– Чем богаты… Всецело полагаюсь на вашу деликатность, майор. В случае чего, могу вас заверить, не мне одному придется путешествовать под Шопена, так что вы уж поосторожней…
Кацуба спрятал дискетку так бережно, словно это был приказ о его производстве в первый генеральский чин, на миг расслабился с нескрываемой радостью, но тут же спросил:
– А как насчет мальчика?
– Ну, это‑то не в пример проще… – Фрол черкнул в блокноте пару строк, выдрал листок и отдал майору. – Все координаты. Но я вас честно предупреждаю: держитесь осторожнее. Этот мальчик, что вдруг подался в бульварную журналистику, еще месяц назад перепродавал таким же соплякам сгущенку и презервативы. И совершенно неожиданно раздобыл вдруг энное количество «лимонов» на выпуск красивой цветной газетки. Словно в старых брюках нашел. Дело даже не в миллионах, которым у него неоткуда было взяться, а в самой метаморфозе – издательский бизнес, газетный особенно, нынче могут начинать с нуля только те, кто обрел хорошую заручку. Одна беда, не отследили пока что мои ребята никаких ниточек. Может, вам больше повезет. Знаете, когда я не могу найти концов, заранее начинаю слегка тревожиться: очень уж редко случается, чтобы система давала сбои. И каждый раз, когда такое случается, вблизи следует искать крупную фигуру, по‑настоящему крупную, понимаете? Либо местные крупные фигуры вдруг начинают вести какую‑то качественно новую игру, не имеющую отношения ко всем предыдущим хохмочкам, либо в наши Палестины неожиданно запускает щупальца некто издалека. Вариантов тут только два, без всякого плюрализма…
– Учту, – пообещал Кацуба.
– Кирилл Степанович, вы мне в свой черед маленькую услугу не окажете ли? Сущий пустяк. Я вам покажу ворох фотографий – может, узнаете кого? Я имею в виду, кого‑то из тех, с кем вас судьба свела в тайге этим летом?
|
|
Мазур покосился на Кацубу – тот повелительно прикрыл глаза. Фрол положил перед ним ворох фотографий – попадались и цветные, но больше было черно‑белых, маленьких, любительских. Сюжеты не блистали оригинальностью, и запечатленные на них сцены, в общем, казались совершенно неинтересными: главным образом чисто мужские компании (а если попадаются женщины, в разряд дам или леди мало‑мальски опытный мужик их ни за что бы не отнес) – за шашлыком на природе, за обильными столами, на пляже, иные разукрашены затейливыми наколками, иные выглядят невероятно респектабельно, на заднем плане маячат накачанные мальчики туповатого облика (которым, должно быть, за стол садиться по рангу не полагается), порой на скатерти между бутылками небрежно валяются импортные пистолетики, чернявый восточный человек, театрально выпучив глаза, держит в зубах кинжал с роскошной рукояткой, девица в купальнике разлеглась на обширном капоте иномарки…
Мазур вздрогнул. Снова взял уже отложенную было фотографию, всмотрелся. Приложил к ней еще одну, цветную, побольше. И еще одну. Спросил:
– Бороду подрисовать можно?
– Ради бога. – Фрол покопался в ящике стола и подал ему черный фломастер, опробовав предварительно на листке. – Хоть рога подрисуйте, хоть что…
Мазур выбрал самую большую фотографию, ту, цветную. Примерился, прикинул – и тщательно пририсовал бороду крепкому мужичку лет пятидесяти, в белой майке и джинсовом костюме, сидевшему за простым деревянным столиком где‑то в саду. Подумал, провел еще несколько линий, сделав короткую прическу довольно длинной шевелюрой. Удовлетворенно кивнул.
|
|
На него уставился колючим взглядом поганый старец Ермолай Кузьмич – собственно, не такой уж и старец, правая рука Прохора там, на «Заимке». Тот самый, которого хотелось убить даже сильнее, чем Прохора. Прохор, в конце‑то концов, был явным параноиком, а Кузьмич пребывал в полной ясности ума и был по уши пропитан крайне поганой философией, с которой хотелось поспорить не иначе, как пулей или десантно‑штурмовым ножом, – и чтобы подыхал помедленнее…
В висках жарко стучала кровь. Мазура легонько трясло – он чувствовал, что вновь вернулось шалое желание убивать просто так, из первобытной мести…
– Можно взглянуть? – тихо спросил Фрол.
Мазур придвинул к нему снимок:
– Сейчас, там, он именно так и выглядит…
Через плечо заинтересованно смотрел Кацуба.
– Ага, – сказал Фрол. – Что‑то такое нюхом ощущалось… Ну да, то‑то и… – он спохватился, замолчал.
– Кто это? – спросил Мазур.
– Милейший человек, – сказал Фрол. – Последняя кличка – Апостол, давненько не появлялся, я уж думал, и не свидимся больше никогда.
– В законе? – деловито поинтересовался Кацуба.
– Вот это – нет, – задумчиво сказал Фрол. – Не дотянул Кузема, ох не дотянул. Хотя шлейф за ним тянется достаточный – ходки, немалые дела и прочие атрибуты светской жизни. Года два назад растворился в нетях, ходили слухи, что подался в монастырь, толком никто ничего не знал, говорили даже, что дернул за рубеж, чему лично я решительно не верил – не было у него ни единой ниточки за бугор, языков не знает, особым капиталом не обременен. А он, изволите ли видеть, в егеря подался…
|
|
– Чур, этот индеец мой, – сказал Кацуба вроде бы шутливо, но с непреклонностью в голосе.
– Да бога ради, – поморщился Фрол. – Мне туда соваться, как я и говорил, совершенно не с руки. Просто помогло кое‑что понять, и смогу я теперь в рукав пару карт припрятать, если доведется вежливо просить кое‑кого, чтобы не паскудили наши угодья своими голливудскими забавами… Это наши скучные внутренние дела, вам, майор, совершенно неинтересные.
– Степаныч, – сказал вдруг Кацуба. – Не в обиду, поскучай на крылечке пару минут…
Мазур покладисто встал. Дежуривший в коридорчике плечистый парень предупредительно распахнул перед ним прочную дверь, он вышел на невысокое крыльцо, прошелся по дворику. Поодаль визжали пилы, лязгали станки. Суша осточертела до невозможности, со страшной силой хотелось в море, на глубину, в пронизанную цепочками пузырьков отработанного воздуха соленую невесомость, к неповторимому ощущению бездны, простершейся вниз под твоим лишенным веса телом…
Кацуба появился и в самом деле через пару минут, выглядел он весьма довольным, по‑прежнему напоминал кота – но удачно укравшего добрый шмат ветчины и безнаказанно стрескавшего его в укромном уголке. Он даже щурился совершенно по‑кошачьи и громко насвистывал что‑то бодрое. С ходу направился в цех, сделав рукой размашистый жест Мазуру, чтобы следовал за ним. Молчаливый страж все еще торчал на входе. Кацуба мимоходом похлопал его по боку, бросив наставительно:
– Повышайте качество продукции, юноша, а то, по слухам, югославские гарнитуры на подходе.
Тот озадаченно покосился, непроизвольно шарахнувшись, – очень похоже, Кацуба якобы небрежно хлопнул его прямо по подмышечной кобуре, но смолчал. В машине майор откинулся на спинку сиденья, какое‑то время задумчиво созерцал громоздившиеся вблизи штабеля досок, потом, не оборачиваясь к Мазуру, сообщил:
– Как выражался Дюма, интрига затягивается… Или завязывается? В общем, один черт…
Мазур дисциплинированно молчал – не та ситуация, чтобы лезть с вопросами, ясно, что погулять его отправляли не зря. Спросил только:
– А верить этому твоему «черному папе» можно?
– Определенно, – откликнулся Кацуба. – Потому что врать ему нет никакого смысла. В силу разных хитрых факторов ему твоя «Заимка» – как бельмо на глазу. Выгоды никакой, а беспокойство и головная боль налицо. Не настолько еще мы пали, чтобы с нами, многогрешными, не считались… Что ты на меня так смотришь? Не к настоящему же губернатору идти? Природа, друг мой, не терпит пустот, вот и все. Если власть выпускает из рук ниточки, они в пустоте долго болтаться не будут – быстренько кто‑нибудь подхватит и намотает на пальчики, вот тебе и вся нынешняя политграмота в кратком изложении. А чистоплюйничать мы как‑то не привыкли, да и вы тоже – можно подумать, тебе в Эль‑Бахлаке местная компартия помогала склады подрывать…
…Остановившись на лестнице между этажами, Кацуба извлек из кармана пластиковую бутылку с «Белым орлом», зажав большим пальцем горлышко, попрыскал себе на рубашку, плеснул на Мазура. Потом подумал, махнул рукой:
– Не все ж добро переводить… – Сделал приличный глоток. – Будешь?
– Да ну, в подъезде, без закуси…
– Эстет ты у нас, я сразу просек… Ладно, пошли.
Он поднялся на третий этаж и решительно позвонил в дверь. Довольно быстро зашлепали шаги, изнутри спросили:
– Кто?
– Участковый, – моментально рявкнул Кацуба. – Ваша «тойота», гражданин Нефедов, в неположенном месте торчит?
Щелкнул замок, дверь стала медленно приоткрываться. Кацуба вмиг двинул по ней плечом, отшвырнув хозяина в глубь прихожей, рванул следом, как бульдозер. Мазур вошел за ним, старательно притворил дверь и защелкнул замок.
Хозяин, кое‑как обмотанный большим махровым полотенцем, удержался на ногах и сейчас хватал с полочки под зеркалом черный револьвер. Кацуба преспокойно дал ему время не только схватить, но и почти поднять руку – потом выбил пушку, небрежно даже, словно отгонял муху или работал с манекеном в тренировочном зале. Подхватил на лету, нажал кнопку, выщелкнул барабан:
– Ты смотри, резинкой хотел в нас пальнуть, сучонок… – Вмиг ухватив хозяина за ушибленную руку, развернул и головой вперед швырнул в комнату. Полотенце слетело, и хозяин приземлился на полу совершенно голым. Кацуба вразвалочку вошел следом, громко комментируя: – Значит, мы тут имеем МЕ‑38‑компакт с безоговорочно запрещенными резиновыми пульками… Если в лоб, будет больно, если я тебе сейчас шмальну по яйцам, выйдет и вовсе похабно…
Квартирка оказалась однокомнатная. На широкой тахте обнаружилось довольно юное создание противоположного пола, с испугу укрывшееся простыней до носа. Хозяин лежал в углу в нелепой позе – совсем еще сопляк с гладенькой глуповатой физиономией. Безжалостно хрустя подошвами по разбросанным кассетам, Кацуба прошел на середину, пинком поддел черный шнур и вырвал его из розетки. Стоявший на полу магнитофон замолчал.
– Ногой по чавке хочешь? – поинтересовался майор у лежавшего.
Тот молчал, но по его лицу читалось, что предложение не вызвало у него ни малейшего энтузиазма.
– Ну тогда вставай, выкидыш, – сказал Кацуба. – Трусы натяни, что ли, вон валяются, – а то как бы у меня педерастические склонности не заиграли… Встать! – рявкнул он так, что девица спряталась под простыню с головой. Повернулся к Мазуру. – Вова, залетай, сейчас разборочку учиним по всем правилам, с кровищей на стенах и яйцами на люстре… – вытащил бутылку и глотнул из горлышка.
Хозяин, опасливо косясь на них и обходя стороной, натянул трусы, потянулся было к рубашке.
– Отставить! – рявкнул Кацуба. – И так сойдет… Ты, фемина, ну‑ка быстренько вылезла, прошлепала на кухню и живенько мне приперла чего закусить… – Он огляделся, поднял со стула синее платьишко и швырнул ей. – На, задрапируйся – и в темпе, фемина, в темпе!
Она кинулась на кухню, натягивая платье на ходу. Кацуба успел звучно шлепнуть ее по попке, нехорошо оглядел хозяина и сообщил:
– Ну, щас я тебя, Витек, буду мочить, как мамонта…
Хозяин наконец‑то смог выговорить:
– Нет, мужик, ну ты хоть объясни…
– Объяснить тебе? – зловеще протянул Кацуба и захохотал, словно привидение. – Щас я те объясню, журналист хренов, я тебе так объясню, что в Склифосовского не соберут… – Вытащил из кармана безжалостно смятый номер «Шантарского скандалиста», расправил и замахал под носом собеседника: – Твоя газетка, сучий потрох? Да ты мне целку не строй, тебя типография с потрохами заложила, они ж там все живые люди, никому неохота, чтоб ими окно прошибали – окно‑то на третьем этаже было… Ты эту газетку тискаешь, говорю? Отвечать без промедления!
– Ну, моя…
– Ага! – еще более оживился Кацуба. – Вот я те щас корректуру и устрою, как в лучших домах…
Вернулась девчонка, издали на вытянутых руках протянула тарелку с яблоками и наваленными грудой конфетами.
– Конфектами – водку? – печально спросил Кацуба, но все же сгреб с тарелки яблоко, глотнул водочки и откусил от яблока изрядный кус. – Теперь ставь сюда и волоки аршины в темпе, вон Вова с утра неопохмеленный и потому зверь почище меня…
– Что волочь? – робко переспросила она.
– Стаканы, чадо! – страдальчески поморщился Кацуба. – Нет, ну что мы за молодежь ростам, если она русского языка не знает… Садись, Витек, в ногах правды нету… От‑так. Только смотри у меня, не дергайся, а то рассвирепею напрочь…
Принял у девчонки пару рюмок, плеснул в одну для Мазура, сунул ему в руку, распорядился:
– Теперь прыгай в постельку, фемина, и сиди там тихонечко, словно тебя и вовсе нету… Вова, у тебя налито, шарашь под яблочко, а Витьку мы не нальем, перебьется… – Опрокинул свою рюмку, успешно притворяясь вовсе уж пьяным. Чуть пошатнулся, оглядел хозяина с ног до головы и с блатным надрывом возопил: – Ты за что ж меня опозорил на весь белый свет, сука драная?
– Да объясни ты толком! – воззвал Витек. – Газета‑то толстая, там много всего…
Перелистав страницы – и порвав при этом парочку, Кацуба сложил газету пополам, так, что с обеих сторон оказалась пресловутая статья, взмахнул ею под носом у незадачливого главного редактора:
– Твоя работа?
– Ну…
– Ага, – сказал Кацуба, прямо‑таки лучась счастьем и радостью. – Ты писал, значит?
– Ну, вообще‑то… Не то чтобы… А в общем…
– Так ты?
– Я…
– Яйца вырву, – ласково сказал Кацуба. – Выкину из окна – и полетишь ты у меня, как фанера над Парижем. Ты что это тут написал про зама по хозчасти, который генералам ловит сосок прямо на улице, в машину затаскивает, в бане по печенкам стучит, чтобы ложились под гостей без лишнего писка? – И вновь подпустил блатного надрыва: – Курва ты долбаная, я ж и есть зам по хозчасти последние семь лет и никакого другого зама там сроду не бывало! Тебе бумагу предъявить? – Он выхватил офицерское удостоверение личности, раскрыл, сунул парню под нос. – А ну, выползок, декламируй вслух! А то пну!
Тот торопливо забубнил:
– Майор Щербак Василий Васильевич, заместитель командира по хозяйственной части в/ч 35773…
– Ну, понял? – торжествующе возгласил Кацуба. – Я и есть зам по хозчасти. И в жизни я телок по улицам не ловил, как ты тут накропал, а уж тем более в бане их не нежил. Да если моя баба эту херню прочитает, она об меня все тарелки перебьет, а потом кастрюлями башку отполирует… Ты вот у Вовки спроси, он мою бабу знает, сто лет вместе служим – не баба, а чистая зондеркоманда. Если ей твоя говенная газетка в лапы попадет, мне и на Северном полюсе покоя не будет, хоть домой не возвращайся… Вовка, скажи!
– Это точно, – сказал Мазур. – Кранты Ваське придут…
Он добросовестно играл свою роль – с грозным видом топтался посреди комнаты, в самых патетических моментах майорских монологов поливая съежившегося в кресле газетера зверскими взглядами, недвусмысленно помахивая кулаком. На газетера жалко было смотреть.
– Да откуда ты на мою голову взялся, сука типографская? – воззвал Кацуба к потолку, долженствующему изображать небеса. – Жили‑жили, не тужили – и нате вам, пироги с котятами! Мне чихать, что ты там накропал про подводные лодки и атомные бомбы, пусть с тобой за это наши особисты разбираются – а они тебя, гада, вскорости возьмут за кислород! – но за то, что ты про меня вагон херни нагородил, я тебя сейчас понесу на пинках по всем углам, и ни хера мне за это не будет, все равно за тобой, того и гляди, особисты явятся, попинают еще почище!
– Вы не особенно‑то… – подала голос девчонка.
Кацуба развернулся к ней:
– А ты сиди и не вякай! Ты кто такая?
– Невеста, между прочим! – отрезала она задиристо. – Скоро заявление подадим, вот!
Она даже привстала с задорным видом, явно намереваясь защищать кавалера от любых посягательств. Созерцавший ее Мазур уже примерно догадывался, кто будет главой семьи, если дойдет до законного брака, – парнишечка выглядел сущей тряпкой, и совсем не подходил на роль крутого репортера а‑ля Невзоров. А это уже странно и заставляет задуматься…
– Да какое заявление? – заржал Кацуба. – Я ж ему вскорости женилку оторву, и будет он тебе без всякой надобности!
– Жди, разорался! – огрызнулась девчонка. – Разобью сейчас окно, заору на всю улицу…
Видимо, как только она поняла, что нападавшие к уголовному миру определенно не относятся, твердо решила сражаться за двоих.
– Я тебе заору! – пообещал Кацуба. – Сиди смирно!
– А ты мне не указывай! Крутые нашлись!
– Нет, лялька, ты сама подумай, – с надрывом пожаловался Кацуба. – Он же меня подставил, твой хахаль, как в жизни не подставляли! Говорю тебе, сроду мы никаких девок силком в баню не таскали! На кой хрен оно нам надо, если шлюх и так немеряно, только свистни? – И сыграл мгновенную смену настроения, у пьяных в дым весьма частую: – Не, я ему щас всю жопу распинаю, а Вовка тебя подержит, чтобы не дрыгалась. Так я тебя к окну и подпустил…
– Ох, Витька, говорила я тебе, что вляпаешься… – вздохнула она с таким видом, словно была лет на десять старше.
– А куда деваться? – машинально огрызнулся он, но умолк, побледнев.
– Ах ты, падла! – рявкнул Кацуба и кинулся к нему. – Деваться ему некуда? Щас ты у меня головой в унитаз денешься!
– Э! Э! Э! – заорал Мазур, обхватив его поперек туловища и оттаскивая подальше. – Вася, не заводись, что‑то я тут чую за всем этим хитрожопое…
Кацуба с превеликой неохотой дал себя оттащить и малость успокоить. Закинул голову, присосавшись к бутылке – но на сей раз, Мазур заметил, только делал вид, будто хлебает. Роли определились, и Мазур, честно отыгрывая свою, сообщил:
– Витек, ты его не заводи, он в Афгане контуженный и битый по горячим точкам, в любой психушке с распростертыми объятиями примут, так что ментами не пугай, отмажется… Ты мне скажи честно: ну на кои хрен ты про него такую херню написал? Точно тебе говорю, херня полнейшая. Ты, если можешь оправдаться, язык на запоре не держи, я его долго не удержу…
– Удавлю! – взвыл Кацуба, не трогаясь, однако, с места.
– Говорила я тебе, влипнешь! – укорила жениха юная невеста.
– Лизка! – прямо‑таки взревел тот.
– Молчать! – рявкнул Кацуба. Покачался посреди комнаты, круто свернул к постели и плюхнулся рядом с отшатнувшейся невестой Лизой. – Лиза, говоришь? Лиза‑Лиза‑Лизавета, я люблю тебя за это, и за это, и за то, что ты пропила пальто… Лиз‑за, ты со мной не играй, а то озверею… Во что этот придурок влип, говоришь? Ну‑ка, колись, а то будет тут варфоломеевская ночь… Если он тут ни при чем, ты мне покажи, кто при чем, чтоб я ему яйца и выдернул…
Газетер дернулся – но Мазур, заслонив его спиной, показал вынутый из‑под куртки пистолет. Потом демонстративно пистолет уронил, так, чтобы девчонка видела, не спеша подобрал.
– Вовик! – радостно заорал Кацуба. – Я, бля, и забыл, что пушку брал! – Выдернул пистоль из кобуры, неуклюже помахал им возле свеженькой Лизиной мордашки. – На дуэль вызывать не буду – влет подстрелю!
Вот теперь лица у молодой парочки стали одинаково бледными. Черные пистолеты выглядели убедительно, а разобиженные господа офицеры выглядели достаточно пьяными, чтобы не думать о последствиях…
Перехватив умоляющий Лизин взгляд, Мазур отобрал у Кацубы пистолет:
– Вася, Вася! Ты ж так в нее шмальнешь, а она ни при чем, чуешь? Лизавета, ты уж не темни, душевно тебя прошу, нашкодили – извольте выкручиваться… Я Ваську знаю…
– Они его завербовали! – выпалила Лиза с отчаянным лицом человека, прыгающего в одежде в холоднющую воду. – Вот и ходит теперь на поводке, как пудель!
Витек скорчился, зажимая ладонями виски, простонал:
– Ну, дура…
– Зря ты так, – сказал Мазур. – Она умная. Она тебя, дурака, от Васькиной пули спасает… Кто вербанул‑то, Лиза? Ты тихонько, никто и не услышит… – и наклонился, подставив ухо.
«Ах, вот оно что, – подумал он, услышав произнесенную шепотом аббревиатуру – несколько честных советских букв. – Соседушки дорогие, конкуренты, мать вашу. То‑то конторой за версту попахивало… Все сходится, господа офицеры! Вот только – зачем?
– Так, – сказал он. – Вася, захлопни пасть и посиди смирненько, тут обмозговать треба… Водки хочешь, Лиза?
– А давайте! Только вы его придержите…
Мазур, чувствуя, что смотрится в ее глазах не столь уж и скверно, галантно поднес рюмку вкупе с яблоком. Она лихо осушила, скупо куснула яблоко и заторопилась:
– Они его, дурака, вербанули на валюте. Все крутят дела с валютой, у всех проскакивает – а Витьку подловили по невезению, при всех уликах и свидетелях, и взялись раскручивать… Знаете, как они его пугали!
– Так ты еще и стукач? – рявкнул Кацуба.
В глазах у него явственно мелькнуло неприкрытое страдание – это ему следовало вести допрос, но опрометчиво выбранная роль пьяного скандалиста выйти из образа не позволяла…
– Тихо, Вась! – сказал Мазур. – Тут пошло заграничное кино, сам видишь… Витек, она нам мульку не гонит?
Витек, с лицом самоубийцы, старательно замотал головой.
– Так‑так‑так… – протянул Мазур, изобразив голосом некую долю сочувствия. – Значит, они тебя и подвязали газетку издавать? И статейку эту идиотскую они подсунули? Кино, бля… Что ж с тобой теперь делать‑то? Не убивать же, в самом деле…
– Хоть попинать! – предложил Кацуба. – Нет, пусть он, выродок, точно опишет, кто его мотал, может, киска звездит, как нанятая, лапшу мне вешает…
– Да? – обиделась Лиза. Вскочила, распахнула секретер, бросила Мазуру на колени кипу листков, густо покрытых машинописными строчками. – Вот он с чего и переписывал!
– Р‑разберемся, – промычал Кацуба, смяв листы и запихнув их в карман. – Ну, раз такие дела – полетели, Вова, комбату срочно жаловаться. Он им устроит клизьму с дохлыми ежиками… – Уже в дверях остановился, погрозил кулаком: – И смотри у меня, писатель! Если что, душу выну!
Мазур загромыхал следом за ним по лестнице. Отступление было проведено грамотно и вовремя, ничего не скажешь. Можно было, конечно, потрясти парнишечку насчет внешнего облика и фамилии совратившего его следователя – но нет гарантии, что фамилия настоящая. А если квартира на подслушивании, сюда уже могли выехать «соседи», пора уносить ноги, чтобы не влипнуть в излишние сложности…
На лавочке грустил потрепанный бомжик в клочковатой бороде. Кацуба мимоходом сунул ему в руку наполовину опустошенную бутылку и побежал к машине.
– А ведь не врут деточки, а? – спросил он, выворачивая на Кутеванова.
– Не врут, – кивнул Мазур. – По крайней мере, все это прекрасно ложится в гипотезу… Оперативнички, которые не привыкли защищаться от постороннего вторжения, чересчур уж наглый наезд на базу посредством разболтавшейся печати… Но зачем? Я понимаю, могли купить одного‑двух – но против нас целое подразделение действует, ручаться можно…
– А может, купленный высоко сидит, – бросил Кацуба.
– Надо ж теперь к генералу…
– Успеется, – отмахнулся Кацуба не без легкомыслия. – Генерал все равно по делам смотался в штаб округа. Напишу на базе рапорт по всем правилам и хай оно идет, согласно бюрократии…
– А они его тем временем спрячут?
– Пусть прячут. – Кацуба правой рукой похлопал себя по карману. – Все на пленочке, друг мой. Да и не побежит он рассказыват – потолкуют сейчас со своей Лизкой по уму и решат сидеть тихо, как мышки. В Лизочке, помимо сексапильности, характер чувствуется, определенно. Ведь расколола, паршивочка, или, что вероятнее, сам ей в соплях и слезах признался, совета просил, как дальше жить…
…Зеленые створки разъехались в стороны, пропуская машину на базу, но часовой, вместо того, чтобы посторониться, вышагнул наперерез. Кацуба поневоле затормозил. Тут же из караулки вышел незнакомый пехотный капитан и распахнул дверцу со стороны Мазура:
– Выйдите, пожалуйста.
– В чем дело? – Мазур полез наружу, на ходу вытаскивая из кармана пропуск, – вполне возможно, после взрыва меры безопасности, как водится, удесятерили, все мы задним умом крепки. – Вот…
Капитан забрал у него пропуск и, не глядя, сунул в нагрудный карман:
– Мазур Кирилл Степанович?
– Так точно, – ответил Мазур, напрягшись.
– Личное оружие при вас?
– Да.
– Прошу сдать.
– Что‑о?
– Сдайте оружие, – сухо приказал капитан, положив руку на кобуру.
Мазур огляделся по сторонам – сзади уже стояли двое, между ним и воротами, чернявый широкоплечий лейтенант и сержант, по возрасту годившийся скорее в капитаны. Они стояли в положении «вольно», оружия в руках не было – однако Мазуру хватило беглого взгляда, чтобы распознать хорошо подготовленных волков…
Он вытащил пистолет и рукояткой вперед протянул капитану. Двое моментально встали по бокам, и за спиной с лязгом захлопнулись ворота. Часовой, украдкой зыркая на происходящее, отошел к темно‑зеленому «грибку».
– Пройдемте в штаб, – капитан держался вежливо‑отстраненно.
Из машины на них бесстрастно смотрел майор Кацуба.
Глава шестая
А вас, Штирлиц, попрошу остаться…
Скромные труженики специфических профессий еще во времена становления ремесла, в эпохи, не обремененные электроникой и писаными документами, открыли простую житейскую истину: попасть на допрос к своим – не в пример хуже, нежели к противнику. И дело тут не в перечне грядущих неприятностей – порой свои тебе нарежут ремней из шкуры в ситуации, когда чужие ограничились бы парочкой оплеух…
Все дело в нешуточной психологической плюхе. Человек мгновенно изымается из прежних отношений, из прежней системы и переходит в иное качество: окружающие остаются на своем месте, а он словно бы уже чужой …
Невесть откуда взявшаяся троица отконвоировала Мазура в штаб, а там, в комнате, куда Мазур прежде как‑то не захаживал, обнаружился еще один пехотный капитан – согласно форме. Содержание оказалось несколько иное: капитан предъявил документы, из которых явствовало, что он вообще‑то в миру – капитан третьего ранга и имеет честь состоять в контрразведке флота. Того самого, к которому был приписан и Мазур всю свою сознательную военную жизнь. Легко догадаться, что неожиданная встреча сослуживцев протекала отнюдь не в теплой и дружественной обстановке. По голове, правда, не били – контрразведчик, исполненный свойственной его ремеслу бюрократической загадочности, вдумчиво проверил документы Мазура, хмуро сличил фотографии с оригиналом, а потом непринужденно упрятал документы в стол.
Дальше все было предельно просто. Внутреннее расследование. Домашний арест. Стопка чистой бумаги в палец толщиной, заботливо врученная авторучка с запасным стержнем. Обосновавшийся в коридоре, под дверью его комнаты, ряженый сержант. Телефон отключен. Жратву, правда, принесли в обед, согласно распорядку, даже одарили блоком сигарет (зато свои, что лежали в комнате, исчезли, определенно на предмет проверки. Вообще Мазур без труда обнаружил, что комнату в его отсутствие весьма профессионально обшарили). Приказ‑пожелание контрразведчика, высказанный столь же бюрократически сухо, был недвусмысленным: как можно более подробно и обстоятельно описать все, что Мазур делал с того момента, как отчалил на плоту из Курумана, – и до той минуты, как вышел на перрон шантарского вокзала.
Время не лимитировано – лишь бы подробнее и обстоятельнее… Как водится, на прощание особист использовал на нем часть их всегдашнего арсенала: якобы всезнающие взгляды типа «советую‑не‑запираться‑нам‑все‑известно», туманные намеки на то, что вскоре прибудет некто облеченный полномочиями, который Мазуром и «займется всерьез», а также непременное пожелание «подумать как следует». Сточки зрения психиатрии все это именуется «ложная многозначительность» и служит неопровержимым симптомом иных расстройств – но тогда лишь, когда речь идет о гражданах цивильных. Для особистов же всех времен, стран и народов подобное поведение, наоборот, служит признаком их полнейшего служебного соответствия и ничего тут не поделаешь, аминь…
Эмоции пришлось временно отложить в долгий ящик – что бы Мазур ни чувствовал и какие бы слова про себя ни произносил, он был армейской косточкой, офицером от плоти и крови, а потому не собирался заламывать руки подобно истеричной гимназистке. В конце концов, во времена развитого социализма после каждого возвращения из забугорных странствий отписываться приходилось не менее обильно. Сплошь и рядом индивидуумы, подобные хмурому капитану третьего ранга, таращились на вернувшихся ничуть не дружелюбнее, словно априорно подозревали в измене, лжи и вероломстве и были уверены, что «морские дьяволы» по своей собственной инициативе проникали за рубеж, проползши на брюхе мимо погранцов, а чужих профессионалов резали ножиками опять‑таки по извращенной страсти к садизму. Скромные труженики специфических профессий смолоду осознают, что их жизнь будет четко делиться на две половины – работа и отписыванье… И не стоит сваливать все на систему – по достоверной информации, на той стороне то же самое, не зря же еще полсотни лет назад там родился милейший эвфемизм «поездка в Канаду»[6]…
Словом, у него был большой опыт отписываться – укладывать самые невероятные и драматические события в косноязычные канцелярские абзацы, от которых человеку непосвященному (и посвященному, впрочем, тоже) неудержимо хочется блевать. И то, что речь на сей раз шла о нем и о жене, ничего, если подумать, не меняло: бывает, смерть лучших друзей приходится описывать корявыми оборотами, способными повергнуть нормального человека в брезгливый ужас…