Пятнадцатое сентября 200* года,
17:04.
Предположим, ему бы удалось незаметно скинуть наручники. И дальше что? Незаметно стянуть с головы мешок, мягко говоря, посложнее. Поэтому мешок пришлось бы с головы сдирать, стараясь проделать это с максимальной быстротой. При этом, дабы задумка увенчалась сокрушительным успехом, вертухаи, словно сговорившись, должны были отвернуться и некоторое время потаращиться в другую сторону. Вот тогда Карташ мог бы рассчитывать на то, что вырвет из непутевых конвоирских рук автомат, оглушит одного, вырубит второго, заставит положить оружие на пол третьего, – короче, овладеет ситуацией.
Хотя и припомнился Карташу некий штатовский фильм, где герой на «ура» выпутывается из точь‑в‑точь такого же положения, и дело там тоже вроде бы происходит в вертолете (киношные охранники, помнится, столбенеют от изумления, когда герой вдруг сказочным образом освобождается от «браслетов», и позволяют разделаться с собой, как со щенками). Однако, чтобы все сложилось так красиво, вертухаи должны быть родом из Голливуда. Ну а эти ребятки, грамотно, без дилетантской суеты взявшие вагон, никак не производят впечатление законченных валенков, у которых отвиснут челюсти и безвольно опустятся руки, если вдруг арестант выкинет некий нежданный фокус.
Поэтому Карташ не стал в вертолете разыгрывать свой единственный козырь. А на руках у него, если прибегнуть к карточной терминологии, после раздачи застряла всего лишь козырная двойка, и более ничего. Коли уж рисковать на мизере, то следовало подождать, когда образуется более подходящий расклад…
Но и дальше ничего подходящего не сложилось. Где‑то через час лета вертолет наконец приземлился, пленников выгрузили и пересадили в новый транспорт. Да, путь‑дорога выходила длинной. «Теперь не хватает лишь прогулки на катере по рекам и озерам. Или еще лучше – на подлодке. А потом, для полноты картины, следовало бы проехаться в метро или на землеройной машине», – такие вот ироничные мысли посетили Карташа, когда ему велели сперва нагнуться, потом забираться внутрь.
Новым транспортом для Алексея стал автомобиль, оборудованный для перевозки арестованных: салон надвое делит решетчатая перегородка, задние дверцы изнутри хрен откроешь. Но это точно был не милицейский уазик (любимую ментовскую тачку распознаешь и с накрепко завязанными глазами, по одному только запаху распознаешь, не говоря уж про прочие доступные ощущения), тут же усе осчусчения (и мотор работает бесшумно, и заду мягко) наводили на мысль об автомобильном изделии импортного производства, о чем‑то типа «форда». И где у нас бедные госслужбы на таких гоняют помимо Москвы? Уж не в Сибири точно. Ну а службам частным подобные, привлекающие внимание, машины вроде бы как и вовсе ни к чему Частные службы чего надо в багажниках перевезут или в фургонах.
Следом за Карташем на заднее сиденье забрался кто‑то из конвоиров. Так и поехали. Где Маша и Гриневский, оставалось лишь гадать, а в эту машину Карташа определили одного, как кума королю. По этому поводу у Алексея образовалось две версии: или каждому пленнику выделили по автомобилю, заранее подогнав их к вертолетной площадке, или Карташа принимают за главного. А поскольку разобраться в том, какая версия правдива, или неправдивы обе, не представлялось никакой возможности, то Карташ просто ехал себе, куда везли. Правда, разве что, спросил у конвоира, что сидел рядом: «А где остальные?» Так сказать, катнул пробный шар, но в качестве ответа получил лениво процеженное сквозь зубы: «Без разговоров», – и легкий, профилактического характера тычок в бок. «Ладно, – подумал Карташ, – пока поплаваем по вашему течению, поглядим, куда вынесет».
Минут десять или около того ехали по очень ровной дороге. Последнему обстоятельству Карташ нешуточно удивился: «Это ж где у нас такие автобаны? Чистая Германия, е‑мое! Хоть бы раз, хоть бы одним колесом в выбоину угодили, хоть бы тряхануло разок…» Да, чем дальше, тем становилось все страньше и страньше. Машины чудные, дороги нероссийские…
Тачка остановилась, Карташа дернули за рукав: «На выход». Алексей выбрался наружу, его притормозили ладонью: «Стоять, ждать».
«А ведь этот конвоир – определенно военный человек, действующий или бывший, – отметил про себя Карташ. – Уж больно по‑военному четок во всем… Странная смесь намешалась. Еще вот и плитка…»
Да, под ногами Карташ чувствовал не асфальт, не песок, не гравий, а чуть выпуклую поверхность… ага, вот и зазор. Да, определенно плитка. Теперь неплохо было бы определить, какой она формы. Алексей провел ребром ботинка, нащупал паз между плитками, провел по нему. Рядом хмыкнул охранник – старания пленника не прошли незамеченными.
«Хмыкай, хмыкай, – со злостью подумал Карташ. – Посмотрел бы я, чтоб ты делал на моем месте. Голову готов прозакладывать, что ни хрена б не делал. Стоял бы истуканом, с пустой башкой и поникшими ушами, дожидаясь указаний. Пригодится не пригодится, а что есть, то я и собираю. Может, и херня, а может, именно эта информация как раз и понадобится. Так вот, касаемо плитки. Плитку кладут в центре крупных городов, вроде Шантарска, но ложут ее и богатые буратины во дворах своих особняков. На городских улицах кладут плитку прямоугольной формы, видимо, дешевше стоит, а у буржуев, выделывающихся друг перед другом и не жалеющим на это бабок, плитка формы шестиугольной. И тута, то бишь под моими ногами, она тоже шестиугольная. Так что, скорее всего, мы торчим во дворе частного особняка. Может это быть окраиной Шантарска? А почему бы и нет?..»
По характерному электронному писку Карташ догадался, что неподалеку кто‑то тычет кнопки телефона. И верно.
– Это я, – услышал Карташ. – Здесь. Да, да… Куда их?
Голос принадлежал тому человечку, что командовал захватом на железной дороге и которого Карташ окрестил про себя «старшой».
Последовала пауза. Старшой выслушивал указания, исходящие, надо так полагать, от еще более старшого в их иерархии. Разумеется, реплики телефонного собеседника Карташ не разобрал.
– Он что, хочет, чтоб прямо туда? – в голосе старшого явственно прозвучало удивление. – Скажи ему…
И осекся. Видимо, ему напомнили, что твое дело исполнять приказы, а не обсуждать их, потому что старшой, тяжело вздохнув, произнес:
– Да, да понятно. Есть. Сейчас доставим.
«Ну, ну, – мысленно отреагировал Карташ. – Опять из серии „страньше и страньше“. Вот еще и доставить нас повелели в некое место, которое поразило нашего бывалого вертухая. Сдается, что нас ждут неслабые сюрпризы и открытия…»
Их повели. Именно «их», а не его одного. Сперва Карташ услышал Машин голос – дочь Хозяина требовала снять с нее «эту сраную тряпку» и сие требование приправляла эпитетами повышенной, так сказать, сочности, особенно прохаживаясь по мужским достоинствам «идиотов к которым ее угораздило попасть». Правда, ничего она в результате не добилась, кроме окриков: «Молчать! Марш вперед!» А когда их повели, Алексей среди шагов признал и пришаркивающую походку Гриневского – Таксист шел прямо за Карташем.
Ввели их в некое помещение. Хлопали многочисленные двери, откуда‑то донесся явно телевизионный дикторский бубнеж, что‑то там про выборы и Путина. Раздался многоголосый женский смех. «Ага, место обитаемое. На преддверие тюряги смахивает мало, – ввиду отсутствия других занятий Карташ вслушивался в обстановку. – Мало это смахивает и на частный особняк: уж больно много обитателей по нему шастает. Так что же это такое может быть! Л‑любопытно…»
А потом стало еще любопытнее. Пленников запустили в дверь, за которой их встретили и вовсе уж необычные звуки, а именно – ритмичные хлесткие удары, предваряемые сильными выдохами. Эти монотонные «тумс, тумс» прекратились, едва пленников остановили, выстроив в ряд.
– А, привел!
Голос показался Карташу смутно знакомым.
– Ты их так в мешках и волок, что ли, через все долины и взгорья? Ну ты даешь! Иногда я с тебя удивляюсь. Любишь воротить секретность где ни попадя. Давай‑ка, в общем, снимай с них бурдюки, а то они у тебя стоят, словно висельники.
Наконец‑то опостылевший мешок сняли. В нос, привыкший за последние часы к духману мешковины и табака, ударил сильный запах мужского пота и кожи. Оно и неудивительно – «прозрев», Карташ обнаружил, что они находятся в спортзале. Посреди зала возвышался боксерский ринг, откуда доставленных пленников внимательно рассматривал, облокотясь на угловую стойку, человек в боксерских перчатках. За ним рисовался еще один спортсмен, у коего на руках были плоские кожаные краги для отработки ударов. Ну и в самом зале, где по всем углам висели боксерские «груши», хватало народу. В основном лица мужескаго полу, из которых большинство сидело на лавках, трепалось друг с другом и с лицами полу женскаго, кто‑то работал с грушами, кто‑то тягал штанги и «блины» в дальнем углу зала, кто‑то прыгал со скакалкой. Кстати, хватало и дверей, одна из которых была открыта, показывая, что за ней находится тренажерный зал.
– Вот они, значит, какие, герои нации, – сказал, улыбаясь и не жалеючи для этого рта, человек в боксерских перчатках.
Н‑да‑а… Недаром голос показался Алексею смутно знакомым. Конечно, ожидать приходилось всего чего угодно, однако Карташ искренне и глубоко офонарел, увидев перед собой именно этого товарища. Ну вот этот‑то хрен тут с какого боку?!
Короче, сего гражданина Карташ знал. А кто его в Шантарской губернии не знает, скажите на милость?! Да и по России мало найдется людей, никогда не слышавших об этом человеке и хотя бы раз не видевших это лицо. Правда, что называется, вживую и уж тем более вблизи лицезреть его доводилось немногим, но вот на общероссийских телеканалах одно время он изрядно помелькал, вечно улыбаясь в камеру так же широко, как сейчас улыбался Карташу с ринга. В этих самых телепортажах его неизменно сопровождал вэвэшный конвой и хвост из журналистов.
Короче, совсем не знают его разве что в глухоманских расейских уголках, где живут столь бедно, что и телевизоры‑то есть далеко не у всех, а тем, у кого есть, просто некогда смотреть в голубые экраны: пахать надо, сеять, грибы‑ягоды заготавливать, чинить нехитрые орудия труда и ходить за скотиной. «Обитателям тюрем и зон, выходит, он тоже не очень‑то известен, – скажет кто‑то уверенно, – там тоже не больно‑то смотрят телевизоры». Ну вот уж нет! Уж где‑где, а по тюрьмам и по зонам этого человека знали распрекрасно. Иш‑шо бы не знать! Андрей Зубков был в тех кругах личностью известной. Да и не только в тех кругах, как было уже сказано.
Олигарх, де‑факто единоличный владелец алюминиевого комбината, совладелец чертовой кучи фирм и ширмочек… то есть, пардон за описку, фирмочек, в середины девяностых – кумир сибирской молодежи, затмевавший по популярности в подростковой среде даже борца‑вольника Карелина, поскольку поднялся из самой настоящей грязи (из каких‑то беспросветных бараков в поселке бывших ссыльнопоселенцев, из какой‑то несусветной нищеты) в самые настоящие князи, полностью сделал себя сам, – разумеется, к своему княжению взбираясь по трупам, пройдя через несколько криминальных войн за передел, пережив уйму покушений, в которых ему просто мистически фартило, отделывался лишь синяками и царапинами… и прочая, прочая, прочая. Он мог бы вырасти в олигарха уровня Абрамовича и Дерипаски. Мог бы… но ему вовремя подрезали крылья. Или не вовремя? Без малого пять лет Зубков провел в тюряге, причем содержали его в одном из следственных изоляторов Москвы, подальше от Шантарской губернии, где законодательная и исполнительная власти к тому времени были основательно нафаршированы Зубковскими алюминиевыми денежками. Посадили же Андрея Валерьевича не за уклонение от уплаты налогов в особо крупных размерах (хотя, ясное дело, уклонялся, и как раз в особо крупных), не за карманную кражонку (что было бы в стиле воров в законе пятидесятых‑семидесятых годов, где‑то раз в пять лет, как велел воровской закон, обязательно садившихся по несерьезным статьям)… Нет. Сидел Зубков за подготовку покушения на губернатора Камчатки. Готовил он его на самом деле или нет, зачем ему понадобился этот губернатор, чем не угодил – сие так и осталось тайной. Но разбирающиеся в подводных течениях люди сходились на том, что, даже если б никакой подготовки к покушению в реальности не было, покушение обязательно придумали бы. Потому как – зарвался парень. Не по чину стал брать и роток начал разевать не по куску. Ну и когда Зубков всерьез засобирался в большую политику, его перехватили по пути, накрыв этой подготовкой к покушению, как бабочку сачком.
В конечном счете, то есть спустя пяток годков, дело о покушении развалилось за недоказанностью, но за те пяток годков зарвавшемуся сибирскому нуворишу московские хозяева указали на место за общим столом, рылом потыкали и вразумили: вот твое корыто, склепанное из алюминия, хлебай из него, удовлетворенно похрюкивая, а отходить от него ни на копыто не моги, иначе пятком годков уже не отделаисси. Какую уж науку вынес гражданин Зубков из сего вразумления, осталось для широких масс неизвестным, но после «выписки» олигарх ушел в тень. Наверное, прошерстив подшивки всех газет и прочесав Интернет, можно отыскать какую‑нибудь не великой сенсационности информашку касательно дел Зубкова за последний год. Но Карташ не интересовался судьбой алюминиевого магната, потому и понятия не имел, как и где тот проводил время, покинув гостеприимную Москву.
И вот сейчас сей олигарх сибирского значения разглядывал с ринга Карташа и компанию, похлопывая перчаткой о перчатку. Ну да, помнится, он любитель бокса, плотно занимался им в детстве‑юношестве, о чем вспоминал в каждом интервью. В тех же самых интервью собиравшийся в политику Зубков непременно разглагольствовал о том, что он стеной стоит за здоровье, он против, чтоб дети пили и курили, он горой за бокс и за прочие олимпийские виды спорта, – чем покупал сердца сибирских матерей и отцов: ведь не в наркоманы и не в алкоголики зовет, не на дурное ж дело кличет. А что до того, что Зубков пробивался наверх, к алюминиевым акциям и прочим достояниям, не через чистенькие офисы и биржи, а самым что ни на есть грязным, криминальным путем (сколотил бригаду в городе N‑ск, быстро подмял под себя N‑ск, возглавил приход окрепших молодых волков в Шантарск, там начал забираться выше и выше по бандитской лестнице, пополняя шантарские кладбища молодыми покойниками, выиграл войну за алюминий), так в Сибири, где каждый второй сам сидел, а у каждого первого обязательно сидел кто‑то из родни, так вот там к неладам с законом всегда относились иначе, чем в остальной России. Снисходительнее относились. Разбойнику многое простится, если он будет выглядеть в народных глазах героем, а не мямлей, неврастеником или, того хуже, законченным психом. Понятное дело, Зубков, выросший в этих краях, прекрасно знал образ мыслей своих земляков и работал на него.
Итак, Андрей Валерьевич Зубков продолжал рассматривать приведенных под его олигархические очи пленников, пленники рассматривали Зубкова, окружение олигарха ждало, когда Папа соизволит насчет чего‑нибудь распорядиться, но тот пока не распоряжался. А оставленные в покое боксерские «груши» все еще покачивались в разных углах спортзала.
Карташ и Маша переглянулись. Маша скроила гримасу, которую можно было перевести как «ничего себе пенки!». Значит, девочка тоже признала, к кому они попали.
– И кто у нас москвич? – Зубков прервал наконец игру в «гляделки». – Погоди, Дед, не подсказывай, сам догадаюсь.
Подсказать хотел доставивший пленников к олигарху старшой.
– Ты, чернявый, москвич! Падлой буду, ты!
Зубков вытянул руку в перчатке в сторону Карташа.
– Ну я, – вяло согласился Карташ. Просто не увидел большого смысла скрывать московскую прописку и канать под местного. Ради чего, ради какой, спрашивается, великой стратегии скрывать?..
– Из самой Москвы?
«Блин, как меня достали этим вопросом, если б ты знал, Зубков! – подумал Карташ. – Где бы на вопрос: „Откуда ты?“ – не сознаешься: мол, „москвич я“, – сразу выдают вопрос нумер два: „Из самой или не из самой?“ – или, как вариант: „Коренной москвич или не коренной?“ Никогда не мог понять, почему эта херня так важна для провинции…»
Но Алексей оставил размышлизмы при себе, а ответил предельно просто:
– Из самой.
– Иди ты! – притворно изумился алюминиевый магнат. – Неужто в Москве людей по‑другому делать научились? Не из говна их, что ли, теперь лепят?
Зубков хохотнул, и народ в спортзале хохотом поддержал своего хозяина.
– Ну, полным хлюпиком не выглядишь. И если все, что мне о тебе, москвич, наболтали верно… – Зубков хитро прищурился, было ясно, что у него вызревает какая‑то остроумная мыслишка. – Побоксировать не желаешь, москвич?
«Бред какой‑то, ну форменная шизня, – с тоской подумал Алексей. – Впору ущипнуть себя, а то вдруг и вправду сплю. Больно уж крепчает фантасмагория. Поезд, нападение в традициях вестерна, полеты с пересадками, в завершение появляется владелец алюминиевого комбината, который берет меня на слабо. Наверное, полагая, что мне сейчас больше всего остального хочется именно что боксировать, просто сгораю, мать твою, от нетерпения побоксировать…»
– Почему бы и нет. Можно и побоксировать…
Глава 5
«Бокс – не драка, это спорт отважных и тэ дэ…»
Пятнадцатое сентября 200* года,
18:37.
Вот что сказал Карташ. Сказал таким тоном, будто его не приволокли сюда с мешком на голове, а шел он мимо, маясь от безделья, зашел и, слава те господи, наконец напал на искомую развлекуху.
– Тогда двигай сюда, столичник! – позвал Зубков. – Жду. Эй, там, на палубе, минералку швырните!
Карташ еще раз переглянулся с Машей и едва заметно пожал плечами: мол, ни хрена не понимаю, плыву по течению. Потом пошел в сторону ринга, сопровождаемый одним из конвоиров в камуфляже. Конвоир снял наручники возле ринга, хмуро распорядился:
– Прохаря скидавай.
Карташ сбросил ботинки, остался в носках. После чего пятнистый конвоир еще раз учинил Карташу легкий досмотр, пробежал ладонями от щиколоток до подмышек и, оставшись довольным, хлопнул по спине:
– Пошел наверх.
Раздвинув канаты, Алексей забрался в ринг. Олигарх поливал себе на голову из пластиковой бутыли. Выкинув опустевшую тару за канаты, Зубков принялся распоряжаться:
– Поп, посудишь нас. Гоша, посекундируй москвичу. Хамид, будешь сечь время и бумкать в гонг. Шлем нужен, москвич?
– Обойдусь, – сказал Карташ, стаскивая куртку‑ветровку и оставаясь в камуфляжных штанцах и тельнике.
А Зубков для занятий боксом, между прочим, вырядился в футболку старосоветского образца с буквами «ЦДКА» на груди и с белыми веревочными завязками. Карташ попытался вспомнить, когда же ЦДКА переименовали в ЦСКА, но даже приблизительно не вспомнил. Кажется, еще при Сталине. Но майка явно была новенькой, просто скроена по моде тех, ранешних, лет. И штанцы из той же серии «ретро‑классика», вызывавшие на память персонажей вроде Антона Кандидова из фильма «Вратарь» и песню «Эй вратарь, готовься к бою, часовым ты поставлен у ворот». Что ж, вот такая блажь пришла в голову олигарха, бывает. Ну, ему, понятное дело, тут же и пошили чего возжелал.
Глядя на это костюмерное чудо, Карташ припомнил еще один предвыборный пунктик олигарха, с которым тот искал расположения в простом народе, – квасной патриотизм, показушная любовь ко всему отечественному. Видимо, тут больше, чем игра и чем плакатные призывы поддержать отечественного производителя. Похоже, тут попахивает легким бзиком…
Выделенный Карташу секундант по имени Гоша помог подопечному вдеть руки в перчатки, помог со шнуровкой, вытащил из кармана и новенькую, в целлофановой обертке капу, сорвал целлофан и поднес ко рту Карташа. Гоша этот мог бы, минуя отбор (или, выражаясь по‑модному, кастинг), пристроиться ведущим актером в триллер про маньяков, в что‑нибудь типа «Сокрушителя черепов» или «Бездушного костолома». Низкий лоб, вдавленный в ряху нос, мощная коренастая фигура, кулаки‑кувалдометры, преданные и тупые глаза. Бультерьер. Но таких любят держать при себе в качестве слуг всяки‑разны господа – подобный гоблин не способен на мудреные предательские интриги, все его нехитрые мыслишки проступают на харе лица, как фотоснимок в химическом растворе. Если чего гнилое удумает, подлец, – видно будет сразу.
Копируя героев профессиональных боксерских поединков, Зубков нетерпеливо гарцевал в противоположном от Карташа углу, нанося удары по воздуху. Стоит отдать должное олигарху – в отличие от многих своих коллег по первой купеческой гильдии, этот находился в отличной физической форме. Жирком нимало не заплыл, подвижен, легок. Высокий, жилистый, с длинными руками, с эластичными мускулами – между прочим, такую комплекцию всегда уважали в сборной Кубы, уж много лет успешно выступающей на любительском ринге, там во всех, какую ни возьми, весовых категориях и по сей день преобладают спортсмены подобного телосложения. «Кстати, по поводу весовых категорий. Они у нас с тобой, друг, примерно одинаковые, – подумал Карташ. – Даже, наверное, я малость потяжелее».
– Поп, у нас должно быть все как у людей, – обратился Зубков к человеку, находившемуся в ринге и только что скинувшему плоские краги для отработки ударов. – Ты – рефери, поэтому с тебя последние наставления. Так положено.
Названный Попом пожал плечами – мол, как угодно, – вышел на середину ринга, жестом подозвал к себе соперников:
– Боксировать без грязи. Ниже пояса не бить, открытой перчаткой не бить, голову низко не наклонять, опасных движений головой не делать… Вперед, парни.
– Незаменимый ты человек, Поп, – усмехнулся Зубков. – Все можешь, все знаешь…
Алюминиевый король вытянул вперед правую перчатку – для ритуального касания. Значица, товарищ олигарх решил скрупулезно блюсти боксерский ритуал. Ладно. И Карташ стукнул перчаткой о перчатку. А вдобавок Алексей сделал себе заметочку в мысленном блокноте по поводу этого самого Попа. Любопытная фигура. Явно, что не рядовая шестерка, скорее, валет при короле. И еще: просится в сей блокнот махонькая такая пометочка – в последней фразе Зубкова сквозила странная полемическая интонация, будто это не что иное, как составная часть вечного диалога. А раз есть спор, значит, все‑таки барин‑олигарх прислушивается к мнению своего подчиненного. Опять же, Карташ не знал, для чего ему могут понадобиться эти наблюдения. Просто откладывал их про запас, словно белка, которая зарывает про запас в землю грибы и орехи.
– Двенадцать раундов? – спросил Карташ, закусывая капу.
– У нас же с тобой не бой за звание чемпиёна мира. У нас с тобой всего лишь простой рейтинговый бой. Поэтому достаточно семи, – вполне серьезно заявил Зубков. И крикнул: – Эй, там, на нижнем ярусе, Хамид! Долго еще ждать гонга?!
Тут же прозвучал гонг. Зубков принял левостороннюю стойку и двинулся к противнику. Карташ последовал примеру Зубкова, скопировал его стойку, поскольку тоже левшой не являлся. Но, в отличие от олигарха, остался на месте, поджидая противника.
И дождался.
Зубков провел в общем‑то простенькую, но эффективную двухходовку – в корпус и в голову. Карташ чисто рефлекторно блокировал локтем выпад в корпус, а вот удар в голову пропустил. Как‑то не проникся еще Алексей внезапно свалившейся на него необходимостью упражняться в боксе. Может, оттого, что жизни на кону не стояли. Всего лишь развлекуха, вроде бы так…
Пропущенный удар в голову оказался несильным, с ног не сбил, лишь доставил неприятные ощущения, в частности, зазудела верхняя губа. «Как пить дать распухнет», – подумал Карташ.
– Бокс – это в первую очередь голова, приятель, – наставительно проговорил Зубков, отступив на шаг и опустив руки. – Во вторую очередь – ноги. И уж потом кулаки. Усвоишь это, москвич, тогда из тебя, глядишь, и выйдет Костя Цзю.
– У меня другие планы на жизнь, – сказал Карташ, удерживая зубами капу, чтобы та не вылетела изо рта.
– О, у тебя есть еще какие‑то собственные планы? Ну, ну… – усмехнулся Зубков, который и вовсе обходился без капы, выдерживая некий спортсменовский шик, мол, мне любая травма по лампаде, ради этих сомнительных понтов в свое время канадские хоккеисты играли без шлемов, а некоторые футболисты и сегодня играют без щитков и с опущенными гетрами.
Видимо, чтобы внести некоторые коррективы в жизненные планы Карташа, олигарх снова принял стойку и мелким шагом двинулся вперед, совершая корпусом уклоны влево‑вправо. Однако пропущенный удар встряхнул Карташа, настроил на борьбу, и теперь он держал дистанцию под контролем. Правда, Алексей все еще не мог избавиться от ощущения, что принимает участие в неком идиотском балагане.
Зубков тем временем начал методично долбить Карташа фехтовальными выпадами неударной, левой руки (Алексей вспомнил, что подобные удары на боксерском наречии зовутся «джебами»). Карташ уворачивался, подставлял под удары перчатки и локти.
Так они и кружили по рингу. Джебы Зубкова нет‑нет да и достигали цели. Большого урона не наносили, но, ежели бы у них шел натуральный профессиональный бой, то зачетные очки у судей боксер Зубков набирал бы исправно. Карташ разок попробовал ответить, но олигарх ловко ушел от выпада и тут же нанес быстрый встречный удар, который пришелся в плечо… и плечо враз отяжелело. Больше Карташ не атаковал, опасаясь нарваться на контрвыпад. И вдруг почувствовал теплую струйку, стекающую на верхнюю губу.
– Слабый нос, – прокомментировал Зубков. – Ай‑ай, с таким носом тяжело придется в профессиональном боксе.
Карташ ощутил, как в нем закипает злость. Злость на этого фигляра, на самого себя, на всю цепочку постигших их неудач, постигших тогда, когда казалось, что все сложилось, все удалось, что они прорвались сквозь все засады и заслоны и дальше их ждет отдых, только отдых под пальмами, возле океанов, в шезлонгах, с коктейлями в загорелых руках. Их подстрелили на взлете, посыпались неудачи, и посыпались в полном согласии с неустаревающими народными мудростями: «Беда не приходит одна», «Пришла беда – открывай ворота». И вот они остались без платины, без чьего‑либо покровительства, без будущего, зато оказались в полной власти пресыщенного развлечениями богатого буратины, сумасбродствам которого вынуждены потакать. Как говорится, здравствуй, жопа, Новый год…
– А печень прикрывать не надо! – вдруг выпалил Зубков и всадил справа в неприкрытый корпус Карташа увесистый полукрюк.
– Йо‑о! – Алексея согнуло от острой боли в правом боку. Казалось, печень разорвало изнутри и осколки свинцовой шрапнелью разлетаются, кроша внутренности на своем пути. Карташа согнуло пополам, но на пол он не упал, повис на канатах. «Мухаммед Али, бляха, не охнуть, ни вздохнуть, ни пошевелиться».
Откуда‑то сверху звучал самодовольный голос Зубкова:
– Это только далекие от бокса люди полагают, что самый чувствительный удар – в голову. А ты, москвич, сейчас на себе прочувствовал, каково получить в печень. Самый болезненный удар в боксе – в незащищенную печень.
Между прочим, доморощенный рефери по прозвищу Поп мог бы открывать счет, нокдаун был налицо, но отчего‑то не спешил. Думается, не ввиду своей судейской неопытности. Думается, он дожидается сигнала от своего хозяина, а сигнала все нет. «Может, закончить эту клоунаду, прикинувшись нокаутированным?» Но что‑то подсказало Карташу, что этого делать не стоит, а стоит, наоборот, подняться. Тем более, его, что называется, отпустило, острый приступ боли прошел, можно попытаться распрямиться, попробовать вновь утвердиться на ногах…
Карташ распрямился, оторвал себя от канатов, принял кое‑как боксерскую стойку. Он снова оказался лицом к лицу с Зубковым.
Противника, который не оправился от потрясения, на профессиональном ринге принято додавливать, добивать. Однако Зубков заканчивать бой явно не торопился – его высококупечество еще не наразвлекался. Зубков дал Карташу время продышаться, изображая ложные выпады. А вскоре и прозвучал гонг, знаменующий конец первого раунда.
Действительно, алюминиевый олигарх решил скрупулезно соблюдать весь ритуал боксерского поединка. Секундант Гоша выставил в угол ринга табурет, на который рухнул Карташ, и, как положено, принялся обмахивать подопечного полотенцем.
Алексей закрыл глаза. Под веками на темном фоне взрывались радужные всполохи и раскачивался колокол. Под монотонные «бум‑бум» Карташу пришла на ум фраза: «Остап играл в шахматы второй раз в жизни». А Алексей Карташ боксировал впервые в жизни и, честно говоря, большого удовольствия не получал.
– Гоша, не забывай, что ты секундант! – услышал Карташ порядком уже опротивевший голос олигарха. – Ты должен давать указания на раунд, должен накачивать боксера.
Гоша тяжело вздохнул, но ничего не попишешь, приказ пахана – закон, и он, наклонившись к уху Карташа, забубнил:
– Короче, это. Слышь, боец. Ты не ссы его. Он тебе тоже не Майк Тайсон. У него дыхалка не очень, понял? Проведешь длинную серию, он может и не выстоять, понял?
Какой‑то там Хамид отбил в гонг начало второго раунда. Минута пролетела для Алексея быстрее мига. Только закрыл глаза – и вот уже подымайся.
Второй раунд начался неожиданно. Боксеры, покинув каждый свой угол, не рванули друг к другу в нетерпеливом ожесточении. Господин Зубков вообще направился не к центру, а пошел краем ринга. Сделал пару шагов, остановился, прислонившись спиной к канатам, положив локти на верхний. Вперился взглядом в Карташа, покачиваясь на канатах. Алексей тоже не стремился поскорее сойтись с гражданином олигархом в жестокой рукопашной.
– Ненавижу вашу московскую породу, – вдруг сказал Зубков, пепеля Карташа взглядом. И с чувством выдал: – С‑суки жирные!
Он оторвался от канатов, вытянул руку в перчатке в сторону:
– Вот погляди на этих парней, москвич, – Зубков ударил себя перчаткой в грудь, – погляди на меня. По вашим столичным понятиям, мы – не что иное, как быдло, коровьи лепешки, дерьмо на лакированных ботинках. Какое, на хрен, будущее нам светило! Все парни, которых ты здесь видишь, родились в сраных городишках, половина из них и батек‑то своих не знает, у другой половины батьки спились на глазах. Нищета, вонь, мордобой, вечный недоед, никто из нас в детстве не хавал от пуза. Пределом жизненных фантазий представлялась собственная лайба марки «жигули». По вашим, столичник, сучьим понятиям мы должны были горбатиться на заводах, окисляя легкие и пополняя закрома ваших московских хорей и хомяков. А в сорок лет должны были сыграть в дешевый гроб, к этому времени проспиртовавшись насквозь, оставшись без зубов и не оставив детям ни копья на сберкнижке… Нет, вру, был у нас еще вариантец: притащиться к вам в столичку, наняться в прислугу, шестерить на вас, убирать за вас дерьмо. Но мы, кого ты здесь видишь, мы выгрызли свое право. И теперь половина вашей Москвы позавидовала бы жизни конкретно этих парней. Еще четверть позавидовала бы тем, кто работает на меня, на моих заводах и в моем городе… Но мы додавим и последнюю четверть, что купается в бабках. Она еще станет жалеть, что родилась в Москве, а не в Мухосрансках и Урюпинсках.
– Андрей Валерьевич, – произнес доморощенный рефери с легким оттенком укоризны. Похоже, тем самым он давал понять хозяину, что тот говорит лишнее.
– Остынь, Поп, – отмахнулся от него Зубков. И ухмыльнулся. – Один раз меня не пустили в стольный град, типа – рылом не вышел. Но мы еще придем туда, верно, парни? И я не завидую тем, кто встанет на нашем пути.
На классический боксерский поединок сие походило мало, в нормальном поединке зрители уже вовсю захлебывались бы презрительным свистом, рефери без конца подгонял бы соперников: «Бокс, бокс! Коммон, бойз!», – секунданты исходили бы слюной: «Драться, драться, забыл, зачем здесь?!», – промоутеры подсчитывали будущие убытки. Но Зубкова мало интересовало мнение нынешней публики и секундантов. Ему приспичило поговорить, и он говорил:
– Хлюпики вы все, москвич. Дело не в мышцах, встречал я столичников и крупных, как шкафы, и накачанных на станках, а все равно – как один хлюпики. Ткнешь пальцем, и лопаются, что твой пузырь из мыла. И случись до серьезного дела, я только одними своими хлопцами возьму вашу столицу. Потому что солдаты, которыми вы станете загораживаться, они ж все тоже из глубинки, столичники в армию не ходят, откупаются или косят. Поэтому срочники с радостью станут давить зажравшихся москалей…
«Угораздило меня родиться в первопрестольной, – тоскливо подумал Карташ. – Теперь отдувайся за происхождение. Нет чтобы родиться в Питере. Сейчас говорили бы без надрыва. И вообще, по нынешним временам модно быть рожденным в Питере…»
– Ну, что скажешь, москвич? – оторвал Алексея от дум вопрос Зубкова. Олигарх по своему обыкновению улыбался.
Карташ пожал плечами, утер кровь с губы.
– А надо чего‑то говорить? Ну, раз так хочешь… Ты ж при Союзе родился, в Прибалтике, значит, бывал. Или в Татарии…
– При чем тут татары? – перебил Зубков.
– А при том, что и прибалты, и татары, или, допустим, гуцулы всегда жили нормально. Что при старом режиме, что при новом. Не доводили себя и своих детей до нищеты и убожества. Пока вы тут водку жрали, в грязи валялись и скулили по поводу проклятых москалей, которые‑де житья не дают, обдирают нас как липку, они обустраивали свою маленькую частную жизнь как могли. Обували‑одевали, поднимали детей, помогали родне. Так может, в себе лучше покопаться, а не винить во всех грехах зажравшуюся Москву?
Карташ замолчал. Молчал и Зубков, разумеется, улыбаясь. Похоже, не улыбаться он не умел.
– Эй, Хамид! – крикнул олигарх. – Заснул там, что ли! Где гонг!
Незамедлительно последовал удар в гонг. «Ну вот и прошел второй раунд, – констатировал Карташ. – Прошел, надо признаться, своеобразно».
– Бумкай еще раз, Хамид! – скомандовал Зубков. – Мы с москвичом проговорили и весь перерыв. Третий раунд!
Вместе с ударом гонга Зубков, не переставая лыбиться, двинулся к Карташу.
Алексей ощущал в себе разительные перемены по сравнению с самим собою в начале боя. Он завелся. Если до этого неунывающий алюминиевый весельчак его просто раздражал, то теперь Карташ испытывал к нему нешуточную злость. «С‑сука, игрушку нашел! Кеглю, мячик! Развлекух ему, падле, мало!» Нет, наверное, ничего мерзее, чем ощутить себя игральной картой‑«двойкой» в чьих‑то руках: захочет – сбросит с рук, захочет – покроет козырем или вовсе сожжет на свече. И Карташу дико захотелось расквасить эту лыбящуюся физиономию. Ему вдруг припомнилась слышанная в каком‑то телерепортаже боксерская поговорка: «Каждый панчер имеет свой шанс», что в переводе на человеческий означает – исход поединка может решить один удар. Черт с ним, пусть не решить исход поединка в свою пользу, но хотя бы вмазать от души, хотя бы разок, чтоб юшка хлынула…
Карташ броском сократил дистанцию, безоглядно вклинился в ближний бой и па‑ашел молотить кулаками. Алексей лупил без всякой боксерской правильности, лупил отчаянно, размашисто, от души, в технике «как получится, так и получится», лишь бы влепить посильнее и поточнее… С поточнее выходило не очень. Половина ударов шла мимо цели – Зубков уклонялся, уходил, нырял. Другая половина вроде попадала в цель, но пропадала без пользы, поскольку была блокирована перчатками и локтями.
Алексей понимал, что силенок надолго не хватит. Серия выматывала, особенно выматывали удары, в которые он вкладывал весь вес, а те удары летели в пустоту и за ними проваливалось все тело. Сознавая, что выдохся, Алексей вошел в клинч.
Карташ разобрал, что не только он тяжело дышит. Защита отразилась и на дыхалке Зубкова. Верно, правду изрек секундант Гоша – не больно‑то сильна дыхалка у магната.
Сцепку боксеров разорвал рефери, клином вонзив руки между поединщиками.
– Разошлись! Бокс!
Разошлись, оступили на шаг друг от друга.
– Неп<