ЛЮДМИЛА. (прикладывает к себе то одну, то другую тряпку). Во, загнивают гады. Во, загнивают. Ишь, глаза закатывает: мамины платья, мамины платья. А мне жопу нечем было прикрыть. Старье свое дарит. Могла бы и новенькое что-нибудь в подарок привезти.
СЕРГЕЙ. Говнезти. Слушай, а этот Дэвид парень или девка? (Хохочет).
ЛЮДМИЛА. А тебе зачем?
СЕРГЕЙ. Походняк у него блатной. Шефу завтра расскажу помрет!
ЛЮДМИЛА. Он и девочка, и мальчик. У него разрез есть специальный и морковка. Это же Запад. За доллары сделали разрез и морковку пластмассовую. Понял? Мне бы вот так.
СЕРГЕЙ. Зачем?
ЛЮДМИЛА. Издевалась бы над тобой, крокодил. Эта красивая?
СЕРГЕЙ. Говнивая. Неважнец.
ЛЮДМИЛА. А эта?
СЕРГЕЙ. (хохочет). Другой коленкор.
Хохочут, зажимают рты, падают на пол.
Иван в своей комнате, раскладывает тряпки на полу, бормочет что-то.
КОМНАТА ДИМЫ.
ТАНЯ. Ее и здесь слышно.
ДИМА. Кого?
ТАНЯ. Кукушку. Милая, да, но хочется взять камень и кинуть в нее, чтобы она не высовывалась... Дима!
ДИМА. (повернулся, смотрит на Таню). Что?
ТАНЯ. (молчит). Димочка...
ДИМА. Что?
ТАНЯ. (молчит). Димочка... Что это там на небе?
ДИМА. Звездочка.
ТАНЯ. А там?
ДИМА. Еще одна.
ТАНЯ. А это?
ДИМА. Еще звездочка.
Молчат.
ТАНЯ. Завтра на кладбище. Рано утром. Покажешь мне их могилы? Ты знаешь где?
ДИМА. Что?
ТАНЯ. Могилы?
ДИМА. Знаю. Там и твое имя стоит. Я тебя год назад похоронил.
ТАНЯ. Не за что. Там, в углу подарок тебе.
ТАНЯ. Что это там? Что это за бумаги? Их хочется поджечь... Что это?
Таня идет к куче бумаг, встала на колени, перебирает листы.
ДИМА. Прости меня. Прости. Смешно было надеяться. Как ненавидел я твою жирную маму, твоего тупого, безмозглого отца, как стыдился за мать, которая по-рабски ползала за ними. И как я любил тебя. Год, два, три, четыре - каждый день, каждую минуту, только ты, и с каждым днем ты становилась лучше, ты занимала больше места в моем мире, я говорят с тобой, я писал тебе письма, не зная, куда их отправить, - девять лет, девять лет ради фальшивой куклы... Год назад оттуда приехал наш знакомый, вместе учились в школе, Водопьянов Шурик, передал мне на словах от тебя привет и радостно похвастал...
ТАНЯ. (быстро). Водопьянов, Водопьянов, помню я эту свинью, приехал в Нью-Йорк, торговал матрешками, чтобы купить по дешевке какого-то говна, я не снизошла до общения с ним, я уверена, что он кагэбэшник...
ДИМА.... и похвастал, что переспал с тобой и что с тобой спят все, кто хочет, потому что ты - достопримечательность русской эмиграции в Нью-Йорке: дочь бывшего посла Советского Союза стала грязной блядью...
ТАНЯ. (хохочет). Ах, Водопьянов, Водопьянов, пьяная-вода... Ложь!!! Ложь!!!
ДИМА. Десять лет, десять лет жизни...
ТАНЯ. Надо все переставить тут, всю мебель. С чего я взяла, что я буду спать в коридоре. Пусть кто-то из вас спит в коридоре. Я тут хозяйка. Я буду спать здесь! Здесь!!! Здесь!!!
В комнату врывается Иван, падает на колени.
ИВАН. Татьяна Даниловна, вот он, момент! Христом Богом прошу! Голубушка! Заклинаю! Дайте! Дайте мне! Мы чужие на этом празднике жизни!!!
ТАНЯ. Что... что вам надо? Что такое?
ДИМА. (сел у балкона). Русская народная блатная хороводная.
ИВАН. Молчать! Не боюсь тебя! Ты нас десять лет тиранил! Он тут как убийца какой был! Взял власть в квартире, Татьяна Даниловна! Тиранил! Что хотел, то и делал! Вы хозяйка тут, и я хочу сказать дайте мне денег, взаймы, Татьяна Даниловна! Вы богатая! Смотрите, какое платьишко на вас! Как артистка зарубежная! Помогите бедному Ване! Пожалейте бедного Ваню!
ДИМА. Восстань, пророк...
ИВАН. Молчать! Ни слова! Тут без тебя есть хозяева! Татьяна Даниловна, дайте, помогите, помогите мне, помогите!!!
ТАНЯ. Тише, встаньте, нате, берите, сколько вам надо, берите все...
Схватила сумочку, выкидывает из нее на пол деньги. Иван сгреб их, ползет из комнаты в коридор, смеется.
ИВАН. Дала, дала... Кум королю теперь, кум королю, брат министру... Я знал... Спасибочко вам, Татьяна Даниловна, я уже одну женщину тут нашел, она согласная со мной жить, если я денег накоплю и жилплощадь приобрету, вы - человек...
Уполз в свою комнату, выключил свет, сел под пальмой, трясется, крестится, “стреляет” себе в лоб:
Быдж, быдж, быдж, быдж, быдж, быдж...
МОЛЧАНИЕ.
ДИМА. Вот так они и жили. Спали врозь, а дети были.
ТАНЯ. Что?
ДИМА. Впрочем, прости меня, Я пьяный стал. Прости. Мне все равно.
ТАНЯ. Передо мной еще никто не стоял на коленях. Никогда...
ДИМА. Сколько ты ему дала?
ТАНЯ. Не знаю. Две или три тысячи там было.
ДИМА. Рублей?
ТАНЯ. Долларов, конечно. Ну, пусть. Он говорит надо. Пусть. Он начнет новую жизнь.
ДИМА. Не начнет.
ТАНЯ. Почему? Он сказал есть женщина...
ДИМА. Он сложит деньги в железную банку и закопает их в землю под пальму, которая стоит у него там. Он всегда так делает. По ночам считает. Вот.
ТАНЯ. Зачем ему?
ДИМА. Жить спокойнее, видно. Копит. Ваня. Зачем ты ему дала денег. Глупо.
ТАНЯ. Он перепугал меня. Он так похож на этого странного человека в больнице, там. Тот всегда просил у меня папиросу. Он узнал, что я русская, и всегда, брызгая слюной, просил у меня, у него были глаза, такие глаза... Говорит: “Папироса, папироса!” - а так, будто миллион просит, и не дам умрет... (Молчит). Я забыла, что я хотела купить гусыню. У меня ни цента. (Идет в коридор, стучит в комнату Ивана). Послушайте, алё? Я передумала.
ИВАН. (открыл дверь, выглянул из темноты со свечкой в руках). Чего? Ну?
ТАНЯ. Дайте мне несколько долларов назад. Мне надо гусыню купить...
ИВАН. Долларов? Гусыню? Тут цирк? Зоопарк? Тут Советская страна! Никаких тут долларов! Не знаю ничего!
Захлопнул дверь. Таня медленно идет в комнату Димы. Молчат.
ДИМА. Утром он уйдет на работу, я выкопаю деньги и отдам тебе. У нас в дверях нет замков, я запретил им вставлять. Я тут хозяин. Завтра отдам...
ТАНЯ. Наша пальма выросла. Была такая маленькая, крохотная...
ДИМА. Он сидит под пальмой со свечкой и думает, что он в Америке.
ТАНЯ. В Америке никто не сидит под пальмой со свечкой. Не надо забирать. Пусть. Мы еще заработаем. Не думай, что я совсем пропащая. Заработаем. У Дэвида, наверное, еще есть. У меня опять болит голова... Для шляпного магазина мы наберем через друзей и знакомых в Нью-Йорке, я позвоню сейчас же, нет, завтра, они обратятся через газету и они соберут...
ДИМА. Прости меня.
ТАНЯ. (кричит). Для такого дела, я уверена, они соберут нам денег, они постараются для такого замечательного проекта, сейчас придет Дэвид, я скажу ему, о, Дэвид, где мой Дэвид, где мое спасение, он чудный, милый, с ним так легко, я так люблю его, он последний родной человек на свете, он мой, я все время почему-то надеюсь, что он скоро забудет английский язык и начнет говорить по-русски...
ДИМА. Прости меня.
ТАНЯ. (еще громче). Да, да, это произойдет в один прекрасный момент, произойдет, он заговорит по-русски, я боюсь этой кучи бумаги, этого не может быть, ведь это у нас была шутка с тобой, ты сумасшедший, ты из кагэбэ, я боюсь, я хочу поджечь эту кучу, я не могу смотреть на нее, она разговаривает, там микрофоны, я даже уверена, что Дэвид думает в голове по-русски, я даже вижу иногда, как в его голове копошатся русские слова, мысли, вопросы, ответы, он любит Россию, мою Родину, русский народ, он так любит их всех...
Сирена, гусь, кукушка. Длинный звонок в дверь. Таня кинулась в коридор, открыла входную дверь.
На пороге Дэвид: окровавленное лицо, парик в руках, платье разодрано, рукав бушлата оторван. Таня визжит:
Дэвид?! Что с тобой?! Тебя избили?! На улице избили?! За что?! Варвары! Свиньи! Они ударили моего милого мальчика! Что с тобой, Дэвид?! За что?!
Из всех комнат в коридор бегут Людмила, Сергей, Иван.
Разъяренный Дэвид крушит зеркало, стоявшее посредине коридора, осколки сыпятся в разные стороны. Людмила визжит. Взбешенный, как тигр, Дэвид ходит по коридору туда-сюда, машет кулаками.
ДЭВИД. Фак ю, Раша!!! Фак ю, Раша!!! Фак ю, Раша!!! Фак ю, Раша!!! Все стоят, не двигаются. Дима плачет в своей комнате.
ТЕМНОТА.
КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
ТРЕТЬЯ КАРТИНА
КОМНАТА ДИМЫ.
Прошла неделя. Та же квартира. Вечер. Ничего не изменилось. Зеркало стоит там же, где стояло посредине коридора, черной тряпкой накрыто. Гусь сидит у дверей.
Татьяна в туалете, поет. С лестничной площадки в коридор входит Людмила. Сняла пальто, повесила на вешалку. На Людмиле новое платье - люрекс.
Без стука открыла дверь комнаты Димы. Дима моет пол.
ДИМА. Что?
ЛЮДМИЛА. Ничего. Где эта?
ДИМА. Там. Где ты была?
ЛЮДМИЛА. Где я была. Где я могла быть. Ходила за своим шпионить. Мы ее сегодня же в дурдом отбарабаним. Она сумасшедшая, ты понял это? Я позвоню сегодня же в больницу. И дружок ее печати некуда ставить, проститня тоже из американского дурдома сбежал. КГБ, КГБ, все уши прожужжала мне своим КГБ. Мне уже сегодня приснилось, что Серюня мой в КГБ работает. Мы с ней тоже с ума сдвинемся. Понимаешь? Звони давай. Ты тут главный. Пусть ее заберут, партблядь эту в яблочках. Что она вечно в туалете сидит? Понос? Запор?
ДИМА. Иди.
ЛЮДМИЛА. Не боюсь я тебя! Ишь! Один глаз на нас, другой в Арзамас! Ишь защищает! Ишь пол моет! Нашел на засранца обиход! Много они нам все добра сделали, что ты их защищаешь? Измывались, мытарили, рабствовали мы на них на всех, на всю семью, а ты?!
ДИМА. Что ты хочешь? Что тебе надо?
ЛЮДМИЛА. Я хочу забыться и уснуть, вот что мне надо! Они мне все нервы со своим Дедидом-педидом за неделю вымотали! Они все сожрали, мне ничего не оставили! Я из-за них и так уже на три тыщи угорела, угощаю их! Мне эта история не в кусты, не в Красную Армию! Она нам ничего, в сущности, не привезла! Розочку с водичкой за три рубля купила, да разбила, да тебе подарила, а не мне! Кругом облом! Я не каторжная им кормить свое добро! У нас нет рабов теперь! У нас перестройка была! Кухарка должна управлять государством!
ДИМА. Кухарка, иди на кухню, вари помои своему борову.
ЛЮДМИЛА. Отвечай мне на поставленный вопрос: что она там, в туалете, делает? Накачивается? У нее в бачке сливном бутылка стоит, да? У нес там марихуяна, гашнши?! Что она там делает?
По коридору во фраке и бабочке идет Дэвид - он был на кухне. Волосы у Дэвида зализаны, словно напомажены. Людмила визжит.
Это что за итит твою мать?! Привидение?!
ДЭВИД. Драстуйтс. Пнлядь, ни пилядь, не куй оскарипилять. (Улыбается).
ЛЮДМИЛА. Здравствуй, здравствуй, хер мордастый. Ну вот что это по квартире блондается? Маскарад, бардак. Тебе чесало надо, башку расчесать. Его тоже качает, как ее. Тебе, кобел, надо козлодранне устроить, понимаешь? Хер ты понимаешь.
ДЭВИД. Ее, ее.
ЛЮДМИЛА. Ходит целыми днями по дому туда-сюда, не мальчик, не девочка, куча грязи. На нервы капает. Он воровковатый, думаю. Золото мое стибрит.
ДЭВИД. (треплет Диму по щеке рукой). Драстуйте.
ЛЮДМИЛА. Сволота голубая. По тебе дурдом плачет. Понял?
ДЭВИД. Карошо, карошо.
ЛЮДМИЛА. Карошо. Хер ты понял и поймешь когда мою мятежную душу, русского человека, и всем вам там, на Западе, нас никогда не понять, мудило. У, рожа кастрата. Раненный контуженный, семь раз козой напуженный. Кайф ловлю ему, гаду, все в глаза говорить, что я об ихнем гнилом Западе думаю. Ну, что? Дали тебе наши парнишки на улице прикурить, не высовываешься? Дома сидишь? То-то. Тут тебе не Америка. Он в твоей комнате спит, по ночам не пристает?
Дэвид сел рядом с гусем. Из туалета вышла Таня, слушает.
ДИМА. (моет пол). Иди отсюда.
ЛЮДМИЛА. Хорошо было бы, если бы пристал. Посмотрел бы ты, что у него там, в штанах. Потом рассказал бы. Интересно просто, для развития. Он по утрам броется, я видела. Но вот что в штанах интересно мне. Кастрат. Кастрат он. Папка с мамкой обчикали ему там все. Морда белая, кастратная...
ТАНЯ. Есть такие слова на Западе, которых в русском языке нету. Эти слова: “менталитет”, “толерантность”, “имманентный” и прочее. Ваш менталитет, русские люди, менталитет дебилов. Вы не толерантны. Вы свиньи. Нельзя человеку в глаза говорить гадости, если он не понимает ни слова по-русски. Не толерантны, русские! Покос, сенокос, деревня! Вон в свою деревню, раз не знаете, что такое “толерантность”!
ЛЮДМИЛА. (пошла к своей комнате, на пороге). Между прочим, свет в туалете тушить надо. Мы, конечно, за электричество платим не долларами, а рублями, но для нас тут, рубли деньги. Это для некоторых рубли не деньги, а мы гордимся нашей великой Родиной и тем, что наши деньги рубли! Тушить надо, пальчиком нажимать выключатель, тут слуг нету!
ТАНЯ. Ты опять надела мамино платье. Сколько ты их наворовала?!
ЛЮДМИЛА. Ты кто тут такая?! У тебя прописка есть? У меня есть! Временная, но скоро будет постоянная, а ты тут никто! Докажи, что это твоя квартира! Я тебя в дурдом сдам! Ты не все дома! Приехали тут, говны накрашенные, фуфло вонючие, Америка, Америка! Я твою Америку раком видела! Срать я хотела на твою Америку! Самые лучшие люди в мире - русские, а не американские! Выгонит она меня! Выкуси!
ТАНЯ. Заткнись! Прислуга! Молчать! Не смей говорить так с хозяйкой!
ЛЮДМИЛА. Срать я хотела на такую хозяйку!
ТАНЯ. Дура!
ЛЮДМИЛА. Сама дура!
ТАНЯ. Гадина!
ЛЮДМИЛА. Сама гадина!
Визжат. Кинулись друг к другу, дерутся.
Дима сидит у балкона а своей комнате, не двигается. Дэвид у порога, гладит гуся, не двигается. Кукует кукушка, воет сирена за окном. Подрались.
Людмила, плача, идет в свою комнату. Таня сидит на полу в коридоре, рыдает.
ТАНЯ. Бессовестные люди... Они не проходили дальше порога, их было не видно и не слышно, их никто не знал по имени, но они обнаглели, они хозяева теперь... Была у зайца изба лубяная, а у лисы ледяная, и вот весна, ледяной домик растаял, и вот лиса в доме зайца, хозяйничает, зайца вон, вон! Тут был наш мир, был покой, был московский гостеприимный, чистый, тихий, богатый дом, тут были интеллигентные люди, а теперь тут какой-то притон, общага, у нас было все: богатство, деньги, уважениеи вот я на улице, без ничего, я не нужна никому, они разрушили, растоптали мой мир...
Идет в комнату Димы.
И ты не можешь защитить меня? И этого человека я любила! Десять лет я думала об этом животном!
ДИМА. Она права. Свет в туалете тушить надо.
ТАНЯ. Спасибо. Спасибо, Дима.
ДИМА. Пора уже и привыкнуть. За эту неделю вы с ней подрались семь раз.
ТАНЯ. А ты сосчитал. Спасибо. Вот оно, русское гостеприимство. Посмотри на Дэвида! Мне стыдно за вас перед ним! Запугали, избили, замордовали, замучали, раздавили, уничтожили бедного мальчика! Он спит и видит Америку!
ДИМА. Пусть едет назад. Никто не держит.
ТАНЯ. У нас нет ни цента! Вы ограбили нас! Я задарила прислугу подарками! Я отдала все деньги!
ДИМА. На что-то другое вы находите деньги.
ТАНЯ. На что ты намекаешь? Это наше личное с Дэвидом дело! У вас тут варварская страна, у вас другой менталитет. Это для тонуса, ничего страшного в этом нет! И я никуда не уеду! Я приехала строить новую жизнь и я построю ее! Иначе вы скажете, что я потерпела поражение, что вы задавили меня своей пошлостью! Ждал он меня! Вызов в Америку он ждал, чтобы я его туда пригласила и чтобы он купил там дешевых тряпок! Знаю я вас, русских! Ждал он меня!
МОЛЧАНИЕ.
Дима сидит у балкона, смотрит в потолок.
Таня вошла в коридор, села рядом с Дэвидом, положила ему голову на колени.
Зверюга... Смотрит одним глазом, аж буровит... Чудовище, циклоп... (Шепчет). Дэвид, ты видишь там, в потолке микрофончики? Это кагэбэ. Они нас постоянно прослушивают, и эти люди все работают на кагэбэ, выводят меня из своего состояния. Ты видишь: телефон неделю не звонит - вообще! Раньше телефон не умолкал, у меня была тысяча знакомых, друзей, мне звонили люди, теперь телефон молчит! Потому что там, в телефоне, встроены микрофончики, и они нас прослушивают, они хотят, чтобы я пропала, исчезла, они хотят убить меня, задавить, растоптать!!!! Я не сдамся!
Схватила телефон, уронила на пол, топчет его ногами. Сирена за окном, кукушка.
Там тоже микрофоны, там тоже телекамеры, тоже!!! Не получат своего!
Сдернула часы со стенки, давит, бьет их ногами. Людмила в своей комнате, на кровати, плачет. Дима в своей комнате, не двигается.
Дэвид гладит гуся, улыбается. Таня схватила сумочку, рванула дверь туалета на себя, закрылась. Рыдает.
ДЭВИД. (гладит гуся, улыбается). Крейзи... Крейзи... Крейзи... (Тихо поет). “Бей, юхньем, сей, юхьньем... Есчо раас, есчо ра-ас... Бей, юхьньем...”
Дэвид взял осколок зеркала, который стоял у порога, смотрится в него, трогает синяк под глазом, играет бровями. Дверь туалета открылась. Таня идет к Дэвиду, качаясь, улыбается.
ТАНЯ. Не смотри в осколки, Дэвид. Это плохая примета... (Села на пол, положила голову на колени Дэвиду). Дэвид, в Москве совсем нету снега. Я вышла на улицу, но не могу дальше подъезда. Все так изменилось. В этом доме жили дети послов, секретарей ЦК, была чистота, был портье, теперь все загажено, заблевано, какие-то собаки жмутся в темноте подъезда, какието бабки с котомками, на стенках, на лестницах матерные слова кухарки заселились во все квартиры... Дэвид гладит Таню по голове, улыбается.
ДЭВИД. Креизи... Крейзи... Крейзи...
ТАНЯ. (лежит, улыбается). Какие у тебя добрые руки, Дэвид... Знаешь, няня по косточкам на руке, вот по этим, считала месяцы, если она забывала, какой месяц на дворе. Январь, февраль, март, апрель... Глубокая впадинка - месяц с тридцатью днями, косточка-бугорок - значит, месяц, в котором тридцать один день... Как смешно! Дэвид, как важно иметь красивые руки. Руки и глаза - это лицо человека. Есть руки жесткие, с короткими круглыми ногтями-ноготками и с заусеницами; человек кусает заусеницы, обкусывает их; это руки убийц, нервных душителей, у этих рук уже на пальцах, на фалангах начинаются волосы, короткие и черные, или иногда, - что еще противнее, - белые, рыжие; волосы уходят корешками в черные точечки, такие черные точечки, как прыщики; потом, к запястью, волос все больше и больше, мелких, черных; я так часто встречала эти руки, они такие грубые, - они давят, они прижимают, они не умеют ласкать, касаться, быть нежными. Почти все люди на свете имеют такие руки... Три раза в жизни я встречала другие руки: твои, Николая и - еще одного человека. У этих рук тонкие длинные пальцы, очень длинные, они как будто бегут вниз, они как будто всегда омываются водой, розовой водой, которая стекает с них вниз: и руки розовые, и ногти розовые, и ладошки с длинными глубокими линиями, а на ногтях - крохотные белые пятнышки... (Смеется негромко). Знаешь, что означает белое пятнышко на ногте? Няня говорила мне, что это - обнова, подарок, удача, счастье, и, если срезать белое пятнышко ножницами, то тогда, в тот день, получишь какой-то подарок судьбы... У меня уже много лет нет белых пятнышек... Я рассказала это одному америкашке, он так долго смеялся и сказал, что если на ногтях есть белые пятна, то это означает, что организму не хватает магния и более - ничего... Глупый америкашка, у него были короткие деревянные руки...
ДЭВИД. (улыбается, гладит Таню по голове). Крейзи... Крейзи...
ТАНЯ. Если меня не интересуют руки человека, то я не интересуюсь и человеком. Но когда я увидела его руки, а потом глаза, я не могла уже ни о ком другом думать, только о нем. Он дал мне фотографию, я держала ее на ладони, и вдруг - фотография стала исчезать, лицо стерлось, забылось и тут я проснулась и не могла вспомнить его лица, но руки, руки, я вижу их и сейчас, эти нежные, добрые руки... Я люблю рассматривать чужие руки. Человек может хмуриться, быть невежливым, злым, но если меня привлекают его руки - значит, что-то в этом человеке есть. В автобусе, ресторане, на улице я смотрю на руки и думаю, что делал этот мужчина или мальчик этими руками: бокал вина брал, пальчик-мизинчик оттопырив в сторону, - чем дальше пальчик, тем ближе в провинцию! - ах, эти провинциальные мальчики, сколько я их знаю! - мыл волосы руками, брал этими руками расческу, смотрел на себя в зеркало, трогал прыщик на лбу - милый прыщик! - трогал прыщик пальчиком, трогал и сердился, что на лбу есть прыщик, потом приглаживал волосы, набирал номер телефона, держал трубку, разговаривая с кем-то, открывал дверь, шел по улице, засунув руки в карманы стареньких джинсов, потом снимал руками одежду, потом ложился с любимым человеком в постель, обнимал и гладил тело, нежное тело, теплое тело любимого человека...
Дима вышел в коридор, сел у порога. Смотрит на Таню.
ДИМА. Ты опять не поехала на кладбище.
ТАНЯ. Испортил песню, дурак... Я опять не поехала на кладбище. Я же сказала, что я не могу на метро. Машины тут у меня нет. Прислуга взбесилась, наш бывший шофер отказывается везти меня, свою хозяйку на кладбище! И что я там увижу? Свое имя на могильной плите? Спасибо! Похоронили! Денег на такси у меня нет, мой бывший садовник вырвал у меня деньги! Обслуживающий персонал обнаглел!
ДИМА. Я выкопаю тебе деньги сейчас же.
ТАНЯ. Не сметь забирать последние крохи у нищего! Мне ничего не надо!
ДИМА. Я дам тебе на метро.
ТАНЯ. Я не могу ездить в метро.
ДИМА. Миллионы каждый день ездят в метро.
ТАНЯ. Я не миллионы! Я единица! Я центр вселенной! Я нежная! Я нежное существо! Я нежное чувствительное животное, я гусыня! Даже в Америке я не езжу на метро! Эти лестницы, эскалаторы - когда они гудят, у меня чувство, что это - ад, что эта лестница с неба ведет в преисподнюю, в ад, где кости, кости, как спички, как палочки хрустят, и эти лестницы едут и едут и разрывают мою кожу, мои барабанные перепонки! Скажи ему, Дэвид, что эти стекла, поезда, рельсы, этот кафель, этот вонючий запах рельс скажи ему, что я не могу выдержать это, я сразу же умираю... А кроме того, Димочка, там на каждом шагу КГБ, три буквы, везде телевизоры, ти-ви...
ДЭВИД. Ти-ви... Ти-ви... Ти-ви... (Смеется).
ТАНЯ. Нет, извини, Дэвид, не телевизоры, я плохо говорю по-русски, не телевизоры, а телекамеры, и они там в больших белых комнатах сидят и наблюдают за нами за всеми, рассматривают нас, как будто мы для них мухи, червяки, насекомые в микроскопе, и я не хочу быть подопытной насекомой!!! Я не могу ездить в метро!
ДИМА. Таня...Послушай меня, Таня... Ты совсем больная...
ТАНЯ. Ты - здоровый! Чучело безмозглое! У тебя канаты, а не нервы! Что ты можешь понимать в моей тонкой душе, в моей светочувствительности! Не смей говорить мне, что я больная, не смей, ты труп, ты разлагающийся труп! Ты загадил мой мир, тут был мой мир, мое детство, и теперь тут только смерть, эта куча бумаги; на всей земле у меня был только этот кусочек, крохотные метры моего детства, и ты залез, растоптал сапогами, сапогами, сапогами! Вы хотите меня в дурдом сдать, вы уже туда позвонили, и с минуты на минуту за мной машина приедет, но я - не дамся им живой, так и знай, я выпью таблетку и умру или зарежусь! Только такая дура, как я, может терпеть вас всех в своем мире! Тебя, эту Милку-дебилку, ее мужа кретина, этого идиота с пальмой; я вас вышвырну сейчас в метро спать, вы на нем ездите, у вас нервы есть, я вас в кагэбэ сдам, я продам эту квартиру китаёзам, вьетнамёзам, америкашкам, немчуре, кому угодно - вас тут не будет!
Трясет Дэвида за плечи, поднимает. Дэвид хохочет.
Дэвид, мальчик мой милый! Ты - мужчина, скажи этому террариуму единомышленников грубо и веско: “Вон, свиньи, нечего тут делать!” Вон! Вон!!!
Дима схватил Таню за руки, втащил в комнату, толкнул на пол.
МОЛЧАНИЕ.
Дэвид, помоги мне... Руки, руки прорвались сквозь стены, трогают меня... Дэвид... Везде руки...
ДИМА. Тише... Тише. Успокойся. Все хорошо.
ТАНЯ. Это ты, Дэвид?
ДИМА. Я.
ТАНЯ. Тут темно. Тут страшно.
ДИМА. Не бойся. Не страшно.
ТАНЯ. Дай мне твою руку... Как хорошо... Тихо и спокойно... Дэвид, как хорошо, что ты есть у меня... Ты стал говорить по-русски... Я знала, что ты будешь говорить по-русски... Ты спасение мое единственное, Дэвид... Если твои руки в моих руках - я спокойна...
ДИМА. Спокойно... Спокойно... Тише... Успокойся... Я рядом... Я решил: мы поженимся с тобой... Я вылечу тебя, я смогу тебя вылечить... Я должен благодарить тебя... Ты подарила мне много лет покоя, много лет любви, и не важно, что все происходило только тут, в моем мире, в этой комнате, в моей голове, я люблю тебя; мы начнем все сначала, еще не поздно, у нас есть еще время, еще не поздно, любимая моя, радость моя, мы начнем...
Таня щелкнула зажигалкой, смотрит на лицо Димы.
ТАНЯ. Кто ты?
ДИМА. Я Дима, я твой Дима...
ТАНЯ. Ты хочешь изнасиловать меня... Я чувствую, как дрожат твои руки от вожделения... Ты придумал красивую девочку, десять лет писал ей письма, а теперь - я виновата, что я оказалась другой... Не трогай меня... Везде руки... Кругом руки...
Таня ползет по полу в угол. Снова щелкнула зажигалкой. Смотрит на кучу бумаги. Молчит.
Зачем эти бумажки лежат тут, в моем мире... Я хочу их поджечь... Ты хотел изнасиловать меня... (Подожгла бумаги). Я знаю, ты хотел изнасиловать меня! Все одинаковы! На помощь! Пожар! Горим! Пожар! На помощь!
Вскочила с пола, бежит в коридор, бросается к Дэвиду, прижимается к нему. Дима вскочил, топает ногами, хлопает бушлатом по полу, тушит бумагу.
Пожар! Горим! На помощь! Горим! Горим!..
ДЭВИД. (улыбается, гладит Таню по голове). Крейзи... Крейзи...
Корчатся строчки мелко исписанных страниц в огне.
ТЕМНОТА.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
КУХНЯ
На следующий день, вечером.
В квартире темно, только на кухне горит красная лампочка под потолком. Приглаженные, успокоенные, умиротворенные и чистые, за столом сидят Людмила, Таня, Сергей, Дима, Дэвид. Едят суп. Лампочек в коридоре нет. Кукушки нет. И гуся нет. Сирены за окном по-прежнему через какие-то промежутки надрывно воют. В квартире все тихи и напуганы.
ЛЮДМИЛА. (ест суп). Нет, я, конечно, в восторге, Танечка, когда люди говорят по-иностранному, не по-русски, но чтобы - в штанах они были, в штанах, понимаете? Так что, Дэвид, добро пожаловать, но только в штанах в следующий раз, потому что наш русский менталитет не располагает к имманентности и толерантности. Я так много курю от волнения, что вы уезжаете, что у меня уже - перекурит. Приезжайте еще. Мы будем по-прежнему сторожить вашу квартиру. Будем рады вам. (Ест и курит).
СЕРГЕЙ. (икает). Кто-то меня вспоминает.
ЛЮДМИЛА. Дождь на улице идет. Даже природа плачет, Танечка, что вы едете. Ешьте, пожалуйста, ешьте на дорожку.
ТАНЯ. Простите меня, я себя очень плохо чувствую, мне надо лечить нервы. Как хорошо тут, как тихо дома, на родине. Никаких войн, никакого смертоубийства. Тихий уголок посредине России, Мой дом. Мирно и уютно. Там, в Америке, я всегда буду знать, что в моем мире тихо и уютно, и когда мне надо будет сбежать от всех, от шума и гама - я приеду. И успокою тут, среди вас, свои нервы. Людочка, что это у вас тут такое на стенке, все хотела спросить?
ЛЮДМИЛА. А это у нас с Серюней в семье такая традиция. Этикетки от бутылок на стенки прилаживаем.
ТАНЯ. Мило. Скоро вся кухня будет до потолка в этикетках.
ЛЮДМИЛА. Нет, мы не алкоголики, так, по праздникам. Ремонт не надо делать. Как обои будто это. И практично, и красиво. Приходят гости, и я всем с гордостью говорю: “Вот это мы все с Серюней выпили”. Ешьте, ешьте...
ТАНЯ. Дэвид, мы, руские, очень любим дни рождения. День рождения и Новый год самые лучшие праздники в году. Я думаю, что через лет триста люди будут каждый день праздновать только день рождения и Новый год и будут всегда счастливы. Да, да, да. Сейчас все еще долго будут сердиться и воевать друг с другом, но потом успокоятся, придет большая любовь на землю, и все будут счастливы. Я верю. Вся Россия станет садом...
ЛЮДМИЛА. Вишнёвым?
ТАНЯ. Нет, почему? Яблоневым. Яблоневым садом. И все русские со всего мира приедут домой, назад на родину, потому что самая лучшая жизнь и самые лучшие люди будут здесь, в России. Дэвид, для вас очень важно Рождество, а для нас день рождения и Новый год. С днем рождения, Дима... Как тихо. Кажется, дверь сейчас отворится и войдет мама, и я спрошу ее: “Мама, как твое здоровье? Мама, я очень люблю это твое синее платье, оно очень тебе идет... А папа на работе? Ну, хорошо...”
ЛЮДМИЛА. Как ей не надоело с этими платьями привязываться.
ТАНЯ. Что?
ЛЮДМИЛА. Кушайте перед дорожкой,
ТАНЯ. Чего-то не хватает, и я никак не могу понять чего.
ЛЮДМИЛА. Кукушки.
ТАНЯ. Ах, да. Дима, я хотела тебе рассказать, что когда умерла няня - я в тот же день почувствовала, что няня умерла. Была зима, ночь, и вдруг по моей комнатке на третьем этаже -грязная, паршивенькая была комнатка - вдруг по комнатке летает божья коровка. Села мне на руку и сидит. Крылышки трепещут. Я закрываю окна, сирены в Нью-Йорке с утра и до ночи, впрочем, как и в Москве, и вот, вдруг - божья коровка. И я сразу подумала, - это няня умерла, и ее душа прилетела ко мне попрощаться. Мне стало тесно с ее огромной душой в маленькой комнатке, я открыла окно, выпустила божью коровку и сказала ей: “Прости, няня, прости...” И легла, и плакала...
ЛЮДМИЛА. Кушайте, кушайте.
СЕРГЕЙ. (икает). Да кто меня вспоминает все время?
ТАНЯ. Дэвид, ты понимаешь, что я говорю?
ДЭВИД. Карошо.
ЛЮДМИЛА. Понимает. Как собака. Только сказать ничего не может. Кушайте...
ТАНЯ. Как хорошо, что я купила билет туда и обратно. Будто черт в бок толкнул: купи. Так было дешевле, и я купила. Хорошо.
ДЭВИД. Карошо.
ТАНЯ. Дима, мне нечего тебе подарить. Поменяемся? Ты мне дашь свой бушлат с блестящими пуговицами, я тебе - пальто. Оно из змеиной кожи, и тебе будет тепло в нем играть на скрипке в переходе под землей... Я возьму твой бушлат, приеду в нем в Америку, сниму и повешу на плечики. По ночам буду гладить его, обнимать пустые рукава, смотреть на левую половинку бушлата, где было твое сердце, и думать о том, что есть на свете человек, который любит меня, и что как бы я хотела прижаться к нему, к этому человеку, но между нами - океан... Прижаться к тебе, придуманному мною, живущему в моем придуманном мире, в придуманной Москве, в придуманной России... Гуся не хватает. Улетел. Пока я не забыла - вот ключ от квартиры, возьми, Дима, мне уже не надо будет. Бедный гусь, летит над морями, над океанами в теплые страны. Птицы улетают на зиму в тепло. “Летят перелетные птицы в осенней дали голубой, летят они в дальние страны, а я остаюся с тобой...” Вдруг всплыли строчки из школы... А я остаюся с тобой...
ЛЮДМИЛА. Да, да! “А я остаюся с тобою! Родная моя сторона! Не нужен мне берег турецкий! Чужая земля не нужна”! (Плачет). Простите нас, бедная наша, простите!
ТАНЯ. За что?
ЛЮДМИЛА. Просто так, простите...
ТАНЯ. (улыбнулась). Ну, если просто так - прощаю. А вы - меня. Я буду вспоминать этот город, как огромную коммунальную квартиру, без улиц, без дорог - коммунальную квартиру, в которой живет гусь, кукушка на стене, в этой квартире лампочки мигают по стенам, а все стены в водочных этикетках, за окном в этом городе воют сирены, потому что весь город охвачен пожарами, все умирают ежесекундно, у всех приступы, припадки, и в этом огромном дурдоме стоит один сумасшедший на куче писем, у сумасшедшего один глаз, сумасшедший в бушлате с яркими пуговицами, он стоит и играет на скрипке полонез Огинского - “Прощание с родиной”... Простите. Я пойду, попрощаюсь с комнатами.
ЛЮДМИЛА. Он скоро придет. У него сеанс удлиненный.
ТАНЯ. У кого?
ЛЮДМИЛА. У Ивана. Индийские фильмы всегда - две серии. “Пепел и алмаз”, “Любовь и розы”, “Бобби”. Очень замечательные фильмы... Ешьте лучше, Танечка, тут углеводы, жиры...
ТАНЯ. Мила, вы не похожи на человека, который заботится о своем здоровье. Вот мне нужно заботиться о своем здоровье. Слетать на недельку на Багамские острова, отдохнуть, подлечить нервы...
ЛЮДМИЛА. Я поцелую его за вас, Танечка. Скажу, что это - ваш поцелуй. Я и вас поцелую и скажу вам, что это его поцелуй. Жалко, что я поторопилась и вызвала такси на девять. Надо было на чуть-чуть попозже, но у вас - самолет ночью...
ТАНЯ. Да, да, на Багамские острова. Пальмы, солнце, красивые люди, беззаботность... Если бы моя родина была на Багамских островах, я была бы - багамка, а мой папа - багамец. Я бы сидела полжизни под пальмой, со свечкой в руках, кушала бы только бананы и запивала бы ананасовым соком... Я пойду попрощаюсь с комнатами, надену бушлат. Простите.
ЛЮДМИЛА. Конечно. Сходите. И ты, Серюня, сходи в туалет. Или ешь. Вкусно?
СЕРГЕЙ. На меня едун напал.
ЛЮДМИЛА. Ну и ешь.
Таня вышла в коридор. Вошла в комнату Ивана. Стоит посредине, оглядывает стены.
Ешь, ешь, Дэвидик. Не подавись только. Смотри, как немушка наша суп русский наяривает.
ДЭВИД. Ее, ес. Пилядь. Пистя.
ЛЮДМИЛА. (Сергею). Ты, что ли, его научил? Молодец, Серюня. Пусть везет просвещение. Научился в Москве материться. Чему хорошему-то в Москве не научитесь, а вот говну всякому - сразу.
ТАНЯ. (идет по комнате Ивана). “Доброй ночи, доброй ночи, доброй ночи, вам, друзья...” (Позвала негромко). Дима! Иди на минуточку!
Дима идет в коридор, встал на пороге комнаты Ивана.
КОМНАТА ИВАНА.
Дима, я так боюсь, когда по улице проезжают машины с сиреной. Мне всегда кажется, что это едет “скорая помощь”, чтобы отвезти меня в сумасшедший дом по указанию кагэбэ. Скажи мне честно, в мои глаза, она действительно мне вызвала такси?
ДИМА. Да.
ТАНЯ. Ты врешь. Вы хотите меня отправить в дурдом?
ДИМА. Тебе надо лечиться.
ТАНЯ. (молчит). Дай мне папироску...
ДИМА. Держи пачку. На память.
ТАНЯ. (взяла пачку, вертит ее в руках, села на пол, под пальму). Пачка с цифрой четырнадцать... А тут уютно. Он сидит тут и мечтает... Вот на этой стене я вижу - картинка, картина; меня все время не отпускают какие-то картины, картинки - вот она медленно проявляется и так же медленно тает, входя в мою кожу, сознание, сердце, и когда я понимаю и воспринимаю картину полностью, все краски, все звуки - картина вся исчезает, появляется новая: что-то было во сне, что-то я видела наяву - красивое, немножко китчевое, но милое - индийский фильм... Я смотрю на твою черную повязку и вдруг вспоминаю тоненькую черную полоску усов на верхней губе у продавца, у этого продавца там, на восточной улице; я иду по улице в шортах, красная сумка через плечо, навстречу мне бегут четверо ребятишек, на них черная льняная одежда, они видят меня, удивленно рассматривают мою белую кожу, и от удивления их глаза становятся огромными, как елочные шары, они смотрят на меня - пронзительно смотрит на меня этот маленький ребенок - черными глазами, и вот в эту секунду мне вдруг показалось, что я - это не я, а этот ребенок - я и что где-то там, в улице, есть щель - нет, не щель,