ИДЁТ ВОЙНА НАРОДНАЯ
После демобилизации из армии у меня сохранился полный комплект военного обмундирования: шинель, пошитая строго по моей фигуре, гимнастерка и брюки зимние, гимнастерка и брюки летние, сапоги хромовые. Сохранились и знаки различия и петлицы. В Алма-Ате в военторге я купил пилотский утепленный кожаный шлем. Уезжая в Щучинск я все это забрал с собой. Взял еще четыре майки, четверо трусов и в связи с приближающейся зимой я взял две пары теплого белья и три пары шерстяных домашней вязки носков и перчатки. Вместо чемодана взял рюкзак. Все остальное: кожаное пальто, бурки, шапку, костюм, книги и прочую мелочь оставил на хранении у хозяйки квартиры – до лучших времен. Я все-таки, не смотря на бронь, мечтал о фронте. Одетый в военную форму, хотя и без знаков различия, я чувствовал себя более дисциплинированным, держал себя более строго. Форма обязывает…
В Алма-Ате мне посчитали причитающуюся на руки зарплату. Удержали налоги, удержали стоимость продуктов, удержали 2400, высланных отцу по переводу на содержание Юры. И все-таки на руки выдали около пяти тысяч рублей. Пустыня дорого стоит! За сентябрь, октябрь и ноябрь, проведенные в Щучинском районе, я заработал еще около трех тысяч. Деньги были. Отцу уже не высылали. Прервалась связь. Последний перевод - 400 рублей за август вернулся с надписью: «доставить невозможно». Наша деревня уже была оккупирована.
По действовавшему закону военного времен полагалось по прибытии в командировку встать на военный учет в течении суток. В Щучинске в военкомате при постановке на учет я задал военкому вопрос:
— Как можно попасть на фронт?
— Снять бронь, и мы можем отправить Вас на фронт.
— Вот Вы и снимите бронь, — попросил я.
— Не можем. Это решает только Совет Министров.
И я продолжил работать. Теперь моим начальником был начальник Аэрофотосъемочной партии Иван Федорович Федюков. Довольно серьезный «дядя».
Несколько раз я встречал обозы с выселенными немцами из республики немцев Поволжья. Местные жители на них смотрели довольно косо. Слово «немец» у каждого вызывало чувство неприязни.
В Щучинском районе произошли два интересных события, одно с трагическим исходом. Наш техник (уже не помню фамилии) допоздна загулялся. Шел домой крепко выпивши. Перепутал улицу и зашел не в тот двор, где жил на квартире, а в другой. Там, где он жил на квартире, он спал в сарае на сене. В этом дворе ночью он тоже увидел похожий сарай, зашел в него, в стоге сена выкопал небольшую нишу и улегся в этой нише спать, оставив ноги снаружи. Хозяйка этого дома пошла рано утром за сеном для коровы. Увидела, что из стога торчат мужские
ноги и подумала: «Шпион!» Побежала в дом, схватила топор и отрубила бедному парню обе ноги возле ступни, а сама выскочила на улицу и давай кричать:
— Люди, помогите, в сарае шпион!
Собрался народ. Зашли в сарай, а там по земле катается и плачет наш техник, уже истекающий кровью. Срочно его отправили в больницу, где он через несколько дней и умер. Этой бабе задали вопрос:
— Зачем-же ты ноги ему отрубила?
— А чтоб он не убежал.
Вот так-то! И в глубочайшем тылу остаются без ног. Говорили, что ей дали всего только три года тюрьмы. Проявила «бдительность»!
Ну а второй случай просто смешной. Уже незадолго до окончания работ, в первых числах ноября, перед праздниками я оказался в 25 километрах севернее станции Макинка.
Подъехали мы к домику лесника, где я решил остановиться дня на три, подготовить материалы к сдаче. Захожу в избу, а там такой ароматный запах. Пахнет жареным мясом и луком. Сразу захотелось есть. За столом сидят четыре человека, стоят две бутылки водки. Я поздоровался. Один из мужчин говорит:
— Ого, это уже что-то полувоенное. Раздевайся товарищ и с мороза к нам за стол.
Отказываться я не стал. Тем более, что в самом деле очень хотел есть. Налили всем по стакану водки. Я выпил и стал закусывать мясом. Вкусно, но немного жестковато. Я подумал, что мясо или старого быка, или не дожарено.
Когда поели, один из мужчин спросил меня:
— Ну, как мясо? Понравилось?
— Спасибо, — ответил я. — Очень вкусно.
— Угадай, какого животного это мясо.
— Наверное, старый бык.
— Не угадал! Это мясо молодого волчонка.
— Не может быть, — говорю. — Вы шутите?
— Нисколько не шучу. Вон лежит его голова.
На полу в уголке лежала волчья шкура и голова. Как только я увидел это — мгновенно пулей вылетел на улицу. Весь ужин и водка вылетели наружу. Что ж. бывает. Человек, особенно если он не очень голоден, — бывает брезглив.
Свое задание я выполнил к 1 декабря 1941 года, а 10 декабря был уже в Алма-Ате. 22 декабря 1941 года я прибыл для приемки камеральных работ в Павлодарскую Землеустроительную партию. В Павлодаре, областном городе на Иртыше, творилось что-то неладное. Туда столько наехало эвакуированных, что квартиру стало найти почти невозможно. Но все-же меня на несколько дней пристроили в маленькой комнатке у одного работника Земпартии. После обеда я зашел в военкомат, встал на учет. Часов до десяти вечера проверял вычисления. А на следующий день в 10 часов утра
старичок лет шестидесяти зашел в нашу контору и громко спросил:
— У Вас работает Грибов Василий Кузьмич?
Я встал и ответил:
— Это я.
— Распишитесь и получите пакет из военкомата.
Р асписался. Получил так называемый пакет — конверт из газеты, заклеенный и на пересечении клапанов поставлена печать. Вскрыл конверт, а там небольшой листочек, на котором от руки написано, что я должен 23 декабря 1941 года в 14.00 явиться в Павлодарский облвоенкомат имея при себе паспорт, военный билет, одну пару белья, полотенце, ложку, кружку. Администрации моей вменялось в обязанность произвести со мной расчет через два часа с момента получения повестки. Но моя администрация находилась в Алма-Ате, а я здесь находился в качестве командированного. Начальник Земпартии позвонил по
телефону в военкомат.
В двенадцать часов мне выплатили зарплату и выходное пособие за две недели исходя из среднего заработка за последние три месяца. Сведения о заработке сообщил я, подтвердив их данными об уплате партвзносов.
Я простился с товарищами, почти незнакомыми мне. Успел забежать на квартиру, забрать вещи и точно в 14.00 вошел в военкомат. Там забрали мои документы и послали на медкомиссию. Нас вызванных было человек сто. Сказали раздеться до пояса, старенький врач прослушал грудную клетку и сказал: «Здоров!»
Какой-то майор спросил, глядя в мой военный билет:
— Ну как, товарищ старшина, послужим?
— Не знаю, как Вы, а я могу и послужить, — ответил я.
— Пишите в 751й саперный батальон, — сказал майор, обращаясь к лейтенанту-женщине.
— Товарищ майор, — сказал я. — Я военный топо-
граф, а не сапер.
— Я вижу по вашему военному билету, что вы топограф. Но сейчас война, нужны саперы, а не топографы.
В этот момент зашел в кабинет полковник и, подойдя к майору, о чем-то с ним поговорил. (разговаривали шепотом) Обращаясь ко мне, полковник сказал:
— Оденьтесь и зайдите ко мне в кабинет военкома.
Я зашел и вот что услышал:
— Вы направляетесь в Семипалатинск. Сейчас у начальника третьей части примите 50 человек и доставите их Семипалатенскому облвоенкому. Пакет с личными делами этих людей и свое предписание сдадите тоже облвоенкому. Учтите, что все эти люди только что выпущены из тюрьмы, где отсидели уже по восемь, а некоторые и по десять лет. Смотрите за ними строго. В 18.00 отходит поезд до Новосибирска. На этот поезд Вам помогут сесть наши офицеры. Вот вам письмо к военному комен-
данту Новосибирского вокзала. Он Вам поможет уехать до Семипалатинска. Понятно?
— Так точно, товарищ полковник, понятно!
— До свидания, счастья и успеха Вам!
Я зашел в третью часть. Старенький, лет пятидесяти, капитан вручил мне довольно увесистый пакет и сказал:
— Зайдите в хозчасть, получите сухой паек на два дня. Потом зайдите ко мне, и я вам передам людей. Зашел в хозчасть, получил паек, потом в сопровождении этого капитана и младшего лейтенанта мы повели 50 бывших арестантов на вокзал. Был мороз градусов 30. Холодно!
Нам предоставили отдельный вагон. Капитан назначил из всей этой полусотни одного старшего – Женю. И сказал, что он головой отвечает за каждого, и чтобы выполнял приказы старшины Грибова.
Я все боялся, что вся эта «банда» разбежится. Но мои опасения были напрасны. Забегая вперед, ска-
жу: более дисциплинированных солдат я не видел за всю мою последующую двенадцатилетнюю службу. Порядок был «железный». Все боялись этого Жени, которого капитан назначил старшим. А этот Женя, когда уже тронулся поезд, подошел ко мне и сказал:
— Гражданин начальник! Разрешите представиться: Женя. Фамилия значения не имеет. Прошу со всеми приказами обращаться ко мне, а я уже сам буду со своими ребятами разговаривать. По-своему. Они вашего языка не поймут. Порядок гарантирую «железный». Слово вора!
— Женя, а они не разбегутся? — потихоньку спросил я.
— Они все ребята честные, честнее вора не может быть никого. Мы все добровольцы. А теперь вот вам моя лучшая полка. Спите спокойно до Новосибирска.
Но спокойно спать не пришлось. Ночью на станции Кулунда слышу какой-то шум у двери вагона. Подхожу к двери. Женя втаскивает в вагон за воротник тулупа какого-то гражданина с большим мешком и спрашивает:
— Ты кто?
— Я немец. Немец.
— Ах, немец! Получай!
Все случилось в какой-то миг: мешок летит по коридору внутрь вагона, а мужик летит (буквально по воздуху) на улицу. Дверь захлопывается, поезд трогается. Женя заковыристо и довольно грязно выражается в адрес мужика: «...Немец!...буду, не успокоюсь, пока не уничтожу сотню немцев! И тогда не успокоюсь! Слово вора!»
Женя раза, наверное, в полтора меня выше и в два раза толще был очень сильным. Можно было надеяться, что он уничтожит и больше сотни немцев.
—Зачем ты его так выбросил? И мешок его в вагоне оставил, — говорю я Жене.
— Гражданин начальник! Я же вам сказал, спите спокойно до Новосибирска. Все будет в порядке.
В мешке было килограммов десять отличного сала (свинина) и две больших буханки белого хлеба…
На следующий день спрашиваю Женю:
— Сколько отсидел?
— Я не столько сидел, сколько бегал. Четыре раза бегал, каждый раз давали по полной (по десятке). А теперь сам попросился на фронт. Дал слово вора, что если буду жив — завяжу. Мне, гражданин начальник, тридцать пять. Я не видел никогда свою мать. Для меня слово «мать» святое слово. Как бы я ни ругался, а в ругани слово «мать» не произношу. Для меня теперь мать – Родина. Моей матери-Родине сейчас плохо. Я ее сын. Я ей должен помочь. И я помогу. Слово вора!
В этом монологе я не прибавил и не выбросил ни одного слова. Почти сорок лет прошло, но эти слова я до сих пор помню. Слова, сказанные преступником, человеком, грабившим кассы. Человеком-«медвежатником». Невероятно? Возможно, что невероятно, но очевидно!
В Новосибирск прибыли на третьи сутки. Никто никуда не убежал! Я привел всю команду на вокзал, где было очень много народа. Военный комендант, к которому я обратился с письмом Павлодарского облвоенкома, нашел нам пустую, правда холодную, комнату метров двадцать пять квадратных. Сказал, что печка есть, но не топлена, нет угля. Пообещал нас отправить утром. Когда представитель комендатуры вышел из комнаты, ко мне обратился Женя:
— Гражданин начальник, разрешите послать за углем.
— Во-первых, Женя, называй меня «товарищ старшина», а не гражданин начальник. А во-вторых, доставай угля, а то мы к утру тут загнемся.
На улицы было градусов тридцать. Не прошло и получаса, как появилась охапка дров, топор и ведер пять угля. Ночью в комнате было очень тепло, а утром пришел к нам представитель комендатуры и сказал, что меня (именно меня) вызывает к себе комендант станции.
— Вы сопровождаете команду бывших заключенных? — спросил комендант.
— Да, я сопровождаю. Скоро ли мы сможем уехать на Семипалатинск?
— Уехать вы сможете через два часа, но для этого вам надо принять еще пятьдесят человек.
— Что, тоже бывших заключенных?!
— Точно так.
— Но они разбегутся!
— Не разбегутся, тоже сдадите их облвоенкому в Семипалатинске.
Пришлось согласиться. Будь что будет. Таким образом я оказался сопровождающим целой роты. Дали нам отдельный вагон. Было тесновато, зато тепло.
В Семипалатинске я сдал в облвоенкомате всю свою «гопкоманду» и спросил, куда мне следовать дальше. Мне сказали, что я должен ехать дальше до станции Аягуз. Там разыскать 751й армейский саперный батальон и поступить в распоряжение командира этого батальона.
До Аягуза не так уж далеко, но я добирался почти сутки. Прибыл утром часов в десять. Зашел на станции к дежурному военному коменданту, предъявил свое предписание и
спросил, как мне найти этот батальон. Дежурный долго искал в какой-то общей тетради, где мой батальон, а потом сказал:
— Такого батальона здесь нет. Походите по поселку, может быть найдете представителя, который у меня не зарегистрирован.
Только под вечер мне повезло. Встретил на улице лейтенанта. Обратился к нему, но он сказал:
— Я не знаю такого батальона, но вот в этом доме остановился какой-то старший лейтенант. Может быть он знает. Зайдем?
Заходим. Обращаюсь к старшему лейтенанту:
— Товарищ старший лейтенант, я ищу 751й саперный батальон.
— Батальон – это я. Я командир батальона.
— Я прибыл в ваше распоряжение.
Подаю свое предписание и приложенную к предписанию учетную карту, где записано мое прохождение службы. Он прочитал учетную карту и очень обрадовался.
— Так ты, старшина, знаешь штабную работу?
— Знаком до некоторой степени.
— Ну вот и будешь временно начальником штаба.
Это «временно» тянулось до конца июня 1942 года.
На следующий день начали поступать люди. Куда их размещать? Во что одевать? Чем кормить? Командиров ни одного, только рядовые. Хорошо, что сельсовет уступил нам на время школу. Были первые зимние каникулы – две недели. Вот в школе мы и поместили людей. Нашелся среди прибывших главный бухгалтер Семипалатенского мясокомбината Сергей Курбатов. Назначили его временно начфином. Нашелся замдиректора совхоза по снабжению – назначили его временно начальником прод-снабжения.
Начальником обозно-вещего снабжения назначили временно заведующего промтоварным магазином, а комиссаром батальона – учителя истории средней школы. Все временно! Один командир батальона был кадровый военный. Старший лейтенант Александров. Очень веселый, стройный. Красавец. Он замечательно пел. А немного позже я увидел, как прекрасно он танцевал. Мы с ним очень подружились, Он был всего на один год старше меня. Позже, когда стали прибывать кадровые командиры, он всем говорил:
— Знакомьтесь, наш начальник штаба старшина Грибов.
Организовать воинскую часть, притом отдельную, это очень трудное дело. С месяц я работал часов по двадцать в сутки. Нужно было успеть все. Со всеми организационными вопросами все шли к начальнику штаба. Потом пришел приказ, наш батальон придавался восьмой стрелковой дивизии.
Командира батальона, начальника штаба и комиссара вызвали в штаб дивизии, каждого к своему начальнику.
Через месяц после этого вызова утвердили в должностях только начальника финансовой части и комиссара. Для их должностей не требовалось специального военного образования. Меня так и оставили временно исполняющим обязанности начальника штаба.
В постоянной должности не утвердили, как не имеющего военного образования. Полковая школа не считается за военное образование. Но с обязанностями я справлялся.
Весь январь 1942 года шла организация батальона и боевая и политическая подготовка. Наш батальон полностью укомплектованный личным составом в составе 8й стрелковой дивизии выехал эшелоном на фронт. Только в Уральске эшелон задержался на три дня. На всем остальном пути эшелону была отрыта зеленая улица.
23 февраля наша дивизия была зачислена в состав Брянского фронта. Наш батальон строил мосты, взрывал мосты, создавал минные поля, производил разминирование…
22 мая у деревни Никольское под Ливнами немцы на нашем участке пошли в наступление. В стык двух дивизий немцы бросили 50 танков с пехотой. Нашему батальону было приказано занять оборону именно на этом стыке. И именно здесь-то не было минных полей и не была организована противотанковая оборона. Поступил приказ отсечь и уничтожить пехоту, а танки пропустить. Батальон стоял насмерть, но он был не подготовлен для отражения атаки. Танки мы пропустили, как того требовал приказ. Пехоту отсекли, положили, а затем заставили отступать. Но через два часа боя из нашего батальона, имевшего в своем составе больше 600 человек, осталось только 33 человека. Убитых было мало, в основном потери были ранеными.
Но в этом бою погиб наш славный командир батальона, теперь уже капитан Александров. Я на похоронах плакал. Это был умный, храбрый, беззаветно преданный Родине человек. Похоронили его в деревне Казанское Ливенского района Орловской области. Хоронила вся деревня.
Пропущенные танки были уничтожены истребительным противотанковым артиллерийским полком. Через три дня мне пришел приказ: 25 мая мне было присвоено звание техник-лейтенант. А еще через несколько дней пришел приказ: на базе остатков нашего батальона создать 21 учебный батальон 8й дивизии. В конце июня прибыл из Москвы лейтенант Чупахин, закончивший военную академию, на должность начальник штаба батальона. Я оказался не у дел. Тогда меня назначили на вакантную должность зав. делопроизводством батальона, а забрали работать в штаб дивизии
начальником топографической службы (снова исполнять обязанности временно, потому что по приказу наркома обороны требовалось назначать на эту должность в звании не ниже капитана, а я был только техник-лейтенант)
17 ноября 1942 года прибыл в дивизию из Москвы с прямым назначением выпускник Военно-Инженерной Академии инженер-капитан Юдин. Я приказом командующего фронтом переводился на должность триангулятора 2го разряда в 62й военно-топографический отряд.
Этим переводом я был очень доволен: кончались мои временно-исполняющие обязанности. Это уже было твердое назначение на должность и, самое главное, по специальности.
Штаб фронта находился возле города Ефремова, а штаб отряда в деревне Спешнево-Ивановка. С передовой добираться в штаб фронта было очень трудно. Около 250 километров.
Со своим саперным батальоном я прошел путь от Сталиногорска (теперь Новомосковск) через Богородицк, Волово, Теплое, Горбачево, Чернь, Липицы-Забино, Архангельское, Верховье, Русский Брод, Ливны, Казанское. Это километров 350. И все пешком! Несколько раз попадали под бомбежки.
Большинство деревень сожжены, города полуразрушены. Уцелевшее население живет в землянках. На всем пути до ужаса побитых машин, танков. Все немецкие. А немцев, говорят, закопали много тысяч.
Три дня я добирался до линии фронта. Там со мной побеседовал начальник Топографического отдела штаба фронта полковник Граменицкий. До войны он был руководителем военной кафедры Московского института геодезии. От штаба фронта до деревни Спешнево-Ивановка я добирался пешком километров сто. Это уже был тыл. После беседы с командиром отряда подполковником Тышкевичем и комиссаром майором Остроговым я был назначен в отделение майора Фролова Петра Павловича, который1 сам-то еще своего отделения не принял.
Через три дня я и майор Фролов выехали в отделение. Попутной машиной добрались до города Данкова (неразборчиво), а оттуда с воинским эшелоном до станции Лев Толстой. Сутки ждали попутного эшелона да города Елец.
Геодезическое отделение майора Фролова базировалось в поселке Дубки всего в десяти километрах от той деревни Казанское, из которой я выехал в отряд. Круг замкнулся.
В отделении нас встретил поздно вечером инженер-капитан Бояринцев Аркадий Александрович, который временно был начальником отделения. За три дня пребывания в штабе отряда я успел познакомиться со многими офицерами и сержантами: капитан Силин, капитан Савца, старший лейтенант Волков, старший лейтенант Махаринский, младший лейтенант Дорофеев, лейтенант Боханевич, лейтенант Цветков (штабист), сержанты Киронен, Мыльников, Новосильцев, капитан Угаров, майор Погуляевский (снабженец) и многими другими. Все они впоследствии оказались замечательными
людьми. Все, кроме командира отряда Тышкевича и лейтенанта Цветкова. О них расскажу в своем месте. А теперь о тех, кто был в составе отделения. К моменту нашего прибытия отделение еще не было укомплектовано. Было только 8 человек: Фролов, Бояринцев, Купчинов, Папурин, Масютин, Донченко, я, Авдеев, с которым я встречался еще в Боровске, в техникуме.
Бояринцев дал мне поручение проверить вычисления одного из топографов.
Я проверил и пришёл в ужас от количества ошибок. Доложил Бояринцеву.
Бояринцев вызвал исполнителя и спросил
— Чему равна сумма углов треугольника?
— Товарищ капитан, вы что меня принимаете за маленького? Ну 180 плюс минус невязка не больше полторы минуты.
— А у тебя в вычислениях чему равна сумма?
— Виноват, товарищ капитан! Ошибся.
— Ошибся? А если бы по твоим координатам стали стрелять наши артиллеристы и снаряды вместо немцев стали бы накрывать своих?
Тогда Бояринцев здорово избил исполнителя и на следующий день отправил его в отряд с соответствующим письмом. Его из отряда выгнали в пехоту. Могли бы и предать суду за подделку вычислений.
Дня через три отделение было укомплектовано. Прибыли еще Волков Володя, Махаринский Николай (Мыкола), Силин Иван Иванович, Киронен Иван и Николай Сергеевич Угаров. После в наше отделение перевели еще Мыльникова Толю, Донченко и Масютина. Через несколько дней после укомплектования нас всех откомандировали по артиллерийским полкам армии, и мы встретились только в апреле 1944 года уже в Бессарабии! А до встречи иногда приходилось встречаться то с одним, то с другим.
Мне достался пушечный артиллерийский полк
152 мм пушек РГК, с которыми я прошел до Кировограда. Это был очень трудный путь. В мою задачу входило обеспечение полка опорной сетью, засечка и определение координат огневых точек противника, уточнение переднего края своих войск и немцев, контроль работы артиллерийской топографической батареи, обучение личного состава топовзводов, панорамная зарисовка переднего края противника. Особенно трудно было при подготовке к наступлению. Не спать приходилось по двое суток часто, а иногда и по трое суток абсолютно без сна. В любую погоду: ливень, метель такая, что видимость не превышает ста метров, мороз градусов 30, гроза – в любую погоду работа на улице… а это очень трудно! И конечно опасно, всегда строго приходилось маскироваться. От нас требовалось не проявлять ненужное геройство, а в первую очередь обеспечить артиллерию необходимыми исходными
данными для стрельбы. Карты были очень старые и не всегда верные. Приходилось встречать карты съемки 1914 года! Системы координат самые разные. А ведь нужно было стрелять точно. Каждый выстрел 152 мм орудия стоил дорого. Да дело и не в дороговизне, а в чувстве собственного достоинства. Ведь очень приятно слышать, когда со второго, а иногда и с первого снаряда уничтожают цель, на которую ты определил координаты. Очень досадно было, что за уничтожение цели всегда хвалили того, кто стрелял и забывали того, кто эту цель определил и дал на нее координаты. Без геодезиста дальнобойная артиллерия слепа! Чтобы засечь цель нужно было иногда устраивать наблюдательный пункт в нейтральной зоне – между нашим и немецким передним краем. Конечно можно было выбирать наблюдательный пункт и в глубине своей обороны, но что оттуда увидишь? Вот и приходилось выбирать наблюдательный пункт поближе к немцам.
Мне повезло в том отношении, что мне достался теодолит с перископом. Все-таки мой лоб был недоступен для снайперов. А мины или снаряды при хорошей маскировке менее опасны. Правда первую, да и вторую контузию я получил не от снайпера, а от артиллерийского снаряда.
Вскоре после прибытия в артполк (дней через 8-10) потребовалось определить координаты моего наблюдательного пункта, который был оборудован на высотке прямо на линии нашего переднего края. До немцев метром триста. Наблюдательный пункт был накрыт тремя дубовыми накатами. Амбразура НП была направлена в сторону немцев, и через амбразуру были отлично видны две церкви, колокольни которых имели координаты. Это редкий случай, когда из амбразуры видны две исходные точки, которые определены. Но чтобы определить координаты НП
нужно по крайней мере три точки. Крыша НП была засыпана снегом. Подтягивать вспомогательные пункты было некогда. И я рискнул. Еще в траншее хода сообщения совместил нули лимба и алидады. Надел маскировочный халат. В траншее остался солдат с журналом (будет записывать мои отсчеты). А я вылез из траншеи, быстро схватил теодолит, поданный мне солдатом, быстро установил его на крыше НП и один за другим продиктовал солдату отсчеты по четырем видным с крыши опорным пунктам по левому и правому кругам. Передал теодолит солдату, сам спрыгнул в траншею и мы забрались внутрь наблюдательного пункта. На все это ушло минут пятнадцать. Но немцы успели меня засечь. Что тут началось! Минут сорок немцы вели по нашему наблюдательному пункту сильный артиллерийский огонь. Один из последних снарядов угодил прямо на крышу НП. А меня черт дернул сесть у стены под концом одного из бревен наката.
Крышу-то снаряд не пробил, но от его оглушительного взрыва обвалилась земля под этим бревном. Бревно упало и концом ударило меня по голове. Помню только как из носа брызнула (именно брызнула!) кровь. Больше ничего не помню. Очнулся медсанбате на третьи сутки. В голове страшный шум и звон. Ушам очень больно, глаза заплыли, опухли и сильная тошнота. Контузия… сутки после этого была сильная рвота, ничего не слышал. Слышать, хотя и неважно стал только к концу недели.
Как только почувствовал себя лучше, так сразу же тайком, без всяких документов удрал из санбата. Прямо в полк. Явился к начальнику штаба полка. Он меня хорошенько выругал за безрассудный поступок, дал два дня отдыха и приказал выдать мне литр водки, сказав на прощание:
— Запомни лейтенант, ненужная храбрость иногда может оказаться хуже предательства.
Это я запомнил на всю жизнь.
Тетрадь 14,
Стр. 388-422 тетради
Ненужная храбрость… Но ведь тот же начальник штаба артполка вызвал меня перед тем к себе и сказал:
— Лейтенант, сейчас пока затишье. Огневые позиции у Вас подготовлены хорошо, запасные тоже подготовлены. Теперь хорошо бы определить огневые точки противника вот на этих участках. Очень нужно и поточнее. Задача понятна?
— Так точно, товарищ майор, понятна.
Я не спросил, как срочно это нужно. А надо было спросить! Но я решил, что это нужно срочно и хотел сэкономить время. А вышло так, что я не сэкономил, а удлинил срок выполнения задачи. Но ведь если бы не это чертово бревно! Все обошлось бы как нельзя лучше. Бревно подвело!
Изредка меня отрывали от полка на несколько дней. Вот и в конце апреля 1943 года меня вызвали с теодолитом прямо в штаб отряда. Почему вызвали именно меня? Я не знал. Почему именно мне приказали выполнить уточнение карты масштаба 1:10000 полосой по ширине всего 500 метров и длиной всего 10 километров? И зачем нужно было это уточнение именно в этом районе? Я не знал. Но когда мне (уже полковник!) Тышкевич указал на карте эту полосу, сердце чуть не выскочило из груди. Ведь это всего 12-15 километров от моей деревни! Вот ведь великое счастье! Это был участок между деревнями Рахлеево и Монасики, который я-же снимал в масштабе 1:10000 в 1934 году. Я сразу же сказал об этом полковнику Тышкевичу. Тут же присутствовали комиссар отряда Острогов и главный инженер отряда Ширман. Они как-то загадочно между собой переглянулись.
— Там ведь всего 12 километров до моей деревни. Вот бы заскочить хоть на часок! – сказал я.
Комиссар Острогов:
— Думаю, товарищ полковник, если Грибов выкроит время, если досрочно выполнит задание, можно ему разрешить заехать домой.
Полковник Тышкевич:
— На выполнение задания Вам дается две недели вместе с дорогой в оба конца. Сколько времени сэкономите, столько сможете побыть дома. Письма давно не получали?
— Последнее письмо было в июле 1941 года. Теперь пишу, но никакого ответа нет. И письма не возвращаются. Может быть, там уже никого нет? – спросил я.
Полковник Тышкевич:
— Вам для выполнения задания придаются два солдата. Получите на всех сухой паек на две недели и можете выезжать. Лучше ехать через Данков. Там ходит пассажирский поезд Мичуринск – Горбачево. А там недалеко. Доберетесь. Но задание любой ценой выполнить в срок!
— Слушаюсь, выполню.
И снова мне повезло! Только приехали на станцию Данков, как через час подошел пассажирский поезд. Билетов у меня и у солдат не было. Но я показал командировочное предписание бригадиру поезда, и он разрешил нам занять место во втором вагоне. Часов через восемь-десять мы уже были на станции Горбачево. Шла груженая какими-то ящиками машина до Арсеньево. Упросили шофера-солдата взять нас с собой. Взял. Через два часа Арсеньево. В общем, к вечеру того же дня мы были на станции Рахлеево. Нашли квартиру – пустующую хату. Разместились. Я никогда так быстро и четко не работал, как тогда! Нужно было экономить время. Задание выполнено, до срока остается еще шесть дней. От Монаенок до нашей деревни по хорошей дороге около 15 километров, а напрямую 12. Решил шагать по хорошей дороге. Прошли километра три, слышим: сзади догоняет нас грузовая машина. Поднял руку. Остановились. Из кабины вылез капитан. Потребовал предъявить документы. Предъявил и попросил подбросить нас сколько можно. Он спросил, а куда мы вообще следуем. Я сказал: до деревни Астахово и показал ему на моей карте свою деревню.
— Да там никто не живет. Оттуда все эвакуировались, еще когда немцы здесь были.
Я приуныл и сказал капитану. Что хотел зайти домой к отцу. Капитан сказал, что сейчас доедем до деревни Литвиново, а там можно будет поспрашивать, может быть, что и узнаем. Настроение мое упало…
Проезжая по деревне Варварино, я увидел старика, очень похожего на нашего деревенского Максима Лаврентьевича Соколова. Я забарабанил по крыше кабины. Машина остановилась. Я спрыгнул на землю и попросил капитана на минутку задержаться. Подбежал к этому деду. Действительно Максим Лаврентьевич. Он меня не узнал.
— Здравствуй, дедушка. А где мои родители?
— А ты чей будешь?
— Да Васька я, Грибов. Кузьмы Андреича сын!
— А, Кузьмы. Дык они вон в той крайней хате. Дык значит жив? А то мать-то все плачет.
— Спасибо, дедушка! — я побежал к машине, сказал капитану, что семья в этой деревне. Солдаты сняли с машины все наши шмутки…
Пошли к указанной дедом хате. На улице моя мать.
— Мама! — больше я ничего не мог сказать. В горле что-то застряло. Стали душить слезы.
Мама кинулась ко мне, запричитала, заплакала. Стали подходить соседи, и все здороваясь вытирали слезы, даже те, кого я совершенно не знал.
Немного успокоившись, я спросил:
— А где же Юра? Где остальные?
— Юра где-то бегает, а отец с Филей пошли в нашу деревню огород копать. Маруся в Литвинове, в МТС. От Сережи и от Моти тоже писем нет.
Какие-то мальчишки крикнули:
— Мы сейчас приведем Юрку!
Через несколько минут по улице быстро-быстро бежал маленький человечек, босиком, в рваных штанах, без кепки. Подбежал, прыгнул ко мне, повис на шее и все повторял: папа, папа, папа…
В общем случилось все так, как даже в хорошей сказке не бывает. Много лет прошло с тех пор, а вот до сих пор спокойно не могу об этом вспоминать. К вечеру пришли отец, Филя и Маруся. Расспросам и рассказам не было конца.
Мои солдаты разместились в соседней хате, а я и все наши так и не заснули в эту ночь. Юра наелся сухарей и американских консервов и быстро заснул у меня на коленях. Через несколько дней ему будет шесть лет! Мать его неизвестно где. Филипп наш вырос большой, красивый, но рыжий-рыжий, аж красный. Маруся как кубышка – маленькая и толстая. Отец и мама здорово постарели… Почему не получали мои письма? Оказалось, (я узнал в Литвинове на почте), что на почте не знали, куда переселился отец. Письма отправляли назад с надписью «адресат не проживает». Но я своих писем не получал. Да их едва ли отправляли по обратному адресу.
Дома я прожил четыре дня. Как во сне… Опаздывать было нельзя. Война. И за это спасибо. Уходили мы рано утром третьего мая 1943 года. Тяжело было расставаться. Все-таки война. Филипп проводил меня до станции Арсеньево. Расставаясь, Филипп особенно сильно плакал, как будто чувствовал, что нам уже никогда не увидеться. Дней через двадцать я получил страшное письмо: Филипп подорвался на немецкой противотанковой мине. Их было три молодых парня, которые должны были уходить на фронт, а накануне решили последний раз сходить в лес. На опушке Красно-клинского леса нашли мину. Стали ее разбирать… Взрыв был слышен даже за восемь километров. Из троих парней собрали маленький ящичек. Был с ними и двенадцатилетний сын Моти – Ваня. Его всего изрешетило осколками, и он через две недели умер.
Уходя из дома, я оставил отцу почти все имеющиеся у меня деньги (около трех тысяч), а прибыв в отряд немедленно оформил на отца денежный аттестат на 650 рублей ежемесячно.
В отряд я прибыл точно в срок. Тышкевича не было. Он говорят был в штабе фронта. Я доложил главному инженеру Ширману о своем прибытии. Выйдя из штаба отрядя я встретил комиссара отряда, майора Острогова.
— Ну-ка, зайди ко мне. Докладывай, дома был?
— Был, товарищ майор. Все живы, только вот от брата и сестры нет писем. Спасибо, что предоставили мне возможность навестить своих.
— Тут видишь, как получилось, незадолго до получения этого задания, я просматривал личные дела офицеров, а когда получил это задание, вспомнил, что кто-то у нас есть из этого района. Установил и предложил твою кандидатуру. Вот и весь секрет.
Я снова вернулся в тот артполк. Началась подготовка к великой битве на Курской дуге. Нам, геодезистам в период подготовки к крупному сражению работать приходилось во много раз больше, чем в обороне. Нужно было до максимума сгустить опорную артиллерийскую сеть, выполнить привязку действующих огневых позиций, тщательно выбрать и привязать запасные огневые позиции, определить координаты огней, определить координаты наблюдательных пунктов, засечь и нанести на карту все наиболее важные огневые точки противника, точно определить и нанести на карту передний край обороны наших войск и войск противника. И это еще далеко не все. За три дня до начала наступления наших войск на наш участок прибыли и разместились рядом с нашим полком еще два 152 мм гаубичных полка и два полка 120 мм пушек. Эти вновь прибывшие части обязан был обеспечить геодезическими данными тоже я. И все это быстро, и все это должно быть сделано с максимально возможной в этих условиях точностью. Сейчас трудно даже представить, как я все успевал. Последние трое суток перед штурмом я не спал ни секунды. Ни одной секунды! За час до артиллерийской подготовки начальник штаба полка вызвал меня к себе в землянку.
— Через час артподготовка, все ли у вас сделано для геодезического обеспечения?
— Так точно, товарищ майор. Все, что необходимо, выполнено. Все данные переданы командирам дивизионов. Все вычисления, выполненные топовзводами, мною проверены. За свои вычисления я совершенно спокоен.
— Если хотите, ложитесь спать, артподготовка разбудит.
— Нет, товарищ майор, сейчас ложиться спать грех. Я хочу видеть результат своей работы. Я только тогда могу уснуть, когда увижу, что определенные мною цели накрыты огнем. Если разрешите, я пойду на наблюдательный пункт командира полка.
— Разрешаю, теперь вы свободны до тех пор, пока нас остановят немцы. Счастливо! Спасибо за работу.
— Служу Советскому союзу!
В 6:00 первый залп дал полк катюш. И <