Существует несколько терминов, которые журналисты, общественные деятели и исследователи используют по отношению к исполнителям и группам, которые – с точки зрения обозревателей – исполняют музыку, пропитанную фашистскими или ультраправыми идеями. Некоторые из них являются ”зонтичными” терминами, охватывающими различные музыкальные жанры, а другие относятся к конкретным стилям.
Термин ”уайт-нойз” произошел от названия лэйбла White Noise Records, выпустившего в 1983 году сингл группы Skrewdriver ”White Power” (англ. белая сила). Skrewdriver был британской группой, открыто пропагандировавшей в своих записях революционный ультранационализм, а выступления группы нередко перерастали в беспорядки неонацистских скинхедов. Покойный лидер Skrewdriver, Ян Стюарт, был членом Британского национального фронта (БНФ), а сама группа была тесно связана как с БНФ, так и с Британской национальной партией (БНП). В сущности, Skrewdriver можно было назвать "музыкальным крылом" БНФ, так как группа собирала средства для организации и помогала вербовать новых членов. В 1987 году, Стюарт основал сеть ”Blood & Honour” (англ. кровь и честь), которая занималась промоушеном ультранационалистических рок-групп, организовывала их концерты и служила связующим звеном наци-скинхедов Европы и США. Так как Skrewdriver играли разновидность панк-рок музыки, известной под названием ”уличный панк” (Street Punk) или ”Oi!”, термин "уайт-нойз" изначально относился к панк-рок-группам, придерживавшимся крайне правых взглядов. В настоящее время, вследствие жанрового разнообразия групп, играющих на концертах Blood & Honour, этот термин можно применить к любой рок-музыке, которая исполнена откровенно фашистским или расистским идейным содержанием.
Крайне важно подчеркнуть два свойства, характерные для уайт-нойза. Во-первых, это тип музыки, которая отличается неприкрытым расизмом или революционным ультранационализмом. Уайт-нойз не скрывает свои взгляды, и некоторые названия групп – не говоря уже о названиях альбомов и песен – говорят сами за себя: Race War (англ. расовая война), Totenkopf (нем. мертвая голова), Final Solution (англ. окончательное решение), Jew Slaughter (англ. резня евреев), Legion 88 (англ. легион 88), Konkwista 88 (польск. конкистадор 88), Angry Aryans (англ. разъяренные арийцы), Brigada NS (порт. бригада НС), RaHoWa и т.д. Во-вторых, уайт-нойз связан либо с прямым насилием в отношении ”Иного”, либо с политическим действием (каким бы маргинальным оно ни было), которое вдохновляет подобное насилие. Довольно часто бывает, что музыканты, играющие уайт-нойз, не скрывают своего участия в революционных ультранационалистических группускулах, крупных организациях или даже электоральных партиях. Как упоминалось выше, Skrewdriver сотрудничал с БНФ, а, например, румынская группа Brigada de Asalt является неотъемлемой частью неонацистской организации ”Новая правая” (Noua Dreaptă), которую, как предполагается, поддерживает румынская праворадикальная Партия нового поколения (Partidul Noua Generatie). Большое число уайт-нойз-групп было представлено на так называемых ”школьных” компакт-дисках (Schulhof-CD), составленных и изданных праворадикальной Национал-демократической партией Германии (Nationaldemokratische Partei Deutschlands) для бесплатного распространения среди немецкой молодежи.
Удивительно, но термин "уайт-нойз", по всей видимости, не распространяется на блэк-метал-группы, распространяющие ультранационалистические идеи. В этом случае журналисты и исследователи используют термин "национал-социалистический блэк-метал" (или просто НСБМ), который наполнен тем же социально-политическим содержанием, что и уайт-нойз, но с поправкой на музыку блэк-метал.
Другим ”зонтичным” термином для праворадикальной музыки является просто "правый рок". Этот термин получил наибольшее распространение в Германии (Rechtsrock) среди левых активистов, исследователей и правительственных организаций вроде ФДНСИВМ и Федеральной службы защиты конституции (Bundesamt fьr Verfassungsschutz, ФСЗК), но употребляется также и в англоязычных академических работах. ФДНСИВМ заявляет, что "за исключением джаза и классической музыки, нет такого музыкального жанра, в который бы не проникли организации правоэкстремистского толка и который бы не являлся проводником крайне правых идей”. Перечисляется восемь музыкальных жанров, которые совокупно отождествляются с ”Rechtsrock”: музыка скинхед-групп (очевидно, что это не жанр, но, вероятно, здесь имеется в виду уайт-нойз), НСБМ, хейткор (Hatecore), музыка техно, хип-хоп, фолк, музыка авторов-исполнителей (снова имеется в виду не жанр, а музыканты, сочиняющие и исполняющие свои собственные песни обычно под аккомпанемент акустической гитары) и неофолк. По данным немецкой службы, именно эти жанры используются музыкантами, которые "прославляют национал-социализм, представляют Адольфа Гитлера и его партийцев как ролевые модели (или как трагических героев)" и стараются "внушить расовую ненависть, [или] призывают к насилию против иностранцев, евреев и инакомыслящих". Данный анализ обладает одним серьезным недостатком: сам по себе "правый рок" является чрезвычайно широким термином, но ФДНСИВМ интерпретирует его слишком узко, что исключает его использование применительно к широкому спектру действительно правой музыки. Для того чтобы быть правым радикалом или даже фашистом совершенно не обязательно прославлять нацизм или внушать расовую ненависть. Конечно, в случае с уайт-нойзом и НСБМ Федеральный департамент попадает в цель, но если включить сюда и неофолк – даже если мы будем рассматривать только правые неофолковые группы – то, учитывая узость определения Rechtsrock'a, ФДНСИВМ рискует промахнуться. Чтобы объяснить это ключевое различие, нам необходимо рассмотреть две основные концепции – фашизм и ”аполитейю”.
С методологической точки зрения, в данной статье я присоединяюсь к доминирующей – в рамках "исследований фашизма" – школе, которая утверждает, что фашистская идеология является формой революционного ультранационализма. Этот подход наиболее подробно разработан Роджером Гриффином, который определяет "фашизм" как:
революционный вид политического модернизма, который возник в начале ХХ века и миссия которого заключается в борьбе с якобы дегенеративными силами современной истории (декадансом) путем создания альтернативной современности и темпоральности ("нового порядка" и "новой эры"), основанных на возрождении, или палингенезе, нации.
Такая интерпретация фашизма "предполагает органическое представление о нации, которая не обязательно тождественна суверенному государству или его существующим границами и которая обязана современному понятию суверенитета "народа" как дискретной сверхличностной исторической сущности и актора". Чрезмерная мифологизация нации, равно как и страстная тяга к ее палингенезу, воплощается в фашизме, который имеет признаки политической религии. Фашизм порождает особое культурно обусловленное поведение, которое обладает специфическими чертами, среди которых наиболее существенными являются: "авантюризм, героизм, дух жертвенности, массовые ритуалы, культ мучеников, идеализация войны и спорта [и] фанатичная преданность лидеру". Эти черты не являются необходимым условием фашизма, но лишь свидетельствуют о фашистской приверженности к эстетизации политической жизни, крайнему активизму и зрелищной политике, и, следовательно, напрямую связаны с тенденцией к манифестации фашизма как формы политической религии.
Хотя фашизм – это "анфан террибль" ХХ века, его общественно-политическое существование не ограничено режимами Муссолини и Гитлера. После того как совместными усилиями Советского Союза и западных либеральных демократий военная машина фашизма была разгромлена, фашизм вынужден был эволюционировать – или, скорее, мутировать – в три различные формы. Те группы, которые по-прежнему желали участвовать в политическом процессе, были вынуждены резко умерить свой революционный пыл и перевести его "в допустимых пределах на язык либеральной демократии". Такая стратегия дала начало новым радикальным правым партиям, которые за последние двадцать пять лет добились электорального успеха в ряде стран. С другой стороны, революционные ультранационалисты вышли за пределы легитимной общественно-политической жизни и приняли форму небольших группускул, в которых остались живы "призрачные перспективы на реальность революционного влияния на общество". Третья форма послевоенного фашизма была концептуализирована в учениях двух фашистских философов, Армина Молера и Юлиуса Эволы. В книге "Консервативная революция в Германии 1918-1932 гг." (Die Konservative Revolution in Deutschland 1918-1932), опубликованной в 1950 году, Молер утверждал, что, поскольку фашистская революция отложена на неопределенный срок из-за политического господства либеральной демократии, истинные "консервативные революционеры" оказались в ситуации "междуцарствия" (interregnum), которая, тем не менее, должна спонтанно уступить место грандиозному духовному пробуждению нации. Эта тема "внутренней эмиграции" сторонников правых взглядов отозвалась эхом в книге Эволы ”Оседлать тигра” (Cavalcare la tigre, 1961). Эвола признавал, что "подлинное, иерархическое и органичное государство" лежит в руинах и ”сегодня не существует ни одной партии или движения, к которым можно было бы безоговорочно примкнуть и за которые стоило бы сражаться с полной убежденностью, как за движение, отстаивающее высшую идею". Поэтому l’uomo differenziato (ит. человек обособленный) должен практиковать "отсутствие интереса и отрешенность по отношению ко всему, что сегодня называют "политикой"", и именно этот принцип был назван Эволой ”аполитеей” (apoliteia). Хотя аполитея не обязательно предполагает отказ от общественно-политической деятельности, аполитеический индивидуум, "аристократ души" (цитируя подзаголовок англоязычного издания ”Оседлать тигра”) всегда должен сохранять " неустранимую внутреннюю дистанцированность по отношению к современному обществу и его «ценностям»".
Концепции ”междуцарствия” и ”аполитеи” оказали большое влияние на развитие "метаполитического фашизма" европейских новых правых (ЕНП) – движения, которое состоит из ряда аналитических центров, конференций, журналистских организаций и издательств, которые пытаются – следуя стратегии так называемого "правого грамшизма" – изменить доминирующую политическую культуру и сделать ее более восприимчивой к недемократическим формам политики. Как и Молер с Эволой, приверженцы ЕНП считают, что однажды якобы декадентская эпоха эгалитаризма и космополитизма уступит место "совершенно новой культуре, основанной на органических, иерархических и сверхличностных героических ценностях". Однако необходимо подчеркнуть, что "метаполитический фашизм" сосредоточен (практически без исключений) скорее на битве за умы и сердца людей, чем на непосредственном захвате политической власти. Так как биологический расизм был полностью дискредитирован после войны, и "нельзя было больше говорить публично на языке «старого расизма» с позиции превосходства", теоретики ЕНП указывают на непреодолимые различия между народами, употребляя не биологические или этнические термины, но термины культурные. Они отказались от неприкрытого фашистского ультранационализма "во имя возвращения Европе ее (по сути мифической) однородности примордиальных культур".
Как стратегии фашизма во "враждебном" послевоенном окружении соотносятся с музыкой? Представляется очевидным, что не существует чисто музыкального отражения праворадикальной партийной политики, однако уайт-нойз, например, стал неотъемлемой частью революционной ультранационалистической субкультуры. Я считаю что "метаполитический фашизм" также имеет свое собственное культурное проявление в царстве звука, а именно – в аполитеической музыке. Она представляет собой такой тип музыки, в котором идеологический ”мессидж” содержит очевидные или завуалированные отсылки к основным элементам фашизма, но эта музыка одновременно отделена от каких-либо практических попыток реализовать этот ”мессидж” путем политической деятельности. Аполитеическая музыка отличается крайним элитаризмом и своим пренебрежительным отношением к "банальному мелкому материализму". И аполитеические исполнители, и их сознательные поклонники представляют себя "аристократами духа", которых объединяет тайное знание о ”внутренней империи” (imperium internum), являющейся отражением грядущей новой эры национального и духовного палингенеза. Погруженные в созерцание этого утопического будущего, они воспринимают текущую ситуацию как междуцарствие. Независимо от того, насколько современный европеизированный мир действительно подвержен упадку или духовному истощению, он всегда будет меркнуть по сравнению с иллюзорным фашистским "дивным новым миром".
Понятие аполитеи соотносится еще с одним важным, если не ключевым, понятием, а именно с понятием Waldgang (нем. уход в лес). За десять лет до появления во многом пессимистической книги Эволы ”Оседлать тигра”, Эрнст Юнгер опубликовал эссе ”Уход в лес” (Der Waldgang), которое предвосхитило размышления Эволы об аполитее. Юнгер, автор ”В стальных грозах” (In Stahlgewittern, 1920) и ”Рабочего” (Der Arbeiter, 1932) – книг, которые были с восторгом восприняты критиками, прославлял войну – в ней он видел скрытый метафизический процесс выковывания новой цивилизации. По этим причинам он с симпатией относился к нацистскому режиму, который, как казалось, был инструментом для претворения этого процесса в жизнь. Однако, как отмечает Гриффин, Юнгер "оставался в стороне от политики, не желая покидать высоты своего метаполитического аванпоста", несмотря на то, что фактически режим извлекал выгоду из его литературных произведений, легитимировавших фашизм в культурной сфере. В послевоенном эссе ”Уход в лес” Юнгер резко критикует духовно истощенный ”Титаник” современности, охваченный "ликвидациями, рационализациями, социализациями, электрификациями и пульверизациями", не требующими "ни культуры, ни темперамента". Тем не менее, он призывал свободных личностей "оставаться на борту корабля" (то есть использовать технический прогресс в своих целях), и в то же время "уходить в лес" (Waldgang). По его словам, лес является символом "надвременного Бытия" или "Эго": "уходя" в него, "лесной странник" (Waldgдnger) может противостоять моральному разложению междуцарствия. Сталкиваясь с "демоническими силами нашей цивилизации", ”человек обособленный” отвергает очевидный выбор ("или выть с волками, или бороться с ними") и находит альтернативу в "существовании как личности в своем собственном непоколебимом Бытии". Примечательно утверждение Юнгера о том, что:
уход в лес (Waldgang) [...] не направлен против мира технологий, хотя это является искушением, особенно для тех, кто стремится возродить миф. Несомненно, мифы появятся вновь. Они живут всегда и возникают в нужный час как сокровища, поднимающиеся на поверхность земли. Но человек не возвращается в царство мифа, он вновь встречает его, когда связь времен распадается, а жизнь оказывается в магическом кольце серьезной угрозы.
Концепция ”ухода в лес” является очевидным аспектом аполитеи (или, возможно, наоборот), и аполитеические исполнители осознают себя "странниками в лесу". Они обязательно ссылаются на мифическое – будь оно связано с язычеством или (реже) с христианством – но эти аллюзии не представляют собой попытку вернуться в мифологизированное прошлое. Равно как и позиция этих исполнителей не может быть истолкована как анти-современная, не говоря уже о ее возможном анти-технологическом определении. Напротив, они выбирают "и лес, и корабль", то есть они выступают против упадочного междуцарствия, утверждая свою внутреннюю приверженность вновь ”зачарованной” (re-enchanted) альтернативной современности, в которой реализовывается возрождение нации, героический индивидуализм и субъективно интерпретированная этика воинской чести.