Урсула Ле Гуин
Техану. Последняя книга Земноморья
Земноморье – 4
Урсула Ле Гуин
Техану. Последняя книга Земноморья
Беда
Когда умер фермер Флинт из Срединной Долины, его вдова осталась в усадьбе одна-одинешенька. Сын ее ушел в море, а дочь вышла замуж за торговца из Вальмута. Так что все заботы о Ферме-под-Дубами легли на плечи вдовы. Люди болтали, что на своей далекой родине она была весьма важной персоной, недаром маг Огион всегда навещал ее, когда бывал в этих краях; но само по себе это ничего не значило, ибо мало ли к кому наведывался Огион.
У нее было чужеземное имя, но Флинт звал ее Гоха – так на Гонте называли маленьких белых паучков, плетущих ажурную паутину. Это имя как нельзя лучше подходило к невысокой светлокожей женщине, искусно владевшей вязальными спицами. Теперь Гоха, вдова Флинта, стала владелицей стада овец, пастбища, четырех полей, грушевого сада, двух коттеджей для наемных работников, старой каменной усадьбы, обсаженной дубами, и фамильного кладбища на склоне холма, где упокоился прах ее мужа.
– Мне не привыкать жить возле надгробий, – сказала она своей дочери.
– Мама, переезжай к нам в город! – немедленно предложила Эппл[1], но вдове хотелось пожить одной.
– Возможно, позже, когда у тебя появятся дети и за ними нужно будет присматривать, – сказала она, с любовью глядя на свою сероглазую дочь. – Но не сейчас. Я вам пока не нужна. А здесь мне нравится.
После того, как Эппл отправилась домой, к молодому мужу, вдова заперла дверь и осталась стоять на каменном полу кухни в усадьбе. Уже наступили сумерки, но она не зажигала лампу, вспоминая, как это делал ее муж: движение рук, искра, смуглое лицо, освещенное пляшущим огоньком. В доме царила тишина.
«Мне не привыкать жить одной в погруженном в тишину доме», – подумала она и зажгла свечу.
В один из первых душных вечеров наступающего лета вдова пропалывала на огороде бобы и вдруг увидала свою лучшую подругу Ларк, спешившую к ней из деревни по пыльной тропинке.
– Гоха, – выдохнула, подбежав, та. – Гоха, произошло нечто жуткое. Ты можешь отложить дела?
– Да, – ответила вдова. – А что, собственно, случилось?
Ларк с трудом перевела дыхание. Этой полной, уже не первой молодости женщине, казалось, совсем не подходило ее имя[2]. Но когда-то она была хрупкой, хорошенькой девчушкой, которая сразу же сдружилась с Гохой, несмотря на пересуды соседей, в штыки встретивших белокожую каргадскую ведьму, что Флинт привел в дом. Они и по сей день оставались близкими подругами.
– Ребенок сильно обжегся, – сказала она.
– Чей ребенок?
– Бродяг.
Гоха заперла дверь усадьбы, и они отправились по тропинке к деревне. Ларк трещала без умолку, хотя жутко запыхалась и обильно потела. Тонкие семена росшей по бокам тропинки густой травы прилипали к ее щекам и лбу, и она то и дело стряхивала их, не переставая болтать.
– Они разбили стоянку на заливном лугу у реки и уже с месяц живут там: мужчина, объявивший себя лудильщиком, хотя на самом деле он вор, и женщина. Большую часть времени вокруг них крутится еще один мужчина, тот помоложе. Ни один из них не работает. Существуют на то, что удается стянуть или выпросить, а также торгуют женщиной. Парни с низовий реки расплачиваются с ними продуктами. Ты же знаешь, что сейчас творится вокруг. Да еще банды с больших дорог постоянно нападают на фермы. На твоем месте я бы в наше неспокойное время постоянно держала дверь на запоре… И вот сегодня утром заявляется в деревню тот парень, что помоложе, и, увидев меня во дворе перед домом, говорит:
– Ребенок заболел.
Я пару раз видела в их лагере некое крохотное пугливое создание, которое так быстро куда-то пряталось, что я даже не была уверена в том, что мне не изменило зрение. Итак, я спросила: «Болен? У него что, жар?» А парень мне отвечает: «Она обожглась, разжигая костер». И прежде чем я успела собраться, чтобы пойти с ним, его и след простыл. А когда я добралась до речки, оказалось, что его приятели собрали пожитки и тоже ушли. Все забрали подчистую. Будто их никогда здесь и не было. Лишь костер еще дымил, а рядом с ним – частично даже в нем – на земле…
Ларк некоторое время шагала молча, глядя прямо перед собой невидящим взглядом.
– Они даже не прикрыли ее одеялом, – наконец выдавила из себя она и прибавила шагу.
– Ее толкнули в костер, когда тот еще горел, – продолжила Ларк. Она судорожно сглотнула и смахнула липкие семена с разгоряченного лица. – Если бы девочка упала в огонь случайно, то обязательно попыталась бы выбраться оттуда. Нет, эти люди жестоко избили малышку и, решив, что она умерла, попытались замести следы. Тогда они…
Она опять запнулась, но тут же продолжила.
– Возможно, тот парень как раз ни при чем. Быть может, именно он вытолкнул ее из огня. В конце концов, пришел же он в деревню за помощью. Должно быть, всему виной ее отец. Не знаю. Какое это теперь имеет значение? Кого это беспокоит? Никому нет дела до ребенка. Почему мы все стали такими жестокими?
Гоха, понизив голос, спросила:
– Она выживет?
– Кто знает, – вздохнула Ларк. – Может да, а, может, и нет.
Немного погодя, когда они подошли к деревне, она добавила:
– Не знаю, с чего я решила, что нужно сходить за тобой. Там с ней Иви. Мы сделали все, что было в наших силах.
– Я могла бы сходить в Вальмут за Бичем[3].
– Он ничем не сможет помочь. Это… выше человеческих сил. Я укутала девочку в одеяла, Иви напоила ее целебным отваром из трав, и малышка уснула. Я отнесла девочку домой. Ей, должно быть, лет шесть или семь, но весит она не больше двухлетнего ребенка. У девочки сильный жар, и она мечется в бреду… Я знаю, что ты не в силах помочь ей. Но я нуждаюсь в тебе.
– Я хочу взглянуть на девочку, – сказала Гоха. Однако перед тем, как переступить порог дома Ларк, она на миг зажмурилась и с трудом уняла бившую ее дрожь.
Детей Ларк отослали пока на улицу и в доме царила непривычная тишина. Погруженная в беспамятство девочка лежала на постели хозяйки. Деревенская знахарка Иви втирала целебные масла в менее опасные ожоги, но к правой стороне лица и к правой руке, что обгорели до кости, она притрагиваться не решалась. Закончив, Иви нарисовала над кроватью руну Пирр и вышла из комнаты.
– Ты можешь что-нибудь сделать? – шепотом спросила Ларк.
Гоха внимательно осмотрела обожженное дитя – руки у нее уже не дрожали – и покачала головой.
– Разве тебя не обучали там, на Горе, искусству исцеления?
В голосе пытавшейся ухватиться за соломинку Ларк смешались боль, стыд и гнев.
– Даже Огион не в силах исцелить эти раны, – ответила вдова.
Прикусив губу, Ларк отвернулась и заплакала. Гоха обняла ее, гладя по тронутым сединой волосам.
Вышедшая из кухни знахарка Иви нахмурилась при виде Гохи. Хотя вдова никогда не накладывала чар и не плела заклинаний, люди болтали, будто в первые месяцы своего пребывания на Гонте она жила у мага Огиона в Ре Альби, что она на дружеской ноге с самим Верховным Магом Рокка, и уж, конечно, ей известны разного рода чужеземные зловещие заклинания. Рассерженная вмешательством в ее дела знахарка подошла к кровати и, присев на корточки, принялась помешивать курящийся на блюде порошок из трав, бормоча себе под нос исцеляющие заклятия. От резкого пряного запаха девочка закашлялась и, почти придя в себя, задрожала всем телом. В груди у нее клокотало, дыхание было частым и неглубоким. Ее единственный глаз, казалось, смотрел на Гоху.
Вдова шагнула вперед и, взяв в ладони левую руку девочки, заговорила на своем родном языке.
– Я служила им, и я ушла от них, – сказала она. – Я не позволю им забрать тебя.
Девочка уставилась то ли на нее, то ли в бесконечность, вновь и вновь пытаясь вздохнуть полной грудью.
Дорога к соколиному гнезду
С тех событий минуло уже больше года, когда в один из жарких дней после Долгого Танца в Срединную Долину с севера пришел путник. Он спросил у местных жителей, где живет вдова по имени Гоха и, следуя их указаниям, добрался до Фермы-под-Дубами незадолго до наступления темноты. Остролицый, с бегающими глазками человечек окинул взглядом Гоху и пасущихся невдалеке овец.
– Прелестные ягнята, – сказал он. – Маг Ре Альби хочет тебя видеть.
– И он послал за мной тебя? – с недоверием и некоторой насмешкой в голосе переспросила удивленная Гоха. Раньше Огион передавал ей свой зов с помощью более эффективных средств – призывного клекота орла или просто тихого шепота в ее мозгу: «Не придешь ли ты ко мне?»
Человечек кивнул.
– Маг болен, – пояснил он. – Не продашь ли ты нескольких ягнят?
– Может, и продам. Если хочешь, обсуди этот вопрос с пастухом. Он там, за изгородью. Ты не голоден? Можешь остаться здесь на ночь, а мне пора отправляться в дорогу.
– Прямо сегодня?
Вдова вновь усмехнулась, но на этот раз в ее улыбке не было и тени издевки.
– Я не могу ждать, – сказала она. Перекинувшись несколькими словами со старым пастухом Клирбруком[4], вдова зашагала к усадьбе, построенной на склоне холма у дубовой рощи. Посланец последовал за ней.
В кухне с каменным полом маленькая девочка, на чье лицо странник не мог себя заставить взглянуть во второй раз, подала ему молоко, хлеб, сыр и зеленый лук, а затем исчезла, так и не вымолвив ни слова. Вновь появилась она уже вместе с хозяйкой дома. Обе были в дорожной одежде и несли легкие кожаные мешки. Посланец вышел во двор вслед за ними, и вдова заперла дверь усадьбы. Затем каждый отправился по своим делам. Странник, передав послание и оказав тем самым услугу Огиону, пошел в деревню покупать племенных ягнят для Лорда Ре Альби, и вдова с обожженным ребенком распрощалась с ним на развилке дорог. Они пошли вверх по той тропе, по которой спустился посланец. Она вела из Долины на север, сворачивая затем на запад, к подножию Горы Гонт.
Час за часом шли они долгими летними сумерками, пока, наконец, совсем не стемнело. Тогда они свернули с тропинки и разбили стоянку в лесистой лощине у быстрого ручейка, в котором отражались пробившиеся сквозь густые кроны плакучих ив первые звезды. В глубине зарослей Гоха соорудила из сухой травы и листьев постель, похожую на заячью лежанку, и, уложив на нее девочку, тщательно укутала малышку одеялом.
– Теперь ты – куколка, – сказала она. – Утром ты превратишься в бабочку и упорхнешь отсюда.
Вдова не стала разводить костер. Она легла, завернувшись в плащ, рядом с малышкой, и стала смотреть, как на небе одна за другой загораются звезды. Вскоре она заснула под тихое журчание ручейка.
Когда они проснулись перед рассветом от пробирающего до костей холода, вдова развела костерок и сварила в котелке овсянку для себя и для девочки. Маленькая опаленная бабочка, дрожа, выбралась из своего кокона. Гоха охладила посудину во влажной от росы траве, так чтобы девочка могла взять котелок в руки и есть из него. На востоке, над могучим плечом темной громады Горы, забрезжил рассвет, и они снова отправились в путь.
Они шли весь день, приноравливаясь к шагу девочки, которая быстро уставала. Сердце женщины рвалось вперед, но она сдерживала себя, понимая, что не сможет нести ребенка. Она пыталась скрасить малышке дорогу, рассказывая ей всякие истории.
– Мы идем повидаться с человеком, со старым человеком, которого зовут Огион, – говорила Гоха девочке, пока они карабкались вверх по узкой тропинке, петлявшей между деревьев. – Он мудрый, и он – волшебник. Ты знаешь, кто такие волшебники, Ферру?
Если у девочки и было имя, она его не знала или не желала говорить. Гоха звала ее Ферру.
Малышка помотала головой.
– Что ж, и я не знаю, – сказала женщина. – Но мне известно, что они могут делать. Когда я была молодой – постарше, чем ты сейчас, но все же молодой – Огион заменил мне отца, как я сейчас заменила тебе мать. Он присматривал за мной и пытался научить тому, что мне необходимо было знать. Огион возился со мной вместо того, чтобы странствовать в одиночку. Он любил бродить по тем самым тропам, которыми мы идем сейчас, по лесам, по редко посещаемым человеком уголкам острова. Огион исходил весь Гонт вдоль и поперек, присматриваясь и прислушиваясь. Он постоянно к чему-то прислушивался, поэтому его и прозвали «Молчаливый». Но со мной он разговаривал часто. Огион рассказывал мне различные предания, причем не только широко известные сказания о деяниях давно умерших королей и героев, о событиях, что произошли давным-давно и далеко-предалеко от Гонта, но и истории, которые знал только он.
Некоторое время она шла молча, а затем продолжила:
– Сейчас я расскажу тебе одну из тех историй.
Среди прочего маги обладают способностью превращаться в кого захотят, изменять свой облик. Они называют это «перевоплощением». Даже рядовой волшебник может сделать себя настолько похожим на другого человека или даже на зверя, что ты первое время просто не веришь своим глазам. Он словно надевает маску. Но искусные маги способны на большее. Они как бы срастаются с маской, действительно превращаясь в иное существо. Например, если волшебнику нужно пересечь море, а у него нет лодки, он может превратиться в чайку. Однако при этом он начинает думать, как птица, а не как человек, и существует опасность, что он навсегда останется чайкой и никогда не станет вновь человеком. Говорят, жил когда-то на свете великий волшебник, которому очень нравилось превращаться в медведя. Он делал это столь часто, что и впрямь стал медведем и задрал своего маленького сынишку. Тогда люди выследили его и убили. Но Огион порой и шутил на эту тему. Как-то раз мышь залезла в кладовку и изгрызла сыр. Маг поймал зверька с помощью заклинания-мышеловки, взял его в руки, сурово глянул на него и сказал: «Я же просил тебя не превращаться без надобности в мышь!» Я не сразу поняла, что он меня разыгрывает…
Что ж, данная история повествует о чем-то похожем на перевоплощение, хотя Огион утверждал, что это явление выходит за рамки известного ему искусства изменения облика, ибо здесь, в одном теле, под одной оболочкой, уживались сразу два существа, а это, по его словам, никакому волшебнику не под силу. Огион столкнулся с этим феноменом в маленькой деревушке, носящей имя Кемай, на северо-западном побережье Гонта. Там жила старая рыбачка, не знахарка, не обученная искусству колдовства. Но она слагала песни. Вот как Огион нашел ее. Однажды он по своему обыкновению скитался по острову и прислушивался. Где-то на побережье он услышал, как люди напевают себе под нос, чиня сети или конопатя лодку:
Далеко-далеко на Западе
На самом краю света
Мой народ танцует
На ином ветру
Таких слов и такой мелодии Огион никогда прежде не слышал, и он стал расспрашивать людей, от кого они услыхали эту песню. Его посылали от одного человека к другому, пока, наконец, кто-то не сказал ему: «А, так это же одна из песен Женщины из Кемая». Тогда Огион отправился в Кемай, маленькую рыбацкую деревушку, где в крохотном домишке у самой гавани жила та самая женщина. Он постучал в дверь своим магическим посохом, и она открыла ему.
Помнишь, мы говорили с тобой об именах? Тогда ты узнала, что у каждого ребенка есть «детское» имя, а у взрослых – прозвища или клички. Разные люди могут звать тебя по-разному. Для меня ты – Ферру, но, возможно, ты получишь, когда подрастешь, какое-то иное прозвище. Однако когда ты вступишь в пору отрочества, тебе, если все будет идти своим чередом, дадут твое Настоящее Имя. Его даст тебе человек, обладающий подлинной властью, маг или волшебник, поскольку давать имена – это часть их искусства. И это Имя ты должна скрывать от других людей, ибо в нем заключена твоя сущность. В нем – твоя сила, твоя власть. Но, с другой стороны, это тяжкая ноша. Открыть его можно лишь человеку, которому ты безгранично веришь, и только в случае крайней нужды. Но великие маги, которым известны все Имена, могут узнать твое Имя и без твоей помощи.
Итак, Огион, который был великим магом, терпеливо ждал у двери маленького домика, приткнувшегося к дамбе, пока старуха не открыла ему дверь. Тут Огион невольно подался назад, поднял свой дубовый посох и выставил его вперед, вот так, словно пытаясь оградить себя от нестерпимого жара. Затем маг с удивлением и страхом в голосе произнес вслух Настоящее Имя старухи: «Дракон!»
В тот первый миг, рассказывал мне Огион, в дверном проеме он увидел не женщину, а великолепие пламени, блеск золотистых клыков и когтей, и огромные глаза дракона. Говорят, что человек не должен смотреть в глаза дракону.
Затем наваждение прошло, перед ним в дверном проеме стоял не грозный дракон, а слегка ссутулившаяся старуха с натруженными руками. Некоторое время они глядели друг на друга. Затем женщина сказала:
– Входите, Лорд Огион.
И он вошел в дом. Она приготовила рыбный суп, они поели, а потом долго разговаривали у очага. Огион подумал сперва, что она владеет искусством изменения облика, но, видишь ли, он никак не мог решить, кто перед ним: женщина, способная превращаться в дракона, или же дракон, принявший облик женщины. Наконец, он спросил ее прямо: «Так ты женщина или дракон?» На что она ответила ему: «Я спою тебе одну из своих песен».
Ферру в ботинок попал маленький камешек. Они остановились, чтобы вытащить его, а затем пошли дальше, постепенно замедляя шаг, ибо тропинка, петлявшая меж поросших лесом каменистых утесов, становилась все круче. Тишину полуденного зноя нарушало лишь пение цикад.
– Вот какую историю поведала она Огиону:
Когда Сегой в начале времен поднял острова из моря, земля и гулявший по ней ветер сперва породили драконов.
Так гласит Песнь Сотворения. Но в песне старухи утверждалось, что когда мир был юн, люди и драконы были единым народом, крылатой расой, говорящей на Древнем Наречии.
Они были прекрасны, сильны, мудры и свободны.
Но ничто не вечно в нашем мире. Некоторые люди-драконы постепенно стали все больше времени проводить в небе, наслаждаясь свободой полета. Они уделяли все меньше и меньше внимания наукам и ремеслам, своим домам и городам. Единственным их желанием было летать все дальше, охотиться и поедать свою добычу, не беспокоиться ни о чем, нуждаясь лишь в свободе полета.
Остальные люди-драконы все реже и реже поднимались в воздух, занятые накоплением денег, а также изучением различных ремесел и наук. Они строили крепкие дома, в которых хранили свои постоянно умножаемые сокровища, предназначенные для передачи их детям. И вскоре они стали бояться своих диких собратьев, которые могли прилететь и уничтожить их достояние, сжечь их дома вместе со скарбом просто из природной свирепости и забавы ради.
Диким сородичам людей-драконов был неведом страх. Они не учились на своих ошибках. Пользуясь их безразличием и бесстрашием, утратившие способность летать расставляли на них ловушки, как на диких животных, и безжалостно убивали их. Но им на смену прилетали все новые, которые сжигали прекрасные дома, сея смерть и разрушение. Сила вступила с разумом в схватку, которая шла с переменным успехом.
Те, кто не в силах был побороть страх, старались держаться в стороне от схватки, а когда это стало невозможным, они бежали с поля битвы. Построив лодки, они уплыли на восток, покинув западные острова, где гигантские крылатые бились со своими бескрылыми собратьями среди разрушенных городов.
Так некогда единая раса разделилась на два народа: злобных и диких драконов, сметавших все на своем пути в своей беспредельной, слепой ярости, которые жили на островах Западного Предела; и намного более многочисленных людей, чьи богатые города были раскинуты по всем Внутренним Островам, а также по южному и Восточному Пределам. Однако среди последних нашлись такие, кто сохранил знание Древнего Наречия, на котором до сих пор говорят драконы. Этих людей и зовут волшебниками.
Но песня утверждает, что среди людей встречаются также и те, кто знает, что их предки были драконами, а некоторые драконы сознают свое сродство с людьми. В песне говорится, что когда единый народ разделился на две расы, некоторые особи сохранили в себе черты как людей, так и драконов, не утратив при этом крылья. Они устремились не на восток, а на запад, в Открытое Море, и летели до тех пор, пока не достигли края света. Там они зажили в мире и согласии, огромные крылатые существа, с разумом человека и сердцем дракона. Поэтому старуха и пела:
Далеко-далеко на Западе
На самом краю света
Мой народ танцует
На ином ветру
Вот какую историю поведала магу в своей песне Женщина из Кемая.
Тогда Огион сказал ей: «Когда я впервые взглянул на тебя, я увидел твой истинный облик. Та женщина, что сидит сейчас у очага – это всего лишь оболочка, подобная платью, которое она носит».
Но старуха, смеясь, покачала головой и ничего не сказала, кроме как: «Если бы все было так просто!»
Вскоре Огион вернулся в Ре Альби. Поведав мне эту историю, он сказал: «С того самого дня я не перестаю думать о том, действительно ли кто-то – неважно, люди или драконы – живет много западнее самых западных островов, не перестаю размышлять над тем, кто мы такие, как нам обрести свою целостность…» Ты не проголодалась, Ферру? Вон, смотри, у поворота дороги отличное место для привала. Возможно, оттуда мы сможем увидеть Порт-Гонт, что лежит внизу, у подножия Горы. Это большой город, больше даже, чем Вальмут. Когда дойдем до поворота, давай присядем и отдохнем немного.
С высоты изгиба дороги они и впрямь увидали обширные леса и луга, уступами спускавшиеся к городу; величественные скалы, охранявшие вход в бухту; качавшиеся на темной глади моря лодки, похожие на горстку щепок или на жучков-водомерок. Далеко впереди над дорогой нависал огромный утес, на котором располагалась деревушка Ре Альби, Соколиное Гнездо.
Ферру ни разу не пожаловалась на усталость, но когда Гоха, наконец, сказала: «Что ж, пошли дальше?», девочка, сидевшая на пятачке между дорогой и бескрайней ширью неба и моря, отрицательно помотала головой. Солнце припекало вовсю, а они после завтрака на рассвете прошагали немало миль.
Гоха достала бутыль с водой, и они вновь попили. Затем женщина накормила девочку, достав из мешочка изюм и грецкие орехи.
– До цели нашего путешествия уже рукой подать, – сказала Гоха. – И я хочу, если удастся, прийти туда засветло. Я тороплюсь увидеть Огиона. Ты, конечно же, жутко устала, но мы пойдем потихоньку. Зато сегодня мы будем спать в тепле и безопасности. Бери мешочек, вешай его на пояс. Изюм вернул силу твоим ногам. Может, сделать тебе посох – как у волшебника – чтобы ты опиралась на него при ходьбе?
Ферру живо кивнула. Гоха достала нож и срезала для девочки толстый ореховый прут, а затем из ветки лежавшей на обочине дороги засохшей ольхи сделала и себе прочный, легкий посох.
Они вновь двинулись в путь. Подкрепившись изюмом, малышка шагала веселее. Чтобы подбодрить ее и себя, Гоха начала распевать любовные песенки, а также пастушьи частушки и баллады, которым она научилась в Срединной Долине. Внезапно она оборвала песню на полуслове и остановилась, сделав предостерегающий жест рукой.
Впереди, на дороге, стояли четверо мужчин и смотрели на нее. Прятаться в кустарнике и ждать, пока они пройдут мимо, было уже поздно.
– Путники, – шепнула Тенар девочке, и она зашагали дальше. Вдова судорожно сжимала свой ольховый посох.
Когда Ларк говорила о бандах и ворах, это не было обычными стенаниями человека в летах о старом добром времени и о том, что весь мир сейчас катится в тартарары. Последние несколько лет города и деревни Гонта не знали покоя. Повсеместно молодые люди вели себя так, словно были чужими среди собственного народа. Они злоупотребляли гостеприимством, воровали и торговали краденым. Редкие прежде нищие теперь попадались на каждом шагу, а отказ подать милостыню мог спровоцировать их на насилие. Женщины теперь опасались ходить в одиночку по улицам и дорогам и вообще старались без нужды не выходить из дома. Некоторые молоденькие девицы убегали от родителей и присоединялись к шайкам воров и грабителей. Чаще всего не проходило и года, как они возвращались домой, заплаканные, оборванные и беременные. И среди деревенских колдунов и ведьм тоже царило смятение: проверенные временем исцеляющие заклинания не лечили, приворотные зелья вызывали не любовное желание, а черную зависть и ревность. Но хуже всего, по их словам, было то, что люди, ничего не смыслящие в искусстве магии, не знавшие ее законов и не осознававшие опасности их нарушения, объявляли себя колдунами и магами, обещая своим последователям не только здоровье и богатство, но даже бессмертие.
Иви, знахарка из деревни близ Фермы-под-Дубами, с болью говорила о всеобщем упадке магического искусства. Того же мнения придерживался и Бич, волшебник из Вальмута, проницательный и скромный человек, который, как мог, помогал Иви в исцелении ужасных ожогов Ферру. Он как-то сказал Гохе:
– Мне кажется, время, когда в мире творятся подобные вещи, можно считать эрой упадка, предшествующей концу мира. Сколько веков прошло уже с тех пор, как опустел трон на Хавноре? Так не может больше продолжаться. Мы объединимся или погибнем. Остров пойдет войной на остров, человек на человека, отец на сына…
Он взглянул на нее с некоторой робостью в ясном, проницательном взоре, и продолжил:
– Кольцо Эррет-Акбе вновь стало единым целым и хранится теперь в Башне Хавнора. Я знаю, кто вернул его туда… Это, без сомнения, знамение, знак близкого прихода новой эры! Но мы ничего не предпринимаем, чтобы приблизить ее. У нас по-прежнему нет короля. Мы разобщены. Нам необходимо обрести свою душу, свое сердце. Быть может, Верховный Маг поможет нам в этом.
Понизив голос, Бич добавил:
– В конце концов, он сам родом с Гонта.
Но давно уже ничего не было слышно ни о деяниях Верховного Мага, ни о каких-либо претендентах на трон в Хавноре. Между тем положение дел в Архипелаге продолжало ухудшаться.
Вот почему Гоха почувствовала страх и неумолимый гнев, когда увидала четырех мужчин, ставших по двое с каждой стороны дороги с тем расчетом, чтобы она с ребенком вынуждена была пройти между ними.
Они не сбавили шага, лишь Ферру ниже обычного опустила голову и еще теснее прижалась к Гохе, хотя так и не взяла ее за руку.
Один из незнакомцев, здоровяк с длинными нестрижеными черными усами, наползавшими на верхнюю губу, ухмыльнувшись, негромко окликнул их:
– Эй, вы там!
Ответ Гохи прозвучал громче и решительнее.
– Прочь с дороги! – крикнула она, угрожающе поднимая ольховую ветвь, словно это был посох волшебника. – У меня дело к Огиону!
Она прошла между бандитов и, не оборачиваясь, зашагала прочь. Рядом с ней семенила Ферру. Мужчины, смущенные их ведьмовским обликом, остались стоять на месте. Сыграло свою роль и упоминание имени Огиона. А может, дело было в том, что некое настораживающее ощущение силы исходило от самой Гохи или от ребенка. Когда зловещая пара удалилась на достаточное расстояние, один из мужчин спросил: «Видали?», затем смачно сплюнул и сделал рукой жест, отвращающий зло.
– Ведьма и ее чудовищное отродье, – сказал другой. – Пусть идут своей дорогой!
Один из бандитов, молодой мужчина в кожаной шапочке, стоял и глядел им вслед, тогда как другие уже собрались идти дальше. На лице его были написаны испуг и изумление. Казалось, он собирался броситься в погоню за женщиной и ребенком, но тут его окликнул усатый здоровяк: «Пошли, Хэнди!»[5], и он подчинился.
Едва свернув за поворот дороги, Гоха подхватила Ферру на руки и бежала до тех пор, пока не начала задыхаться и не была вынуждена опустить малышку на землю. Девочка не задавала никаких вопросов и, похоже, не очень испугалась. Как только Гоха смогла идти дальше, Ферру взяла ее за руку и постаралась идти так быстро, как только могла.
– Ты красная, – сказала девочка. – Как огонь.
Она говорила крайне редко, речь ее была невнятна, а голос хрипл и тих, но Гоха понимала ее.
– Я разозлилась, – усмехнувшись, сказала Гоха. – Я всегда краснею, когда злюсь. И становлюсь похожей на вас, краснокожих варваров западных островов… Смотри, вон тот городок впереди, должно быть, Родник-под-Дубами. Это единственное жилье человека на этой дороге. Мы там остановимся и малость передохнем. Возможно, нам дадут немного молока. А затем, если ты почувствуешь, что в силах идти дальше, мы снова двинемся в путь и будем в Соколином Гнезде, надеюсь, еще до прихода ночи.
Девочка кивнула. Она развязала мешочек и немного подкрепилась изюмом и грецкими орехами. Затем они зашагали дальше.
Солнце уже давно скрылось за горизонтом, когда они добрались, наконец, до деревни и направились к дому Огиона, стоящему на вершине утеса. На западе, над темными громадами туч, что нависли над свинцовой гладью моря, засияли первые звезды. Легкий бриз шевелил короткую траву. В загоне за низеньким домиком блеяла коза. Единственное окошко тускло светилось в темноте.
Гоха прислонила свой посох и тростинку Ферру к стене у двери, взяла девочку за руку и постучала.
Ответа не последовало.
Тогда она толкнула дверь, и та открылась. Огонь в очаге давно погас, оставив после себя золу и черные головешки, но масляная лампа на стене еще испускала едва заметное свечение. И тут послышался голос Огиона, лежащего на соломенном тюфяке в дальнем углу комнаты:
– Входи, Тенар.
Огион
Уложив девочку спать в алькове в западной части комнаты, она разожгла огонь, а затем села, скрестив ноги, у тюфяка Огиона.
– Никто не присматривает за тобой!
– Я их всех отослал, – прошептал он.
Его лицо было таким же смуглым и суровым, как всегда, но густые некогда волосы поседели и передели, а тусклый свет лампы не вызывал ответной искры в его глазах.
– Ты ведь мог умереть в одиночестве! – с жаром в голосе воскликнула она.
– Так помоги мне это сделать, – прошептал старик.
– Только не сейчас, – умоляла она, прижавшись лицом к его руке.
– Не сегодня, – согласился он. – Завтра.
Собрав последние силы, старый маг поднял руку и погладил женщину по волосам.
Она снова села прямо. Разгоревшийся на славу огонь в очаге бросал отсветы на стены и низкий потолок, отчего тени в углах длинной комнаты еще больше сгустились.
– Если бы Гед смог прийти, – прошептал старик.
– Ты послал за ним?
– Он пропал, – сказал Огион. – Сгустились тучи. Пелена тумана затянула острова. Он отправился на запад, держа в руках ветвь рябины. И канул во мрак. Я потерял своего сокола.
– Нет, нет, – прошептала она. – Он вернется.
Они оба замолчали. Тепло очага начало убаюкивать их. Огион расслабился и задремал, Тенар наслаждалась покоем после тяжелого дня, проведенного в дороге. Она растерла ноющие ноги и плечи. Большую часть последнего долгого подъема ей пришлось тащить Ферру на закорках, поскольку малышка от усталости начала задыхаться.
Тенар поднялась, согрела воды и смыла с себя дорожную пыль, перекусив хлебом с парным молоком, которые она нашла в маленькой кладовой. Потом опять села у постели мага. Пока он спал, она думала о чем-то своем, глядя на его лицо, на пламя очага, на густые тени.
Тенар вспоминала, как давным-давно, еще девочкой, она так же вот сидела, погруженная в свои мысли, далеко-далеко отсюда, в комнате без окон, будучи Съеденной, служанкой и жрицей темных сил земли. А затем она словно вновь стала женщиной, урвавшей часок ото сна, чтобы побыть одной и поразмышлять, сидя на кухне погруженного в тишину дома, во внутренних комнатах которого мирно спали муж и дети. И вот, наконец, она снова вдова, пришедшая сюда с обожженным ребенком, которая сидит у постели умирающего, надеясь, как и все женщины, на скорое возвращение из дальнего похода мужчины. Но все они – жрица, жена и вдова – носили имена, отличные от того, каким назвал ее Огион. Так звал ее Гед во тьме Гробниц Атуана. Так – давным-давно, далеко-предалеко отсюда – звала ее мать, от которой в памяти остались лишь тепло рук и желтоватое пламя очага; мать, давшая ей это имя.
– Я – Тенар, – прошептала она. Огонь в очаге, вцепившись в сухую сосновую ветку, выбросил ярко-желтый язычок пламени.
Вдруг Огион захрипел и начал хватать ртом воздух. Она, как могла, помогала ему, пока он немного не успокоился. Затем они оба задремали, ее усыпило его ровное дыхание, изредка прерываемое невнятным бормотанием. Однажды, глубокой ночью, он вдруг громко спросил, словно встретившись на узкой тропинке с каким-то старым другом: «Так ты здесь? Ты его видел?» Когда Тенар встала, чтобы подложить хвороста в огонь, Огион вновь заговорил, но на этот раз он общался с пришельцем из самых отдаленных уголков своей памяти, поскольку голос мага вдруг стал по-детски высоким и чистым: «Я пытался ей помочь, но крыша дома рухнула и погребла ее. Это было землетрясение». Тенар прислушалась. Она тоже была свидетелем землетрясения. – «Я пытался помочь!» – простонал мальчик устами старика. И Огион вновь стал задыхаться.
Как только забрезжил рассвет, Тенар проснулась, разбуженная, как она сперва подумала, рокотом прибоя. Но то было хлопанье множества крыльев. Огромная стая птиц буквально стелилась над крышей хижины. Их было так много, что стены задрожали от биения крыльев, а в окне потемнело от мелькания стремительных силуэтов. Стая описала круг и улетела, не издав ни крика, ни клекота. Тенар так и не поняла, что это были за птицы.
Утром пришли люди из деревушки Ре Альби, расположенной к югу от дома мага, у подножия утеса. Пришла девушка-пастушка; женщина, доившая коз Огиона, и многие другие, желавшие узнать, что они могут сделать для старого мага. Мосс, деревенская знахарка, сразу заметила у двери ольховый посох и ореховый прут и обратила на них внимание остальных, но стоило ей войти в дом, как Огион прорычал со своего тюфяка:
– Пошли прочь! Все пошли прочь!
Он выглядел посвежевшим и отдохнувшим. Когда проснулась малышка Ферру, Огион поговорил с ней таким памятным Тенар мягким, дружелюбным тоном. Вскоре девочка вышла поиграть на солнышке, и маг спросил вдову:
– Что это за имя ты дала ей?
Он говорил на Древнем Наречии, но не знал ни слова по-каргадски.
– Ферру означает горение, буйство пламени.
– Понятно, – сказал маг. Его глаза сверкнули, и он нахмурился. Казалось, что Огион никак не может подобрать подходящие слова.
– Эту девочку, – сказал он наконец. – Эту девочку… будут бояться.
– Ее уже боятся, – сказала Тенар с горечью в голосе.
Маг покачал головой.
– Учи ее, Тенар, – прошептал он. – Учи ее всему!.. Не на Рокке. Они боятся… Почему я отпустил тебя? Почему ты ушла? Может, для того, чтобы привести ее сюда?.. Хотя уже слишком поздно.
– Успокойся, успокойся, – мягко прошептала она, видя, как он судорожно ловит ртом воздух, пытаясь еще что-то сказать.
Огион покачал головой и выдохнул: «Учи ее!», а затем вновь бессильно откинулся на подушку.
Он не стал ничего есть, лишь выпил немного воды. Около полудня старый маг уснул. Проснувшись незадолго до наступления сумерек, он сказал:
– Настало время, дочка.
И сел.
Тенар взяла старика за руку, нежно улыбаясь ему.
– Помоги мне встать.
– Нет, не надо.
– Прошу тебя, – сказал он. – Я не хочу умирать в душной комнате.
– Куда же ты хочешь отправиться?
– Все равно, куда. Если смогу, дойду по лесной тропинке до бука над пастбищем.
Увидев, что старик в силах подняться и доковылять до двери, она помогла ему. Они вместе вышли наружу, и тут он остановился и оглянулся через плечо. В темном углу единственной комнаты его жилища, справа от дверного проема, – слегка светился прислоненный к стене высокий магический посох. Тенар рванулась было, чтобы принести его, но Огион покачал головой.
– Не надо, – сказал он. – Незачем.
Старик вновь оглянулся, словно проверяя, не забыл ли он чего.
– Пошли, – сказал, наконец, Огион.
Свежий западный ветер овеял его лицо, и он сказал, взглянув на чистое небо:
– Отличный денек.
– Позволь мне позвать нескольких жителей деревни, чтобы они сделали носилки и несли на них