— Вот видите, мастер Кэп, человек может весь мир объехать, а самых простых вещей не знать. Если бы вам пришлось ободрать эту свинью, вы бы себе все руки искололи. Ведь это же обыкновенный еж!
— Черт меня побери, если я считал это натуральной свининой, — не остался в долгу Кэп. — Просто я решил, что в ваших лесах и свинья на свинью не похожа. Это же не свинья, а чистейшее недоразумение. Я был готов к тому, что пресноводная свинина — это не то что наша, заправская морская! Тебе-то, сержант, все равно, ты здесь, поди, ко всему притерпелся.
— При одном условии, братец: чтобы мне не приходилось обдирать эту свинью. Но как, скажи, Следопыт, вела себя Мэйбл в дороге? Не доставляла тебе хлопот?
— Ни-ни, ни боже мой! Кабы Мэйбл была наполовину так довольна Джаспером и Следопытом, как Следопыт и Джаспер довольны ею, мы бы остались навек друзьями.
Говоря это, проводник посмотрел на зардевшуюся девушку с наивным желанием прочесть на ее лице, что она об этом думает, но тут же из природной деликатности опустил глаза в тарелку, словно желая сказать, что сожалеет о своей смелости и что тайна девичьего сердца для него священна.
— Женщины — это тебе не мужчины, мой друг, — продолжал сержант, — надо принимать в расчет их характер и воспитание. Новобранцу далеко до ветерана. Всем известно, сколько нужно времени, чтобы воспитать хорошего солдата, — гораздо больше, чем кого бы то ни было, Но еще больше времени, пожалуй, требуется, чтобы воспитать хорошую дочь солдата.
— Вот еще новости! — вскричал Кэп, задетый за живое, — Мы, старые моряки, знаем, что можно вымуштровать не меньше шести отличных солдат за то время, какое потребуется, чтобы воспитать одного матроса.
|
|
— Ну, братец, мне известно, какого вы, моряки, о себе высокого мнения, — возразил его шурин с улыбкой настолько любезной, насколько позволяла его мрачная физиономия. — Ведь мне много лет пришлось прослужить в гарнизоне одного из наших морских портов. Мы с тобой не первый раз об этом толкуем и, боюсь, никогда не сговоримся. Но, если хочешь понять, какая разница между солдатом и тем, что я называю неотесанным деревенщиной, погляди на Пятьдесят пятый полк сегодня во время сбора, а потом, по возвращении в Йорк, посмотри на тамошних ополченцев, как они из кожи вон лезут, чтобы походить на солдат.
— Что до меня, сержант, я не вижу между ними особенной разницы, как ты не увидишь разницы между шхуной и бригом. У тех и у этих алое сукно, ремни и пуговицы, начищенные до блеска, да еще пудра на голове.
— Да, вот оно, суждение матроса! — ответил сержант с видом оскорбленного достоинства. — А ты не слыхал, братец, что солдата надо не меньше года учить только, как он должен есть?
— Тем хуже для него. Что до ополченцев, это им дано от природы. Мне часто приходилось слышать, что в походе они, как голодная саранча, налетают на все, что ни попадается. А больше, собственно, ничего не делают.
— Значит, такой уж у них талант, — подхватил Следопыт, заботясь главным образом о сохранении мира, которому угрожала очевидная опасность — так непреклонно каждый из спорщиков отстаивал преимущества своей профессии. — А когда человеку дан от бога талант, бесполезно с этим бороться. Пятьдесят пятый полк, сержант, по части еды тоже охулки на руку не положит, как мне хорошо известно по давнему знакомству, но среди ополченцев, возможно, найдутся такие едоки, что даже его обскачут.
|
|
— Дядюшка. — попросила Мэйбл, — если вы позавтракали, проводите меня, пожалуйста, снова на бастион. Мы с вами еще как следует не видели озера, а ведь неудобно молодой девушке бродить по крепости одной в первый же день приезда.
Кэп догадался, к чему клонит Мэйбл. Питая к шурину, в сущности, сердечное расположение, он и не возражал против того, чтобы отложить спор до другого раза, хотя мысль о том, чтобы вовсе предать его забвению, не приходила ему в голову — для этого он был слишком упрям и самонадеян.
Итак, он отправился проводить племянницу, оставив сержанта вдвоем с его другом. Как только противник обратился в бегство, сержант, так и не разгадавший маневра своей дочери, повернулся к приятелю и с улыбкой нескрываемого торжества сказал:
— Армия, Следопыт, еще не получила достаточно признания. И, хотя человеку приличествует скромность, какой бы он ни носил мундир, алый или черный, или даже ходил попросту в рубашке, я никогда не упускаю случая замолвить словечко за армию. Ну как, мой друг, — добавил он, кладя ладонь на руку Следопыта и крепко ее сжимая, — понравилась тебе моя девочка?
— Можешь ею гордиться, сержант! Каждый отец мог бы гордиться такой красивой и воспитанной дочерью. Я видел немало ихней сестры, и воспитанных и красивых, но не встречал ни одной, в ком провидение так мудро соразмерило бы оба эти качества.
— Ну что ж, Следопыт, и она о тебе самого лучшего мнения. Чего только она не наговорила мне вчера про твое хладнокровие, и мужество, и доброе сердце — особенно про доброе сердце. Для женщин это главное, как я погляжу. А теперь, мой друг, почисть свою амуницию да наведи на себя красоту, и девушка твоя — и рука ее и сердце.
|
|
— Не думай, сержант, я помню все, чему ты учил меня, и не пожалею стараний так же понравиться Мэйбл, как она понравилась мне. Сегодня я еще на заре вычистил и надраил свой "оленебой", ружье никогда еще так не блестело, как сейчас.
— Это по твоим охотничьим понятиям, Следопыт. Огнестрельное оружие должно сверкать и гореть на солнце. Я никогда не видел ничего хорошего в тусклом стволе.
— Лорд Хау[85] держался другого мнения, сержант, а ведь его считали добрым воякой.
— Что верно, то верно! Его светлость приказал вычернить все оружейные стволы в полку, но ни к чему хорошему это не привело. В англиканской церкви[86] в Олбани ты можешь увидеть его поминальную доску. Нет, нет, дружище, солдат должен быть солдатом; во всех случаях и при всех условиях он обязан носить нашивки, петлички и все знаки различия своего честного ремесла. Скажи, Следопыт, удалось тебе побеседовать с Мэйбл во время ваших странствий по реке?
— Много нам беседовать не пришлось. К тому же Мэйбл настолько меня образованней, что я не решался говорить ни о чем, что не касается моего занятия.
— В этом ты и прав и не прав, голубчик. Женщинам нравится пустая болтовня, и большую часть этого дела они берут на себя. Ты, конечно, знаешь меня как человека, который не горазд трепать языком, но бывали случаи, когда я, чтобы понравиться матери Мэйбл, не стеснялся уронить свое мужское достоинство. Правда, я был тогда года на двадцать два моложе и числился не старшим сержантом, а младшим. Блюсти свое достоинство полезно и даже обязательно, когда имеешь дело с мужчинами, но, если хочешь завоевать расположение женщины, надо быть немного снисходительнее.
— Ах, сержант, боюсь, ничего у меня не выйдет!
— Как, ты отказываешься от дела, на котором мы с тобой порешили?
— Мы говорили, что, если Мэйбл такова, как ты мне ее рисовал, и если девушке понравится простой проводник и охотник, мне следовало бы поступиться кое-какими своими бродяжническими привычками и настроиться на то, чтобы обзавестись женой и детьми. Но, с тех пор как я ее увидел, меня одолели сомнения.
— Это еще что такое? — рассердился сержант. — Разве ты не уверял меня только что, что девушка тебе нравится? И разве Мэйбл в чем-нибудь обманула твои ожидания?
— Ах, сержант, не в Мэйбл я сомневаюсь, а в себе самом. Ведь я простой темный лесовик, и, может, не так уж я хорош, как мы с тобой воображаем.
— Если ты сомневаешься в своем мнении, Следопыт, это еще не дает тебе права сомневаться в моем. Разве я не разбираюсь в людях? Разве это не прямая моя обязанность и разве мне часто случалось обманываться? Спроси майора Дункана, если хочешь, чего я стою в этом отношении.
— Но, сержант, мы с тобой старые друзья. Мы в десятках боев сражались вместе и не раз выручали друг друга. В таких случаях человек судит пристрастно: а я боюсь, что твоя дочь не посмотрит на простого, невежественного охотника глазами своего отца.
— Полно, полно. Следопыт, ты сам себя не знаешь, положись на мое мнение! Во-первых, ты человек с большим опытом, а ведь это как раз то, чего не хватает молодой особе, и всякая разумная девица оценит это качество. Во-вторых, ты не пустой фатишка из тех, что ломаются и хорохорятся, едва вступив в армию. Ты знаешь службу, это сразу видно, достаточно на тебя поглядеть. Ведь ты раз тридцать — сорок бывал в огне, если считать все стычки и засады, в которых тебе так или иначе пришлось участвовать!
— Верно, сержант, все верно, но разве этим можно завоевать расположение молодой девушки с нежным сердцем?
— Смелость города берет! Опыт, добытый на поле боя, так же полезен в любви, как и на войне. К тому же ты честный и верный подданный английского короля, дай ему бог здоровья!
— Возможно, возможно, но я слишком груб, слишком стар и слишком неотесан, чтобы понравиться такой юной и деликатной девушке, как Мэйбл, незнакомой с нашими дикими нравами. Как знать, может быть, жизнь в поселении больше ей по душе?
— Это еще что за новые соображения, дружище? В первый раз от тебя слышу!
— А это потому, что я и сам не знал, насколько я недостоин Мэйбл, пока не увидел ее. Мне не раз приходилось путешествовать с такими красотками, как твоя дочь, я так же провожал их по лесу, видел их в опасности и в счастливые минуты избавления. Но эти девушки были неизмеримо выше меня, и мне в голову ничего такого не приходило, это были просто слабые существа, отданные под мою защиту. Другое дело тут. Мы с Мэйбл люди разные настолько, что мне невыносимо видеть, до чего я ей неровня. Хотелось бы мне, сержант, скинуть с плеч этак лет десяток и быть поавантажнее фигурой и лицом, чтобы красивой молодой девушке не противно было на меня глядеть.
— Выше голову, мой храбрый друг, и верь отцу, который разбирается в женском сердце. Мэйбл уже наполовину в тебя влюблена, а после двухнедельного любезничания и ухаживания на островах вторая половина придет сама собой и сомкнет ряды с первой. Девочка так и сказала мне вчера, чуть ли не этими же словами.
— Быть того не может! — воскликнул проводник, которому по его природной скромности и робости было даже страшно представить себе свои шансы в столь блестящем свете. — Что-то мне не верится! Я бедный охотник, а Мэйбл впору выйти за офицера. Уж не думаешь ли ты, что девушка откажется от своих любимых городских привычек, от визитов и хождений в церковь, чтобы поселиться с обыкновенным охотником и проводником здесь, в лесной чащобе? А не затоскует она по старой жизни и по лучшему мужу?
— Лучшего мужа, Следопыт, ей не найти, — успокоил его отец. — А что до городских привычек, они легко забываются на лесном приволье, тем более что у Мэйбл достанет характера жить на границе. Когда я задумал ваш союз, дружище, я все это предусмотрел, как генерал, готовящий план кампании. Сначала я подумал было взять тебя в полк, чтобы ты заступил мое место, когда я уйду в отставку. — придется же мне рано или поздно уйти на покой. Однако, обмозговав это дело, я понял, что ты не годишься для действительной службы. Но все равно, хоть ты и не солдат во всех смыслах, зато ты солдат в лучшем смысле слова, и я знаю, как уважают тебя наши офицеры. Пока я жив, Мэйбл должна жить под моей крышей, и у тебя всегда будет дом, куда, ты сможешь возвращаться после твоих странствий и походов.
— Да уж чего лучше, кабы девушка пошла за меня по своей воле! Но, как это ни грустно, мне что-то плохо верится, чтобы такой человек, как я, пришелся ей по вкусу. Вот будь я помоложе да непригляднее, хотя бы, к примеру, как Джаспер Уэстерн, это бы еще куда ни шло, да, это бы еще куда ни шло!
— Вот чего у меня дождется твой Джаспер Уэстерн и все эти молодчики в крепости и не в крепости! — заявил сержант, складывая пальцы в кукиш. — Если ты и не моложе капитана "Резвого", то выглядишь куда моложе, а уж красотой ему с тобой не сравняться!
— Что ты сказал? — оторопело спросил Следопыт, словно ушам своим не веря.
— Я говорю, хоть ты годами и старше Джаспера, а где ему против тебя — ишь ты какой закаленный и жилистый, ровно тугая бечева. Лет через тридцать, помяни мое слово, ты переплюнешь их всех, вместе взятых. Да ты с твоей-то чистой совестью всю жизнь останешься младенцем!
— А чем тебе не угодил Джаспер? Уж если говорить по совести, во всей колонии не найдется более порядочного парня.
— А кроме того, ты мой Друг, — продолжал сержант, крепко пожимая руку Следопыту, — мой верный, испытанный, преданный друг!
— Да, сержант, мы с тобой сдружились лет двадцать назад — еще до рождения Мэйбл.
— Правда твоя, Следопыт, уже задолго до рождения Мэйбл мы были испытанными друзьями, и я погляжу, как эта дерзкая девчонка посмеет не выйти замуж за человека, который был другом ее отца, когда ее еще и на свете не было!
— Трудно сказать, сержант, трудно сказать! Каждый ищет себе ровню. Молодое тянется к молодому, а старое — к старому.
— Положим, Следопыт, в делах семейных это не так! Ни один старик не откажется от молодой жены. А кроме того, тебя уважают и любят все наши офицеры, ей будет лестно иметь мужа, к которому все так расположены.
— Надеюсь, у меня нет врагов, кроме мингов, — сказал Следопыт, рассеянно ероша волосы. — Я всегда старался поступать честно, а этим приобретаются друзья — хотя и не во всех случаях.
— И ты постоянно бываешь в лучшем обществе — даже старик Дункан Лунди рад тебе, ведь он много времени проводит с тобой. Из всех проводников ты у него на лучшем счету.
— Да не только он — мне случалось бродить по лесу с людьми и знатнее и умнее его и целыми днями говорить с ними, словно брат с братом. Но, сержант, никогда я этим не кичился: я знаю, лес равняет людей, хотя в городе это и невозможно.
— И ты известен за лучшего стрелка во всей округе!
— Кабы Мэйбл это ценила в человеке, у меня не было бы оснований унывать. Но порой я думаю, что не моя это заслуга, а "оленебоя". Ведь это же и в самом деле отличное ружье и, может быть, в руках другого оно будет стрелять не хуже.
— Ты чересчур скромничаешь. Следопыт. А сколько раз бывало, что в других руках "оленебой" давал промах, тогда как ты отлично стреляешь из любого ружья! Нет уж, позволь тебе не верить! Мы на этих днях устраиваем состязание в стрельбе, ты покажешь свое искусство, и Мэйбл еще лучше тебя узнает.
— А честно ли это, сержант? Ведь всем известно, что "оленебой" редко дает маху, надо ли устраивать состязание, когда можно сказать наперед, чем дело кончится?
— Полно, полно, дружище! Нет, видно, придется мне самому взяться за это сватовство. Для человека, который не вылазит из пороховой копоти, ты на редкость смирный поклонник, как я погляжу. Не забывай, что у Мэйбл храбрость в крови Ей, надо полагать, приглянется настоящий мужчина, как когда-то такой приглянулся ее матушке.
На этом слове сержант встал и без дальнейших околичностей перешел к своим неисчерпаемым делам и обязанностям. Проводник был свой человек в гарнизоне; по отношению к нему такие вольности были в порядке вещей, и он на них не обижался.
Из приведенного разговора читатель поймет, какие планы строил сержант Дунхем, когда он звал Мэйбл приехать к нему на границу Хотя он отвык от дочери, которую ласкал и холил малюткой в первые два года своего вдовства, однако привязанность к ней всегда жила в глубине его сердца Он так привык отдавать приказы и выполнять их, ни перед кем не отчитываясь и ни у кого не спрашивая мнения об их разумности, что ни минуты не сомневался в покорности Мэйбл, хотя отнюдь не намерен был насиловать ее волю. Надо сказать, что все знавшие Следопыта видели в нем человека превосходных душевных качеств Неизменно верный себе, чистосердечный, преданный, не ведающий страха и вместе с тем осмотрительный и осторожный, он со всей душой брался за любое справедливое дело — или такое, какое считалось в то время справедливым, — и никогда не участвовал в том, за что ему пришлось бы позже краснеть или выслушивать заслуженные порицания Нельзя было, соприкасаясь изо дня в день с этим человеком, которого при всех его слабостях и недостатках можно было уподобить Адаму до грехопадения, не исполниться к нему уважения, как бы мало оно ни вязалось с его скромным положением и занятием. Нетрудно было заметить, что ни один офицер не проходил мимо Следопыта, не отдав ему чести, словно равному, как и ни один человек простого звания не упускал случая при встрече перекинуться с ним словами доверия и благожелательности. Удивительной особенностью самого Следопыта было полное пренебрежение к чинам и рангам, не основанным на личных достоинствах и заслугах. По привычке он был почтителен к начальникам, но нередко позволял себе указывать им на их ошибки и выговаривать за упущения с бесстрашием, ясно свидетельствовавшим о душевном бескорыстии и природном уме, который мог поспорить с образованностью. Тот, кто не верит во врожденную способность человека отличать добро от зла без поучения, стал бы в тупик перед этим самобытным мудрецом с отдаленной окраины. Его чувства, казалось, обладавшие свежестью девственного леса, где протекала его жизнь, позволяли ему так четко разграничивать правду и ложь, добро и зло, что перед ним отступил бы самый изощренный казуист Впрочем, были у Следопыта и свои предрассудки и предубеждения, носившие отпечаток его личности и навыков и укоренившиеся так прочно, что они стали его второй натурой. Но над всем этим возвышалось ею неподкупное, безошибочное чувство справедливости Эта благородная черта (а без нее ни один человек не может быть поистине велик, тогда как с ней любой человек заслуживает уважения), видимо, незаметно влияла на тех, с кем он общался; не раз бывало, что какой-нибудь гарнизонный буян возвращался из совместного похода со Следопытом другим человеком, — с душою, смягченной, облагороженной и преображенной его словами, чувствами и личным примером Как и должно ожидать от человека таких высоких правил, верность ею была нерушима, как скала. Предательство и Следопыт были несовместимы, и если ему редко приходилось отступать перед врагом, то никогда не оставлял он в беде друга, когда для этого представлялась хоть малейшая возможность. Естественно, что такой человек сближался только с родственными натурами. При всей случайности его встреч и знакомств он всегда тяготел к людям с незапятнанной совестью; какое-то внутреннее чутье подсказывало ему, кто достоин его дружбы. Некий наблюдатель людского рода говорил о Следопыте, что это прекрасный образчик того, чем может стать человек чистой и правдивой души, находясь среди великого уединения, испытывая благотворное влияние девственной природы и не зная соблазнов и заблуждений, порожденных цивилизацией.
Таков был человек, которого сержант Дунхем прочил в мужья своей Мэйбл. Впрочем, сделав этот выбор, он руководствовался не столько ясным и отчетливым представлением о достоинствах друга, сколько личной к нему симпатией: никто не знал Следопыта ближе, чем сержант, хотя он меньше ценил в ней как раз его самые лучшие качества. Старому солдату было невдомек, что у дочери могут быть серьезные возражения против его избранника; с другой стороны, отец усматривал в этом браке много преимуществ для себя лично заглядывая в туманное будущее, он видел себя на закате дней окруженным внуками, которые будут ему вдвойне милы и дороги по обоим их родителям.
Когда сержант впервые заговорил об этом браке со своим другом, тот выслушал его благосклонно, и теперь отец с удовольствием убедился, что Следопыт душой был бы рад жениться на Мэйбл, если бы его не тревожили сомнения, что он ее недостоин.
ГЛАВА X
Хоть и спросила я о нем, однако
В него не влюблена Капризный мальчик,
Красиво говорит, но есть ли толк в словах!
Шекспир. "Как вам это понравится"
Целая неделя прошла в обычных, повседневных занятиях. Мэйбл постепенно освоилась со своим положением, которое хоть и забавляло ее новизной, но уже слегка наскучило томительным однообразием; да и офицеры и рядовые гарнизона стали привыкать к присутствию цветущей молодой девушки, чьи одежда и манеры носили отпечаток скромного изящества, приобретенный нашей героиней в доме своей покровительницы; гарнизонная молодежь уже меньше докучала Мэйбл плохо скрытым восхищением и скорее радовала подчеркнутой почтительностью; наша скромница неизменно относила ее за счет популярности своего отца, но то была скорее дань ее собственному сдержанно приветливому и располагающему обращению, нежели авторитету, каким пользовался сержант.
Знакомства, завязавшиеся в лесу или в какой-нибудь другой такой же не совсем обычной обстановке, очень скоро исчерпывают себя. Недели пребывания в крепости оказалось достаточно, чтобы Мэйбл решила, с кем она не прочь сойтись поближе и кого ей лучше избегать. То промежуточное положение, какое занимал ее отец, который, не будучи офицером, все же значительно возвышался над простыми рядовыми, держало ее на отшибе от двух больших каст, на которые делится военная среда, и это, естественно, сужало круг людей, с коими ей приходилось общаться, и значительно облегчало ей выбор. И все же она скоро заметила, что даже кое-кто из тех, кто мог претендовать на место за столом самого коменданта, был склонен закрыть глаза на разделяющие их условности ради удовольствия созерцать изящную женскую фигурку и очаровательное личико. Не прошло и двух-тpex дней после ее прибытия в крепость, как у нее завелись поклонники и среди офицеров. В особенности квартирмейстер гарнизона, мужчина средних лет, не раз уже связывавший себя узами брака, но недавно вновь овдовевший, явно старался поближе сойтись с сержантом, хотя они и без того постоянно встречались по службе; даже самые молодые его сотрапезники вскоре заметили, что этот напористый человек — кстати, шотландец, по фамилии Мюр, — что-то зачастил к своему подчиненному. Однако, кроме безобидной шутки или намека на очаровательную "сержантову дочку", никто ничего не позволял себе по его адресу, хотя Мэйбл Дунхем вскоре стала признанной "богиней" молодежи и в офицерской столовой за нее постоянно поднимались бокалы.
Как-то в конце недели после вечерней переклички Дункан Лунди послал за сержантом Дунхемом для разговора по делу, видимо, требовавшему свидания с глазу на глаз. Старый майор жил в фургоне, который можно было перевозить с места на место, смотря по надобности, что позволяло ему кочевать по всей крепостной территории. Сейчас фургон стоял в центре главной пощади, где и нашел его сержант. Войдя, он был тут же принят без обычного в таких случаях выстаивания в передней. Надо заметить, что командный состав крепости и простые рядовые жили примерно в равных условиях, если не считать того, что офицерам отводились более просторные помещения, так что Мэйбл с отцом пользовались почти теми же удобствами, что и сам комендант.
— Входите, сержант, входите, дорогой друг, — приветствовал гостя майор Лунди, когда его подчиненный почтительно остановился у порога комнаты, представлявшей нечто среднее между спальней и библиотекой. — Входите и садитесь на этот стул. Сегодня я позвал вас по делу, не имеющему отношения ни к платежным ведомостям, ни к расписанию дежурств. Мы с вами старые боевые товарищи и стойко пережили вместе, что это может сроднить даже майора с его вестовым и шотландца с янки. Садитесь же, дружище, и чувствуйте себя как дома. Сегодня, кажется, выдался погожий денек?
— Так точно, майор Дункан! — подтвердив сержант, присаживаясь на кончик стула; как многоопытный служака, он не поддавался на начальственную ласку, сохраняя должную почтительность — Отличный денек, сударь, и есть надежда, что хорошая погода постоит. Дай-то бог! Урожай обещает быть хорошим. Увидите, наши молодцы из Пятьдесят пятого еще покажут себя такими же дельными фермерами, как и солдатами. Я никогда не видал в Шотландии такого картофеля, какой мы, должно быть, соберем на новом поле. Да, майор Дункан, картофеля будет вдоволь, нынешняя зима авось будет у нас полегче той.
— Жизнь не стоит на месте, сержант — растет благополучие, но растут и потребности. Вот и мы стареем, и я уже подумываю, что пора оставить службу и немного пожить для себя. С меня хватит. Достаточно я поработал на своем веку!
— У короля, дай бог ему здоровья, еще много найдется для вас дел.
— Возможно, сержант Дунхем, но не мешало бы, чтобы у него нашлась для меня и вакансия подполковника.
— Этот день будет праздником для Пятьдесят пятого полка, сэр!
— Смею вас заверить, для Дункана Лунди тоже. Но, сержант, хоть вам еще не приходилось быть подполковником, зато у вас была хорошая жена, а если не считать чина, только это и может сделать человека по-настоящему счастливым.
— Да, я был женат, майор Дункан, но мне уже давно ничто не мешает безраздельно служить его величеству и думать только о своих обязанностях.
— Ну, а как же быстроногая розовощекая дочурка, которую я за последнее время то и дело вижу у нас здесь? Нечего таиться, сержант! Уж на что я старик, а и сам бы влюбился в эту прелестную девушку и послал бы свой чин подполковника ко всем чертям.
— Все мы знаем, кому принадлежит сердце майора Дункана. Некая прекрасная леди в Шотландии ждет не дождется его осчастливить, как только долг службы позволит ему возвратиться на родину.
— Ах., сколько же можно жить надеждами, сержант! Далекая невеста в далекой Шотландии! — возразил начальник, и тень неподдельной грусти набежала на его суровое, с резкими чертами лицо шотландца. — Что ж, если у нас нет нашего любимого вереска и овсянки, зато мы не терпим недостатка в дичи, а горбуши здесь не меньше, чем семги в Бервик-на-Твиде[87]. Верно это, сержант, что наши люди недовольны: их будто бы закормили голубями и дичью?
— Вот уж с месяц никто на это не жалуется. Ведь летом не так уж много птицы и оленины. Обижаются больше насчет горбуши, но до осени, думается, потерпят. Я не предвижу особых беспорядков из-за провизии. Вот шотландцы — те, пожалуй, кричат больше, чем позволительно, требуют овсяной муки, а на пшеничный хлеб и смотреть не хотят.
— Ничего не попишешь, сержант, такова человеческая натура — чистокровная шотландская человеческая натура Овсяная лепешка, по правде сказать, ни с каким хлебом не сравнится, я сам сплю и вижу, как бы отведать кусочек.
— Если уж очень допекать будут — я про наших солдат говорю, мне и в голову не придет сказать это о вас, — если люди будут так тосковать по своей природной пище, я бы позволил себе предложить, чтобы нам завезли сколько-нибудь овсяной муки или хотя бы тут ее приготовить, только бы крикуны утихли. Я думаю, много и не понадобится, чтобы излечить их от тоски.
— Да вы, я вижу, пройдоха, сержант! Но черт меня побери, если вы неправы! Однако на свете есть вещи получше овсяной муки. У вас, например, прелестная дочка, Дунхем.
— Девочка — вылитая мать, майор Дункан, она выдержит любой инспекторский смотр. Обе они выросли не на овсянке, а на добротной американской муке. Ей никакой смотр не страшен, сэр!
— Я в этом не сомневаюсь. Ну, а теперь не стану вас больше манежить, сержант, а двину вперед свои резервы. Квартирмейстер Дэйви Мюр имеет виды на вашу дочь, он просил меня похлопотать за него перед вами — боится, видно, уронить свое высокое достоинство И то сказать, добрая половина наших юнцов пьет за ее здоровье, в полку только и разговоров, что о ней.
— Это большая для нее честь, сэр, — ответствовал сержант сухо, — но у наших джентльменов скоро найдется что-нибудь более занятное для разговоров. Месяца через два, сэр, я надеюсь увидеть свою дочь замужем за честным человеком.
— Что ж, Дэйви честный малый, а для квартирмейстера это большая заслуга, — заметил майор с усмешкой. — Так, значит, вы разрешаете обнадежить нашего юношу, уязвленного стрелой амура?
— Спасибо, ваша честь, но Мэйбл — невеста другого.
— Вот это новость так новость! Представляю, какой переполох она вызовет в крепости! Впрочем, я рад за вас, сержант: говоря по совести, я не поклонник неравных браков.
— Я того же мнения, ваша честь, и не хотел бы видеть свою дочь офицерской дамой. Быть тем, чем была ее мать, вполне достаточно для благоразумной девушки.
— А нельзя ли узнать, сержант, кто счастливец, которого вам угодно будет назвать своим зятем?
— Следопыт, ваша честь!
— Следопыт?!
— Вот именно, майор Дункан! Не правда ли, это такое имя, которое не требует никаких пояснений. На всей границе нет человека более известного, чем мои честный, храбрый, преданный друг!
— Что верно, то верно! Но способен ли он сделать счастливой двадцатилетнюю девушку?
— А почему бы и нет, ваша честь? Ведь этот человек достиг вершин в своем звании. У нас при армии не найдется проводника, которого бы и вполовину так уважали, как Следопыта, и который хотя бы вполовину такого уважения заслуживал.
— Это все правильно, сержант, но разве слава лихого разведчика способна увлечь молодую девушку?
— Говорить об увлечении молодой девицы, сэр, по моему глупому рассуждению, это все равно, что спрашивать мнения какого-нибудь невежи новобранца. Если бы мы стали равняться на молодых рекрутов, мы не могли бы построить войсковую часть в должный боевой порядок.
— Ну при чем же тут невежа рекрут? Для молодой девушки своего положения ваша дочь умна и развита, в старом Альбионе[88] не сыскать лучшей. И она дала согласие на этот брак? Хотя, по-видимому, дала, раз вы говорите, что она обручена.
— Разговора промеж нас еще не было, майор, но в согласии ее я уверен, у меня для этого много оснований.
— И что же это за основания, сержант? — спросил майор, уже по-настоящему заинтригованный. — Признаюсь, мне, как старому холостяку, любопытно узнать, как судит о таких вещах молодая девица.