ПСИХОАНАЛИТИК: Как по-вашему, почему вы решили прочесть письмо вашей любовницы? ПАЦИЕНТ: Я знала, что она меня предала. ПСИХОАНАЛИТИК: А не потому, что вас благословил на это Роберт? ПАЦИЕНТ: Нет, вовсе нет. Роберт не имел к этому никакого отношения. ПСИХОАНАЛИТИК: А что вы ощутили, когда прочли письмо? ПАЦИЕНТ: …Не знаю, как это описать. Словно мир перевернулся или внезапно утратил всякий смысл. Когда обнаруживаешь, что, в сущности, не знаешь человека, которого вроде бы знал очень близко. Наверное, именно это испытывает жена, когда разбирает в шкафу и обнаруживает там надувную куклу и пачку садомазохистских журналов мужа. Или мать, которая вдруг узнает, что ее сын – насильник или что-то в этом роде. ПСИХОАНАЛИТИК: Вам не кажется, что вы преувеличиваете? ПАЦИЕНТ: Нет. Это было хуже. Гораздо хуже. ***
Не в силах решиться, Сара выжидала еще три дня, прежде чем послушалась совета Роберта, а заодно своей ревности, и вскрыла письмо Вероники. Она ждала до пятницы – дня прощальной вечеринки. А утром в пятницу на цыпочках пересекла комнату, хотя, насколько она могла судить, в доме никого не было, и уж совсем наверняка она знала, что Вероника ушла на весь день. Сара посидела на кровати, собираясь с духом. Погода переменилась, окно было все в брызгах дождя; Сара слышала, как с протяжным, глухим ревом разбиваются волны. Было одиннадцать часов утра. Наконец она открыла ящик стола и достала конверт. Письмо было без марки, с лондонским штемпелем. Имя Вероники и адрес отпечатаны. Конверт аккуратно вскрыт, внутри – лист плотной тисненой бумаги. Это был фирменный бланк известного лондонского торгового банка. В письме говорилось: Уважаемая мисс Стюарт, Спасибо, что пришли к нам на собеседование в прошлый четверг. Мы рады предложить вам должность младшего дилера с первоначальным окладом 43 725 фунтов в год плюс, как было условлено, комиссионные и премиальные. Мы с нетерпением ждем вас у себя в 8.30 утра в понедельник 3 сентября и хотим пожелать вам всего наилучшего в связи с началом, как мы надеемся, долгой и успешной карьеры в финансовой сфере. Поначалу Сара думала, что ее вырвет. Он чувствовала, как что-то подступает к горлу, и, схватившись за живот, наклонилась вперед, готовая броситься в ванную. Но тошнота вскоре прошла. Она положила письмо на прежнее место в ящик Вероники и подошла к окну. Сара смотрела на океан и старалась подавить нараставшую ярость. И как она позволила себя обмануть? Сара пыталась вспомнить какую-нибудь мелочь, деталь, скрытый намек, который предупредил бы ее о подобном исходе. Вспомнить она ничего не смогла. Она помнила лишь, что они с Вероникой должны встретиться в кафе «Валладон» в три часа дня. Они должны были встретиться там в последний раз, но Сара уже знала, что не пойдет. Неподходящее место для ссоры. Неподходящее место для разрыва. 12
На следующее утро Терри проснулся. Заурядное, в общем-то, событие в жизни большинства людей – но не для него. Больше десяти лет Терри не испытывал этого ощущения – перехода от сна к бодрствованию, – и хотя сегодня ему не удалось зафиксировать его со всей определенностью, он все-таки осознал, – когда прямоугольник небольшого, плотно зашторенного окна проступил светлым контуром, – что произошло нечто новое и необычное. Терри чувствовал себя бодрым как никогда, он не сомневался, что находился в беспамятстве гораздо дольше обычного. Аккуратно отклеив и распутав электроды, он вышел из спальни, приветственно помахал Лорне (та горбилась, вперив затуманенный взгляд в монитор, с неизменной чашкой чая под рукой) и прошел на террасу – полюбоваться, как из-за мыса восходит солнце. Было пять часов утра. Мозг бурлил энергией, словно заряженный аккумулятор; руки и ноги стали сильными и послушными; все чувства обострились. Никогда еще жизнь не казалась столь переполненной потенциальной энергией. Доктор Дадден, напротив, в то утро из комнаты не вышел. Накануне вечером он выпил слишком много красного вина и бренди и, не услышав будильника, заведенного на десять минут четвертого, пребывал в глубоком, крепком сне еще девять часов (чуть не опоздав на поезд, которым собирался уехать во второй половине дня). И потому Лорне пришлось выйти на террасу с кучей компьютерных распечаток, трепещущих на морском ветру, и сообщить Терри, что ночью он не менее двадцати семи минут провел в третьей стадии сна; он впервые погрузился в настоящую стадию дельта-волны – в сон, что несет отдых. – Кажется, вы начинаете приходить в норму, – сказала она. – Я бы сказала, что по характеру своего сна вы приближаетесь к остальному человечеству. Хотите отпраздновать? – Однодневной поездкой в Лондон, пожалуй, – весело ответил Терри. – Мне кое-что нужно найти. ***
А Сара спала плохо: большую часть ночи она прокручивала в памяти избранные – самые язвительные – места из телефонной беседы с матерью Элисон. Их спор закончился угрозой, что наутро директору школы будет подана официальная жалоба на Сару. Поэтому она нисколько не удивилась, придя в школу и обнаружив в учительской адресованную ей записку. – Я знаю, о чем вы хотите со мной поговорить, – сказала Сара, входя в кабинет миссис Палмер и усаживаясь на указанный ей стул. – Речь ведь об Элисон? Ее мать, должно быть, уже связалась с вами. – Да. Она звонила около десяти минут назад. Голос у нее был весьма возбужденным. – Что она сказала? – Говорила путано, с ненужными подробностями. Что-то насчет того, что вы повели Элисон на порнографический фильм. Должна признаться, это показалось мне маловероятным. Возможно, стоит послушать вашу версию. Рассказывая, Сара мало-помалу успокоилась. Она вспомнила, что Эйлин Палмер всегда относилась к ней справедливо и великодушно; за три года, которые они проработали вместе, им пришлось выдержать столько битв, столько трудиться, расчищая друг другу путь в юридических и административных джунглях, что теперь их соединяли воистину нерушимые узы. Сара знала, что если она скажет правду, ей нечего бояться. – Вчера днем я обнаружила Элисон Хилл в парке Финсбери. Девочка сидела в полном одиночестве, – начала она. – Я спросила, что она там делает, и Элисон ответила, что не может попасть домой, поскольку мать вернется только в семь часов, а ключ она то ли потеряла, то ли забыла. Мне ничего не оставалось, как пригласить девочку к себе. По дороге мы зашли в кафе, а потом нам попался на глаза кинотеатр, и я подумала, что можно бы сводить девочку в кино. Там как раз показывали фильм, про который я недавно прочла, что он замечательно подходит для семейного просмотра. На афише было указано, что детям разрешается смотреть фильм только вместе со взрослыми. Но как только кино началось, я сразу же поняла, что фильм крайне сексистский, жестокий и… вообще предосудительный со всех точек зрения. Поэтому я решила уйти. Сходила в туалет, а когда вернулась, чтобы забрать Элисон, она исчезла. Пропала. Сбежала. Эйлин внимательно слушала. Она хмурилась, но хмурилась ободряюще, сосредоточенно морща лоб. – А что потом? – Только тогда я сообразила, что совершила страшную глупость. Первым делом мне следовало выяснить адрес Элисон. Поэтому я вернулась в школу, попросила Дерека открыть секретарскую и нашла адрес девочки в ее личном деле. Из школы я позвонила Элисон домой, трубку сняла ее мать. Вернувшись с работы, она нашла девочку сидящей на пороге – надо полагать, в расстроенных чувствах. Похоже, фильм взволновал Элисон, потому что она плакала. В результате, мать девочки устроила мне нагоняй, обвинила меня в серьезной ошибке, а я ответила, что она, видимо, плохо смотрит за дочерью, раз та по три часа болтается без присмотра в парке… Все это было… довольно мерзко. – Похоже, вы заставили ее оправдываться. Насколько я могу судить, это весьма агрессивная особа. – Так вы… ты вы знакомы с миссис Хилл? – Она предпочитает, чтобы ее называли мисс Хилл. Да, она бывает на родительских собраниях. – А мистер… то есть ее муж, партнер или как там его. – Нет. Я ничего о нем не знаю. Я даже не знаю, существует ли он. – У меня такое ощущение… – Сара подалась вперед, уже более уверенно; она чувствовала, что ее затягивает тайна, окружающая семью Элисон. – У меня такое ощущение, что он умер. И умер совсем недавно. – Правда? А откуда это ощущение? – В Элисон есть что-то такое… Похоже, девочка зациклена на смерти. На уроке Нормана она прочла стихотворение собственного сочинения, и стихотворение ее было… – Нездоровым? – Не столько нездоровым… сколько беспросветным. Элисон написала о звезде, которая умирает и превращается в черную дыру, а две оставшиеся звезды переживают утрату и одиночество. Кроме того, вчера я обнаружила в ее ранце мышь. Мертвую мышь. Элисон нашла ее на игровой площадке и сказала, что хочет отнести домой и похоронить. – Это действительно подкрепляет вашу гипотезу, – сказала Эйлин. Время от времени ее одолевала склонность к таким вот сухим формулировкам. Она посмотрела на часы и встала: пришло время для утренней линейки. – Вот что, Сара: сегодня во второй половине дня я дам ответ мисс Хилл, уведомлю ее, что рассмотрела жалобу и получила заверения, что впредь мои сотрудники будут вести себя должным образом. – Спасибо. – Я бы очень удивилась, если бы дело обстояло иначе, Сара, – она дружески улыбнулась. – И все же хорошо бы вам попробовать самой замять эту историю. Тем более, тогда мы сможем удовлетворить наше любопытство. – Вы хотите сказать… – Сара решилась на непочтительность. – Вы хотите сказать, мне стоит туда заявиться и что-нибудь разнюхать? – Приблизительно, – сказала Эйлин и вывела Сару в коридор, который уже заполонили дети, беспорядочной и крикливой толпой направлявшиеся к актовому залу. ***
В тот вечер Сара направлялась к дому Ребекки Хилл, полная предубеждений, в основном, – классового толка: она и помыслить не могла, что женщина, столь небрежно (с ее точки зрения) относящаяся к воспитанию детей, может жить в достатке. Сара готовилась встретить нищету, а вместо этого столкнулась со всеми характерными признаками среднего класса. Пока она в одиночестве сидела в гостиной Ребекки, первоначальное удивление быстро сменилось самобичеванием, а следом ее исподволь охватило другое, более неожиданное чувство. Сара вдруг поняла, что чувствует себя в этой комнате как у себя дома; больше того – после ухода Энтони даже в собственной квартире она не чувствовал себя так комфортно, как здесь. Сара ничего не понимала. Ведь она провела в этом доме лишь несколько минут – ожидая, пока Ребекка принесет вино, которое холодно и неохотно предложила, после того, как оправилась от потрясения, узнав, что перед ней учительница дочери. Очевидно, подобное ощущение комфорта в доме совершенно постороннего человека – полная нелепость, особенно если учитывать, что посторонний этот, судя по обстановке, располагает немалым доходом; да и разговор предстоял чрезвычайно трудный. Тем не менее, мебель, цветовая гамма, картины на стенах, игра света, льющегося на ковер из французских окон, ряды книжных переплетов, вазы с гипсофилой и дельфиниумом – нечто во всем этом рождало у Сары неотвязное, хоть и необъяснимое чувство, будто все здесь знакомо ей и привычно. Она даже на мгновение подумала, не переживает ли dйjа vu – или, быть может, она видела эту комнату в одном из своих правдоподобных снов. Но нет, решила Сара, нет. Объяснение странному и приятному ощущению, будто она вернулась домой (по-другому чувство это и назвать нельзя), лежало где-то глубже. – Боюсь у меня есть только из «Сейнзбериз», – сказала Ребекка, небрежно протягивая Саре бокал зеленовато-желтого австралийского вина. – Элисон наверху делает уроки. Я могла бы попросить ее спуститься, но, быть может, нам лучше самим разобраться с этим вопросом. Сара встревожилась при мысли, что ей нужно «разбираться» с этой женщиной. Она уже углядела на полках ряды томов по юриспруденции и догадалась, что Ребекка, по всей видимости, работает адвокатом. Сара сделала три быстрых и нервных глотка. – Зачем все-таки вы пришли? – прямо спросила Ребекка. – Сегодня утром я подала жалобу вашей директрисе. И полагала, что на этом вопрос будет исчерпан. Сара наполовину рассмеялась, наполовину задохнулась от наглости хозяйки, которая явно перекладывала всю вину на нее. – Похоже, она так не считает, и, честно говоря, я тоже. Мы очень обеспокоены тем, что вчера днем я нашла вашу дочь в парке Финсбери. Девочка не могла попасть в дом, и ей некуда было пойти в течение почти четырех часов. Ребекка вздохнула. – Послушайте, меня это встревожило так же, как и любого нормального человека. Этого не должно было случиться. Мне пришлось уехать в Лондон по делу, а Элисон сказала, что до начала шестого задержится в школе, посмотрит соревнования. Я думала, что кто-нибудь из подруг проводит ее до дома, и она сама откроет дверь. Но глупышка потеряла ключи. – Вполголоса, словно про себя, она добавила: – Похоже, в последнее время она стала растеряхой. – Простите, – сказала Сара, – но это же ненормально. Во-первых, я не уверена, что в школе у Элисон есть подруги. Она не очень-то общительна. А, во-вторых, неудивительно, что она постоянно все теряет, – девочка явно переживает очень трудный и несчастливый этап. – Давайте-ка отбросим эту доморощенную психологию, – сухо сказала Ребекка. – Вы лучше скажите, какое отношение все это имеет к вашему странному поступку? Зачем вы повели ее на фильм, который, судя по всему, достаточно жесток и неприятен, чтобы вывести девочку ее возраста из душевного равновесия. Ее голос прибавил как по части громкости, так и по части пронзительности. У Сары не было ни малейшего желания с самого начала вступать в пререкания. – Не стоит выяснять, кто и в чем виноват, – сказала она. – Мы обе желаем Элисон добра, так что давайте не будем забывать, что на самом деле мы с вами заодно. А раз так… – тут она позволила пробиться стальным ноткам, – … мне нужно ваше заверение, что этого больше не повторится. В противном случае, мне придется доложить об этом в соответствующие органы. – Да, конечно, – без намека на любезность согласилась Ребекка и тут же добавила: – А я бы хотела, чтобы в следующий раз вы хорошенько подумали, прежде чем вовлекать мою дочь… в неподобающие развлечения. Сара выдержала небольшую паузу, которая казалась ей вполне весомым ответом. Затем спросила: – Отец Элисон сегодня дома? – Отец Элисон здесь не живет, – сказала Ребекка. – Тогда чем занимается ваш муж, если это не бестактный вопрос? – Мой – кто? – Ваш муж. – У меня нет мужа. – Тогда ваш партнер. – Мой партнер, – Ребекка слегка подчеркнула это слово, – мой партнер умер. Именно это Сара и предполагала услышать. Но слова все равно потрясли ее – как своей бесповоротностью, так и спокойной, почти бесстрастной прямотой, с какой были произнесены. Сара склонила голову. – Простите. – Ничего страшного. Ребекка осушила бокал. – Мне кажется, теперь… кое-что понятно. – Сара подняла взгляд. – Вы видели стихотворение, которое Элисон написала в качестве домашнего задания? Про звезды? – Да. – Полагаю… полагаю, Элисон в каком-то смысле имела в виду отца. Взгляд Ребекки был пристален, испепеляющ и нетерпелив. – Отец Элисон жив. – Жив? Но, по-моему, вы только что сказали… – Я сказала, что ее отец здесь не живет. Но он очень даже жив. Вообще-то, это мой брат. Сара с трудом понимала. – Ваш брат? Но в таком случае… я хочу сказать, как?.. – Не волнуйтесь. Перед вами вовсе не случай инцеста, о чем вы непременно бы сообщили в социальные органы. Видите ли, я не являюсь биологической матерью Элисон. С формальной точки зрения я прихожусь ей тетей. – Тетей. Понятно. Но в таком случае кто… кто биологическая мать? – Мой партнер. Точнее, партнерша. Которая, как я уже сказала, умерла. Сара многое бы отдала за то, чтобы соображать побыстрее. Она не понимала, откуда в ней эта вялость, это безволие. – Значит, ваш партнер – женщина? – Да. – Ребекка встала и подошла к окну. – Впрочем, я не вполне уверена, что вас это касается. – Да, вы правы. Не касается. – Почему-то вы не кажетесь мне человеком широких взглядов. Отвечать Сара не стала – слова до нее попросту не дошли. – Сколько лет вы жили вместе? – спросила она. – В августе исполнилось бы одиннадцать. Он умерла почти год назад. Некоторое время они молчали. Ребекка снова села, и Саре показалось, что напряжение, владевшее хозяйкой, постепенно спадает. Последние несколько месяцев Ребекка, наверное, мало с кем могла поделиться своими мучительными откровениями. Когда Сара задавала следующий вопрос, голос ее звучал неуверенно и мягко, словно она вручала хрупкий подарок. – А как она… умерла? – Непристойно, – ответила Ребенка. Но это была последняя попытка бравады. Внезапно маска соскользнула с ее лица, оно сморщилось, и в Ребекке не осталось ничего, кроме горя, нескрываемого и безутешного. – Она покончила с собой. Но заплакать она себе все же не позволила. Сара молчала. Она не могла решиться на расспросы. Она понимала, что Ребекка и так расскажет все. – Газеты придумали название для таких случаев, – продолжала Ребекка прерывающимся голосом. – «Яппи-стресс». Такой синдром. Десять лет работаешь в Сити, как проклятый, зарабатываешь кучу денег, и потом вдруг оглядываешься на свою жизнь и не можешь понять, зачем все это делал. У нее был классический случай. В пятницу вечером ехала по Южному Лондону – бог знает, что она делала в Южном Лондоне, – нашла удобный длинный тупик с кирпичной стеной в конце, разогналась до девяноста миль в час и врезалась в стену. Уничтожила служебный «БМВ». И себя в придачу. – Это… это ужасно, – сказала Сара и тут же поморщилась от убожества своих слов. – Мне трудно представить. То есть, мне трудно представить, что испытываешь, когда тебе сообщают такое. – Не так уж и страшно. – Ребекка пошевелилась и твердо улыбнулась. – Пожалуй, пора выпить еще бокал. Хотите? – С удовольствием. – Наверное, лучше принести бутылку. Ее не было несколько минут: достаточно долго, чтобы к Саре незаметно подкралось понимание – не торопясь, дожидаясь удобного момента, так, чтобы нанести удар как можно более жестокий и разрушительный. Это понимание пришло с очередной волной странного узнавания – сперва смутного, связанного с очертаниями, обстановкой, цветами, – но чуть позже проступило нечто конкретное. Поначалу это были книги. Ее взгляд привлекли романы Розамонд Леманн в переплетах, явно первые издания, оригинальные суперобложки защищены пластиком, но одной книги недоставало: «Приглашение к вальсу». Да, она всегда говорила, что эту книгу трудно найти… И стоило этой мысли ворваться в мозг, как Сара поняла и все остальное – всю невозможную истину, раскрывшуюся с внезапной очевидностью, – и мир перевернулся за одно бесконечно малое мгновение. Африканская статуэтка на каминной полке – воспоминание о семейной поездке в Гану… Крошечная фотография в рамке на книжной полке – руки, обнимающие Ребекку, сияющее лицо, счастливая пара… И где-то за пределами поля зрения, Сара ее точно не видит, но она там, несомненно там: еще одна книга, там самая, с памятным зеленым корешком… Это все ее. Это ее вещи. Это ее дом, ее комната… Ребекка вернулась с бутылкой. Сара видела ее словно в тумане. – Как ее звали? – Простите? – Ее ведь звали Вероника? А дальше – сплошная чернота, пока она не обнаружила, что лежит на диване и безудержно рыдает, а Ребекка прижимает ее к себе, в неловком, непонимающем объятии. Поначалу казалось, что она никогда не перестанет плакать, и объяснения, прорывавшиеся сквозь слезы, были, наверное, слишком сбивчивы, так что пришлось их повторять снова и снова, тем более, что возникали паузы – сначала Саре пришлось пойти в туалет, чтобы собраться с силами, а чуть позже появилась Элисон, привлеченная голосами, и Ребекка повела девочку наверх, укладывать спать. Но вечер продолжался, и понемногу они успокоились. Когда за окнами начало темнеть, Ребекка принесла свечи и расставила по комнате. Откупорила вторую бутылку, и они заговорили о Веронике. Самым невероятным открытием для Сары стало то, что за все эти годы Вероника ни разу не упомянула ее имя. – В каком-то смысле, в этом она вся, – сказала Ребекка. – Абсолютистка. Когда вы с Ронни встречались, она рассказывала хоть раз о прежних подружках? – Нет – по-моему, нет. – Она ни к чему не привязывалась. Держалась за прошлое меньше, чем любой другой человек. Я пыталась быть такой же. И лишь сейчас спрашиваю себя, а стоит ли оно того. – Ну… Вы ведь знали ее гораздо лучше, чем я. На самом деле, я почти и не знала Ронни. Мы были вместе всего… всего около девяти месяцев. Наверное, вам кажется странным, наверное, вы недоумеваете, почему я так переживаю. – Нет. Вовсе нет. – Их глаза на мгновение встретились, но Ребекка быстро отвела взгляд и немного театрально откинула короткий завиток каштановых волос. – А почему вы расстались? Это было обоюдное решение? – Нет, – ответила Сара. – Нет, вина целиком и полностью лежит на мне. Правда, смешно говорить о вине после стольких лет? Но я совершила глупость, расставшись с ней, – теперь я понимаю. Причины были даже не личные. Скорее, политические. Что-то с духом времени. – Zeitgeist. Любимое слово Ронни. – Да, – сказала Сара, удивляясь собственной улыбке. – Да, одно из ее любимых. Тогда я часто подшучивала над ней, но в каком-то смысле я была из тех, кто… слишком серьезно относился к такого рода вещам. Ведь все ошибались насчет духа времени восьмидесятых. Все думали, что восьмидесятые – это деньги. Возможно, для кого-то так оно и было, но для тех, с кем общалась я – для студентов и подобных им людей – существовала иная система ценностей, которая, в общем-то, была не менее жесткой и нетерпимой. Мы были одержимы политикой: сексуальной, литературной, кинематографической… существовало даже такое обозначение, совершенно кошмарное – «политическая лесбиянка». – Именно такой вы себя считали? – Внешне, быть может. Боже, я, наверное, даже представлялась так. Да, мы читали Юлию Кристеву и Андреа Дворкин[51] и никогда не упускали случая пожаловаться на патриархат, но… знаете, подлинная причина не в том. Я даже не могу вспомнить, с чего все началось. Просто помню, что Вероника мне очень понравилась. И нелепо, что наш разрыв был вызван моим политическим пуританством. Я не могла примириться с мыслью, что она будет работать в банке. Я сочла это личным оскорблением, предательством всего, к чему мы стремились… Предполагалось, что она возглавит театральную труппу. С самого начала у нас было именно такое намерение. – Она по-прежнему мечтала об этом. Беспрестанно об этом говорила. – В карих глазах Ребекки отражались огоньки свечей; воспоминания грели ее. – Надежда, которая ее поддерживала. – Значит, ей не нравилось работать в Сити? Почему-то я всегда думала, что она там долго не продержится. – В каком-то смысле, наверное, нравилось – точнее, нравилось какой-то стороне ее натуры. Думаю, работа ее увлекала, хотя одновременно Ронни и презирала ее. Наверное, в абстрактном смысле она получала от работы удовольствие как от интеллектуальной игры, но скорее всего знала, да, точно знала, если вспомнить, как она поступила в конце, что это все ненастоящее, что она теряет себя, работая там. И разумеется, она ненавидела всех людей, с которыми работала, об этом я даже и не говорю. Уж это я заметила с самого начала. Мы познакомились на гнусной служебной вечеринке – я тогда выполняла заказ для ее фирмы, – мы сразу приметили друг друга, разговорились, поняли, что родственные души, и… в общем так. С этого все началось. – А Элисон? Наверное, вы… то есть Вероника, наверное, родила ее вскоре после вашей встречи? Удивительно, она ведь ни разу, ни единого разу не упомянула о желании завести ребенка, она даже не говорила, что любит детей. – Да, решение было неожиданным. Понимаете, она знала, чего ей будет стоит эта работа, насколько она опасна. А Элисон была своего рода страховым полисом. Она думала… мы думали, что если у нас появится ребенок, нам сложнее будет утратить… принципы, если хотите. Вы меня понимаете? – Да, мне кажется. – Так вот, первым делом надо было найти донора, что оказалось не так уж сложно. Нам помог мой брат. Но после все пошло наперекосяк. Роды были жуткими, двадцать четыре часа в родильной палате, чуть не сделали кесарево, затем Ронни впала в сильную депрессию, которая продолжалась… много лет продолжалась. Просто чудо, что она тогда не потеряла работу. – Бедная Вероника… Теперь я вижу сходство. Все время ведь было у меня перед глазами. На днях я вдруг без всякой видимой причины вспомнила о ней, но теперь понятно – почему. Потому что недавно я заметила в Элисон… что-то в форме ее рта… – Они во многом похожи. И в этом грустная ирония судьбы, потому что Ронни никогда не испытывала особой привязанности к Элисон, не особо любила ее. За малышкой смотрела только я – пока она ходила в детский сад, в начальную школу; именно я спала рядом с ней почти каждую ночь. Я считала, что поступаю правильно. В каком-то смысле мне больше ничего не оставалось – кто-то же должен был заниматься ребенком, – но я не замечала, как это действует на нас обеих, какой нервной Ронни становится, какой отстраненной. И в одночасье нам все приелось. Поэтому мы прибегли к обычному в таких случаях приему – пару лет назад сменили жилье и переехали в этот дом, надеясь что он поможет вдохнуть новую жизнь в наши отношения, но… к тому времени было уже слишком поздно. Сара кивнула. – Да, я понимаю… Я хорошо понимаю, как такое происходит. Ребекка допила вино. – Простите – сказала она, переворачивая бутылку над бокалом и вытряхивая последние капли. – Простите, что встретила вас в штыки. Я вас недооценила. А всему виной привычка считать, будто остальные – обычные люди, склонные судить. – Ничего страшного. – Сара посмотрела на часы. – Мне пора. К завтрашнему дню надо еще заполнить кое-какие бумаги. Нескончаемый кошмар. – Да, конечно. Они стояли посреди комнаты лицом друг к другу, не зная, как закончить этот необычайный вечер. Наконец Сара вспомнила о деле, которое, собственно, и привело ее сюда. – Не знаю… наверное, мы уже все обсудили, – сказала она. – Я имею в виду Элисон. – Знаете, мне очень жаль, что я подала жалобу. Просто я слишком вспылила… – Нет-нет, вы все правильно сделали. Теперь мы вдвоем станем за ней присматривать. Я уверена, что с ней все будет в порядке. – Надеюсь, – промолвила Ребекка. – Я делаю все, что в моих силах. – Она смущенно помолчала, потом призналась: – Впрочем, есть кое-что… Огонек на горизонте. – Что? – Мне кажется, я кое-кого встретила. Нового человека. – О? Сару на мгновение затопило опустошение – почила еще не родившаяся надежда. – Она работает в издательском деле, – сказала Ребекка. – Мы встречались всего несколько раз, но… это было приятно. Знаете, у нас все развивается медленно. – Замечательно, – искренне сказала Сара. Они помолчали, затем Ребекка бодро произнесла, меняя тему: – Кстати, мне нравятся ваши волосы. – Правда? – Польщенная Сара почувствовала, что краснеет; она не привыкла к комплиментам. – Я подумываю о том, чтобы их перекрасить, но, похоже, другим они и так нравятся. – Чудесно. Они вместе дошли до двери, пожелали друг другу спокойной ночи и обнялись. И вероятно, объятие длилось дольше и вышло более пылким, чем они предполагали. Ночь была теплой, влажной и звездной. Сара сказала, что пойдет пешком – всего-то минут пятнадцать ходу. Она уже собиралась уйти, как Ребекка спросила: – Что… что именно навело вас на мысль? Вы сказали, что узнали некоторые ее вещи… – Книга, – сказал Сара. – У вас на полке книга – «Дом сна». Мы читали ее вместе. Это была наша книга. Ребекка замешкалась. – Вы не могли бы показать? Я не очень хорошо знаю ее книги. Они снова прошли в дом, и Сара, привстав на цыпочки, достала роман Фрэнка Кинга. – Вот. Она протянула книгу Ребекке, но та оттолкнула ее. – Мне она не нужна. Я хочу, чтобы вы взяли ее себе. У вас должна остаться какая-то память о ней, и если эта книга была вам дорога, то… Сара молча прижала к себе книгу. – Позвоните мне, хорошо? Как-нибудь в ближайшее время. – Хорошо, – ответила Сара. – Хорошо, я позвоню. Она шла по обсаженной деревьями улице, плотно заставленной в этот поздний час машинами, в крышах которых серебристыми отблесками сияли уличные фонарей, и думала, что Вероника, возможно, ее не забыла, не до конца забыла – ведь книгу эту не так-то легко было найти. Наверное, Вероника упорно искала ее в букинистических лавках. «Она держалась за прошлое меньше, чем любой другой человек», – сказала Ребекка, но тихий голос в душе Сары пытался усомниться в этом. Против собственной воли, еще не смирившись с ее самоубийством, Сара представляла, как выглядела Вероника в ту ночь – последнюю ночь ее жизни: автомобиль, несущийся навстречу стене в конце тупика, белой и сверкающей в сиянии фар. Возможно, в этот миг в ее голове пронеслось далекое воспоминание о давней дружбе, слабый проблеск памяти. Слезы снова ожгли глаза Сары, когда она подумала СТАДИЯ ЧЕТВЕРТАЯ
13
Подумала, где она может быть. Они договорились встретиться в кафе «Валладон» в три часа, но там никого не было. Вероника села за ближайший к двери столик, выкурила две сигареты и выпила чашку кофе. Обычно Сара не опаздывала. В три сорок пять Вероника решила, что может спокойно возвращаться в Эшдаун. На следующий день, в субботу, им всем предстояло разъехаться – большинство студентов собирались провести часть лета у родителей. Надо было собрать вещи и подготовиться к прощальной вечеринке. Может, во всей этой суматохе и суете Сара просто забыла о встрече, но это довольно странно, поскольку обе согласились, что у них есть очень веские сентиментальные причины в последний раз заглянуть в кафе, где они впервые встретились девять месяцев назад. В любом случае стало ясно, что Сара не придет. Вероника зашла за стойку и опустила пятидесятипенсовую монету в маленькую сахарницу рядом с кассой. – Сдачу оставьте себе, – сказала она как обычно. Слаттери, поглощенный «Последствиями прагматизма» Ричарда Рорти[52], поднял взгляд и что-то пробурчал. У самой двери Вероника задержалась. – Мне будет недоставать наших разговоров, – сказала она. Никакой реакции. – Наших пикировок, – добавила она. – Обменов колкостями. Умения быстро находить остроумный ответ. Сраженная его молчанием, она взялась было за дверную ручку и тут услышала: – Уходите, значит? Вероника развернулась, не веря своим ушам и радуясь пусть небольшой, но победе. – Что? – Уезжаете из города. С учебой всё. – Да. Все уезжают. Слаттери сделал невозможное: отложил книгу и встал. Вероника подумала, что впервые видит его на ногах. Он оказался на удивление маленького роста. – Если хотите, можете взять что-нибудь, – сказал он. – На память. У Вероники мелькнуло подозрение, что за этим кроется какая-то непостижимая шутка в духе Слаттери. – Правда? – Книгу или что-нибудь еще. Вероника взглянула на его бесстрастное небритое лицо и решила, что он говорит искренне. – Любую книгу? Он взмахнул рукой, словно говоря: «Берите, что хотите». Не раздумывая, Вероника подошла к полке над их любимым столиком и выдернула «Дом сна» Фрэнка Кинга. – Всегда ее любила, – объяснила она. – Она ваша, – сказал Слаттери. Вероника открыла дверь и, жмурясь от солнечного света, пошла по центральной улице, прижимая книгу к сердцу, которое почему-то бешено стучало. Она собиралась рассказать Саре об этом случае, но так и не рассказала. Когда она открыла дверь комнаты, Сара сидела на кровати и смотрела на нее. В руках она держала то самое письмо из торгового банка. Вероника глубоко вздохнула и сказала: – Давай спокойно все обсудим, хорошо? ***