москвы бояться! Я в лесу даже медведицу с медвежатами встретил и то не испугался: на берёзу влез и отсиделся, пока она не ушла. А коли я буду ходить подле Никиты Петровича, так я одним глазком стану подглядывать, как он грамоту учит, да и сам научусь.
– Верно, паренёк! – сказал Филатыч. – В Москве, поди, тоже люди живут и калачи жуют. Слушайте моё слово: сегодня княжич уезжает, и я с ним, а вдогонку за нами пойдёт обоз и повезёт всякой курятины и поросятины на поклон дьячку, что будет ребят учить, – рука бы его высоко замахивалась, да не крепко била! С обозом и поедет Микитка. А ты не думай, малец, что сможешь убежать: тогда тебя так за это розгами исполосуют, что до первых весенних берёзок не придётся ни сесть, ни лечь.
Филатыч ушёл в темь утренних сумерек, а в дверях избы, освещённой отблеском пылавшей печи, стоял седобородый, сгорбленный дед Касьян и, кашляя, говорил:
– А, Микитка! А, внучок! Хоть и туговат я стал на ухо, а услыхал, что тебя шлют в Москву… Кхе, кхе! Москва велика, заблудиться можно. А ты слыхал аль нет: «От отца и матери иди, так не в один, а в оба гляди!» Там, говорят, много высоченных колоколен. Ты спервоначалу влезь на колокольню и оттуда посмотри зорко на Москву – как оглядишься, так потом уж и не заблудишься…
Поездка в Москву
Как ни упирался княжич Никита, всё же он был закутан в платки и в шубу и усажен в возок. Он так плакал и бился, что княгиня, стоявшая на крыльце, уж стала колебаться: не оставить ли его ещё на несколько деньков? Три сытых коня с туго заплетёнными гривами, запряжённые гуськом, один за другим, натягивая постромки, потащили по глубокому скрипучему снегу тяжёлый крытый возок. На переднем коне сидел верхом «вершник» и, громко вскрикивая, хлопал бичом, сгоняя с дороги ехавших навстречу крестьян. За возком, верхом на мохнатом гнедом коньке, скакал дядька Филатыч с длинной, тяжёлой пищалью за спиной.
Вскоре после отъезда Никиты тронулся и обоз из десяти саней. По господскому приказу крестьяне везли в Москву мешки с зерном, кадки мочёных яблок, брусники и солёных груздей, свиные окорока, мешки с битыми гусями и курами, воз рыбы сушёной, телячьи и свиные туши. Всё это было бережно перевязано, чтобы в пути ничего не пропало из господского добра. С этим обозом отправился в Москву Микитка.
Дорога шла то мимо засыпанных снегом пашен, то старым, густым лесом, где водились и олени, и лоси, и медведи, и другие звери. Лес кругом был заповедный, царский; в нём под страхом казни воспрещалось кому‑либо охотиться, кроме царя. На снегу виднелись всякие звериные следы: несколько раз трусцой перебегала дорогу рыжая осторожная лисица и, взбивая снег, проносились перепуганные длинноухие зайцы.
Чем ближе к столице, тем больше попадалось и отдельных путников, и целых обозов, и всё это постепенно образовало длинную вереницу саней, направлявшихся в сторону Москвы. Везли и дрова, и сено, и несчётные кули с мукой или зерном, и телячьи мороженые туши – всё, что нужно для многолюдной Москвы.
Дорога была изъезженная, вся в рытвинах и ухабах; часто встречались обозы с сеном, повалившиеся набок, и возчики с помощью других путников пытались их поставить на полозья. В одном месте опрокинулись сани с дровами, и возчик, сбросив на снег зипун, готовился снова приняться за их укладку. Впереди ж то и дело слышались крики:
– Берегись! Ожгу!.. Сворачивай!
Крестьяне торопливо хлестали своих маленьких лошадок и съезжали с возами в сторону. А навстречу мчались кони, и мимо проносился возок, обитый красным сукном. В открытое окошечко выглядывало нарумяненное и набелённое лицо знатной боярыни в собольей шапке или сдвинутые брови бородатого сурового воеводы. Плохо приходилось тому, кто зазевался и не поторопился свернуть с дороги: на него наскакивали боярские слуги и, настегав возчика плетьми, расцепляли сани. Тройка уносилась дальше с криком: «Берегись!»
Раза три по пути возчики задерживались на заставах. Стрельцы, вооружённые пищалями, опрашивали всех:
– Ты чей будешь? Зачем и куда едешь?
Возчики медленно доставали из подкладки шапок завёрнутые в тряпицы «проезжие грамоты» с закоптелым оттиском печати.
Микиткина лошадь была маленькая, с взъерошенной шерстью. Он шёл рядом с ней, держа в руках хворостину, и покрикивал на неё, как заправский возчик:
– Но, родимая! Понатужься, любезная! Чего оглядываешься? Кнута, что ли, захотела?
Лошадь, равномерно шагая, тащила розвальни. Когда дорога спускалась под гору, Микитка подсаживался на свиные туши. Весь обоз скатывался рысью, а потом, в гору, лошади опять шли мерным шагом. Микитка тогда присоединялся к другим возчикам, шедшим гурьбой, слушал их разговоры о возможном набеге казанских или крымских татар, о новых царских указах.
Всё в дороге казалось Микитке и новым и занятным. Он жадно всматривался в туманную даль, ожидая скоро увидеть Москву.
Вот и Москва!
К полудню обозы подошли к приземистым башням и толстым стенам какого‑то монастыря. За ними подымались большие и малые, круглые, как луковицы, маковки церквей с золочёными крестами. У ворот стояли бородатые монахи в длинных чёрных одеждах и круглых, как древесные пеньки, шапках и монастырские сторожа с бердышами. Наверху, над каменными воротами, висела огромная, разукрашенная серебром икона. Подходившие к воротам падали на землю; стоя на коленях, крестились, обращаясь к иконе, затем вставали и опускали деньги в большие железные кружки, прикреплённые к стене. Монахи спускали на верёвке серебряное паникадило, висевшее перед иконой, прикрепляли к нему восковые свечи и снова подтягивали наверх.
Вдоль самой дороги не раз попадались по две‑три избы с ёлкой, прибитой над крыльцом. Это были постоялые дворы, где можно было погреться и подкрепиться миской горячих щей и мягкими ржаными лепёшками. Здесь скоплялось множество саней. Свернувшиеся клубком на кулях собаки, ворча, сторожили поклажу.
Обоз, с которым ехал Микитка, не останавливаясь, направлялся к Москве. Когда сани поднялись на пригорок, раздались возгласы:
– Вот она, наша Москва белокаменная!
Микитка увидел вдали, среди снежной равнины, холм, опоясанный красноватой каменной стеной. На холме сгрудились дома, терема, башни, церкви, колокольни, разноцветные купола и золотые кресты всяких размеров. Всё это играло, пестрело и переливалось в лучах полуденного солнца.
Дальше, по рассказам возчиков, начиналась другая часть Москвы – Китай‑город, где находились торговые ряды.
По засыпанным снегом полям, вдоль дорог, ведущих к Москве, тянулись чёрные вереницы домиков, каждый с маленьким двором. Здесь жили торговцы, мастеровые и всякий трудовой люд, который кормился около столицы.
– Эй, берегись, малец! Ожгу! – раздался крик, и острая боль полоснула по спине.
Микитка отбежал в сторону. Мимо него пронёсся на сером в яблоках коне нарядный всадник в малиновом кафтане и мохнатой шапке из волчьего меха. За ним на горячих лёгких конях мчались другие, такие же нарядные всадники, с кривыми саблями у пояса. Только снежная пыль закрутилась за ними.
«Что за люди?» – думал Микитка, взобравшись на сани.
Новые, такие же лихие всадники промчались мимо. Микитка заметил, что у каждого к седлу были привязаны метла и мёртвая собачья голова с оскаленными зубами. Все встречные опрометью бросились с дороги в стороны, в глубокий снег, и оттуда кланялись в пояс, срывая шапки, а всадники с гиканьем проносились мимо.
Микитка сидел в санях перепуганный, стараясь понять, что это за люди. Лошадь рысцой сбежала под горку и остановилась внизу, у мосточка. Там собрались другие возчики обоза.
– Кто это был? – тихо спросил мужиков Микитка.
– Опричники! Любимцы царя Ивана Васильевича, – ответил один, не раз бывавший в Москве. – Видел, у них метла на седле? Это значит, что они выметают изменников и ослушников царской воли. А ещё у седла собачья голова – это значит, они грызут, как собаки верные, всех врагов царских.
Микитка затерялся
Вскоре Микитка оказался на высоком берегу реки, широкой, засыпанной снегом, блиставшей серебром под яркими лучами солнца. Вверх и вниз по льду тянулись обозы, скакали всадники, стягиваясь к воротам красноватой стены Кремля и далее к стенам и башням Китай‑города. Особенно много виднелось всюду пеших и конных воинов, стрельцов в ярких синих и красных кафтанах с пищалями или бердышами на плече.
– Эй, паренёк, чего засмотрелся? Торопись и не отставай! Не ровён час – затеряешься. Уж город так город: от заставы до заставы пройдёшь – не раз вздохнёшь!
Микитка очнулся. Мимо него шёл высокий молодец с русой бородкой, лихо заломив шапку на ухо, и, громко позванивая цепью, тащил за собой мохнатого бурого медведя. Сани, за которыми шёл Микитка, были уже далеко впереди. Он бросился их догонять, с любопытством оглядываясь на ручного медведя.
Обозы свернули на лёд. На берегу, по обе стороны дороги, тесно прилепились открытые ларьки. Чего только там не продавалось: расписные пряники в виде лошадок, резные игрушки, деревянные чашки, глиняные плошки, мороженые яблоки, калёные орехи, рукавицы, шапки, солёная рыба и горячие калачи – всё, чего только не спросит прохожий.
А толпа здесь была сплошная, народ валом валил в обе стороны.
С трудом Микитка догнал свои сани и, ухватясь рукой за оглоблю, шёл, уже не отставая. Подъехали к каменным воротам с раскрытыми железными дверьми. Бесчисленные кони и пешеходы так сбили здесь снег, что саням пришлось ползти по брёвнам, положенным вплотную поперёк пути. Конь, надрываясь от натуги, едва вытянул сани и въехал под ворота.
За ними по сторонам толпились бородатые стрельцы с бердышами – топорами на длинных, в рост человека, топорищах. Они осматривали колючими глазами двигавшуюся толпу. Под воротами была особенная теснота.
Микитку оттёрли от саней. С трудом он пробрался наконец вперёд, отыскивая свои сани.
Внутри города, в узких улицах, сани двигались быстрее, а люди почти бежали. Справа и слева потянулись прилавки с нарядными и диковинными товарами: узорчатые сафьяновые сапоги десятками висели на стене, а под ними, на лотках, всякие женские и детские сапожки, чёботки, валенки, и занятные живули, и сёдла, и конская сбруя, и перемётные сумы, искусно сшитые из разноцветных кусков кожи. А далее – платки всякой раскраски, с цветами и разводами, и рукавицы и варежки.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Стоимость полной версии книги 33,99р. (на 29.03.2014).
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картойами или другим удобным Вам способом.