ТОМ 4
Глава 3
(1228-1462)
«… Встречаем известие и о торговле приволжской с татарами. …Восточные купцы торговали в городах русских под покровительством татар…»
«… Относительно монеты должно заметить, что в первой половине XIV века счет гривнами сменяется счетом рублями, причем нетрудно усмотреть, что старая гривна серебра и новый рубль одно и то же; Слово куны в значении денег вообще начинает сменяться теперь употребительным татарским словом деньги…»
«…Главные торговые города древней Руси – Новгород, Киев, Смоленск, Полоцк – обязаны были своею торговлею своим богатством природному положению, удобству водных путей сообщения. В описываемые времена города Северо-Восточной Руси, Москва, Нижний, Вологда были обязаны своему относительному процветанию тому же самому. И долго после сухим путем по России можно было только ездить зимою; летом же оставался один водный путь, который поэтому имеет такое важное значение в нашей истории; мороз и снега зимою и реки летом нельзя не включить в число важнейших деятелей в истории русской цивилизации. Князья ездили в Орду водою; Из Москвы в города приокские и приволжские отправлялись водою. «Всякому хотящему шествовати в Пермскую землю, удобствен путь есть от града Уствыма рекою Вычегдою вверх, доднеже внидет в самую Пермь»
«… Касательно же препятствий для торговли мы прежде всего должны упомянуть о татарских опустошениях, после которых Киев, например, уже не мог более оправиться. Но Киев упал не вследствие одного татарского разгрома: упадок его начался гораздо прежде татар, вследствие отлива жизненных сил, с одной стороны, на северо-восток, с другой – на запад… После утверждения татарского господства, ханы и баскаки их для собственной выгоды должны были благоприятствовать торговле русской; в Орде можно было все купить, и у новгородцев была ханская грамота, обеспечивавшая их беспрепятственную торговлю, притом же по прошествии первого двадцатипятилетия тяжесть ига начинает уменьшаться, и после мы видим значительное развитие восточной торговли и волжского судоходства; даже с достоверностью можно положить, что утверждение татарского владычества в Средней Азии, также в низовьях Волги и Дона и вступление России в число зависящих от Орды владений очень способствовало развитию восточной торговли; время от Калиты до Дмитрия Донского должно считать самым благоприятным для восточной торговли, ибо непосредственной тяжести ига более не чувствовалось, и между тем татары, успокоиваемые покорностью князей, их данью и дарами, не пустошили русских владений, не загораживали путей. После попыток порвать татарскую зависимость, после Куликовской битвы или несколько ранее, обстоятельства становятся не так благоприятны для восточной торговли: опять начинаются опустошительные нашествия, от которых особенно страдают области Рязанская и Нижегородская, Нижегородская – преимущественно жившая восточною волжскою торговлею; теперь ханы, вооружаясь против России, прежде всего бросаются на русских купцов, которых тоько могут достать своею рукой… Но не всегда же Россия после Мамая находилась в неприязненных отношениях к Орде, и давно протоптанный путь не мог быть вдруг покинут.
В договоре Дмитрия Донского с Олгердом видим условие о взаимной свободной торговле; но этим договором не кончилась борьба между Москвою и Литвою, не могла не страдать от нее и торговля. Впрочем, открытая вражда московскими и литовскими князьями не была постоянной, притом же во время ссор с Москвою, Литва находилась в мире с Рязанью, Тверью, Новгородом и Псковом. Псков часто враждовал с немцами, и несмотря на это, торговля заграничная делала его одним из самых богатых городов русских – знак, что частая вражда с немцами не могла много вредить этой торговле…»
«… Начавши описывать состояние религии и церкви в предшествующий период, мы должны были упомянуть о противодействии, которое христианство встретило на финском севере от язычества, от волхвов; замечаем напротив успешное распространение христианства в финских пределах. Еще под 1227 годом летописец говорит о крещении корел; но земля последних скоро стала спорной между новгородцами и шведами; этот спор давал возможность кореле менять зависимость от одного народа на зависимость от другого, причем менялась и вера. Без соперничества распространялось православие на северо-востоке: здесь апостолом зырян и пермяков явился св. Стефан, сын устюжского причетника и постриженник ростовский; вероятно, знакомый еще в Устюге с языком зырянским, Стефан приготовился к своему апостольскому подвигу тем, что изобрел азбуку и перевел нужнейшие богослужебные книги на язык зырянский. Несмотря на все препятствия со стороны ревнителей язычества, дело Стефана увенчалось успехом: на месте разрушенных требищ языческих он основал церкви, при церквах училища детей. Стефан был поставлен епископом в Пермь…»
«…Во главе русской церкви по-прежнему находятся митрополиты; но деятельность их в описываемое время гораздо заметнее, чем прежде; тому две главнейшие причины: период предшествовавший характеризуется господством родовых княжеских отношений и происходившим отсюда усобиц; духовенство могло противодействовать этим усобицам, утишить их, но не могло действовать открыто и с успехом против причины усобиц, против господствующего обычая: мы видим, как летописец, бесспорно лицо духовное, принимает сторону дядей против племянников; таковы были господствовавшие представления о праве княжеского старшинства в целом русском народе, в целом русском духовенстве; если бы митрополиты, приходившие из Византии, и враждебно смотрели на такое представление, то их мнение, как чужеземцев, не могло иметь большого авторитета, и здесь, в этой чуженародности митрополитов, заключалась вторая главная причина их не очень заметной деятельности. Другого рода явлениями характеризуется описываемое время; оно характеризуется борьбою между старым и новым порядком вещей, борьбою, которая должна была окончиться единовластием: при этой борьбе духовенство не могло оставаться равнодушным, оно должно было объявить себя в пользу того, кто из них, кто обещал земле успокоение от усобиц, установление мира и прядка. Но, кроме этой знаменитой борьбы, внимание духовенства, митрополитов должны были обратить на себя другие, новые, важные отношения, именно: татарские, литовские и отношения к изнемогающей Византии, которые должны были принять новый характер. Таким образом, важность событий описываемого времени, сменивших однообразие и односторонность явлений предшествовавшего периода, имевших тесную связь с интересами церкви, должна была вызвать духовенство к сильной деятельности, и сюда же присоединилось то важное обстоятельство, что митрополиты начинают являться русские родом; действительно, самая значительная деятельность в описываемый период принадлежит троим митрополитам и русских: Петру, Алексею, Ионе.
Мы видели, в Константинополе не согласились на разделение русской митрополии, на поставление особого митрополита для Северной Руси во Владимир Клязменский, но важное значение, с каким явилась Северная Русь при Андрее Боголюбском и Всеволоде III, заставило киевских митрополитов обратить на нее особенное внимание и отправиться во Владимир для умирения тамошних князей с князьями южными, для поддержания согласия между двумя половинами Руси, согласия, необходимого и в церковном управлении. После 1228 года и после татарского разгрома, когда значение Киева и Южной, приднепровской Руси пало окончательно, митрополиты киевские и всея Руси должны были обратить еще большее внимание на Северную Русь, и вот под 1250 годом встречаем известие о путешествии митрополита Кирилла II (родом русского)из Киева в Чернигов, Рязань, землю Суздальскую и, наконец, в Новгород Великий. НО потом мы опять видим Кирилла во Владимире в 1255 году и при похоронах Александра Невского в 1263 году; после этого он ездил в Киев; о возвращении его оттуда летописец говорит под 1274 годом; в том же году Кирилл созывал собор во Владимире для исправления церковного; наконец, перед кончиною, Кирилл является опять из Киева в Суздальской земле и умирает в Переяславле Залесском, в 1280 году, в княжение Димитрия Александровича, но погребен в Киеве. И если Кирилл не перенес пребывания с юга на север, то по крайней мене приготовил явление, необходимое по всем обстоятельствам; любопытно также известие о кончине Кирилла в Переяславле Залесском: здесь мы можем видеть также необходимый по обстоятельствам шаг со стороны митрополита всея Руси, мы можем видеть предпочтение города, в котором живет сильнейший князь, городу, главному только по имени.
Кирилл не дожил до главного для Северной Руси события, открытия борьбы между суновьями Невского: старшим Димитрием и младшим Андреем; но он оказал участие в одном также значительном событии, именно – в борьбе великого князя Ярослава Ярославовича с Новгородом: вследствие его посредничества новгородцы помирились с князем. С другой стороны, при Кирилле определились отношения ордынские; все русские были обложены данью, исключая духовенство; другим следствием терпимости татар было то, что в самом Сарае, столице ханов, учреждается православная епископская кафедра в зависимости от русского митрополита; в 1261 году Кирилл поставил в Сарай епископом Митрофана; под 1279 годом встречаем известие, что сарайский епископ Феогност в третий раз возвратился из Царя-града, куда посылал его митрополит Кирилл и хан Менгу-темир, к патриарху и императору с письмами и дарами, известие любопытное, показывающее значение русского сарайского епископа для христианского востока.
Преемником Кирилла был Максим, родом грек; нет известий, чтоб Кирилл ездил в Орду, но Максим отправился туда по приезде в Киев из Константинополя. Сначала Максим показал, что столицею митрополии русской должен остаться Киев; сюда в 1284 году должны были явиться к нему все епископы русские. В следующем году видим его на севере, потому что, как скоро она приутихла, Максим переселился совершенно из Киева во Владимир, пришел с клиросом и всем житьем своим, по выражению летописца; последний приводит и причину переселения: митрополит не хотел терпеть насилия от татар в Киеве. Но трудно предположить, что насилия татарские в это время именно усилились против прежнего. Таким образом, Максим сделал решительный, окончательный шаг, которым ясно засвидетельствовал, что жизненные силы совершенно отлили с юга на север, и действительно, до сих пор, если Киев потерял прежнее значение и благосостояние, то значение и благосостояние еще поддерживалось еще на юго-западе, в Галиции, на Волыни; но по смерти Даниила, Василька и Владимира Васильевича и здесь оставалось мало надежды на что-нибудь сильное и прочное.
Максим не долго прожил на севере: не оказавши нравственного влияния, посредничества в усобице между сыновьями Невского, он хотел воспрепятствовать усобице между князьями московским и тверским, но старания его остались тщетны; он умер в 1305 году, и преемником ему поставлен был Петр, родом русский, из Волыни. После поставления своего Петр только проездом остановился в Киеве и спешил на север; но и здесь он пробыл недолго, отправился опять на юг… Митрополит Кирилл колебался между севером и югом; Максим переехал с клиросом о со всем своим житьем на север; Петр сделал новый шаг: Владимир, где поселился Максим, был столицею старшего князя только по имени; каждый князь, получавший старшинство и княжение Владимирское, оставался жить в своем прежнем наследственном городе, и шла борьба за то, которому из этих городов усилиться окончательно, собрать Русскую землю, и вот Петр назнаменует это окончательное торжество Москвы, оставаясь здесь долее, чем в других городах, и выбравши Москву местом успокоения своего на старости и местом погребения своего.
Любопытно видеть, как во все это время митрополиты, тогдашние представители духовного единства Руси, не имеют постоянного пребывания, странствуют то с юга на север, то с севера на юг, и на севере не пребывают постоянно во Владимире: св. Петр, по словам автора жития его, проходил места и города и, полюбовавши московского князя Иоанна Даниловича, стал жить в Москве долее, чем в других местах. Это движение митрополитов лучше всего выражает то брожение, то переходное состояние, в котором находилась тогда Русь, состояние, прекратившееся с тех пор, как средоточение государственной жизни утвердилось в Москве, чему, как мы видели, много содействовало расположение св. Петра к этому городу или его князю.
Подобно Максиму и Петр должен был отправиться в Орду: это случилось по смерти хана Тохты, когда со вступлением на престол Узбека все обновилось, по выражению летописца, когда все приходили и брали новые ярлыки и князья и епископы. Петр был принят в Орде с большой честию и скоро отпущен на Русь. Еще в самом начале, когда определились татарские отношения, наложена была дань на всех, за исключением духовенства: последнему был дан ярлык, свидетельствующий об этом освобождении. В дошедшем до нас ярлыке Менгу-Тимура именно говорится о жалованных духовенству первых ханов, которых грамот Менгу-Тимур не хочет изменять; следовательно, ярлык Менгу-Тимура мы имеем полное право считать одинаковым со всеми прежними ярлыками; в нем хан обращается к баскакам, князьям, данщикам и всякого рода чиновникам татарским с объявлением, что он дал жалованные грамоты русским митрополитам и всему духовенству, белому и черному, чтоб они первым сердцем, без печали, молили бога за него и все его племя и благословляли их: не надобна с них ни дань, ни тамга, ни поплужное, ни ям, ни подводы, ни война, ни корм; ни князей, ни рядцев, ни дороги (сборщика податей), ни посла, никоторых пошлинников никакие доходы;никто не смеет занимать церковных земель, вод, огородов, виноградников, мельниц, зимовищ и летовищ; никто не смеет брать на работу или на сторожу церковных людей:мастеров, сокольников, пардусников; никто не смеет взять, изодрать, испортить икон, книг и никаких других богослужебных вещей, чтобы духовенство не проклинали хана, но в покое за него молились; кто веру их похулит, надругается над нею, тот без всякого извинения умрет злою смертию. Братья и сыновья священников, живущие вместе с ними, на одном хлебе, освобождаются также от всяких даней и пошлин; но если отделятся, из дому выйдут, то дают пошлины и дани. А кто из баскаков или других чиновников возьмет какую-нибудь дань или пошлину с духовенства, тот без всякого извинения будет казнен смертию. Но с воцарением Узбека надобно было брать новые ярлыки, т.е. снова платить за них, и митрополиту Петру дан был новый ярлык на его имя. Этот ярлык одинаков с Менгу-Тимуровым, только многословнее; прибавлено то, что митрополит Петр управляет своими людьми и судит их во всех делах, не исключая и уголовных, что все церковные люди должны повиноваться ему.
Преемник Петра, грек Феогност, приехал на север, когда уже борьба между Москвою и Тверью кончилась, когда Тверская область была страшно опустошена, князь ее в изгнании и московский князь первенствовал без соперника. Новому митрополиту не оставалось ничего более, как последовать примеру своего святого предшественника, и Феогност, по словам летописца, сел на месте св. Петра, стал жить на дворе в Москве, что другим князьям было не очень сладостно. Мы видели, какого важного союзника имел Калита в Феогносте, который страхом отлучения заставил псковичей отказаться от покровительства Александру тверскому. Но, покончивши дела на севере, Феогност должен был спешить на юг, где в последнее время произошла важная перемена; вместо многих отдельных, мелких слабых князей, потомков Рюрика, здесь господствовал теперь сильный князь литовский Гедимин, язычник, но не гонитель христианства. Вследствие этого события, отношения всероссийского митрополита к Юго-Западной Руси должны были принять новый характер: прежде можно было оставить юг для севера, пренебрегая неудовольствием многих, слабых, разделенных князей, если бы они решились выразить неудовольствие на отсутствие митрополита; но теперь могущественными князьями литовскими пренебрегать было нельзя, и Феогност долго живет на Волыни …; притом удаление киевского митрополита на север уже заставляло думать об избрании особого митрополита, который, по известным нам обстоятельствам, должен был иметь пребывание в Галицкой Руси, а не Днепровской. До нас дошли письма константинопольского императора к митрополиту Феогносту, к великому князю Симеону московскому, волынскому князю Любарту, об уничтожении Галицкой митрополии, установленной прежним патриархом. В Орду Феогност должен был ездить два раза; во второй раз его ждали там большие неприятности: какие-то русские люди насказали хану Чанибеку, что митрополит русский получает огромный доход, что у него множество золота, серебра и всякого богатства и что ему ничего не стоит платить ежегодную дань в Орду. Хан потребовал этой дани от Феогноста, но тот вытерпел тесной заключение, раздарил хану, ханше и князьям много денег и остался при прежних льготах.
Мы видели, что начиная с Кирилаа II, до сих пор митрополиты из русских и из греков, так сказать, чередуются: после русского Кирилла видим грека Максима, потом опять русского Петра и потом опять грека Феогноста. Как избирались все эти митрополиты, русские и греки, по предложению или по согласию каких русских князей ставились они – мы знаем мало. Но мы знаем подробности о выборе преемника Феогностова. При князе Юрии Даниловиче выехал из Чернигова в Москву боярин Федор Плещеев; сын его, Елевферий-Симеон, крестник Иоанна Калиты, с двенадцатилетнего возраста начал вести себя монахом и на двадцатом году постригся в московском Богоявленском монастыре под именем Алексия. Прославившись духовною жизнию, Алексий был взят митрополитом Феогностом в наместники, должность которого состояла в суде над церковными людьми; после двенадцатилетнего исправления этой должности, Феогност поставил Алексия епископом во Владимир, и еще при жизни своей благословил его себе в преемники на столе митрополичьем, и отправлены были уже от великого князя и митрополита послы в Царьград к патриарху, чтоб тот имел в виду Алексия и не ставил никого другого в митрополиты русские. Когда Феогност умер, Алексий отправился в Царьград на поставление; но там, не дожидаясь известия из Москвы, уже поставили в митрополиты Романа и, не решаясь отказать московскому князю, поставили потом и Алексия, и обоих отпустили в Русь: сотворился мятеж во святительстве, чего прежде никогда не бывало на Руси, говорит летописец; от обоих митрополитов начали являться послы к областным владыкам, и была везде тяжесть большая священническому чину. Таким образом, теперь в самом Константинополе на то, что прежде здесь было отвергнуто, именно разделение русской митрополии; надобно было испоместить двух митрополитов, и когда Алексий пришел в Москву, Роман отправился на Литовскую и Волынскую землю. Но Алексий, посвященный в митрополиты киевские и всея Руси, не мог отказаться от Киева; он поехал туда в 1358 году; но когда через год возвратился в Москву, Роман явился в Твери; здешний владыка Феодор не захотел с ним видеться и не оказал ему никакого почета; но князья, бояре и некоторые другие, по словам летописца, давали ему потребное; особенно большую честь оказал и богатые дары дал ему князь Всеволод Александрович холмский. Такое поведение Всеволода объясняется легко: Всеволод враждовал с дядею Василием Михайловичем, на стороне которого был московский князь и митрополит Алексий; Всеволод же нашел помощь в Литве у зятя своего Олгерда, посредничеству которого, без сомнения, Всеволод был обязан тем, что дядя уступил ему треть отчины; Всеволод возвратился из Литвы в Тверь в то самое время, когда приезжал туда и митрополит Роман; очень вероятно, следовательно, что последний приезжал с Олгердовым поручением примирить князей и добыть Всеволоду волость; но если бы и не так было, то понятно, что Всеволод, родственник и союзник Олгерда, должен был оказывать всякое расположение митрополиту, признаваемому в земле Литовской.
Нам не нужно повторять здесь сказанного выше о могущественном содействии св. Алексия московским князьям в утверждении их власти над другими князьями. Недаром великий князь Симеон завещал своим братьям не слушаться лихих людей, слушаться владыки Алексея да старых бояр, которые отцу их и им добра хотели: и Тверь и Нижний испытали, как св. Алексий хотел добра сыновьям и внукам своего крестного отца Иоанна Калиты. Не будучи греком, Алексий умел поддержать постоянное расположение к себе и к Москве двора и патриарха константинопольского. Патриарх писал Донскому об особенном расположении своем к нему и брату его Владимиру, о гневе своем на других князей русских, им неприязненных. В другой грамоте патриарх писал, что он не снимет проклятия, наложенного митрополитом Алексием на некоторых князей русских, до тех пор, пока они не исполнят всех условий и пока митрополит не напишет, что они раскаялись, ибо эти князья дали ему страшную клятву выступить вместе против врагов веры. Смоленский князь Святослав жаловался, что митрополит предал его проклятию; патриарх отвечал, что поступок митрополита справедлив, ибо Святослав помогал Олегрду против Москвы. Князь тверской жаловался также на митрополита и требовал суда с ним; патриарх отвечал, что считает неприличным судиться с митрополитом пред послом патриаршим. Слава благочестивой жизни митрополита достигла и Орды: жена хана Чанибека, Тайдула, заболевши глазами, прислала в Москву просить Алексия, чтоб посетил ее; св. Алексий поехал в Орду, и ханша получила исцеление.
Алексий хотел видеть и преемником своим мужа, славного своей святостью – Сергия, игумена, основателя Троицкого монастыря, но смиренный инок отказался от власти; а между тем в Константинополе не хотели дожидаться московского избранника: туда с разных сторон приходили жалобы на то, что митрополит покинул юг для севера; польский король Казимир, владея Галицкою Русью, требовал для нее особого митрополита, грозя в противном случае обращать русских в латинскую веру. Угроза подействовала, и в Константинополе поставили особого митрополита для Галича, подчинив ему епархии – Холмскую, Туровскую, Перемышльскую и Владимирскую на Волыни. С другой стороны, Олгерд литовский писал жалобы к патриарху, что Москва обидела шурина его, Михаила тверского, зятя, Бориса нижегородского, другого зятя, Ивана новосильского, побрала много городов; жаловался, что митрополит благословляет московского князя на такие поступки по благословению патриаршему, не приезжал ни в Литву, ни в Киев, снимает крестное целование с перебежчиков из Литвы в Москву; Олгерд требовал другого митрополита киевского на Смоленск, на Тверь, на Малую Россию, на Новосиль, на Нижний Новгород. И вот по просьбам юго-западных русских князей в Константинополе поставили им митрополита Киприана, родом серба, с условием, чтоб по смерти митрополита Алексия он был митрополитом всея России. Но понятно, что если в Литве хотели своего митрополита, то в Москве хотели также своего. Ни в Москве, ни в Новгороде, ни во Пскове не признавали Киприана, и он принужден был отправиться на житье в Киев: опять повторилось, следовательно, прежнее явление, опять указывалась возможность разделения русской митрополии, ибо в Москве не хотели принимать Киприана и по смерти Алексия; здесь был свой избранник. Был в горде Коломне священник Михаил-Митяй, человек необыкновенно видный, красивой наружности, грамотный, с речью легкой и чистой, голосом громким и приятным, превосходил всех уменьем толковать силу книжную; память имел необыкновенную, знал все старинные повести, книги и притчи: во всяких делах рассуждал красноречиво и умно. Такие достоинства обратили на него внимание великого князя Димитрия, который и взял к себе Митяя в духовники и печатники. Митяй год от году приобретал все более славы и значения: никто, по словам летописца, не был в такой чести и славе, как Митяй; от великого князя не было ему ни в чем отказу, все почитали его, как царя какого, и, что еще важнее, любили его.
В Спасском монастыре (внутри Кремля) очистилось место архимандрита; великому князю и боярам непременно хотелось, чтоб на этом месте был Митяй; но сам Митяй не хотел; великий князь стал его уговаривать; Митяй согласился. Теперь надобно было уговорить митрополита, чтоб благословил Митяя себе в преемники; но св. Алексий не соглашался на это: «Кому даст господь бог, пречистая богородица, патриарх и вселенский собор, того и я благословлю», - был ответ от него. Несмотря на то, когда св. Алексий преставился в 1377 году, Митяй вошел на митрополичий двор, стал ходить в митрополичьем одеянии и начал обращаться с духовенством и властвовать как митрополит. Сперва он собирался ехать в Константинополь на поставление к патриарху, но потом раздумал и начал говорить великому князю, чтобы епископы русские сошлись и посвятили его в митрополиты. Великий князь и бояре согласились. Но что случилось в XII веке при поставлении митрополита одним собором епископов, то же самое случилось и теперь: против поставления Митяева вооружился Дионисий, епископ суздальский. Сопротивление Дионисия заставило Митяя опять думать о путешествии в Царьград; туда же начал собираться и Дионисий, желая сам получить митрополию. Узнавши об этом, Митяй стал советовать великому князю удержать Дионисия, который может помешать ему в Константинополе, и великий князь велел держать суздальского епископа под крепкою стражею. Дионисий, чтобы избавиться от заключения, дал великому князю обещание не ездить в Царьград без его позволения и поставил поручителем преподобного Сергия Радонежского, но не сдержал слова: из Суздаля поехал в Нижний, отсюда Волгою в Сарай, а из Сарая – в Константинополь. Митяй и прежде не соглашался на освобождение Дионисия; ему казалось, что св. Алексий не хотел благословить его, Митяя, по совету преподобного Сергия, который и теперь действует заодно с Дионисием; когда же он узнал о бегстве Дионисия в Константинополь, то негодование его достигло высшей степени, и св. Сергий говорил: «Молю господа бога сокрушенным сердцем, да не допустит Митяю исполнить свою угрозу – разорить место это святое и изгнать нас без вины». С другой стороны, явился новый соперник Митяю: Киприан из Киева ехал в Москву и был уже в Любутске, откуда дал знать св. Сергию, что идет к сыну своему, великому князю, с миром и благословением. НО великий князь, узнав о прибытии незваного гостя, разослал всюду заставы, чтоб не пропустить его в Москву; Киприана схватили и с бесчестием отправили назад.
Движения Дионисия и Киприана должны были ускорить поездку Митяя в Константинополь, и он отправился, наконец, с полномочием от великогокнязя действовать как заблагорассудит, смотря по обстоятельствам, для чего взял с собою про запас белые хартии с привешенною к ним великокняжеской печатью, чтоб в случае надобности можно было написать на них кабалу или вексель: Димитрий позволил ему занять тысячу рублей серебра и даже больше на великокняжеское имя. Митяй отправился в сопровождении трех архимандритов и многих других духовных лиц, также большого боярина великокняжеского Юрия Кочевина и митрополичьих бояр. В степи Митяй был захвачен Мамаем, но не надолго задержан; переплыто было уже благополучно и Черное море, как вдруг в виду Константинополя Митяй разболелся и умер. Между провожавшими его духовными и боярами встало тогда сильное смятение: одни хотели поставить в митрополиты Иоанна, архимандрита петровского, из Москвы, а другие Пимена, архимандрита горицкого, из Переяславля; наконец, бояре, хотевшие Пимена, пересилили и едва не умертвили Иоанна, который не соглашался с ними. На одной из белых хартий написали от имени великого князя грамоту к императору и патриарху с просьбою о поставлении Пимена в митрополиты. Сперва дело пошло было дурно: император и патриарх отвечали, что уже давно посвящен и отправлен в Россию митрополит Киприан и другого не следует ставить; тогда русские заняли у итальянских и восточных купцов денег в рост, написавши кабалу на другой белой хартии, раздали повсюду богатые подарки и достигли своей цели в Константинополе; но не достигли ее в Москве. Когда сюда пришла весть, что Митяй умер на море и вместо него поставлен Пимен, и когда в то же время, как обыкновенно бывает, стали носиться слухи, что Митяй умер не своей смертью, то сильно опечаленный великий князь сказал: «Я не посылал Пимена в митрополиты, послал я его как слугу при Митяе; что сделалось с Митяем, я не знаю, один бог знает, один бог и судит, только Пимена я не приму и видеть его не хочу». Еще Пимен медлил в Константинополе, как великий князь отправил духовника своего в Киев звать на митрополичий стол Киприана, и тот приехал в Москву; когда же узнали о приходе Пимена, то остановили его в Коломне, сняли белый клобук и отправили в заточение.
Но Киприан недолго на этот раз пробыл в Москве, и Пимен недолго дожидался своей очереди; как прежде присутствие нескольких князей, предъявляющих права свои на старшинство, давало возможность выбора между ними, так теперь присутствие двух митрополитов, уже поставленных в Константинополе, делало возможным выбор и между ними. Мы видели, что вовремя Тохтамышева нашествия митрополит Киприан уехал из Москвы в Тверь; отъезд ли Киприана из Москвы, или отъезд именно в Тверь, которой князь немедленно после Тохтамышева отступления отправился в Орду искать ярлыка, или, наконец, какое-нибудь другое оьсоятельство было причиною нерасположения великого князя Димитрия к Киприану, только встречаем известие, что Димитрийне захотел видеть Киприана в Москве, и тот отправился в Киев, где сел на свое митрополичье место, принят был от всех с честью и радостью и стал жить здесь, управляя по обычаю делами церковными, а в Москву был вызван из заточения Пимен, который был также встречен здесь с честью, и вступил в церковное управление. Таким образом, опять для юга и севера, для Киева и Москвы, явились два отдельных митрополита; этого мало: в Киев явился из Византии еще третий митрополит, известный нам уже епископ суздальский Дионисий; но киевский князь Вадимир Олгердович велел схватить Дионисия и посадить в заключение, где этот соперник Митяев и умер через год; несколько лет спустя умер и Пимен в Халкидоне, на дороге в Константинополь. Смерть Пимена соединила снова русскую церковь под одним митрополитом – Киприаном, для которого не было более препятствий и в Москве: здесь Донской умер, и сын его Василий встретил с честию Киприана.
Согласие московского князя с митрополитом не прерывалось после этого ни разу: мы видели, как оба они дружно действовали в делах новгородских. Союз Василия Димитриевича с тестем Витовтом литовским удерживал и церковную связь между Русью Литовскою и Московскою: так, когда московский князь ездил в Смоленск на свидание с тестем, в то же время ездил туда и митрополит Киприан, который из Смоленска поехал в Киев и жил там полтора года; потом, под 1404 годом встречаем известие о новой поездке Киприана в Литву к Витовту и в Киев; От Витовта и от Ягайла получил он большую честь и много даров, большую честь видел от всех князей, панов и от всей земли; в Киеве он велел схватить наместника своего архимандрита Тимофея и слуг своих тамошних и отвести их в Москву; в это же путешествие Киприан должен был снять сан и отослать в Москву, в Симонов монастырь, Антония, епископа туровского, по настоянию Витовта, пред которым Атноний был оклеветан в сношениях с татарами; главною же причиною ненависти литовских властей к Антонию полагают ревность этого епископа к православию.
Но вскоре затем последовал разрыв между князьями московскими и литовскими, доженствовавший повлечь за собой и разделение митрополии. Киприан не дожил до этого события. Когда по его смерти московский великий князь, не имея своего избранника, послал в Константинополь с просьбою выслать оттуда митрополита на Русь, Витовт отправил туда же полоцкого епископа Феодосия; литовский князь просил императора и патриарха: «Поставьте Феодосия к нам в митрополиты, чтобы сидел на столе киевской митрополии по старине, строил бы церковь божию по-прежнему, как наш, потому что по воле божией мы обладаем тем городом, Киевом». Но в Константинополе не исполнили желания Витовтова, а прислали на всероссийскую митрополию Фотия, родом грека, из Мореи. Нетсонования думать, чтобы Витовт, желая поставления Феодосия полоцкого в митрополиты, имел в виду именно разделение митрополии, чтоб он хотел поставления особого митрополита в Литву; он хотел только, чтобы митрополит всероссийский жил по старине, в Киеве, в областях литовских и был бы, таким образом, его митрополитом, хотел перезвать митрополита из враждебной Москвы, о чем, без сомнения, он уговорился с Феодосием; положение Витовта было совершенно иное, чем положение Олгерда; последний, жалуясь патриарху на митрополита Алексия, поборавшего за Москву, не смел думать, чтобы патриарх по этой жалобе снял сан с Алексия и чтобы в Москве согласились на это, а потому и просил для Литвы особого митрополита; тога как теперь положение дел было совершенно иное: общего для севера и юга митрополита не стало, и Витовт спешил предложить в этот сан своего избранника, который бы по старине остался жить в Киеве. Почему в Константинополе не посвятили Феодосия, неизвестно; очень вероятно, что не хотели, в угоду князю иноверному, сделать неприятность князю московскому, который незадолго перед тем в 1398 году отправил к императору Мануилу богатое денежное вспоможение; …Как бы то ни было, когда Фотий приехал в Киев, то Витовт сначала не хотел было его принимать, но потом принял, взявши с него обещание жить в Киеве. Но Фотий, пробывши в Киеве около семи месяцев, отправился в Москву и занялся здесь устройством хозяйственных дел митрополии … отыскивания захваченного у церкви имущества вооружили против Фотия сильных людей, которые стали на него наговаривать великому князю Василию Димитриевичу и успели поссорить последнего с митрополитом …Чем кончились неприятности Фотия с московским князем, неизвестно; летописец говорит только, что клеветники, бывшие среди людей, близких к митрополиту, принуждены были бежать от него из Москвы к черниговскому владыке и оттуда в Литву к Витовту; это известие может показывать нам, чтоВасилий Димитриевич взял, наконец, сторону митрополита. Но они бежали к Витовту, сердитому уже на Фотия за предпочтение Москвы Киеву; теперь враги Фотия стали внушать литовскому князю, что митрополит переносит из Киева в Москву узорочье церковное ос сосуды, пустошит Киев и весь юг тяжкими пошлинами и данями. Эти обвинения были желанным предлогом покончить дело с митрополитом, жившим в Москве, и поставить своего в Киев; он собрал подручных себе князей русских и решил с ними свергнуть Фоитя со стола киевской митрополии, после чего послали в Константинополь с жалобою на Фотия и с просьбою поставить на Киев особого митрополита., Григория Цамблака, родом булгара. Но те же самые причины, препятствовавшие прежде исполнить желание Витовтово, существовали и теперь в Константинополе; По-прежнему здесь существовала тесная связь с единоверным двором московским, уже скрепленная родственным союзом; по-прежнему здесь не любили чужих избранников и при бедственном положении империи надеялись получить большую помощь от своего Фотия, чем от Витовтова Григория, болгарина. Просьба литовского князя была отвергнута. Тогда Витовт, приписывая этот ответ корыстолюбию константинопольского двора и патриарха, которые хотят ставить своего митрополита по накупу, кто им больше даст и будет в их воле, будет отсылать им русские деньги, созвал владык и архимандритов и объявил им о необходимости поставить своего митрополита. «Жаль мне смотреть на все это, - говорил Витовт, - чужие люди станут толковать: «Вот государь не в той вере, так и церковь оскудела;так чтоб этих толков не было, а дело явное, что все настроение и запущение церкви от митрополита, а не от меня». Епископы отвечали: «Мы и сами не в первый раз слышим и видим, что церковь скудеет, а император и патриарх строителя доброго к нашей церкви не дают». Но по другим известиям, епископы, по крайней мере некоторые, только по принужден