Воспоминания причетнического сына 21 глава




Между тем подали чай и на закуску пирожок с рыбой в белой корке. С этого пирога и стал я сдавать мой первый экзамен новому архипастырю, но удовлетворительно или нет, не знаю. "Скажите, - обратился ко мне Владыка, - почему это в Вологодской епархии такое однообразие в жизни духовенства и такое неумелое обращение с посетителями? Пригласили в дом и ушли хозяин и хозяйка... Не так бывает, например, у дворян. А пирог с рыбой! Как начали угощать им архиерея у первого священника по выезде из Вологды, так и везде, и у всех, и теперь. Ужели ничего другого сделать не умеют? Ужели так будет и в вашем округе?" "Буду рад, - отвечал я, - если усмотрите, Ваше Преосвященство, лучший прием и угощение, но лучшего обещать не смею, и вот почему. Здешняя церковь, например, находится на расстоянии от Устюга 165 верст, от Тотьмы 75 верст. Родственников хозяева дома там не имеют и бывают, конечно, редко. Хозяйка родилась здесь и дальше Тотьмы едва ли куда и бывала. А хозяин - это бурсак, уже около 30 лет оставивший семинарию. Рассудите же, где и у кого мы могли бы научиться уменью обращаться с высокими посетителями, принимать и занимать их, мы, вращающиеся только в одном тесном кругу простого народа? Где и как научиться нашим матушкам хорошим манерам и кулинарному искусству, если большая часть их учена была в то время ткать и прясть, за скотом ухаживать, хлебы печь да дрова рубить - и только. В дворянских семьях мы не бывали и если знаем о них, то только по рассказам да по книжкам. Конечно, там не то. Там богатство, светский лоск, целый штат прислуги, там умеют принять, и занять, и угостить на славу. А у нас, например, здесь, у хозяйки нет даже одной прислуги. Сама она одна и скотница, и повариха, и кухарка, и горничная, и нянька, и хозяйка. Поневоле хозяин должен в экстренных случаях помогать хозяйке и по кухне, чем и объясняется отсутствие того и другого". Молчаливо слушавший мои объяснения Преосвященный Израиль совершенно неожиданно поставил мне вопрос из другой области. Почему та река, параллельно с которою идет почтовый тракт из Вологды к Устюгу называется Сухона? Для меня, как сухонского уроженца, такой вопрос был с детства любопытным, и я давно решил его в своем уме, почему, не раздумывая, отвечал я Владыке так: "Об это вопросе я размышлял еще в годы юности и пришел к заключению, что это слово "сухая" и "она", сокращенно "Сухона". Но так как река не может быть сухою, то значит, что это река с замечательно каменистыми ложем и берегами, прорезавшая каменистые скалы и горы. А что это так, следует только присмотреться к ее берегам и ложу15". "Может быть", - сказал Владыка, не попробовавший пирога с рыбой и только выпивший полстакана чаю, и стал собираться в путь. Я тотчас попросил благословения ехать вперед. Благословение было дано, но не приказано уезжать далеко от архиерейской кареты. Через полтора часа мы были уже в моем округе при Городищенской Богоявленской церкви. Предупредив Преосвященного на четверть часа, я успел распорядиться обо всем по церкви и по принятию высокого гостя в доме священника, успокоивши матушку и батюшку. Состав причта здесь пятичленный, состоящий из двух священников, диакона и двух псаломщиков. Встреча была обычная. Рассматривая в алтаре документы, Преосвященный заметил только, что много неговеющих по небрежности. Остальное все в алтаре найдено было им удовлетворительным. К концу краткой молитвы и многолетия Владыка оставил документы и встал в простенок между царскими вратами и северной дверью. А я, не видя нужды переходить на северную сторону алтаря, встал в простенок южный. И тотчас же слышу, что Преосвященный что-то ворчит. Прислушавшись, я понял, что он твердит слова: "Архиерей на левой... (стороне, разумеется), благочинный - на правой..." И это несколько раз. Я смутился и стал соображать, как тут быть! Преосвященный не выдержал и сам вывел меня из затруднения. Он пришел ко мне и сказал: "Кто из нас архиерей-то?" Курьезно, а между тем дело происходило именно так. Я почтительно поклонился, извинился и объяснил, что это случайность, объясняющаяся тем, что я не видел более нужды ходить бесцельно по алтарю и предпочел остаться в почтительном отдалении. "Но если я ошибся, простите", - сказал я ему, поклонился и ушел на северную сторону, а Преосвященный тотчас же встал на мое место, но ненадолго. Нужно было уже выходить на амвон, если не для поучения, то для благословения народа. Вышел и я, ставши перед амвоном, несколько на сторону, как на молебне. С другой же стороны стояли местные священники. Зрителей в церкви было много. Владыка начал говорить поучение, его, видимо, слушатели не понимали, почему он поручил продолжать его поучение мне, и потом, когда народ понял, что хотят ему сказать, остановил меня и закончил проповедь сам, о чем подробно изложено раньше. На ограде угодно было Преосвященному послушать общее пение. Я распорядился и начал. Запели плохо. Последовало приказание остановить пение. Ни мало не раздумывая, я сказал тогда: "Господа, довольно, остановитесь!" И насел же на меня за слово "господа" Преосвященный. "Как? - сказал он. - Разве это господа? Что вы сказали? А после такого обращения к ним в присутствии архиерея, они в самом деле вообразят себя господами! Тогда что?" Мне показалось обидным такое публичное замечание, я стал защищаться, указывая и на общепринятость этого слова и на разнообразие публики, среди которой видны были мундиры чиновников и дамские шляпы. Преосвященный не унимался. Не унимался и я. Но заметив, что он уже начинает раздражаться, я замолчал и шепнул о. Иоанну Александровичу Коржавину, и теперь здравствующему настоятелю церкви, чтобы он приглашал его скорее кушать чаю и закусить. Ничего не отвечая на приглашение, Преосвященный вслед за хозяином пошел в дом его, а вслед за ним и мы со вторым священником о. Андреем Петровичем Нифонтовым, и пристава уездов Тотемского и Устюжского, и еще кое-кто из почтенных прихожан. День был солнечный, тихий, теплый. Все окна и двери в доме о. Иоанна были открыты. Хозяева провели дорогого гостя в гостиную и просили садиться, но гость наш, видимо, чем-то недовольный, молчит и не садится. В чем же, думаю, дело? Где причина недовольства, которую надобно скорее устранить, если можно. Секретарь его тоже молчит. Не может же быть, чтобы в такой прекрасный день Преосвященный желал сидеть при закрытых окнах. Не в сквозном ли течении воздуха кроется причин6а, подумал я и, сам затворив двери, попросил оставить и окна открытыми только с одной стороны, а все остальные закрыть. Оказалось, что этого именно и хотелось нашему высокому гостю достигнуть без напоминаний. Как только закрыты были двери и часть окон, Преосвященный сел в гостиной на мягкий диван. Чай и свежая булка уже поданы. Взглянув на булку и попробовав ее, Преосвященный, все еще серьезный, спросил о. Иоанна: "Кто пек булку?" Не понимая в чем дело, он скромно ответил: "Жена". Тогда Преосвященный смутил уже всех нас, сказав: "Пошлите ее сюда". А покойная матушка Александра Александровна, услышав требование епископа и вообразив, не запекла ли в булке что-нибудь несообразное, так испугалась, что на ней лица не было, когда подходила к епископу. А между тем, понравившаяся ему булка вызвала в нем лишь желание тотчас же поблагодарить хозяйку дома и благословить ее. Тогда повеселели и все мы. А я нашел своевременным извиниться перед епископом за слово "господа" и попросил прощения за самооправдание. Епископ улыбнулся. Очевидно, этого он только и ждал. "Но вразумите, - сказал я, - Владыка, как следовало мне обратиться к разнородной толпе народа?" И начали вырабатывать обращение. Отвергнув слово "господа", братцы, братия, дети, остановились на слове "православные". И прекрасно. Владыка стал, наконец, благодушным, даже веселым за хорошим, хотя и простым и несложным обедом, за которым он между прочим сказал, что в Брусной он не мог да и нечего было закусить. Спустя три часа мы были уже в Кишкинской Христорождественской церкви. Здесь псаломщик-диакон Иоанн Троицкий поусердствовал, прибавив на многолетии к титулу епископа слово и "кавалеру". Услышав это Преосвященный заметил: "С эти диаконом, пожалуй, и меня отдадут под суд", - и сделал ему легонькое замечание. Общее пение не удалось, и не мудрено - оно ведь никогда тогда еще не практиковалось. Благословляя народ, Преосвященный требовал, чтобы желающий получить архипастырское благословение умел правильно складывать обе руки, а не протягать кое-как, особенно под руку. Он любил также, чтобы народ подходил за благословением с одной стороны, а не беспорядочно. Здесь он обратил также внимание и на то, что у молодых парней имеются кольца на руках, и стал снимать с рук эти кольца. Потом передал их мне, а я - становому приставу для возвращения по принадлежности. Не понравились ему здешние люди и он назвал их, как будто про себя, тихонько "распущенной паствой".

Вечером приехали мы в Бобровую и ночевали у о. Иоанна Яхлакова. При осмотре церкви и документов ничего особенного здесь не было. Выяснилось только то, что этот Преосвященный, увидев на жертвеннике распятие, заметил, что это обычай католический, а не православный. Лучше поэтому ничего не иметь на жертвеннике, а распятие надо убрать. Общее пение здесь пошло лучше, чем на Кишкине и в Городишне, благодаря нескольким женщинам с хорошими голосами, правильно певшими. И этот Преосвященный не лег на хозяйскую кровать и постель, а спал на досках, постлавши на них только свою верхнюю ряску. Поутру поехали мы дальше. До Стреленской церкви было верст 60. Теперь у меня, как человека уже не без опыта, имелось с собою и винцо и закусочка, на всякий случай. Но этот Преосвященный есть у меня на станциях не запросил, молча покорялась необходимости воздержания и свита. В час или два пополудни того же дня мы были уже в Стрельне, где церковь - хорошо устроенная, документы в порядке, а священник - человек очень радушный и хлебосольный. Сам же я, достаточно изучив характер и вкусы Преосвященного Израиля, чувствовал себя в курсе дела не только как благочинный, но и как человек психически. Церковь и документы были обследованы Преосвященным без замечаний, общее пение прошло неважно, положим, но все-таки и не бестолково. Установив народ в известный порядок, я просил пристава следить за ним, а сам следил за положением рук для принятия благословения, но кое-как протянувши одну руку, а сложивши обе руки вместе, обязательно сверху притом правую руку, в добром порядке. Владыка был доволен и поручил мне раздать народу большую пачку духовно-нравственных листков и нательных крестиков. Исполнив волю епископа, я нашел его в доме о. Прокопия уже сидящим на диване за стаканом чаю и, взглянув на стол, где был устроен буфет, увидел здесь, между прочим, и бутылку коньяку, поставленную хозяином вопреки моему совету. Без церемонии и открыто убрав ее со стола, я попросил себе стакан чаю. Преосвященный улыбнулся, не мешая мне распоряжаться. "А вы разве не верите, - обращаясь ко мне, сказал Владыка, - что архиерей без коньку быть не может?" "Не верю", - отвечал я твердо, еще в Городишне заметив косвенные намеки на злую молву об архиерее и коньяке, о чем уже сказано раньше. Здесь была приготовлена отличная закуска, была даже стерляжья уха сварена из живых стерляди и налима на ершовом бульоне. Здесь, как и в Городишне, Преосвященный удостоил нас честью выпить с нами по рюмке какого-то вина, уже не помню. На столе у нас однако не оказалось воды да разливной ложки. На замечание Владыки об отсутствии ложки, хозяин откровенно объяснил, что у него ее ныне нет, когда-то бывала да ушла с дочерями при выдаче их замуж. А относительно воды взволновался и заговорил: "Экой же я дурак! Ведь я приготовил и мед, и лимонад, и сельтерскую воду да вот засуетился и забыл подать на стол". И сейчас же, как человек вдовой, побежал на ледник за всем эти добром сам. К счастию, все это было уже в кухне. Началась спешная раскупорка бутылок, одну из них сунул мне, другую - приставу, а с третьей возился сам. Преосвященный, видимо, любовался искренним добродушием хозяина и на прощанье благодарил за угощение. А то бывает ведь и так. Хозяин-священник и хозяйка хлопочут, хлопочут для высокого гостя, останавливающегося нередко и со свитой, расходуя последние рубли на приготовления, а уезжающий гость и спасибо не скажет. А о наградах не смей и думать, хотя бы был ты и исправным по службе. Один Преосвященный на мою просьбу за этих людей не постеснялся мне отвечать, что хлеб-соль ни к чему не обязывает. Что же? Пусть так. Терпению нам не учиться. Но дальше.

На Слободской станции, в 26-ти верстах от Устюга, обыкновенно встречал епархиального епископа благочинный Устюжских градских церквей. Так было и на этот раз. К Устюгу подъезжали мы вечерней порою, в начале июля. Тихий, теплый вечер, ясное небо. Золоченые главы храмов Божиих, которыми богат наш город, горят под косыми лучами летнего солнца. На большой реке вода не шелохнется. А в воздухе плавно разносится грандиозный гул колокольного звона со всех устюжских колоколен. И в этом чудном хоре разнообразно гудящего звона счастливо и эффектно выделяется бархатный бас тысячепудового соборного колокола своею могучею октавой. Смотреть в это время с Дымкова на Устюг и слушать устюжский всеградский звон - высокое наслаждение для людей с поэтическою искрой.

После беглого осмотра Дымковских храмов с церковными документами Преосвященные обычно переправлялись за реку Сухону прямо к Успенскому собору на лодке. На берег подавался экипаж, в котором и подъезжали Преосвященные к собору. Здесь встречало их все градское духовенство, которое и представляемо было подлежащими лицами. Говорили при встречах иногда и речи настоятели собора и Преосвященные, но не все и не всегда. Здесь сказал свою знаменитую речь в 1841 году протоиерей Василий Иоаннович Нордов, встречавший Преосвященного Иннокентия Борисова. Но Преосвященный Израиль речей говорить не любил, да ему, кажется, никто ничего не говорил. Если позволяло время, то Преосвященные после Успенского собора тотчас же осматривали и собор Прокопиевский, и церковь св. Иоанна Праведного, стоящие в одной ограде. Затем Преосвященные уезжали в Михайло-Архангельский монастырь, где и имели всегда временное местопребывание. А я оставался в Устюге потому, что здесь представлял преосвященным близгородное духовенство моего округа и затем участвовал иногда и в богослужениях по их назначению. А в последнюю мою поездку с ним в 1887 году по первому благочинническому округу Устюжского уезда я остался потому, что Преосвященный Израиль выразил твердое намерение посетить после Устюга стоящую в 17 верстах от Устюга и в 7 верстах от Двинского почтового тракта Пятницкую Погореловскую церковь, священник которой, о. Николай Алексеевич Попов, как оказалось впоследствии, был оклеветан перед епископом, чего я и не знал тогда. На этот раз по распоряжению Преосвященного в Устюге частию я служил с ним, частию пел в хоре с певчими. Пришло время выезда из Устюга для Преосвященного Израиля во второй благочиннический округ Устюжского уезда. И прежде чем прибыть к Пятницкой Погореловской церкви моего округа, нужно было, по путевым соображениям, осмотреть две церкви второго округа, а именно Царе-Константиновскую Нокшинскую и Богородскую Боборовниковскую. Надо ехать. Уже поданы лошади. А окружного благочинного нет. По справке оказалось, что он прибыл в Устюг и заболел, как русский, с радости и горя, ни разу не явившись даже епископу. Я предложил епископу свои услуги, и он их принял после легоньких возражений, но приказал ехать не впереди его, а в числе свиты, позади. Спустя час мы приближались к Царе-Константиновской церкви. Колокольный звон здесь раздался уже тогда, когда владычний поезд был близ церкви, почему и местный причт, ожидавший появления прежде всего своего о. благочинного, не успел встретить "по чину" архипастыря. По входе же его в церковь причт, однако, явился и входил в нее с нами вместе. Едва переступил Преосвященный за порог церковный, как, окинув взглядом храм Божий и не обращаясь ни к кому лично, гневно заговорил: "Куда меня привели?" Молчание. Снова тот же вопрос: "Куда меня привели?" И опять молчание. Молодой священник о. Николай Афанасьевич Шайтанов, ныне уездный наблюдатель церковных школ Устюжского уезда, начал теряться, а я в недоумении пошел осматривать церковь, где все было довольно прилично, кроме скамей, устроенных для народа во внебогослужебное время. "Да это костел", - раздались во след за мною слова Владыки, продолжавшего неподвижно стоять у порога. Тогда я смекнул, что епископу не нравятся находящиеся в храме скамьи, о чем и сказал о. Николаю. А этот живой по темпераменту человек в ту же минуту кликнул людей и немедленно начал выносить скамьи из церкви. Преосвященный пошел дальше. Несмотря на то, что храм был не освещен и царские двери в алтаре не были открыты, Владыка больше не волновался и ревизия вообще закончилась благополучно. Общее пение не удавалось и здесь, как почти везде. За порядком же, при желании народа принять архипастырское благословение, следил я уже внимательно. Еще через час мы были уже на Бобровникове. Здесь Преосвященного Израиля духовенство совершенно не встречало. Колокольного звона не было, и церквоь была заперта, когда подошел к ней Преосвященный. Но, завидев архиерейскую карету и свитский поезд, откуда-то скоро явился церковный сторож и пустил нас в церковь. Я надел епитрахиль и отворил царские двери. Преосвященный был уже в алтаре, когда пришел священник, о. Димитрий Вахрамеев. И, замечательное дело, Преосвященный не сказал ни одного слова упрека. Церковные документы были в порядке и церковь содержалась прилично. Общего пения здесь уже не было, без сомнения, по малочисленности прихожан, окружавших епископа.

- Где ты пропадал? - спросил я хорошо знакомого мне священника.

- А спал, недавно приехал с Морозовицы, - отвечал он, - со свадьбы Платона Николаевича Скворцова, женившегося на старшей дочери о. Акиндина Копосова и бывшего потом в Лальске священником.

- А чаем напоишь? Жар нестерпимый, пить хочется, - продолжал я, пока Преосвященный говорил о чем-то с народом.

- Один иди, напою, а архиерея не надо.

- Почему?

- А потому, что любит браниться. В прошлую поездку разнес меня без всякой причины...

- Не может быть, - сказал я и простился с о. Димитрием, - Владыка шел уже к карете. Отсюда должны были мы направиться к Пятницкой Погореловской церкви моего округа. Мне позволено было ехать перед епископом и не уезжать от него. Секретарь посажен со мною. Знакомства с ним у меня не завязалось, и разговор не клеился. После полуторачасовой езды показалась наконец и Пятницкая церковь, где причт, извещенный мною своевременно, ожидал архипастыря бдительно. Встреча последовала обычно. Народа было много. В церкви все было на своем месте и в порядке, хотя церковь и не блистала ценными украшениями, богатством утвари и ризницы. Документы церковные были также чисты и исправны. Наличный же священник служил здесь только два года. Между тем Преосвященный на каждом шагу к нему придирался неимоверно, а секретарь его все время что-то записывал. Такое обращение епископа с одним из лучших священников округа меня удивляло, а народ возмущало. Народ начинал меня уже спрашивать, что значит гнев епископа, казавшийся и ему несправедливым, но и сам я ничего не понимал и начинал волноваться. На ограде, по обычаю, Преосвященный приказал народу спеть "Царю небесный", "Спаси Господи люди твоя" и другие церковные песни. И пение это было очень недурное. А Владыка, не обращая внимания на просьбу священника благословить семена на приготовленном около хижины псаломщика столе и затем удостоить архипастырского посещения его квартиру, порывался сесть в экипаж и у ехать. Ничего не понимая относительно беспричинного, по-видимому, гнева епископа, я стал тихо и осторожно докладывать ему, что, не посетивши священника, уехать было бы едва ли удобно. Народ не понимает вашего гнева, и, Бог знает, как он взглянет на вас, если вы не зайдете в дом священника. "Почтительнейше прошу вас посетить". Преосвященный просьбу мою уважил, благословил семена и, благословив жену священника, вошел в его дом, где готова была закуска и чай. Пирога с рыбой уже не было, рыба приготовлена была иначе на холодное и жаркое, была, помнится, и у ха стерляжья. Наш гневный Владыка стал, видимо, успокаиваться, но с хозяевами дома ничего не говорил. Тем не менее все мы здесь отлично закусили и напились - кто чаю, кто лимонаду. Сюда же явился и запоздавший благочинный церквей второго Устюжского округа. Вот, наивно думал я, опять будет шума-то! Между тем епископ не сказал ему в упрек ни слова, как будто был он ни в чем неповинен. Это был Комарицкий священник о. Иоанн Матвеевич Попов, сейчас же отпущенный к следующей церкви для предуведомления причта. Тогда только подумал я, что есть же люди, умеющие из воды выходить сухими. По окончании обеда Преосвященный Израиль выразил желание пройти по полю, которым проходила дорога пешком. За ним следовали секретарь, я и слуга, а впереди священник со псаломщиком и народом, которого было все еще много. И пели, и пели, много пели. Однако разгневанный епископ и при прощальном благословении народа и духовенства не нашел в душе своей для местного священника доброго слова. Что значило бы это? На душе у меня было тяжело. Недоумение мое, однако, скоро разъяснилось. Когда выехали мы на большую дорогу, где оставалась архиерейская карета, Преосвященный пригласил меня погулять с ним по большой дороге и заговорил со мной откровенно. Ему было донесено в свое время, что этот священник, бывший депутатом на последнем епархиальном съезде, будто бы стал, в числе немногих, по какому-то вопросу в оппозицию против епархиального начальства. "Надо его поучить. Учите его хорошенько. Пусть поймет, как надо жить и служить". "Знаю я, - говорил епископ, - всех этих болтунов поименно". А меня спросил епископ, почему не прошусь я на настоятельское место в Лальский собор, бывшее тогда свободным? Поблагодарив за внимание, я отвечал, что указ Консистории с благосклонным предложением начальства я получил и отвечал на него не прошением, а отзывом, во-первых, потому, что от меня отзыв и требовался, а во-вторых, потому, что проситься сельскому священнику на штатное протоиерейское место в городской собор считаю по меньшей мере неприличным.

- Но ведь я не пререкаю начальству, а отдаю себя в его волю, несмотря на то, что мое настоящее место, в смысле доходности, не хуже Лальского протоиерейского, что я здесь пользуюсь расположением паствы как священник и духовенства как благочинный да, наконец, имею и хороший дом. На этом кончилась моя беседа с архипастырем среди большой дороши в виду Синегодской церкви, куда поехал епископ. А я поехал в Устюг и оттуда уже домой после некратковременного странствования по округу с этим Владыкою.

До самой смерти этот архипастырь, как и все другие епископы Вологодские, удостаивал меня своего высокого внимания и расположения и отечески журил еще дважды. Однажды на приглашение его служить с ним в Устюге, не раздумывая о форме выражения, я ответил: "С удовольствием Ваше Преосвященство", - и получил выговор16. В другой раз, будучи председателем на одном из епархиальных съездов, заболел я инфлуэнцей и в таком состоянии явился к нему с докладом. Сразу заметив, что я болен, он заботливо расспросил меня подробно о времени заболевания, о признаках болезни и в то же время сам определил мою болезнь и сказал: "Что значит инфлуэнца? Ведь это слово латинское", - добавил он. А мне было так нехорошо, что едва держался на ногах, - мне было не до латинских переводов и, чтобы покончить разговор не на тему, по моему мнению, а отвечал кратко и резко: "Простите, Владыка, забыл я всю латынь". Ему этот ответ не понравился, он недолго, но все-таки поворчал и затем, усадив в кресло, стал размышлять вслух, как быть делу. Отпустить к врачам меня ему не хотелось, он знал и говорил, что врачи уложат меня в постель. Товарища по председательству у меня не было, да этот епископ и не жаловал товарищей. Заместить меня ему никем не хотелось, а я, уже видел он, председательствовать не могу. Что же рассудил этот епископ? Сам написал мне рецепт и приказал сейчас же послать за лекарством и начать принимать его, сидя на съезде, а если не могу сидеть и руководить съездом, то лично, а не по выбору поручить умному человеку вести дело, а самому мне оставаться в собрании, хотя бы и лежа на диване, для наблюдения ходом дел. Так и было поступлено в отношении лечения, заседание же кое-как я провел все еще сам, а на следующий день, хотя и чувствовалось слабость, но стало мне легче. Интересно было потом видеть, как рад был доктор-епископ такому блестящему успеху своего лечения заболевшего председателя епархиального съезда.

В делах деликатного свойства, касающихся чести священного сана, особенно там, где и когда имеется налицо немало подозрений, когда осаждают Преосвященного Израиля, бывало, анонимными жалобами и кляузами, он был очень осторожен и милостив. Не одного из несчастных вдовых священников, благодаря великодушному заступничеству этого доброго епископа, мне удалось спасти от судебного преследования и достигнуть умиротворения совести соблазняющихся лицемерно или искренно, по честным или бесчестным побуждениям. Чего только не бывает на свете? Накопится, бывало, у Преосвященного анонимов, он присылал их мне для негласного дознания по жалобам. Я их проверю и донесу примерно так, что недобрым людям подозревать и голословно обвинять можно кого угодно и в чем угодно. Доказательств же виновности обвиняемого нет, а если и есть что, так только поводы к подозрению, которые и постараюсь устранить, если последует с стороны Вашего Преосвященства соизволение, а со стороны обвиняемого послушание. Преосвященный давал мне право властно распоряжаться и действовать в отношении обвиняемых с донесением о результатах. Духовенство мне верило, советами не пренебрегало и, таким образом, дела кончались благополучно. Один только священник, не пожелавший переместиться на другое место в надежде на лицемеривших прихожан, что они его не выдадут, потребовал следствия. На следствии-то и не поддержали прихожане своего батюшки, почему и был он уволен за штат преждевременно. В случаях же внимания к моим советам, дававшимся по воле епископа, все дела этого рода обыкновенно заканчивались благополучно между мною и архиереем и не сдавались в Консисторию. Из множества следственных дел, произведенных мною в разное время по поручениям епархиального начальства, укажу еще на одно, свидетельствующее о доброй душе Преосвященного Израиля. Один весьма неглупый и далеко не старый священник, бывший даже благочинным, подвергся суду за разные служебные и вообще по поведению погрешности на почве недостаточной трезвости. Обвинения были тяжелые и по количеству и по качеству. По предварительному дознанию и по следствию, произведенному почему-то вопреки закону, гневавшимся на этого священника одним и тем же лицом, все обвинения были доказаны. Обвиняемому священнику угрожало лишение сана, а он был человек многосемейный. Видя беду, он бросился в Вологду искать пощады у епископа, которого не напрасно же мы называем "архипастырь и отец". Не знаю, как упрашивал этот священник Преосвященного пощадить его немощи и грехи, быть может, и преувеличенные частию, но упросил Владыку назначить вторичное следствие в форме протеста против первого следствия, явно недоброжелательного и производившего притом же об нем и дознание. Оставалось найти доброму архиерею такого священника, который хотел бы и сумел бы спасти несчастного от гибели и семью его от нищеты. Я был тогда депутатом на одном из епархиальных съездов в Вологде, а в каком именно году, не помню. Преосвященный призывает меня однажды к себе и рассказывает мне о печальной судьбе этого священника.

Знаю ли я этого священника, и что слыхал я про его дело, спросил меня между прочим Преосвященный. Священника я знал мало, а о деле его ничего не слыхал. Так и отвечал я Епископу. Тогда епископ, рассказав мне весь ход дела и сделав общий отзыв о его поведении, сказал, что "у него 9 человек детей, из коих кто учится в Устюге, кто в Вологде, а один сын уже в Московской духовной академии. Между тем, по сделанному следствию, он оказывается так виноват, что подлежит лишению сана. Он был у меня и в слезах умолял о пощаде и милости ради невиновной в грехах его семьи. Мне стало жаль, и я решился назначить повторное следствие в виду формальных неправильностей в следственном производстве", - говорил епископ. "Не знаю вот только, кому доверить это дело?" Тотчас же я начал рекомендовать Владыке умных и опытных следователей, но от него слышал только: "Нет, не годятся; если я назначаю второе следствие - это значит, что я хочу спасти человека, а в них я не уверен. Поезжайте вы", - вдруг решительно сказал мне Владыка. Такое распоряжение его меня не столько удивило, сколько ставило в затруднительное, даже опасное положение. Производивший дознание и следствие человек был старший член Духовного правления по сану протоиерей и мой кроткий и давний знакомый. Я не хочу назвать его по имени, хотя он уже и умер давно. Все это я объяснил епископу и добавил, что производством этого повторного следствия с предвзятою мыслию о пощаде обвиняемого, я рискую сам подвергнуться гневу и мести Духовного Правления, а может быть, и Консистории. "Нет, - отвечал мне Владыка, - Консистория разделяет мои мысли, а Духовного правления, пока я жив, бояться вам нечего". "В таком случае, дайте мне товарища", - просил я епископа, но он товарища мне не дал и приказал произвести следствие это одному. Нужно было повиноваться. Нелегкое поручение это было мною принято, и следствие произведено с значительною пощадою. Тяжелые обвинения поколеблены и казались недоказанными. Обвинявшийся священник подвергнут был только трехмесячному заключению в монастырь на послушание, кажется, даже без запрещения священнослужения. Ну, а великоустюжские-то власти долгонько и очень на меня гневались, да и теперь, скажу кстати, не особенно жалуют, но почему - право же не знаю.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-01-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: