Молодой человек — воплощение Бога.
Обойдя здание, они наткнулись на кухню. Наклонившись к окну, Анна разглядела несколько дровяных печей и много длинных полок, заставленных горшками и мисками: кухню явно оснащали с учетом предстоящих развлечений. Анна вообразила шикарные вечеринки, которые, должно быть, устраивала Кики, превращая каждый прием пищи в настоящий пир. Но кем были ее гости? Пожалуй, немцев с другой стороны холма сразу стоило исключить. Возможно, сюда приезжали из самого Найроби. Сама мысль о подобной расточительности возмущала, учитывая, какая нищета, без сомнения, всегда царила в этих краях. Но Анна прекрасно понимала: такие контрасты — часть реалий жизни в Африке. Иностранцы приезжали сюда по многим причинам; иногда — просто чтобы сбежать от обыденной жизни в своей родной стране. Многие не чувствовали необходимости отказывать себе в том комфорте, к которому привыкли, — в отличие от миссионеров: те неизбежно вели образ жизни, в какой-то мере приближенный к жизненному укладу африканцев, которым они стремились помочь. «Кики, возможно, и была другом ваганга, — подумала Анна, — но она, конечно, не подражала их образу жизни». Еe взгляд двинулся дальше и упал на большую двойную раковину, сделанную из белой эмали. Из крана медленно падали капли.
Вода! Проточная вода!
Осмотрев стены, Анна заметила на них керосиновые лампы, крепившиеся с помощью кронштейнов. Затем ей в глаза бросились электрические выключатели.
Здесь было все. Свет. Вода. Много места. Всякие приспособления.
Ее мысли были прерваны смотрителем. Анна внезапно поняла, что он давно уже топчется возле нее и теперь, похоже, больше не может сдерживаться: его лицо исказила мука.
— Прошу вас, — сказал он. — Пожалуйста, пойдемте со мной.
Анна недоуменно уставилась на него.
— Моя жена слегла. Она очень больна. Я боюсь, что она умрет. Пожалуйста, пойдемте!
— Конечно, мы пойдем с вами, — заверила его Анна. — Немедленно. — Она уже собралась идти, когда смотритель схватил ее за плечо.
— Я хочу, чтобы вы излечили ее, — быстро произнес он, — а не просто помолились, пусть и вашему Богу.
Анна молчала. Она почувствовала, что он не очень доверяет миссионерам — возможно, учитывая отношение к ним Кики. Наверняка стоило сказать слово в защиту коллег, но Анна не знала, что именно можно было сказать.
— Мне нужно взять сумку, — заявила она наконец. Сумку, в которой было очень мало лекарств. Только молитвенник, спрятанный в отдельный карман, оставался все таким же толстым.
Смотритель провел их к одной из надворных построек, переделанной в жилое помещение. Перед ним на выцветшем шезлонге лежала исхудавшая женщина. Она что-то бессвязно бормотала в бреду и никак не отреагировала на появление Анны.
Анне потребовалась лишь пара минут, чтобы понять: бедняга действительно серьезно больна. Ее кожа была тонкая, как бумага, сухая и горячая; зрачки расширены, пульс учащенный, дыхание неглубокое. Смотритель не ошибся: его жена действительно была при смерти.
Смотритель, угадав, что кроется за молчанием белой женщины, в отчаянии упал на колени.
— Пожалуйста, сделайте хоть что-нибудь! — взмолился он.
— Мы могли бы забрать ее в Джермантаун, — предложил Стенли. — Я видел на складе капельницы. И физраствор. По крайней мере, мы могли бы справиться с обезвоживанием организма.
— Она слишком плоха, ее нельзя перевозить, — возразила Анна.
Как только эти слова сорвались с ее губ, ей в голову пришла одна идея. Она повернулась к Стенли — он уже заглянул через дверной проем внутрь дома, увидел помещения. Большие резервуары с водой. Широкие окна, затянутые противомоскитной сеткой.
В течение последующих нескольких минут никто не произнес ни слова. Тишину подчеркивало хриплое дыхание лежащей на шезлонге женщины.
— Мы могли бы устроить в особняке временную больницу, — неожиданно предложила Анна. Она сказала явную нелепость, но никто не засмеялся. — Мы можем убрать вещи Кики в безопасное место. Когда у нас появится другое помещение для больницы, мы вернем все на место, как и было.
Как только до смотрителя дошел смысл предложения Анны, он замер с открытым ртом. Какое-то время его явно разрывало на части, но, посмотрев на жену, он принял решение.
— Это возможно, — сказал он Анне. — Я могу все устроить. — И он стал объяснять, как сможет спросить разрешения у человека, перед которым несет ответственность, — через европейца, проживающего в городке Мурчанза. Он не мог сказать наверняка, сколько времени уйдет на то, чтобы передать просьбу теперешнему владельцу имения, но настаивал на том, чтобы Анна немедленно приступила к осуществлению своего плана.
— Только вы должны мне кое-что пообещать, — добавил он. — Моя жена будет первой больной, которую вы положите в эту больницу.
Анна согласилась: ее тронуло то, что страдание исказило лицо мужчины, когда он посмотрел на свою жену. Она сожалела, что не может утешить его, и сочла нужным предупредить как можно тактичнее, что женщина, возможно, все равно умрет, несмотря на все старания Анны.
— Но сейчас, на моих глазах, — заметил смотритель, беспомощно разведя руками, — разве она уже не умирает?
На обратном пути в Джермантаун — следовало сообщить людям, что планы поменялись, и забрать хранящиеся там оборудование и лекарства, — Анна была напряжена и бездумно смотрела на дорогу. Ее снедали противоречивые мысли. «Просто абсурдно, — уверяла она себя, — даже думать о том, чтобы провернуть подобное дело без какой-либо посторонней помощи». В миссии ею недовольны. Она представила себе лицо епископа и его глаза, в которых плескался гнев… Но затем она вспомнила о больных, и в том числе о детях, которые умирали только потому, что не было такого места, где бы их можно было спокойно покормить грудью, где было чисто и где мать находилась под постоянным медицинским наблюдением. Почему права уже так долго отсутствующего владельца или требования миссии должны быть важнее их судеб? Но в глубине души все равно ворочался страх: разрешение, полученное от смотрителя-африканца, в глазах закона не стоило ровным счетом ничего. Ее могли обвинить в несанкционированном проникновении в чужое жилище или даже в воровстве. Перспектива очутиться в африканской тюрьме повергала ее в ужас. К тому же она не могла надеяться на поддержку миссии, если сознательно нарушит закон.
Но в результате размышлений она вернулась к тому же, с чего и начала, — к смелому решению рискнуть всем, не задумываясь о том, какую цену придется заплатить. В конце концов, такое же желание привело ее в Африку. И, кроме того, она не сомневалась: на ее месте Иисус поступил бы так же.
Анна посмотрела на Стенли и подумала, не беспокоят ли его те же самые мысли? Или он вспоминает жену, которая все еще ждет его в доме своей матери? Перспектива ее воссоединения со Стенли в Джермантауне стала теперь еще отдаленнее, чем раньше.
— А что же Юдифи? — спросила Анна.
Вопрос она задала в африканском стиле: вежливо и неопределенно, оставив возможность для любого ответа. Какое-то время Стенли молчал. Анна чувствовала, что он перебирает варианты ответа.
— Скажу вам честно, — начал он. — Когда африканец решает жениться, причин тому может быть много. Он может жениться по любви, как это бывает и у белых. А может и не по любви. — Он помолчал.
Анна прекрасно понимала: лучше его сейчас не торопить, и стала ждать, когда он продолжит разговор по собственному почину.
— Юдифи была женой моего младшего брата Дауди, — наконец заговорил Стенли. — У них родился ребенок, а затем Дауди умер от малярии. — Стенли посмотрел на Анну. — Согласно традиции, я был обязан взять Юдифи в жены, чтобы у сына Дауди был отец, близкий ему по крови, который не стал бы избивать его или морить голодом. Моя мать попросила меня взять на себя это бремя — ради нее, поскольку она очень любила малыша. Церковные старшины не стали возражать. Они даже нашли отрывок в Библии, где говорится о подобном случае. Вот так и вышло, что я женился на Юдифи. — Он перевел взгляд на старую дорогу; на его лицо легла тень. — Сын моего брата умер, не дожив до зрелого возраста, — продолжил он. — Бог не послал нам другого ребенка. Сестра Барбара сказала, что жена моего брата очень серьезно заболела после первых родов и что детей у нее больше не будет.
Стенли замолчал. Анна кивнула. Она прекрасно понимала, в каком затруднительном положении он оказался: согласно местным обычаям он женился на Юдифи ради ребенка, которого больше нет в живых. Затем он обнаружил, что она не может родить ему детей. Нехристианин просто разжился бы коровами и купил бы себе вторую жену. Но Стенли никогда не смог бы так поступить. Он угодил в ловушку, образованную двумя сводами правил, — старым и новым, африканским и христианским. Посмотрев на его лицо, Анна поняла, что он испытывает боль и сожаление: на секунду Стенли потерял контроль над собой.
— Есть одна старая поговорка, — сказал он. — Женщина всегда рада вернуться в деревню своей матери. — Он слабо улыбнулся. — Так что давайте не будем торопиться снова вынуждать мою жену менять место жительства.
Когда они приехали в Джермантаун, местные жители очень удивились, увидев «лендровер» так скоро. Стенли объяснил им, что они с Анной приехали лишь затем, чтобы забрать оборудование и лекарства, и что они собираются открыть новую больницу недалеко отсюда, куда можно дойти пешком, если идти напрямик, через холм. Когда все было собрано, он добавил, что «лендровер» вернется в Джермантаун и заберег тех, кто слишком болен, чтобы дойти туда самостоятельно. Люди кивали, слушая его речь, но когда они с Анной принялись загружать вещи в машину, африканцы запаниковали: они нисколько не сомневались, что на самом деле медики просто хотят бросить их на произвол судьбы. Какой-то молодой мужчина, вооруженный косой, заскочил на переднее сиденье «лендровера» и отказался выходить. Стенли попытался уговорить его, но так и не смог убедить в том, что его подозрения необоснованны. В конце концов Анна предложила такой вариант: Стенли отведет груженую машину к дому Кики, а сама она вместе с местными жителями пойдет пешком через холм. Станет добровольным заложником.
Солнце стояло высоко, когда Анна начала подниматься по склону холма, расположенного между Джермантауном и розовым особняком Кики. За ней следовала длинная вереница африканцев. Большинство шло, неся на головах поклажу: дрова, посуду, одеяла и постельное белье. Некоторых больных тащили на кое-как изготовленных носилках. Дети ехали на спинах родственников.
На вершине холма Анна остановилась и посмотрела вниз, на будущую больницу: здание — величественное и крепкое; просторные лужайки; тихое, подобное драгоценному камню озеро позади особняка. Теперь, когда вокруг нее собралась целая толпа, она почувствовала себя Моисеем, собирающимся войти в Землю Обетованную. Или одним из миссионеров-героев давних времен. Она подставила мокрое от пота лицо прохладному ветру и улыбнулась.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Анна стояла у открытого окна, вдыхая свежий чистый воздух. Позади нее по полу ползали две женщины, стирая оставшуюся пыль с гладкого паркетного пола. В эркере у открытого окна какой-то подросток вытряхивал кусок ткани. У Анны болела спина, а кожа огрубела от грязи. Она тяжело трудилась все утро вместе со Стенли, смотрителем и несколькими африканцами — из тех, кто пришел с ней через холм из Джермантауна. Вместе они скатали шелковые коврики и убрали старинные кушетки, сняли картины и настенные украшения и вынесли письменные столы, буфеты и книжные шкафы, предварительно вынув оттуда тома в кожаных переплетах. В столовой дома Кики, в гостиных и на длинной узкой веранде остались лишь голые стены и только самые необходимые предметы мебели. Все драгоценные безделушки теперь хранились в нижней спальне.
Анна не чувствовала усталости, ее не покидало хорошее настроение: ведь она сама, без посторонней помощи, нашла решение проблемы, возникшей в Джермантауне. План, сначала казавшийся полным безумием, теперь представлялся единственно правильным.
Отвернувшись от окна, Анна осмотрела комнату. Ей очень хотелось бы, чтобы Сара и Майкл были рядом и могли оценить все прелести нового «отделения». Увидеть, как ее поддержали местные жители, как тяжело они трудились, чтобы все подготовить. Она представила себе малышку Кейт, ползающую по просторному помещению и смеющуюся над тем, как солнечные лучи падают на пол через витраж, создавая радужные узоры на полированном паркете. Этот образ вызвал в ней тупую боль. «Пришло время возвращаться к работе», — сказала она себе: они еще не заглядывали в кабинет Кики.
Кабинет находился в конце главного коридора. Это была темная комната: даже в полдень туда не попадали прямые солнечные лучи. Здесь царила атмосфера нежности, таинственности. Похоже, кабинет здесь устроили для того, чтобы обеспечить сохранность драгоценных безделушек, убрав их подальше от яркого света и от чужих глаз. Анна осторожно вошла. Она кожей чувствовала, что здесь кто-то есть и наблюдает за ней, словно сказанное смотрителем соответствовало действительности: мертвые не попадают ни на небеса, ни в ад, а остаются в мире живых.
На огромном столе, занимающем большую часть комнаты, стояло множество фотографий в рамках — черно-белых портретов Кики, как студийных, так и моментальных снимков. Анна наклонилась и стала рассматривать их один за другим. На одном Кики была молодой женщиной — сумасбродкой в стиле двадцатых годов, с голыми плечами, в пестрых шлепанцах и с широкой улыбкой; на руках она держала детеныша льва с шелковой ленточкой вокруг шеи. На другой фотографии она была в охотничьем костюме и с ружьем. На третьей Кики щеголяла в кожаном летном шлеме и защитных очках. На четвертом она лежала на шезлонге, едва одетая, словно позируя любителю писать картины с живой натуры. Она была женщиной-хамелеоном: многоликой, с постоянно меняющимся настроением — то тщеславной, то серьезной, то игривой. Но она всегда оставалась независимой; ее пальцы не украшали кольца, и никакого мужчины рядом с ней не было. За исключением одного снимка — последнего, задвинутого за другие так, что Анна не сразу его заметила. На нем Кики была изображена вместе с высоким африканцем. Через одно плечо он перекинул шкуру леопарда, а на голове у него красовался головной убор вождя. На первый взгляд это был типичный для путешественника или миссионера снимок. Даже можно было представить себе подпись к нему: «Я с местным вождем». Но если приглядеться, становились заметны необычные детали. Нежность в их взглядах. Что-то неуловимое в том, как встретились эти взгляды, словно притянутые друг к другу. И то, как касались их плечи…
Возле фотографий стоял хрустальный графин, наполовину заполненный янтарным напитком, а рядом — бокал без ножки, перевернутый вверх дном. Словно специально выставленные к приходу гостей. Ожидающие. Анна налила себе немного напитка. Аромат прекрасного коньяка и бульканье густой жидкости, выливающейся из графина, неожиданно напомнили ей о Мельбурне. О доме родителей. О послеобеденном времени. Анна улыбнулась. Что бы Элеонора сделала из этой комнаты? Бесценные антикварные вещи, гобелены, картины — мать Анны многим бы пожертвовала, чтобы заполучить их, — оставили на попечение неотесанных африканцев. Анна поднесла бокал к губам, закрыла глаза и осторожно глотнула, наслаждаясь знакомым ощущением покалывания на языке.
— Может, приступим?
Анна подпрыгнула от внезапно прозвучавшего голоса Стенли и, чувствуя себя виноватой, поставила бокал на стол. Но Стенли все же успел заметить, что она делала: он перевел взгляд с губ Анны на бокал и графин.
— Вы пьете спиртное! — потрясенный, воскликнул он.
Анна почувствовала, что у нее сначала запылали щеки, а потом и все лицо залило румянцем. У миссионеров алкоголь находился под запретом. Они должны были недвусмысленно заявлять о вреде самогона, который варили в каждой деревне, и потому им приходилось вести трезвый образ жизни, отказываясь даже от такого невинного удовольствия, как бокал хереса вечером. Анна не могла сообразить, как объяснить свой проступок Стенли. Наконец он отвернулся, но время от времени оглядывался на нее, и в его глазах читалось сомнение. Анна прекрасно понимала, что он думает: что эта медсестра-миссионер, которой ему приказали помогать, вовсе не та, за кого себя выдает. «Мы, что называется, два сапога пара, — невесело подумала она. — Внук ведьмы и пьющий миссионер…»
К концу следующего дня дом Кики совершенно преобразился. В столовой расставили безыскусные столы и стулья, и теперь это была импровизированная «процедурная». Две большие гостиные превратились в «палаты», где вдоль стен теперь стояли кровати, принесенные из спален. Матрацы с них сняли и разложили на полу, удвоив количество спальных мест. Несколько «кроватей» соорудили из диванных подушек и ковриков. Анна долго сомневалась, стоит ли использовать дорогие покрывала из персидского шелка и даже хотела спрятать их подальше, но в конце концов пошла на компромисс и просто перевернула их на другую сторону.
Все постельное белье, противомоскитные сетки и другие полезные вещи были сложены в комнате, ставшей «складом». И аптеку они тоже устроили в одной из комнат: в ней заперли последние из драгоценных медикаментов и несколько больших ведер с солью и сахаром, которые Анна нашла в кладовой. Если добавить эти два простых компонента в кипяченую воду, получившийся раствор можно было использовать при обезвоживании — такое лечение буквально спасало жизни больным дизентерией.
В кухне одну из печей выделили для кипячения инструментов и подогревания воды для припарок, а полы и стены тщательно выдраили водой с крепким раствором отвара плюща. Кухню для африканцев устроили в одном из внутренних дворов поместья Кики.
Стенли руководил очисткой колодцев и восстановлением водопровода. В конюшне он обнаружил одну из первых моделей электрических генераторов и несколько цилиндрических емкостей, судя по всему, с топливом. Вскоре ему удалось запустить агрегат, и Анна помчалась в столовую, чтобы проверить, есть ли свет. Когда загорелась лампочка, она была поражена и восхищена не меньше африканцев, собравшихся вокруг нее и изумленно таращивших глаза.
Наконец все работы были завершены, и пришло время новой больнице открыть двери пациентам. Многие уже пришли сюда — целые семьи поселились в надворных постройках. Вскоре Стенли начнет перевозить больных на «лендровере». Анна, воспользовавшись затишьем, присела в прихожей, чтобы побыть одной. Здесь оставили большую часть мебели и, кроме того, повесили на стену портрет Кики маслом, ранее висевший в столовой. Он органично вписался в интерьер, что было неудивительно, — ведь в приемных старомодных больниц всегда висел портрет святого покровителя или основателя. Анна посмотрела в глубокие фиолетовые глаза Кики. В них светился мягкий юмор, словно женщина хотела напомнить Анне, что работа — дело, конечно, хорошее, и помогать другим почетно, но жизнь этим не ограничивается. Анна отвернулась — и оказалась лицом к лицу со смотрителем. Мужчина молчал, но его скованные движения и сжатые кулаки свидетельствовали о том, что он напряжен.
— Стенли готов ехать, — сообщил он. — Больница открыта.
— Я не забыла своего обещания, — мягко произнесла Анна. — Давайте пойдем к вам и перенесем сюда нашего первого пациента.
Сразу после переезда из Джермантауна Анна начала лечить его жену, Ндаталу, используя последние антибиотики, но улучшения в состоянии женщины не было. Анна сомневалась, что сам факт переезда из дома в «больницу» может на что-то повлиять, но понимала, что для смотрителя это было очень важно. Анна боялась, что африканец связывает свои надежды именно с этим переездом. Он ожидал чуда. Идя по саду к дому смотрителя, Анна хмурилась. На самом деле она знала, что именно отчаяние и надежда вынудили смотрителя позволить ей использовать для больницы дом Кики. И если это так, то она его фактически обманула. Но разве у нее был выбор?
Ндаталу осторожно занесли в небольшую комнату, где теперь размещался изолятор. Анна взяла вялую руку женщины и ввела ей в вену очередную дозу антибиотика. Она молилась о том, чтобы препарат подействовал, поборол эту непонятную болезнь, высасывающую жизненные силы из слабого тела. Смотритель сел около кровати, на которую положили жену.
Анна замерла в дверях, глядя, как он нежно поглаживает безвольно лежащую на матраце руку. Преданность этого мужчины и трогала и удивляла ее: ведь еще до того, как ей открылась природа отношений Стенли и Юдифи, она знала, что большинство африканских браков заключались на основе племенных связей и для того, чтобы сообща вести хозяйство. Она читала, что в Африке очень редко женились по любви. Зачастую муж и жена даже не проводили много времени вместе. Но смотритель и его жена, очевидно, были исключением. Их союз, похоже, основывался на глубоких чувствах.
Выйдя из комнаты, Анна услышала, что смотритель запел. Это было тихое и монотонное пение — так мать успокаивает ребенка, только его голос звучал на тон ниже и был немного грубее. Анна представила, как звук плывет к женщине, задыхающейся от тишины, попавшей в ловушку собственной слабости. Это была песня для возлюбленной, и в ней говорилось о силе, о храбрости, о покое. Обо всем, за что можно уцепиться, когда отчаянно борешься с наползающими волнами смерти.
Анна поднималась по лестнице; путь ей освещал серебряный канделябр с тремя свечами. По резным перилам плясали тени. Внизу, в палате, мирно спали пациенты, принятые вечером. За ними следила волонтер — «ночная медсестра». Анна и Стенли вымылись и поели, и теперь, наконец, пришло время ложиться спать.
Анна зевнула, внезапно почувствовав усталость, и, дойдя до лестничной площадки, повернула к комнате, которую решила сделать своей спальней, Когда она в первый раз осматривала комнаты наверху, она моментально определила, где жила Кики: в большой спальне в конце коридора. Чтобы удостовериться в этом, Анна заглянула в платяные шкафы: там висело множество самых разнообразных платьев. Комод был забит аккуратно сложенной одеждой цвета хаки: рубашками, брюками и спортивными куртками. Анна достала несколько и приложила их к себе. Тяжко трудясь в Джермантауне, а потом и здесь, она похудела, и ее юбки и платья теперь стали слишком свободными, поэтому она не всегда могла наклоняться и двигаться так, как было необходимо. И к тому же они были непрактичны, ведь невозможно было не испачкаться кровью и гноем, когда требовалось работать быстро. Анна примерила брюки Кики и рубашку с длинными рукавами и большим количеством карманов. Они сели идеально, словно были сшиты специально для нее.
Не желая спать на кровати с пологом, принадлежавшей покойнице, Анна выбрала меньшую спальню в другом конце дома и перенесла туда кучу практичной одежды Кики. Комната была очень простой, ее украшала одна-единственная картина в раме. Она висела прямо в центре голой белой стены и буквально приковывала к себе внимание. Анна остановилась, чтобы хорошенько рассмотреть ее, и отдернула шторы, впуская последние солнечные лучи.
Это была старая гравюра на пожелтевшей бумаге, портрет темнокожей женщины в каком-то странном одеянии; она наверняка принимала участие в неком ритуале. Она стояла, протянув руки к небу, приоткрыв рот, и широко распахнутыми глазами смотрела вверх. Но взгляд Анны заинтересовал фон картины: небо было необычно детализировано, а кружение облаков странным образом соответствовало предполагаемым телодвижениям женщины. Картина была подписана: «Королева дождя ловеду», а еще ниже мелкими буквами шел текст, где объяснялось, что женщины-вожди племени ловеду, согласно поверьям, настолько тесно связаны с силами природы, что их эмоции влияют на погоду. Анна перечитала текст: легенда заинтриговала ее. Она слышала, что погода влияет на настроение человека, но не наоборот. Ей стало любопытно, почему Кики выбрала эту картину и повесила ее здесь одну. Чем эта странная Королева дождя заинтересовала ее? Или это всего лишь очередная экзотическая колониальная безделушка? Как бы то ни было, Анна решила снять картину и заменить ее на фотографию церкви Лангали, которую Сара и Майкл подарили ей на прощание. Но, двигаясь по комнате, она поймала себя на том, что ее тянет посмотреть на картину снова и снова. Было какое-то очарование и в самом образе, и в идее, связанной с ним: женщина, общающаяся с облаками, ветром, небом… И в результате Анна перенесла снимок Лангали на прикроватную тумбочку, а картину вернула на место.
Канделябр Анна поставила на верхнюю полку пустого книжного шкафа. Свечи тускло освещали комнату, и серые тени падали на ее кожу, пока она раздевалась. Повесив одежду на спинку кресла, она перевела взгляд на большую двуспальную кровать у окна. После долгих ночей, проведенных в палатке на тонкой подстилке, кровать так и манила ее — широкая и длинная, с чистыми простынями и одеялами, хорошенько проветренными на солнце. Анна легла, укрылась простыней и расправила ночную рубашку. Она лежала на одной половине кровати, отвернувшись от свободного места рядом, но почему-то чувствовала и свободную подушку, и пустующую часть кровати, граничившую с ее телом. Она осторожно высунула из-под простыни ногу и стала прокладывать путь на чужую территорию. Анна закрыла глаза, и свет канделябра оранжевым пятном отметился на ее веках. Она еще никогда не лежала на кровати с мужчиной, но в памяти у нее хранились воспоминания о Майкле, которые она могла использовать. Ее нога двинулась дальше. Она представила себе волнующий шепот. Прикосновение теплой гладкой кожи…
За окном, в саду, в верхушках деревьев прыгало и переговаривалось между собой семейство обезьян. С озера доносились тоскливые крики водоплавающих птиц. Анна отмела все звуки леса, сосредоточившись на тишине спальни, на своем дыхании, учащенном и неглубоком. Ему вторил — у нее в голове — другой шепот. Возле нее притаилось живое существо, и вот оно сделало вдох…
Анна склонилась над маленьким мальчиком, чью покрытую язвами ногу только что промыли отваром плюща. Она соорудила над ним небольшой навес из куска противомоскитной сетки, чтобы мухи не садились на раны, которые пока не стали бинтовать, чтобы они подышали.
— Нам пора, — окликнул ее Стенли от дверей палаты.
Анна нахмурилась, не понимая, о чем он, но тут же вспомнила, что они решили сегодня отправиться в соседнюю деревню — нанести визит вождю ваганга. Этого требовал этикет, а поскольку именно вождь просил открыть больницу в Джермантауне, казалось вполне логичным рассчитывать на то, что он предложит помощь в обустройстве на новом месте.
— Хорошо, — кивнула Анна. — Я как раз закончила. — Она улыбнулась мальчику и отвернулась, собираясь уйти.
— Asante, Мама Кики, — прошептал он. Спасибо.
Он был не первым, кто так назвал Анну. Вряд ли они искренне заблуждались, даже если учесть, что она теперь постоянно носила одежду Кики. Анна предположила, что они просто таким образом делали ей комплименты, но мальчика все же поправила:
— Меня зовут сестра Анна.
Он вежливо кивнул, но, похоже, остался при своем мнении.
Деревня находилась не очень далеко от поместья Кики, но Стенли договорился, чтобы один из местных мальчиков пошел с ними и показал дорогу. Анна внимательно смотрела под ноги, чтобы не наступить на змею или скорпиона.
Она с нетерпением ожидала встречи с вождем. Когда-то она читала об африканском вожде, у которого было целых триста жен и сто пятьдесят детей. Вожди племен носили львиные шкуры и жили в глиняных дворцах, охраняемых воинами. Вскоре после своего приезда в Лангали Анна попросила, чтобы ее познакомили с местным вождем, но он сильно разочаровал ее. Он оказался самым обычным человеком, а единственными символами его положения в племени служили черный зонтик и старый, весь в пятнах, смокинг, который он практически никогда не снимал. Стенли сказал Анне, что ваганга — сильное племя, и заверил ее, что их вождь — очень важный человек. Разве ему не удалось успешно провести переговоры с епископом и договориться о больнице, но не согласиться на церковь?
Когда вдалеке показались крыши деревенских домов, Анна занервничала. Она заметила, что Стенли тоже напрягся: он держался очень прямо, как бы демонстрируя свой рост, и прижимал руки к бокам. Анна вспомнила, как раньше они с Майклом храбро заезжали в деревни, уверенные в теплом приеме. Но это племя в течение долгого времени отказывалось общаться с миссионерами, и Анна спросила себя, какой прием ждет ее здесь. Возможно, вождь благосклонно относится к миссии, планировавшей открыть больницу в Джермантауне, но как он отреагирует на решение Анны устроить больницу здесь, чуть ли не на его территории? Да еще и в доме Кики, месте, которое ваганга сохраняли нетронутым многие и многие десятилетия. Анна попыталась успокоить себя мыслью, что смотритель никогда не посмел бы согласиться на то, чего вождь не одобрил бы. Но затем она подумала, что смотритель, возможно, пошел бы на что угодно, если бы это помогло спасти его любимую жену.
Деревня ваганга расположилась на пологом склоне холма и была окружена высокими колючими деревьями. Деревья были необычайно крепкими, учитывая их местоположение: ни одну из нижних ветвей не срубили на дрова. Конические хижины были очень аккуратными, возле каждой находился небольшой загон для скота. На участках возле домов росла кукуруза вперемешку с яркими цветами, а над завитками проса порхали разноцветные бабочки. Деревенские жители неторопливо занимались ежедневной работой, их похожие на скульптурные изваяния фигуры были завернуты в разноцветные куски ткани. Анна догадывалась, что в хижинах обнаружит обычные свидетельства несоблюдения правил гигиены, но с того места, где она стояла, поселение выглядело идиллическим. В этом ощущалось нечто первозданное, нетронутое внешним миром. Здесь не было ничего пластмассового, не было ни брюк, ни рубашек, ни велосипедов. Никаких рекламных щитов «кока-колы».