Продолжая уточнять наши представления об «обществе», мы следуем традиционным путем научной логики: от общего – к частному. Рассмотрев общество как среду обитания человека, как общность «вообще» и как специфическую общность «в частности», изучив факторы его возникновения, стоит пойти дальше и выяснить, что оно представляет сегодня, т.е. обратиться к социологии современного общества.
Однако первым делом нужно разобраться с терминами. Что такое «общество», нам уже более или менее ясно, а что такое «современное» – это еще вопрос. Поскольку «общество» есть качественная характеристика общности современного типа, то дефиниция «современное общество» звучит для понимающего человека примерно как «масло масляное» – весьма тавтологично. Следовательно, надо стать еще более компетентными знатоками, чтобы различать нюансы этих значений.
Сложность различения состоит в следующем. В понятии «современное общество» переплетаются и характеристики сложной организации крупных статусных сообществ, и указание на качественно новый тип социальной системы, и отнесение явления к исторической современности. В этом плане современное нам российское общество является «обществом», но не «современным», поскольку оно по принципам своей организации и по сформировавшимся к концу тысячелетия тенденциям социальных изменений не может быть отнесено к социологической постсовременности.
Если свести воедино многочисленные разнообразные индикаторы (критерии, показатели) современного общества, то получится интересная картина скрытого до времени, но очень существенного разлома нашего метасообщества (человечества) на качественно различающиеся составные части (табл. 5).
|
|
Если просто «современное общество» рассматривалось социологами как результат общественного договора, продукт разделения труда или система классовой эксплуатации (и достаточно было произнести магические формулы «свобода, равенство и братство» или «демократия, права человека и частная собственность», чтобы понять, о чем идет речь), то нынешнее «современное общество» – гораздо более сложное и специфическое образование, которое в трех словах не опишешь, поэтому социологи строят многомерные теоретические модели для отражения этой новой «современности».
К последней четверти XX в. почти одновременно прозвучали три «выстрела» – в научный оборот вошли и стали популярным инструментом анализа и социального прогнозирования концепции постиндустриального общества Д. Белла*, глобального общества И. Валлерштайна** и коммуникативного общества Н. Лумана***.
* Bell D. The Coming of Post-industrial Society. A Venture in Social Forecasting. N.Y., 1973.
** Wallerstein I. The Modern World System. N.Y., 1974.
*** Luhmann N. Soziologische Aufklarung. Opladen, 1970–1984. Bd 1–3.
Интересно то, что практически все они строили свою логику размышлений о современности, исходя из признания автономности развития разных сфер общества (экономики, политики и культуры). А поскольку такая научная позиция не требовала соединения в одной модели всех наблюдаемых соответствий в жизни общества, поскольку каждая область социального развития имеет свои собственные причины и механизмы, они выявляли реальные организационные изменения (в строении и функционировании) современного общества.
|
|
Смена технологического базиса, которая отражает прогресс прикладного знания и совершенствование средств производства, действительно вывела современное общество за рамки детерминистской логики экономической цивилизации (доиндустриального и индустриального типа). Добыча (в аграрных обществах) и переработка (в промышленных) продуктов природы сменяется добычей и переработкой информации и преимущественным развитием сферы услуг.
Изменение технологии сказывается на организации всей системы социальных связей. Меняются структура занятости, соотношение разных профессионально-квалификационных групп. Доля живого труда в производственных затратах катастрофически снижается (почти до 1/10), и теряет смысл расчет стоимости по капиталовложениям, поскольку «общество потребителей» перестает интересоваться тиражируемым (массовым) товаром и ищет уникальных, индивидуально-ориентированных, творческих способов удовлетворения потребностей своих членов. «Стоимость» окончательно превращается в «ценность» (для покупателя важно не сколько вложено в товар, а что он для него значит), а «собственность» (которая, по К. Марксу, реализуется только в адресном доходе, полезном эффекте от употребления) становится экономическим нонсенсом, поскольку эффект от использования информации тем больше, чем больше она распространена. (Поэтому реклама – зачастую самые значимые вложения производителей товаров и услуг – для наивных потребителей распространяется бесплатно.)
Информационные технологии захватывают важнейшие сферы жизни современного общества: промышленную, милитаристическую, политическую и культурную. Они создают принципиально новые условия для индивидуальной конкуренции. Поскольку в современном обществе структура социальных позиций определяется экономическими статусами, а те в свою очередь – преимущественно характером профессиональной деятельности человека*, разницу стартовых условий социального продвижения определяют уже не расовые, половые или возрастные различия, а образование, опыт, мастерство, талант. Одним из далекоидущих последствий «информатизации» и «серверизации» общества является тенденция «лидерства женщин»**, наконец получивших реальный шанс соперничать в сфере равных (наука, образование) или даже приоритетных для них (услуги) возможностей. В России, где женщины в массе давно более образованы и эмансипированы, чем мужчины, они эффективно реализуют выгоды свободной конкуренции между полами в сфере малого бизнеса.
|
|
*Kumar К. The Rise of Modern Society. Oxford, 1988.
** Naisbit ]., Aburdene P. Megatrends 2000: Ten New Directions for the 1990's. N.Y.,
1990.
Новый технологический базис производства изменяет само содержание труда, который должен быть: ответственным, профессиональным, компетентным, творческим. В противном случае нарушается технология, падает эффективность, снижается конкурентоспособность, система приходит в упадок. Недаром японский менеджмент во второй половине XX в. одержал чистую победу над американским: социальные технологии выиграли у безупречной технической оснащенности предприятий.
Вообще говоря, анализ динамики социально-экономического развития ряда современных обществ позволил специалистам выявить прямую связь между стратегией капиталовложений и экономическим ростом. Развивающиеся страны, направляющие значительные инвестиции в образование и науку, вышли в число конкурентоспособных мировых лидеров производства, а те, кто за счет продажи ресурсов «латает» экономические и социальные дисбалансы общества, оказываются в углубляющемся кризисе. Знание в современном мире – это важнейший ресурс, позволяющий радикально повысить качество социального управления и использовать возможности организации, не прибегая к другим видам капитала.
Повышение значимости и постоянное развитие информационных процессов приводят к совершенствованию коммуникационных сетей и средств сообщения во всем мире. Теоретики глобализации современного общества связывают социальное развитие технологических лидеров с их экономической, политической и культурной экспансией. И. Валлерштайн в своей теоретической концепции* доказывает, что в 1750–1950 гг. шел процесс становления единой мировой капиталистической системы и происходила поляризация мира. Ядро глобального общества, состоящее из мировых лидеров (производства), использовало выгоды своего положения и закрепляло приоритеты за счет применения этнорасовых форм организации труда (проще говоря, эксплуатации колоний и национальных окраин).
*Wallerstein I. Dewelopment: Lodestar or Illusion? Bombay, 1988.
Критикуя теорию К. Маркса, Валлерштайн доказывает невозможность мощного индустриального развития европейских стран при условии эксплуатации исключительно собственных хозяйственных и трудовых ресурсов. Только привлечение сырьевых источников и дешевой рабочей силы менее развитых обществ, попадающих в экономическую, затем политическую и социокультурную зависимость, позволило быстро обогащаться метрополиям, наиболее сильные из которых фактически становились империями.
К середине XX в. ядро (развитые общества) стабилизировалось, поскольку весь «окраинный», периферийный мир оказался захвачен (вовлечен, экономически привязан к центру) – экстенсивный путь развития мировой системы завершился. Всемирное (глобальное) общество остается структурно поляризованным, и надежд на национальное развитие в такой системе организации питать нельзя – оно достижимо не для всех и только за счет других, считает И. Валлерштайн.
Это совсем не тот вывод, который мог бы порадовать или хотя бы обнадежить россиян, поскольку именно наше государство (а вместе с ним и общество) в силу ряда причин чисто социального, характера утратило позицию мировой сверхдержавы и не использовало ресурсный и мобилизационный потенциал, который позволил бы ему удержаться в «ядре», не скатываясь на уровень экономической периферии. Более того, новое положение российского общества в мировом сообществе, строго следуя модели Валлерштайна, должно бы быть осмыслено в двух перспективах:
• возможности обретения политических союзников и
• возможности радикального совершенствования технологической базы производства.
Именно эти две проблемы следует решать в первую очередь, потому что в рамках представлений глобалистической концепции общества монополия центра может быть нарушена исключительно объединением менее развитых стран на региональном уровне с целью противодействия экономическому диктату «ядра». Валлерштайн называет это «эффективностью локальных атак на средние нормы прибыли» в регионах сырьедобычи, которые при частом повторении и широком охвате участников экономического сопротивления дадут «кумулятивный эффект».
Однако действительное «выползание» отдельного общества, одной национальной экономики из болота социальной зависимости возможно только при условии создания субпериферии, т.е. более слабого окружения, которое в свою очередь должно будет отдать свои ресурсы на строительство локального «ядра». При том что Россия остается державой регионального значения, это довольно реалистичная перспектива противодействия экспансии более мощных «партнеров», но она входит в существенное противоречие с новыми политическими идеологемами общества. (Заметим, что пресловутый «социологический цинизм», собственно, заключается в том, чтобы замечать и фиксировать то, что «есть», а не то, что «должно быть» или «хочется, чтобы было». Нам зачастую не хочется замечать «унизительные» отступления государства с прежде доминирующих политических, экономических, военных и иных важных позиций, но победа невозможна без осознания причин поражения, а удовольствие побыть империей – без дорогой платы.)
Вторая проблема – технической модернизации – возникает в связи с тем, что социально-экономическая глобалистика делит «ядро» и «периферию» современного мирового сообщества по очень конкретному принципу. Поскольку внутри системы происходит постоянный обмен – в полном соответствии с рыночными коммуникативными принципами – и поскольку в результате обмена распределение богатства и социального благополучия оказывается весьма неравномерным – в полном соответствии с кратическими, властными, организационными принципами, достаточно лишь проанализировать, меняются ли «сапоги на сюртуки» или «зеркальца и стеклянные бусы на золотые украшения».
Оказывается, что нет и нет: идет обмен знаний на ресурсы, информации на энергию. «Ядро», пользуясь своим интеллектуальным (хотя, конечно, и экономическим) превосходством, продает технологии и вывозит капитал (отнюдь не с благотворительной целью развивать местные экономики своих «придатков»), а «периферия» продает сырье, товары и человеческие ресурсы (дешевых работников), вывозя искусство, интеллект и часто – женщин (тоже не в знак признательности, а от безысходности). По этой причине вытеснение России с мировых рынков технологий и высокотехнологичной продукции (которую производит в основном отечественный военно-промышленный комплекс), а также «утечка умов» должны рассматриваться обществом как реальные угрозы будущему социальному благополучию.
Однако не только проблемы экономического отставания могут беспокоить общество, находящееся на пути модернизации («осовременивания»). Его должна страшить перспектива как «неуспеха», так и полного успеха. Если обратиться к концепции Н. Лумана, то «коммуникативное общество» на постсовременном этапе развития в силу объективных причин начинает терять мобилизационные возможности и собственную идентичность.
Проходя в своей эволюции этапы сегментации, стратификации и функциональной дифференциации, общество в конце концов переживает состояние автономизации всех своих важнейших систем. Хозяйство, политика, право, наука, религия начинают воспроизводиться по своим собственным законам, что делает развитие общественной системы бессвязным, несогласованным и дисгармоничным. Все социетальные сферы (специализированные системы отношений) общества «говорят на разных языках», или, иными словами, используют разные «символически обобщенные средства коммуникации», поэтому их семантические миры «непрозрачны» друг для друга, а ценности одной подсистемы индифферентны (безразличны) для другой.
Такой слегка «рассыпающийся» мир не может регулироваться общими культурными нормами, как считал, например, Т. Парсонс, он строится на «акциях» и «интеракциях» (событиях и простейших социальных системах, с точки зрения Н. Лумана), которые возникают благодаря согласованию, здесь и сейчас, взаимодействующих субъектов.
Поскольку «общество» Лумана состоит из «коммуникаций», комплексы которых самовоспроизводятся (это аутопойетические системы) и самоосознаются как соотнесенные к самим себе (самореферентные), люди играют в нем фоновую, контекстуальную роль. В процессе социальной эволюции общества происходят такие изменения, как деление социальных систем и отдаление их от непосредственного межличностного общения. Это может быть проще описано как автономизация разных сфер общественной жизни и опустошение смысла (нарастание абстрактности) общества как такового. Если на более ранних ступенях своего развития оно представляло более целостную систему и могло идентифицировать (самоинтерпретировать) себя как государство – при приоритете политической сферы, или рыночное общество (развитое, развивающееся, слаборазвитое – все это экономические характеристики) – при приоритете экономической сферы, то теперь оно превратилось в чистую возможность коммуникации, повсеместного социального взаимодействия – мировое общество.
К чему приводит развитие этой тенденции? Конечно, к нарастанию «космополитизма» и размыванию социальной идентичности. Атомизация общества проявляется не только в самозамыкании его отдельных подсистем и отрыве этих подсистем от «человека», но и в растворении самоидентичности этого отдельного человека, когда смещаются его ценностные установки и социальные критерии. Многие люди приходят к выводу: «Родина там, где мне хорошо». И это не просто эгоистический выбор – общество само перестает «стучаться в душу» каждому человеку, позволяя реализовать его индивидуальные решения, тотально не навязывая системные социальные стандарты.
Свобода от принуждения – это «хорошо». Но вместе с ней приходит и свобода от соединяющей людей культуры (общих символов, правил поведения, нравственных норм, духовных ценностей). Как отметили социологи-прикладники, мир переживает «кризис идентификации»: мониторинги показывают, что в разных регионах мира в разных группах населения за 10 лет в 2–3 раза стало больше людей, которые вообще не задумываются о своей социальной принадлежности (к определенной семье, товарищескому кругу, поселенческой, статусной, профессиональной группе, этносу, нации). В этом смысле мир современного общества рушится не только на макроуровне, но и на уровне микросвязей и отношений групповой принадлежности.
Известный современный социолог Э. Гидденс дает этому процессу аналогичное теоретическое объяснение: поскольку идентификация – единственный способ включения субъекта в социальные отношения и связи, разрушение комплексов самопричисления свидетельствует об атомизации (распылении) современного общества. В то же время социальная напряженность в связи с этим отсутствует, т.е. речь идет в большей степени о депривации общества.
Другой современный исследователь, К. Кумар, делает вывод о том, что в современном обществе, где социальное причисление человека зависит в основном от важности (престижности) его работы, идентификация носит синкретичный (обобщенный) статусный характер, который человек рассматривает сквозь призму «благосостояния» в целом. А поскольку в это благосостояние входит и интересная работа, и чистая среда обитания, и гуманистичная социальная структура, – люди обостренно реагируют на любые (даже незначительные) негативные изменения как на угрозу своему благосостоянию.
3. Фрейд считал, что идентификация есть отождествление не с «выгодным», а с «любимым» и, следовательно, вызывает агрессию по отношению ко всем другим («чужим»). Принимая эту логику «детского» механизма социального самопричисления, мы должны будем признать, что разрушение групповой идентификации приведет к снижению групповой и, возможно, усилению индивидуальной агрессивности. Как считает российский социолог В. Ядов, основываясь на данных прикладных исследований, в нашем обществе уровень толерантности примерно равен американскому, но у нас относительно более дисперсная, размытая «канализация» агрессивности (не такое жесткое деление на «черных» и «белых», «богатых» и «бедных»), что дает возможность направить массовую агрессию на любого врага, т.е. выше возможности социального манипулирования.
Бихевиористы (предпочитающие поведенческий анализ в социологии) рассматривают групповую идентичность как солидарность, возникающую ситуативно, по конкретному поводу и в зависимости от целей индивида – долговременных (стратегических) или тактических. А так как в российском обществе ситуации и цели туманны, идет разлом социальной наследственности и прежней идентификационной матрицы.
Представители социологии знания (когнитивисты) вообще считают, что люди идентифицируют себя вследствие концептуализации (т.е. неких целостных осмысленных представлений: мы – «демократы», мы – «студенты», мы – «любители пива» и т.п.). Но эти концепты содержательно неясны, поэтому имеют скорее символическое, нежели реальное, значение.
Это странное постмодернистское общество, которое и является социологически современным, словно отпускает своих чад на «беспривязное» содержание, позволяя чудить, фантазировать, изобретать и забавляться, т.е. реализовывать все человеческие свободы, не противоречащие свободе государственной монополии и интересам экономических корпораций (власти системы).
Ученый-футуролог Дж. Нэсбит называет заключительное десятилетие уходящего века периодом «новых триумфов индивидуального». В обществе происходит дистанцирование людей от крупных социальных институтов, возрождаются первичные общности: семейные, товарищеские, клубные, повышается интерес людей к искусству, нетрадиционным религиям. Социальная идентификация как бы совершает ценностный кульбит: происходит откат от правил самопричисления, обусловленных сложившейся социальной структурой и требованиями «общества», и устанавливаются более спонтанные, самопроизвольные, исходящие из индивидуальности каждого человека правила причисления к группе и формирования социальных общностей.
В целом социологи высказывают две фундаментальные гипотезы относительно кризиса идентификации (т.е. осознанной упорядоченности социального мира). Во-первых, разрушаются одни основы групповой идентификации, значит, возникают другие. Иными словами, процесс разрушения «общества» характерен не только для наций и народов, переживающих процесс системных изменений (модернизации, социальные трансформации, революции), но для всего мира в целом, и это как бы подтверждает реальность «глобального» сообщества. Во-вторых, изменение идентификации связано не только со шкалой ценностных критериев социального причисления, но и с социальными установками личности. Ученые отмечают, что меняется соотношение интернальность – экстернальность, т.е. количества людей, полагающихся в большей степени на себя, и людей, локус-контроль которых вынесен из личности («жертв обстоятельств»). В западных обществах по сравнению с африканскими, в протестантских странах по сравнению с католическими больше интерналистов, чем экстерналистов. В России 90-х гг. доля интерналистов немного росла, причем за счет более активной и дееспособной молодежи (а в пожилых возрастных группах доля интерналистов несколько падала).
Все это говорит о том, что на современное общество глупо смотреть с вожделением ребенка, мечтающего повзрослеть, чтобы избавиться от детских проблем. На новой стадии социального развития у общества и у каждого конкретного человека возникают новые проблемы, даже более серьезного характера. («Маленькие детки – маленькие бедки», как сказали бы наши бабушки.)
Литература: Волков Ю.Г., Мостовая И.В. Социология: Учебник для вузов / Под ред. проф. В.И. Добренькова. – М.: Гардарика, 1998. – 244 с. ISBN 5-7762-0041-5 (В пер.)